Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Аркадий Аверченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)

Глава II
ГРОМОВ

Пострадавший поднял на подошедшего ясные кроткие голубые глаза и сказал:

– С какой это радости вы так расскакались?

– Простите. Моя фамилия Подходцев, и я готов вам дать всяческое удовлетворение. Конечно, вы не виноваты: переходили себе спокойно улицу, а в это время мой дурак и налетел на вас безо всякого предупреждения. Я могу так и на суде показать.

– А вы думаете, должен быть суд? – с легким беспокойством спросил пострадавший, еще раз отплюнувшись кровавой слюной.

– Это от вас зависит.

К месту происшествия спокойно, с развальцем, подходил околоточный.

– В чем дело, господа? Прошу разойтись.

– Мне бы очень хотелось разойтись, но едва ли это удастся, – проворчал Подходцев. – Мой возница, благодаря моим же подстрекательствам, ехал быстрее, чем нужно, и наехал на этого господина, который, ничего не подозревая, переходил улицу.

– Этот господин говорит неправду, – возразил пострадавший, счищая пыль с локтей. – Они ехали, как следует, а я сам виноват: мне захотелось покончить жизнь самоубийством, я и бросился под лошадь.

Околоточный немного растерялся от такого оборота дела.

– Как же вы это так, – укоризненно сказал он. – Разве можно так?

– Что?

– Да кончать жизнь самоубийством?..

– А что в ней хорошего, господин околоточный? Так, чепуха какая-то, а не жизнь. И вообще, ответьте мне на вопрос: к чему жизнь наша? Куда мы стремимся? В чем идеал?

– Вы не имеете права задавать таких вопросов при исполнении служебных обязанностей! – запальчиво сказал околоточный.

– Ну, вот видите! Если даже полиция не может ответить, в чем смысл жизни, то кто же может?

Околоточный пожал плечами, вынул книжку и сухо спросил:

– Вы имеете к седоку и извозчику какую-нибудь претензию?

– Никакой буквально.

– А вы? – обратился околоточный к Подходцеву.

– Я? К этому господину? Претензию? Да я его считаю самым очаровательным существом в мире!

– В таком случае, в чем же дело?!

– Ни в чем.

– Так расходитесь! Зачем скопляться?!

Околоточный сердито откашлялся и ушел, а Подходцев протянул пострадавшему руку и спросил с легким смущением:

– Не могу ли я быть чем-нибудь вам полезен?

– Шить умеете? – улыбнулся одними голубыми глазами пострадавший.

– Не умею.

– Значит, не можете быть полезны. У меня порядочная дыра на локте.

– У такого порядочного человека даже дыра на локте должна быть порядочная, – сказал Подходцев, но, считая этот комплимент недостаточной компенсацией за все, что произошло, добавил: – Может быть, вам трудно идти тогда я уступлю вам своего извозчика.

– Не могу ехать.

– Почему? Вам трудно сидеть?

– Да, трудно, когда не знаешь, чем заплатить извозчику.

Это было сказано с такой благородной простотой, что Подходцев почувствовал еще бомльшую симпатию к молодому человеку.

– Как ваша фамилия? – осведомился он.

– Моя фамилия – Громов. А вашу я слышал: Подходцев.

Снова оба пожали друг другу руки, продолжая оживленную беседу на краю панели, возле извозчика, совсем погасшего после того, как его увлечение спортом было приостановлено столь резко и неожиданно.

– В таком случае разрешите мне отвезти вас домой.

– К кому домой? – подмигнул Громов.

– К вам, конечно.

– А вы знаете адрес?

– Чей?

– Мой.

– Я думаю, вы его знаете.

Громов усмехнулся.

– Даже под пыткой я не назову его. Первое: я только вчера вечером приехал в этот город. Второе: у меня нет денег для квартиры. Третье: я, пожалуй, сам виноват в том, что попал под вашу лошадь, – не спавший всю ночь и рассеянный.

– Хотите поехать ко мне? Мы вдвоем что-нибудь сочиним.

– Мне неудобно. Будто вы обязаны сделать для меня что-нибудь только потому, что ваш возница на меня наехал…

Подходцев протянул могучие руки, взял своего нового знакомого под мышки, усадил на извозчика и сказал:

– Пошел! Обратно на Новопроложенный.

Извозчик оживился.

– С пятаками?

– Ну тебя к дьяволу! Поезжай просто.

Извозчик снова погас, на этот раз уже окончательно и бесповоротно. Не загорелся он и тогда, когда они доехали и Подходцев, вынимая деньги, сказал:

– По таксе, плюс тридцать восемь перегнанных лошадей, с меня следует два рубля тридцать. Минус рубль за раздавленного, по уговору – остается рубль тридцать. Получай и постарайся переменить свое загадочное животное на обыкновенную человеческую лошадь.

Громов, с удивлением слушавший странные математические вычисления, при последних словах засмеялся, и таким образом эти два человека со смехом вошли в дом и со смехом стали оба жить в нем.

Глава III
ДОМА

Квартира Подходцева состояла из двух комнат – одной огромной и одной микроскопической – похожая на большую жирафу, увенчанную маленькой головкой.

Обстановка была скудная, и Подходцев, обведя широким жестом комнату, поспешил объяснить гостю:

– То, что маленькое на четырех ножках, – ходит у меня под именем стульев. Большое, уже выросшее и сделавшее себе карьеру – называется у меня: стол. Впрочем, так как я иногда на столе сижу, а на стуле, лежа в кровати, обедаю, то я совершенно сбил с толку этих животных, и они ходят у меня под всякую упряжь.

– А почему у вас две кровати? – осведомился гость.

– Эта комната так велика, что мне иногда, когда я бываю по делам в южной ее стороне, трудно достигнуть северной стороны, в особенности, если хочется спать. Поэтому я поставил на каждой стороне по кровати. А в общем черт его знает, зачем я поставил две кровати.

Хозяин опустился на одну из кроватей и погрузился в задумчивость.

– Действительно, зачем я поставил другую кровать? Недоумеваю. Вы есть хотите?

– То есть как?

– Да так: рыбу, мясо, хлеб. Вино вот тоже некоторые пьют.

– Да я, собственно, уже пообедал, – промямлил гость.

Но тут же врожденная искренность и простота его характера взяли перевес над требованиями хорошего тона. Он рассмеялся и сам перебил себя:

– С чего это мне вздумалось соврать? Ничего я не обедал и за котлету отдал бы столько собственного мяса, сколько она будет весить.

– Странные мы народы: я зачем-то поставил лишнюю кровать, вы корчите из себя великосветского денди, щелкая в то же время зубами от голода.

– Да, если откровенно сказать, то мне… действительно… неловко.

– А мне, думаете, ловко? Чуть не размазал по мостовой хорошего человека. Положим, и извозчик идиот порядочный.

– Послушайте, Подходцев… Скажите откровенно, что заставило вас не удрать от меня на своем извозчике, а остаться и расхлебывать всю эту историю до конца?

– Хотите, я вас удивлю?

– Ну?

– Я просто порядочный человек. А теперь скажите и вы: почему вам пришло в голову обелить нас с извозчиком, вместо того чтобы предать обоих в руки сбиров?

– Хотите, теперь я вас удивлю?

– Вы тоже порядочный человек?

– Нет! Я просто хитрый человек. Я просто поступаю по рецепту одного умного художника. Однажды к нему пришел судебный пристав описывать за долги его имущество. И что же! Вместо того чтобы отнестись к этому неприятному гостю с омерзением, повернуться к нему спиной, мой художник принял его по-братски, угостил завтраком, откупорил бутылочку вина и так сдружился с этим тигром в образе человека, что тот ему сделал всяческие послабления: что-то рассрочил, чего-то не тронул, о чем-то предупредил. По-моему, этот художник был не добрый, а хитрый человек.

– Мне ваш художник нравится. Действительно, если бы вы ввергли нас с извозчиком в темницу – все бы на этом проиграли, а вы ничего не выиграли. Тогда как теперь…

– Тогда как теперь я заключил такое, хи-хи, милое знакомство…

– Ах, как можно говорить такие вещи молодым девушкам, – смутился Подходцев.

И, чтобы скрыть свое смущение, засуетился: вынул из шкапика коробку сардин, блюдо с холодными котлетами, сыр, хлеб и бутылку красного вина; быстро и ловко постлал скатерть и разложил приборы.

Гость сверкающими глазами следил за всем, что появлялось на столе. В ответ на пригласительный жест хозяина пододвинул к столу стул и сказал:

– Завтра же опять пойду на ту самую улицу…

– Зачем?

– Может быть, опять какое-нибудь животное наедет. Если всякая такая катастрофа несет за собой пир Валтасара…

– О, – засмеялся Подходцев, – мы постараемся найти для вас другую профессию, менее головоломную…

Громов поддел на вилку сардинку, понес ее ко рту и вдруг на полдороге застыл, выпучив глаза…

– Что с вами?..

– Ах я, идиотина!

– А, знаете, ей-богу, не заметно!

– Ах, бревно я! Ведь вы очень спешили, когда на меня наехали?

– Очень. Я, видите ли, обещал извозчику по пятаку за каждую лошадь, которую мы обго…

– В том-то и дело!! Ведь вы спешили?

– Ну?

– И не доехали!

– Не доехал, – машинально повторил Подходцев.

– А если спешили, значит, по очень важному делу, а я вас запутал, а благодаря мне вы не попали в это место…

– А ведь в самом деле, я и забыл…

– Что ж теперь будет?! Может быть, вы еще успеете?

– Кой черт! Эта собака уже ушла из дому.

– Никогда не прощу себе этого… Дело спешное?

– Очень. Нужно было перехватить у Харченки пятьдесят рублей для квартиры и прочего. Ну, да черт с ним, выкручусь!

– Как же вы выкрутитесь?

– У меня светлая голова на этот счет. Да вот слышите? Кто-то бежит по лестнице… В этом этаже больше никого нет, значит – ко мне; спешит значит, я ему нужен. А раз я ему нужен, он должен ссудить меня пятьюдесятью рублями. Я так прямо и скажу ему…

Дверь с треском распахнулась, и странный гость влетел в комнату, до того странный, что оба – и Подходцев, и Громов – инстинктивно поднялись со своих мест и придвинулись ближе друг к другу…

Это был молодой человек довольно грузного вида, с черными, коротко остриженными волосами и лицом в обыкновенное время смуглым, но теперь таким бледным, что черные блестящие глаза казались на фоне этого лица двумя маслинами в куске сливочного масла.

Но не это поразило двух новых приятелей. Поразил их костюм незнакомца… На ногах его, лишенных брюк, красовалось голубенькое щегольское трико, жилет отсутствовал совсем, а пиджак чудесным образом переместился с плеч владельца на одну из его рук, которая ходила ходуном от ужаса.

Отсутствие воротничка и галстука даже в слабой степени не могла заменить большая японская ваза, которую незнакомец держал в другой руке с явно выраженной целью самозащиты…

Увидев двух молодых людей, окаменевших от удивления, новоприбывший, задыхаясь, опустился на кровать и прохрипел:

– Затворите дверь! На ключ.

Подходцев поспешил исполнить его желание, потом уселся верхом на стул, вперил свой спокойный взор в нового гостя и любезно сказал:

– Не хотите ли чего-нибудь закусить?

– Спасибо… Я уже тово… ел. Нельзя ли полстакана вина?

– Пожалуйста… Эта ваза вас, кажется, стесняет? Поставьте ее сюда. Ну, как вам нравится моя квартирка?

– Ничего, – пробормотал незнакомец, колотясь зубами о край стакана. Нич… чего себе… У… уд… добна.

– Да, знаете. Теперь хорошую квартиру так трудно найти, – любезно заметил Подходцев, изнемогавший от приступа деликатности и упорно не замечавший более чем легкого костюма нового гостя.

– Вам не дует из окна? – участливо спросил Громов.

– Н… ничего. Я немного посижу и пойду себе… домой.

– Ну, куда вам спешить, – радушно воскликнул Подходцев. – Только что пришли и сейчас же уходить. Посидите!

– Я к вам зашел совершенно случайно…

– Помилуйте! Мы очень польщены… Позвольте, я вам помогу надеть пиджак на руки.

И едва новоприбывший надел с помощью Подходцева пиджак, как половина самообладания (вероятно верхняя, если расчленить самообладание по частям костюма) вернулась к нему.

– А мы ведь не знакомы, – сказал он.

Встал и расшаркался.

Глава IV
ЛЕГКОМЫСЛЕННЫЙ КЛИНКОВ

– Позвольте представиться: Клинков.

– Ага! А мы – Подходцев и Громов.

Гость снова опустился на кровать и тоскливо прошептал:

– Вас, вероятно, очень удивляет мой костюм.

– Ничего подобного! – горячо воскликнул мягкосердечный Громов. – Это даже красиво. Голубой цвет вам удивительно к лицу.

Клинков вдруг вскочил и с ужасом в глазах стал прислушиваться.

– Он, кажется, идет?!

– Кто, кто?

– Муж. Вы понимаете, он меня застал… Хотел, кажется, стрелять, я насилу убежал…

– Если что меня и удивляет, – заметил Подходцев с самым проницаемым видом, – так это японская ваза.

– О! Я схватил первое, что попало под руку. Я разбил бы ее об его голову, если бы он напал на меня. Я пробежал так три этажа, а он, кажется, гнался за мной… И если бы не подвернулась ваша квартира…

– Кстати! – хлопнул себя по лбу Подходцев. – У вас есть пятьдесят рублей?

– Нет… Двадцать есть. И еще мелочь.

– Мало, – призадумался Подходцев. – Не обернусь. Мне пятьдесят нужно.

– А вы продайте эту вазу, – подмигнул Клинков, очевидно совсем успокоившийся. – Ваза, кажется, не дешевая.

– Удобно ли? Ваза принадлежит любимой женщине…

– Пустяки! Ведь не буду же я возвращать им эту вазу: «Нате, мол, не ваша ли? По ошибке, вместо шляпы захватил…» Да кроме того, я у них оставил своих вещей рублей на пятьдесят.

– Может быть, сходить за ними?

– Боже вас сохрани! Вы его наведете только на след. Это животное размахивает револьвером, будто это простая лайковая перчатка…

– Однако послушайте… Вы покинули на произвол судьбы женщину, оставили ее во власти этого зверя…

– Женщину?! – воскликнул Клинков тоном превосходства. – Вы, очевидно, не знаете женщин вообще, а ее в особенности. Женщина, предоставленная сама себе, от десяти мужей отвертится безо всякого ущерба.

И закончил тоном записного профессионала:

– Нет, нашему брату куда труднее.

– А все-таки вазу лучше вернуть, – нерешительно промямлил Подходцев.

– Боже вас сохрани! Произошла страшная, но красивая в своем трагизме драма. И вдруг вы ее будете опошлять возвратом какой-то вазы. Ну до вазы ли человеку, у которого сейчас сердце разбито, который разочаровался в женщинах. Продайте ее антиквару, и конец. А пока что – вот вам мои двадцать рублей.

– Позвольте! Они вам самим понадобятся. Вы можете послать на квартиру за другим костюмом и сегодня выйти на улицу. Вы где живете?

– Ах, не спрашивайте, – простонал Клинков.

– Почему?

– Я снимал комнату у сестры того человека, который хотел в меня стрелять…

– Ну?

– И я не могу теперь к ней показаться…

– Вот глупости! Какое ей, в сущности, дело. Муж живет здесь, сестра его в другом месте… Вы просто ее жилец…

– Да «просто жилец»! Если она узнает от брата, что я ей изменил, она…

Раздался такой взрыв смеха, что даже мрачный Клинков повеселел.

– Вам смешно, а мне, ей-богу, пока некуда деваться…

В его тоне было столько добродушной беспомощности, что подходцевское сердце растаяло.

– Э, чего там, право. Не вешайте носа. Есть у меня две кровати и диван. Ум хорошо, два лучше, три совсем великолепно, а так как вазой оплачивается целый будущий месяц, то… не будем омрачать наших горизонтов! Вот вам, Клинков, одеяло, подсаживайтесь к столу, вы, Громов, выньте из-за окна две новых бутылочки, а я, господа, поднимаю этот стакан за людей, которые не вешают носа!

– За что же его вешать, – сказал Клинков, закутываясь в одеяло. – Это было бы жестоко. Мой нос, во всяком случае, этого не заслуживает.

Три стакана наполнились красной влагой, и эта влага была первым цементом, который так крепко спаял трех столь не похожих друг на друга людей.

Разные пути их вдруг причудливо скрестились, и эти три реки – одна тихая, меланхолическая (Громов), другая быстрая, прямая (Подходцев), а третья капризная, непостоянная (Клинков) – слились воедино и потекли отныне по одному руслу…

После третьего стакана было много хохота и возни (Подходцев в лицах представлял первое появление Клинкова), а после четвертого стакана Громов довольно искусно изобразил, как точильщик точит ножи, что навело Клинкова на мысль рассказать не совсем приличный анекдот.

И только ложась спать, все трое с некоторым удивлением отметили, что они как будто созданы друг для друга.

Вот так они и встретились – причудливо, неожиданно и не совсем обычно, с общепринятой точки зрения. Но такова и жизнь – причудливая, полная необычайностей и неожиданностей…

Глава V
ИЗДАТЕЛЬСКОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ

Большая пустынная комната, только по окраинам обставленная кое-какой мебелью, дремлет в сумерках. На одной из кроватей еле виден силуэт крепко спящего человека. То, что он крепко спит, чувствуется по его ровному дыханию и неподвижной позе.

И если бы к нему наклониться ближе, можно было бы увидеть, что во сне он улыбается. Так спать может только человек с чистой совестью.

Это Подходцев.

Его неразлучные товарищи по комнате в совместной жизни – Клинков и Громов – должны быть недалеко, потому что эта троица почти никогда не расстается…

Действительно, не успели еще сумерки сгуститься в темный весенний вечер, как на лестнице раздались два голоса – бархатный баритон Клинкова и звенящий тенор Громова:

– А я тебе говорю, что эта девушка все время смотрела на меня!

– Это ничего не доказывает! В паноптикумах публика больше всего рассматривает не красавицу Клеопатру со змеей, а душительницу детей Марианну Скублинскую!

Не найдя на это ответа, грузный Клинков сердито запыхтел и первым вошел в общую комнату, захлопнув дверь перед самым носом Громова.

– Пусти! – прозвенел Громов, налетая плечом на дверь.

– Проси прощенья, – прогудел голос Клинкова изнутри.

– Ну ладно. Прости, что я тебя назвал идиотом.

– Постой, да ведь ты меня не называл идиотом?

– Я подумал, но это все равно. Пусти! Если не пустишь, встану завтра пораньше и зашью рукава в твоем пиджаке.

– Ну, иди, черт… С тебя станется.

Громов вошел, и тут же оба издали удивленное восклицание:

– Чего это он тут набросал на полу?

– Какие-то бумажки. Может быть, старые письма его возлюбленных…

– Или счета от несчастного портного…

– Или повестки от мирового…

Клинков поднял одну скомканную бумажку, расправил ее и вскрикнул:

– Господи Иисусе! Да ведь это деньги. Пятирублевая бумажка.

– И вот!

– И вот! Я слепну! Я задыхаюсь!

– Да тут их десятки!

– Сотни!

– Зачем он их разбросал тут?

– Я догадываюсь: он хочет нас поразить.

– Знаешь, давай сделаем вид, что мы ничего не замечаем.

– Идет. Эй, Подходцев! Не стыдно ль спать, когда цвет русской интеллигенции бодрствует?! Вставай!

Подходцев проснулся, спустил ноги с кровати, поглядел на бумажки, на спокойные лица товарищей и до глубины души удивился их равнодушию.

– Вы только сейчас вошли?

– Уже минут пять. А что?

– Вы ничего не замечаете?

– Нет. А что?

– На полу-то…

– Что ж на полу… Бумажки какие-то набросаны. Зачем ты соришь, ей-богу? Что за неряшливость?

– Да вы поглядите, что это за бумажки!! – прогремел Подходцев.

Клинков поднял одну бумажку и в ужасе бросил ее.

– Ой! Деньги! И на них кровь.

– Подходцев… Он умер сразу, или агония у него была мучительная?

– У кого?

– Кого ты убил и ограбил.

– Животное ты! Эти денежки чисты, как декабрьский снег!.. Оказывается, что три дня подряд я снился одной из моих теток… И снился «нехорошо», как она пишет. Думая, что я болен или заточен в тюрьму, она и прислала мне ни с того ни с сего четыреста рублей.

– Что за достойная женщина!

– Завтра же, – сказал Клинков, – я приснюсь своей тетке.

– Да уж… Если бы это от тебя зависело, ты извел бы бедную старуху своими появлениями.

– Что ж ты думаешь делать с этими деньгами?

– Не я, а мы. Деньги общие.

– Нет! – твердо сказал Клинков. – Для общих денег это слишком большая сумма!..

– Но ведь я получил их благодаря вам.

– Каким образом?

– Тетке снилось, что я нехорошо живу. Результат – деньги. Теперь: если я действительно нехорошо живу, то благодаря кому? Благодаря вам. Значит, мы заработали эти деньги все вместе.

– Убийственная логика.

– Верно, за нее убить мало.

* * *

Три друга собрали деньги, разгладили их, положили на середину стола и, усевшись вокруг, принялись их рассматривать чрезвычайно пристально.

– Большие деньги, – покачал головой Громов. – Если начать на них пить можно получить белую горячку, если есть – ожирение сердца и подагру, если тратить на красавиц – общее расстройство организма.

– Следовательно, нужно сделать на них что-нибудь полезное.

– Можно открыть кроличий завод. Выгодное дело!

– Или купить имение с образцовым питомником.

– Или нанять целиком доходный дом и отдавать его под квартиры.

– А почему ты молчишь, Громов?

– Мне пришла в голову мысль, – застенчиво произнес Громов.

– И как же она себя чувствует в этом пустом помещении?

– Мысль такая: давайте, господа, издавать сатирический журнал.

– Я могу только издать удивленный крик, – признался Подходцев, действительно ошеломленный.

– Но ведь это идея, – вдруг расцвел Клинков. – Вы знаете, а может быть, и не знаете, что я довольно недурно рисую карикатуры. Громов пишет прозу и стихи.

– А что же я буду делать? – ревниво спросил Подходцев.

– Ты? Издательская и хозяйственная часть.

– Это будет чрезвычайно приятный журнал.

– И полезный в хозяйстве, – добавил Подходцев, кусая ус.

– Почему?

– Как средство от мух.

– Не понимаю.

– Мухи будут дохнуть от ваших рисунков и стихов.

– Берегись, Подходцев! Мы назовем свой журнал «Апельсин», и тогда ты действительно ничего в нем не поймешь.

– Постойте, постойте, – вскричал Громов, сжимая голову руками. «Апельсин»… А, ей-богу, это недурно. Звучно, запоминается и непретенциозно!

– По-моему, тоже, – хлопнул тяжелой рукой по столу Клинков. – Это хорошо: «Газетчик, дайте мне „Апельсин“!»

Громов вскочил, схватил с дивана подушку, приложил ее, как сумку, к своему боку и, приняв позу газетчика, ответил густым басом:

– «Апельсинов» уже нет – все распроданы.

– Что ж ты, дубина, не берешь их больше?

– Да я взял много, но сейчас же все расхватали. Поверите – с руками рвут.

– А ты мне не можешь где-нибудь достать старый номер?

– Трудновато. За рубль – пожалуй.

– Три дам, только достань.

– Слушаю-с, ваше сиятельство.

Эта наглядная интермедия произвела на колебавшегося Подходцева глубокое впечатление.

– Действительно, издавать журнал прелюбопытно. А книжные магазины тоже будут продавать?

– Конечно! – вскричал Клинков. И обратился к Громову: – Скажите, приказчик книжного магазина, у вас имеется «Апельсин»?

Громов зашел за стол, изображавший собою прилавок, и, изогнувшись, ответил:

– «Апельсин»? Сколько номеров прикажете?

– Десять. Хочу послать своей племяннице, брату, еще кое-кому.

– У нас осталось всего три штуки…

– О, добрый приказчик! Дайте мне десять номеров.

– Не могу, – сухо ответил Громов, – на вас не напасешься.

– О, многомилостивый торговец! Сжальтесь надо мной… Жена запретила мне являться домой без десяти номеров «Апельсина».

– Или берите три, или проваливайте.

Клинков упал на колени и, протягивая молитвенно руки, завопил:

– Я утоплюсь, если вы не дадите мне десяти номеров. О, спасите меня!..

И, встав с колен, отряхнул пыль с брюк, обернулся к Подходцеву и сказал другим, более спокойным тоном:

– Так будет в книжных магазинах.

– Значит, публика, по-вашему, заинтересуется им?

– Публика? – подхватил Клинков. – Я себе рисую такую картину…

Он снова упал перед Громовым на колени и, протягивая к нему руки, простонал:

– Марья Петровна! Я люблю вас, будьте моей.

– Хорошо, – пропищал Громов, кокетливо обмахиваясь подушкой.

– Мы будем так счастливы… Будем по вечерам читать «Апельсин».

– А что такое «Апельсин»? – снова пропищал Громов, скорчив бессмысленную физиономию.

– А-а! – свирепо зарычал Клинков. – Вы, Марья Петровна, не знаете – что такое «Апельсин»?! В таком случае – черт с вами! Отказываюсь от вас! Навсегда!

– Ах – вскрикнула «Марья Петровна» и в обмороке упала Подходцеву на руки.

Такая блестящая иллюстрация успеха и значения журнала рассеяла последние колебания Подходцева.

– А денег у нас хватит? – спросил этот деловой малый.

– Конечно! Полтораста – за бумагу, столько же – типографии, пятьдесят на клише и остальное на мелкие расходы. Первый же номер даст рублей двести прибыли.

– Evviva, «Apelsino»! – вскричал Клинков. – Господин издатель! Дайте сотруднику десять рублей аванса.

Подходцев развалился на стуле и снисходительно поглядел на Клинкова:

– Ох, уж эти мне сотрудники. Все бы им только авансы да авансы. Ну, нате, возьмите. Только чтобы это было последний раз. И, пожалуйста, не запоздайте с материалом.

Клинков сунул деньги в карман и шаркнул ногой:

– Заведующий художественной частью журнала «Апельсин» приглашает редактора и издателя в ближайший ресторан откушать хлеба-соли, заложив этим, как говорится, фундамент.

Поднимаясь в три часа ночи по лестнице, редакция журнала «Апельсин» делала не совсем уверенные шаги и хором пела следующую, не совсем складную песню:

 
Мать и брат, отец и сын,
Все читают «Апельсин».
Нищий, дворник, кардинал
Все читают наш журнал.
 

А Громов добавлял соло:

 
Кто же не читает,
Тот
Идиот,
В «Апельсинах» ничего не понимает!