Текст книги "Том 2. Круги по воде"

Автор книги: Аркадий Аверченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

Пинхус Розенберг

Перед хозяином маленькой мануфактурной лавчонки Пинхусом Розенбергом стоял чиновник Самсонов и говорил:

– Покажите мне темно-синий бархат. Есть у вас?

Пинхус обидчиво усмехнулся.

– Как же у нас не может быть темно-синего бархата? Чтобы торговое предприятие под фирмой Пинхуса Розенберга не имело какого-то бархата – это было бы не так смешно, как грустно!

– Так вот вы мне и покажите.

– Что показать?

– Да бархат же! Бархат.

– Ах, бархат… Я вам сейчас покажу такой прекрасный бархат, что вы закричите от удовольствия. Вот-с. Позвольте вам посмотреть!

Хозяин ловким движением развернул на прилавке синюю материю и одобрительно потрепал по ней ладонью.

– Извольте видеть! Помещица Гундикова тридцать аршин взяла…

– Виноват… Вы меня не расслышали! Вы показываете темно-синий шелк, а я просил бархат.

– Прекрасный шелк.

– Да ведь мне нужен бархат.

– Ах, бархат! Чего же вы раньше не сказали… Темно– синий?

– Темно-синий.

– Вы можете спросить всякого уличного мальчика: уличный мальчик! Чем известна фирма Пинхуса Розенберга? И уличный мальчик ответит вам: синим бархатом!

Хозяин полез на какую-то полку и вернулся с тяжелым свертком,

– Как вы найдете этот гениальный бархат?

– Постойте, да он черный!

Хозяин удивленно посмотрел на чиновника.

– А вы… какой же хотели?!

– Черт возьми! Я же у вас прошу темно-синий.

– Возьмите этот. Он почти темно-синий. Уже такой почти, что дальше просто некуда.

– Нет, мне черный не подойдет.

Хозяин почесал железным аршином бровь и многозначительно сказал:

– Теперь самый модный бархатный цвет – так это черный. Всякий человек носит этот цвет…

– Может быть. Но я прошу дать мне темно-синий.

– Бархат?

– Ну, конечно.

– Возьмите – хороший Манчестер есть. Такой синий, что даже тяжело видеть.

– Послушайте, – сказал чиновник Самсонов, нетерпеливо махая рукой, – если у вас есть темно-синий бархат– дайте его мне, нет – я пойду в другой магазин.

– Они пойдут в другой магазин! Видели вы, люди добрые? Они, вероятно, пойдут до Исаака Менделевича, который на прошлой неделе отравил свою маменьку, или до Якуба Зусмана, где вам подсунут такое, что вы потом снизойдете горькими слезами. Хорошо! Я вам покажу сейчас материю, что вы скажете: Розенберг! Отрежьте мне сто аршин!

Лицо хозяина было уныло-оскорбленное. Он укоризненно покачал головой, нагнулся к. нижней полке и вынул оттуда что-то светло-голубое.

– Что бы вы сказали относительно этого кретончика?

– Провались он, ваш кретончик! Я спешу, а вы отнимаете время тем, что мне не нужно…

– Кретон вам не нужен? Хорошо. Мы вам дадим то, что вам нужно. Бархат нужен? Хорошо. Вот теперь вы мне сказали, и я знаю: господину чиновнику нужен бархат. И я был бы убийцей, если бы отнимал у вас время. Уж время такая вещь, что прошла одна минутка, одна маленькая минуточка, и ее уж нет. Она исчезла, и сам Господь Бог не даст ее обратно, не повторить ни лавочнику Розенбергу, ни господину чиновнику…

Хозяин подпер голову рукой и печально задумался… Тяжело вздохнул и меланхолично сказал:

– А из минуточек делаются часочки, из часов…

– Вы мне покажете темно-синий бархат, или у вас его нет? – вскричал чиновник. – Я прошу у вас: дайте мне бархат, понимаете – бархат! И чтобы он был темно-синий… Понимаете? Темно– и синий! Не черный, не зеленый, не желтый… И не кретон, не батист, а бархат! Понимаете – бархат!!

Пинхус Розенберг сделал над собой усилие, чтобы стряхнуть тяжелые мысли, и ласково сказал:

– Хорошо. Вы сейчас получите ваш бархат. Сколько вам нужно аршин?

– Четыре с половиной.

– А почему не семь?

– Потому что мне нужно четыре с половиной.

– Так, так. В этом городе изволите служить?

– В этом. Пожалуйста, поскорее!

– Я вам покажу бархат так скоро, что хуже всякого курьерского поезда!

Розенберг достал еще какой-то сверток и устало развернул его.

– Вот бархат. Впрочем, он темно-красный. Вы видите я вам его не предлагаю, но он тоже бархат. Я знаю, что если вам нужен другой, так…

– Черт возьми! – сердито сказал чиновник Самсонов. – Можете вы дать мне темно-синий бархат? Отвечайте – да или нет?!

– Вам нужен темно-синий?

– Темно-синий.

– Именно бархат?

– Именно бархат.

– Очень жаль, но именно темно-синего бархата сейчас нет. У нас есть бархат, но не темно-синий, и есть темно-синий, но не бархат! Может, вам из легонького что нужно? Сатин, ситцы есть, сарпинка – большой выбор, а?

– Прощайте! Сказали бы раньше сразу, что у вас нет бархата.

– Что значит – нет? Синий бархат мы ждем – через две недели заходите. Могу предложить также головные шали, одеяла пике, галстуки…

Чиновник Самсонов круто повернулся, злобно хлопнул дверью и выскочил из магазина.

Розенберг пожал плечами, вышел неторопливо и, смотря вслед удаляющемуся чиновнику, возмущенно покачал толовой:

– Шарлатан! Весь магазин даром перерыл… Хоть бы для смеху на пятнадцать копеек купил!

Наследственность

Будучи умным и хитрым человеком, я всегда относился недоверчиво ж людям, ухаживавшим за моей женой.

Мне всегда казалось, что у них на уме было что-то странное и что они приходят к нам в гости с задней мыслью.

Я ввел систему – не отпускать жену без себя ни на шаг и поэтому долгое время был спокоен.

Но мой приятель Корнюхин – прехитрое существо, часто старался нарушить мою систему и этим только действовал мне на нервы.

В позапрошлом году он приехал на каком-то длинном велосипеде и сказал нам:

– Завел себе тандем. Мы можем, Вера Павловна, совершить на нем небольшую прогулку.

– Ну, что ж – можно, – согласился я. – Поедем. Я тоже не прочь проветриться.

– Втроем нельзя, – сказал он встревоженно, – это тандем для двух.

– Ну, поедем вдвоем… – начал я и запнулся.

Этот человек, – подумал я, – может быть, лукавит…

Мы с ним поедем, он отвлечет меня от жены, а в это время в дом к нам придет какой-нибудь, проходимец…

– Нет, – сказал я, вздохнув. – Поезжайте одни, без нас.

– Почему же мне не прокатиться? – несмело заикнулась жена.

– Тандем, – сурово проворчал я. – Я вообще против этой системы. Не могу!

Одураченный. Корнюхин уехал на своей длинной, несуразной машине ни с чем.

Однажды, сидя за обедом, мы услышали на улице какое-то странное, гуденье и шипенье…

Выглянув в окно, я увидел Корнюхина на маленькой машине, которая хрипела и кашляла, будто с детства страдала катаром горла.

– А я, – сказал он, с деланной беззаботностью входя в комнату, – за вами, Вера Павловна. Не совершим ли мы маленькой увеселительной прогулочки? Место на автомобиле как раз для двух!

– Ваша машина, – возразил я, – хрипит как удавленник и имеет вид разъяренной керосиновой кухни. Я не могу позволить жене ехать на такой ненадежной штуке.

Корнюхин заморгал глазами и, вздохнувши, ушел.

Некоторое время он не показывался.

Но однажды мы, сидя на веранде, услышали стук какой-то машины и легкий свист.

Я удивленно посмотрел на землю – она была пуста. В это время большая тень упала около веранды, и я увидел на небе Корнюхина, который, сидя на странном аппарате, похожем на стрекозу, радостно горланил во всю мочь легких:

– Здравствуйте!! Я сейчас спущусь! Не желаете ли, Вера Павловна, сделать небольшую увеселительную прогулочку?

Его машина меня заинтриговала.

Когда он слез с нее, я, поколебавшись немного, сказал:

– Пожалуй, в самом деле было бы превесело сделать втроем маленькую прогулку!

– Трем нельзя, – возразил Корнюхин угрюмо. – Аппарат поднимает только двух.

Жена посмотрела мне прямо в глаза и твердо сказала:

– Если ты и на этой штуке побоишься меня отпустить, то завтра же я сбегу от тебя совсем…

Так как жена не всегда лгала мне, то я испугался и стал раздумывать:

– Отпустить ее или нет?

С одной стороны, машина казалась мне очень подозрительной, потому что представляла странное сочетание предыдущих неудачных попыток Корнюхина: внизу был приделан какой-то велосипед, а мотор пыхтел точно так же, как ранее виденный мной у Корнюхина автомобиль. С другой стороны – особенной опасности не было, потому что они могли полетать недалеко, не спускаясь на землю, а сам по себе аппарат был очень шаток и неустойчив…

– Лети! – согласился я. – Хватит ли только у вас пороху на двух? – спросил я потом, указывая на машину.

– То есть бензину? – спросил повеселевший Корнюхин.

– Здесь еще есть ровно на сорок минут. За глаза хватит!

Они уселись на какие-то скамеечки и, послав мне воздушный поцелуй, плавно с разбега поднялись в воздух.

– Только недолго, – крикнул я. – Я подожду. Они скоро скрылись с глаз, а я сел на стул и стал ждать. Ждал долго.

Нужно ли говорить, что эти негодяи вернулись через два часа!

Когда они подлетели, раскрасневшиеся, веселые, я сердито крикнул:

– Что за свинство! Где вы были так долго?

– В воздухе, – отвечала жена, сходя на землю. – Ах! Если б ты знал, как это очаровательно!

Я угрюмо посмотрел на ее красное лицо и сказал:

– А… отчего у тебя волосы растрепаны?

– Господи, Боже ты мой! Очень просто – ветер!

Я перевел глаза на Корнюхина и подозрительно спросил:

– Кажется, перед полетом у вас галстук был завязан совсем иначе?!..

– Совершенно верно, – хладнокровно улыбнулся Корнюхин. – Я его развязывал, чтобы, держа в руке, узнать направление ветра. Это обычный прием аэронавта.

– Вы… на землю не спускались?

– Конечно нет! Я задумался.

– Как же, если вы ни разу не спускались на землю – как у вас могло хватить бензину, когда у вас его было только на сорок минут, а вы были, по вашим же словам, в воздухе все сто двадцать минут?!

– Вы не знаете авиатики, – отвечал Корнюхин. – Это делается очень просто: когда мы взлетели, я переставил часы на восемьдесят минут назад. Таким образом, по моим часам бензин расходовался сорок минут.

– Ну, то-то, – сказал я, успокоенный. – Пойдемте чай пить.

* * *

Несколько месяцев спустя у меня родился ребенок.

Недавно мы мирно сидели с женой и любовались на мальчика, который уже начал ходить.

Забавно переступая ножонками, он подошел к углу, где стоял мокрый после дождя, раскрытый для просушки, зонтик, взял его за ручку, вскарабкался на стул, оттуда на стол и, подняв над головой, плавно спустился на нем, как на парашюте, на пол.

Я медленно встал, и, нахмурив брови, посмотрел на растерявшуюся жену.

– Это… что… значит?

Жена упала передо мной на колени…

Склонила голову и молча заплакала.

Дитя

1

Есть люди, к которым с первого взгляда начинаешь питать непобедимую симпатию и самое широкое доверие. В них все – голос, манеры, ясный взгляд – располагает к откровенности, дружеской общительности и, познакомившись с таким человеком, через час уже начинаешь испытывать чувство, будто знаком с ним десять лет.

Однажды я столкнулся с таким именно человеком, и у меня надолго останется о нем воспоминание…

Дело происходило в купе второго класса вечернего поезда. Я ехал в город Пичугин, где мне предстояло на другой день прочесть лекцию о воздухоплавании, по вызову какого-то «Пичугинского авиационного общества завоевания воздуха».

В купе, кроме меня, находился еще один юный господин, и не успел я сесть, как мы оба почувствовали друг к другу самое искреннее расположение.

Он приветливо улыбнулся мне, кивнул головой и добродушно сказал:

Кажется нас здесь только двое! Это самое удобное, не правда ли?

– Да – весело сказал я. – Терпеть не могу тесноты. А где же ваши вещи?

Он засмеялся и юмористически развел руками.

– Все мое при мне. Далеко едете?

– В Пичугин. Вызвали меня какие-то чудаки прочесть лекцию о воздухоплавании. Моя фамилия Воробьев.

– Я очень рад, – приветливо сказал мой спутник. – Я тоже еду в Пичугин по делу и с удовольствием побываю на вашей лекции. Где она будет?

– Понятия не имею. Я еду туда в первый раз, по приглашению какого-то «Пичугинского авиационного общества»…

Он улыбнулся.

– Воображаю пичугинскую авиацию!

– Да уж, действительно. Хотя обещают за лекцию двести рублей.

– Ого! Эта сумма, – сострил мой спутник, может все их общество поднять на воздух.

Мы расхохотались.

Я взглянул на часы, зевнул и сказал:

– Пора бы и на боковую. Чего это кондуктор не идет?

– А зачем он?

– Да билеты-то – должен же он отобрать. Смерть не люблю, когда меня сонного будят!

– Да вы и ложитесь, – сказал мой сосед, вынимая из кармана газеты. А я почитаю. Хотите, я кондуктору за вас билет покажу, чтобы не беспокоить вас…

– Мне, право, совестно, – тронутый его заботливостью возразил я.

– Пустяки! Все равно не буду спать.

Я расположился на верхней койке, вручил своему соседу билет, снял чемодан и, раскрыв его, вынул подушку.

Молодой человек с простодушным любопытством взглянул на чемодан и, восхищенный, воскликнул:

– Какая любопытная вещь!

– Да… чемоданчик хороший… Я его в Дрездене покупал. Вот это отделение для белья, это нессесер, здесь верхнее платье, здесь дорожный погребец, а это отделение для денег и паспорта.

Он улыбнулся.

– Что же это – самое главное отделение – и пусто?

– Я без паспорта. Ведь в вашем Пичугине на этот счет не строго?

– Ну, знаете… при нашем режиме… всего можно ожидать. Я не расстаюсь с паспортом. Вот оно, мое имущество!

Он вынул из кармана паспорт и, со смехом, подбросил его кверху.

В нем было что-то наивно детское, привлекательное своей жизнерадостностью и непосредственностью.

– Смотрите, – потеряете, – пошутил я. – Вы сущий ребенок. Нужно бы отобрать его, да спрятать.

Лицо его сразу стало озабоченным.

– Потерять-то я его не потеряю, а украсть ночью могут. Что я тогда буду делать?

– Давайте я спрячу в свой чемодан. В отделение для денег, а? Хотите? Деньги-то у вас есть?

– Денег-то у меня и нет, – рассмеялся он. – А паспорт спрячьте.

Он снова с детским любопытством осмотрел внутренность чемодана и заявил, что когда будет богатым – поедет в Дрезден и купит такой чемодан.

– Славный вы парень! Веселый, – сказал я, укладываясь.

Он застенчиво улыбнулся.

– Это потому, что вы мне понравились. С другими я диковат. А вам вон даже паспорт доверил.

Это у него вышло совсем по-детски.

– Да и я вам билет доверил, – расхохотался я. – Отцу бы родному не доверил! Охо-хо!

Я зевнул, повернулся на другой бок, пожелал моему спутнику спокойной ночи и моментально заснул.

2

Очень скоро я почувствовал, что меня кто-то тихо, но упорно будит, дергая за ногу и приговаривая:

– Послушайте, послушайте!

Я еле раскрыл глаза, поднял голову и увидел кондуктора.

– Что вам? – сердито сказал я.

– Билет пожалуйте!

– Да ведь…

Я встал, спустил ноги и увидел своего спутника, мирно сидевшего напротив и углубленного в чтение газеты.

– Послушайте! – сказал я. – Вы ему показывали мой билет?

Он поднял свое милое, детски удивленное лицо, и взглянул на меня с недоумением.

– Какой билет?

– Да который я вам дал!

– Вы мне дали? Когда?

– Ну как же! Давеча вы сами вызвались показать кондуктору мой билет, чтобы меня не беспокоить.

Удивлению его не было границ.

– Я? Взял? Ничего не понимаю! У меня был свой билет – я его и предъявил кондуктору. Единственный у меня билет и есть… Может, вы кому-нибудь другому его передали?

Лицо моего спутника перестало мне нравиться.

– Послушайте! – сказал я. – Но ведь это же гадость!

– Да вы поищите в карманах, – участливо посоветовал он, принимаясь снова за газету. – Может быть в кармане где-нибудь.

По лицу кондуктора я видел, что он не верит мне ни на грош, считая мои слова неудачной уловкой безбилетного пассажира. Не желая затевать неприятной истории, я вынул деньги и сказал:

– Вероятно я потерял билет. Возьмите с меня доплату и оставьте меня в покое.

Кондуктор укоризненно покачал головой, взял деньги и ушел, оставив нас вдвоем.

– Что это все значит? – сурово сказал я, пронизывая своего соседа взглядом.

Он снял с вешалки пальто, разослал его на нижней койке и стал молча укладываться.

– Что это все значит?

Он мелодично засвистал, снял пиджак, положил под голову и, сладко потянувшись, лег.

– Вы наглец! – закричал я.

Он дружески улыбнулся, сделал прощальный жест и закрыл глаза.

– Я думал, что вы порядочный человек, а вы оказались жуликом. Как не стыдно! Чего же вы молчите? Негодяй вы, и больше ничего! Обыкновенный поездной вор. В тюрьме вас сгноить бы надо! Чтоб вас черти побрали!

До меня донеслось его ровное дыхание.

– Спишь, румяный идиот? Чтоб тебе завтра в кандалах проснуться! Так бы и плюнуть в твою лживую рожу. «Да-айте билетик, я за вас покажу»… У, чтоб ты пропал!

Во мне клокотала злоба, и я еще с полчаса ругался и ворчал, пока не почувствовал смертельной усталости.

Откинувшись на подушку и засыпая я подумал:

– Ну обожди же, негодяй! – не получишь ты своего паспорта! Попляшешь ты завтра!

3

Проснулся я поздно. Мой спутник сидел, уже одетый, умытый, и с аппетитом ел вареную колбасу, запивая ее водой из чайника.

– Хотите колбасы? – спросил он, глядя на меня ясными лучистыми глазами ребенка.

– Убирайся к черту.

– Скоро большая станция. Я думаю, там вы сможете напиться чаю и позавтракать.

– Желаю, чтоб тебя переехало поездом на этой станции!

Он посмотрел в окно и приветливо улыбнулся.

– Погодка-то исправляется. Пожалуй, в Пичугине санный путь застанем.

Его честное, простое лицо было мне ненавистно. Я сидел в углу и с наслаждением мечтал о том, как он попросит возвратить паспорт, а я сделаю вид, что не слышу, и как он будет бежать за мной и клянчить.

Но он не вспомнил о паспорте. Доел колбасу, вытер руки и снова взялся за свои газеты.

Я нарочно не вышел на той станции, на которой он советовал мне позавтракать, и до обеда ничего не ел. Обедал на другой станции. Потом занялся разборкой материалов для лекции, которую мне предстояло прочесть в тот же день вечером.

– Любопытная это вещь, воздухоплавание? – спросил меня покончивший с газетами сосед. – В газетах много теперь об этом пишут.

– Прошу со мной не разговаривать! – закричал я.

– Все-таки еще как следует не летают. Все эти авиаторы, аэропланы – детская игра. Так себе, наука простая.

– Эта наука не для мелких поездных жуликов, – с горечью сказал я, чувствуя себя совершенно бессильным перед его спокойным благодушным нахальством.

– Вот сейчас и Пичугин! – сообщил он, смотря в окно. – Нам здесь сходить.

– сейчас попросит паспорт, – подумал я. – Попроси, голубчик, попроси.

Но он надел пальто, собрал свои газеты и, дружески кивнув мне головой, вышел в коридор.

Поезд остановился.

Посмеиваясь в душе над своим спутником, я оделся, взял чемодан и вышел. Носильщиков не было, вещи пришлось тащить самому.

Неожиданно сзади послышался быстрый топот нескольких ног, кто-то подбежал ко мне и схватил за руки.

– Этот?

– Он самый, – сказал хорошо знакомый мне, добрый голос. – Схватил мой чемодан, да – бежал… Как вам это понравится.

Я в бешенстве вырвался из рук старого усатого жандарма и вскричал:

– Что вам нужно? Этот чемодан мой!

– Старая история! Мне вас очень жаль, – соболезнующе сказал мой вагонный сосед, – но я принужден просить о вашем аресте.

– Как вы смеете? Это мой чемодан! Я расскажу даже, что в нем!

– Слушайте… Не будьте смешным… Я, г. жандарм, раскрывал несколько раз этот, купленный мною в Дрездене чемодан – а он, конечно, рассмотрел вещи. Нельзя же так… – Ну, хорошо… Если это ваш чемодан, та скажите, что это за паспорт лежит а отделении для денег? Чей? На чье имя? Ведь вы же должны знать все, что есть в чемодане. Вы молчите? Не хорошо-с, не хорошо, молодой человек.

Его симпатичное лицо было печально. Он вздохнул, взял мой чемодан и сказал жандарму:

– Вы его пока возьмите в часть, что ли. Только, пожалуйста, не бейте при допросе. Он, вероятно, и сам жалеет о том, что сделал. Бог вас простит, молодой человек!

И ушел, добрый, благодушный, вместе с моим чемоданом.

4

На другой день утром, меня допрашивали в участке. Когда я, томясь в ожидании допроса, взял лежащую на столе газету «Пичугинские Ведомости» – мне бросилась в глаза заметка:

«Неудавшаяся лекция – Прочитанная вчера вечером приехавшим из Петербурга г. Воробьевым лекция о воздухоплавании, окончилась скандалом, так как выяснилось, что лектор не имеет никакого представления о воздухоплавании. Многочисленная публика, не стесняясь, хохотала, когда молодая столичная известность (вот они, столичные знаменитости!) путала аэростат с аэропланом и сообщала ценные сведения, вроде того, что воздушный шар надувают кислородом. Да… надувают. Только публику, а не шар! Очень жаль, что деньги за лекцию были заплачены петербургскому шарлатану вперед и все дело окончилось только бранью публики, да извинениями устроителей лекции.»

Тихое помешательство

I

Мы сидели на скамье тихого бульвара.

– Жестокость – прирождённое свойство восточных народов, – сказал я.

– Вы правы, – кивнул головой Банкин. – Взять хотя бы бывшего персидского шаха. Это был ужасный человек!

И мы оба лениво замолчали.

Банкин сорвал травинку, закусив её зубами, поморщился (травинка, очевидно, оказалась горькой), но сейчас же лицо его засветилось тихой радостью.

– Он сейчас уже, наверно, спит! – прошептал Банкин.

– Почему вы так думаете? – удивился я.

– Конечно! Он всегда спит в это время.

Последнее время Банкин казался человеком очень странным. Я внимательно посмотрел на него и осторожно спросил:

– Откуда же вам это известно?

– Мне? Господи!

И опять мы замолчали,

– Ему, очевидно, не сладко живётся… – зевая, промямлил я.

– Почему? С ним нянчатся все окружающие. Его так все любят!

– Не думаю, – возразил я. – После того, что он натворил…

Банкин неожиданно выпрямился и в паническом ужасе схватил меня за плечи:

– Натво… рил?! Владычица небесная!.. Что же он… натворил? Когда?

– Будто вы не знаете? Сажал, кого попало, на кол, мучил, обманывал народ…

– Кто?!!

– Да шах же, Господи!

– Какой шах?

– Бывший. Персидский. О котором мы говорили.

– Разве мы говорили о шахе?

– Нет, мы говорили о ребятишках, – иронически усмехнулся я.

– Ну конечно, о ребятишках! Я о своем Петьке и говорил.

Банкин вынул часы, и опять лицо его засияло счастьем.

– Молочко пьёт, – радостно засмеялся он. – Проснулся, вероятно, и говорит: мамоцка, дай маяцка!

– Ну, это, кажется, вы хватили… Сыну-то вашему всего-навсего два месяца… Неужели он уже говорит?

Я сам был виноват, что коснулся этого предмета. Разговор о Петьке начался у нас в восемь часов и кончился в половине двенадцатого.

– Видите ли, – начал просветлённый Банкин, – он, правда, буквально этого не говорит, но он кричит: мам-ма! И мы уже знаем, что это значит: дорогая мамочка, я хочу ещё молочка! А вчера… Нет, вы не поверите!

– Чему?

– Тому, что я вам расскажу. Да нет, вы не поверите…

Я дал слово, что поверю.

– Представьте себе: прихожу я… Позвольте… Когда это было? Ага! Прихожу вчера я домой, а он у Зины на руках. Услышал шум шагов и – ха-ха! – оборачивается и – ха-ха!.. ха-ха-ха!.. – оборачивается и говорит: лю!

– Ну?

– Говорит: лю! Каков каналья!

– Ну?

– Ха-ха! Лю! – говорит.

– Что же это значит – лю? – спросил я, недоумевая.

– Неужели вы не поняли? Это значит: папочка, возьми меня на руки.

Я возразил:

– Мне кажется, что толкование это немного произвольно… Не значило ли лю просто: старый осёл! Притворяй покрепче двери…

– Ни-ни. Он бы это сказал совсем по-другому. А вы знаете, как он пьёт молоко?

Я поёжился и попробовал сказать, что знаю. Банкин обиделся:

– Откуда же вы можете знать, если вы ещё не видели Петьки?

– Я, вообще, знаю, как дети пьют молоко. Это очень любопытно. Я видел это от пятидесяти до ста раз.

– Петька не так пьёт молоко, – уверенно сказал Банкин.

На половине описания Петькиного способа пить молоко сторож попросил нас удалиться, так как бульвар закрывался. Желая сделать сторожу приятное, Банкин пообещал, что, когда его Петька научится ходить, он будет играть песочком только на этом бульваре.

По свойственной всем бульварным сторожам замкнутости, этот сторож не показал наружно, что он польщён, а загнал восторг внутрь и с деланным равнодушием сказал:

– Пора, пора! Нечего там.

В маленьком ресторане, куда мы зашли выпить по стакану вина, мне удалось дослушать конец Петькиного способа пить молоко. Кроме того, мне посчастливилось узнать много ценных и любопытных сторон увлекательной Петькиной жизни, вплоть до самых интимных…

Из последних я вынес странное убеждение, что Банкин был удовлетворён и чувствовал себя счастливым только тогда, когда пиджак его или брюки были окончательно испорчены легкомысленным поведением его удивительного отпрыска.

Истощившись, Банкин долго сидел, полный тихой грусти.

– За что вы меня не любите?

– Я вас не люблю? – удивлённо вскинул я плечом. – С чего это вы взяли?.

– Вы меня не любите… – уверенно сказал Банкин. – Вы не могли за это время собраться – зайти ко мне и взглянуть на Петьку.

– Господи помилуй! Да просто не приходилось. На днях зайду. Непременно зайду.

– Правда?! Спасибо, Я вижу, вы полюбили моего Петьку, даже не видя его. Что же вы запоёте, когда увидите!

Спину мне разломило, и глаза слипались.

Я попросил счёт и, зная, что с Банкиным мне по дороге, попробовал завязать разговор о самой безобидной вещи:

– Ночи теперь стали короче.

Банкин тихо засмеялся.

– Да, да! Светает в четыре часа. Просыпаюсь я вчера, смотрю – светло. А он ручонку из кровати высунул и пальцем… этак вот…

– Пойдёмте! – сказал я. – А то мы не достанем извозчика.

– Успеем. У него теперь самый сладкий сон. Поверите ли вы, что если его поцеловать – он не просыпается.

– Это неслыханно, – пробормотал я. – Человек! Пальто.

II

Однажды Банкин зашёл ко мне. Я познакомил его с сидевшим у меня редактором еженедельного журнала и приветливо спросил:

– Как поживаете?

– Он уже ходит, – подмигнул Банкин. – А вчера какой случай был…

– Так вы говорите, что теперь еженедельники не в фаворе у публики? – обратился я к редактору. – Скажите…

– А вы бросьте издавать еженедельник, – перебил Банкин. – Начните что-нибудь для детей. Это будет иметь успех. Да вот, я вам расскажу такой пример: есть у меня сын – Петька. Удивительно умный ребенок. И он…

– Вы, господа, поговорите здесь, – сказал я, вставая, – а мне нужно будет на часок съездить. Вы уж извините.

Дня через три я встретил Банкина возле итальянца – продавца разной дряни из кораллов и лавы.

– Это для взрослых… Понимэ! Эй, как вас… синьор! Понимаете – для взрослых. Иль грано! А мне нужно что-нибудь для мальчика… Копренэ? Анфана! Понимаете, этакий анфан террибль! Славный мальчишка… Да не брелок! На черта ему брелок, уважаемый синьор? Фу, какой вы бестолковый!

Я тихонько прошёл мимо, но, возвращаясь обратно на трамвае, опять встретил Банкина. Он промелькнул мимо меня на противоположном трамвае, увидел моё лицо, и до меня донёсся его радостный, но совершенно непонятный мне крик:

– А Петь… В кашу рук…

III

Вчера вышел на улицу, и первое лицо, которое мне попалось, был Банкин.

– А я за вами.

– Что случилось?

– Пойдёмте. Посмотрите теперь на моего Петьку – ахнете! Вы помните, я вам рассказал в трамвае о его – ха-ха! – поступке с кашей – ха-ха! – Помню, – сказал я. – Очень было смешно.

– Это что! Вы посмотрите, какие штучки он теперь выделывает.

Впереди нас шла нянька с мальчиком лет трёх.

– Постойте! – вскричал Банкин, хватая меня за рукав. – Постойте!!

Я посмотрел на его побледневшее лицо, дрожащие губы, слёзы на глазах и – испугался.

– Что с вами?!

– Ха-ха! Такой Петька будет. Через два года. Ха-ха! Так же будет ножками: туп! туп! Постойте!

Он подошёл к няньке и дал ей двугривенный. Потом расспросил: сколько мальчику лет, чей сын, что ест и не капризничает ли по ночам?

Потом присел перед мальчиком на корточки и спросил:

– Как тебя зовут?

– Ва-я.

– Ваня, – пояснила нянька.

– Ваня? Милый мальчик! Нянька… Может, он чего-нибудь хочет?

Оказалось, что Ваня «чего-нибудь хотел» только полчаса тому назад.

Это настолько успокоило Банкина, что он нашёл в себе мужество расстаться с Ваней, и мы пошли дальше.

– Проклятый город, – сказал я. – Сколько пыли.

– Что?

– Город, я говорю, пыльный.

– Да, да… – рассеянно подтвердил Банкин. И задумчиво добавил:

– Воды он боится.

– Чего же ему бояться, – возразил я. – Только бы подливали!

– Да и подливают. Если тепленькая вода – так он не кричит… и, если поливают спинку, только морщит нос и ёжится.

IV

Когда мы подошли к квартире Банкина, он открыл ключом дверь, схватил меня за шиворот, втолкнул меня в переднюю и, проворно вскочив вслед за мною, захлопнул дверь.

Я упал на ступеньки лестницы. Ушиб ногу. Сел на нижней ступеньке и, потирая колено, со страхом спросил:

– Что я вам сделал дурного?

– Петька простудиться может, – объяснил Банкин. – Дует.

Я встал, и мы вошли в первую комнату – столовую.

– Вот здесь, на этом месте, – указал Банкин, – Петьке нянька даёт молочко. Вот видите – стул.

Я осмотрел стул. Венский.

– Приготовьтесь, – хохоча счастливым, лучезарным смехом, воскликнул Банкин. – Сейчас увидите его.

Я пригладил волосы, одернул сюртук, и мы, на цыпочках, вошли в детскую.

– Вот он, – шепотом сказал Банкин, указывая на кроватку.

– Какой хорошенький.

– Да это не то. Этот угол подушки! А вон он лежит за подушкой.

– Прелестный ребёнок.

– Правда? Я знал, что вы сейчас же влюбитесь в него… Помните, я вам рассказывал, что если я его целую во время сна – он никогда не просыпается… Вот вы увидите. Банкин подошёл к кроватке, нагнулся и – вслед за этим раздался бешеный рёв ребенка.

Вбежала госпожа Банкина.

– Опять ты его разбудил?! Вечно лезет с поцелуями! Молчи, молчи, моё сокровище… Здравствуйте! Как поживаете?

– Благодарю вас. Я совершен…

– Вы его хорошо рассмотрели? Не правда ли, очаровательный ребёнок? Садитесь. Ну, как вы поживаете?

– Очень вам благодарен. Живу ниче…

– Видели ли вы когда-нибудь такого большого мальчишку?

За мою бурную, богатую приключениями жизнь я видел десятки ребят гораздо больше Банкиного ребёнка, но мне неловко было заявить об этом.

– Нет! В жизни своей я не видел такого колоссального ребенка!

– Правда? Ну, как вы поживаете?

– Я сов…

– Не плачь, милый мальчик! Вот дядя… Он тебя возьмет блям-блям. Правда, Аркадий Тимофеевич? Вы его возьмете блям-блям?

– Без сомнения, – робко подтвердил я. – Если вы будете добры посвятить меня в цель и значение этого… этой забавы, то я с удовольствием…

– Блям-блям? Неужели вы не знаете? Это значит: покачать его в колясочке.

V

Петька захныкал и, вытянувшись на руках няньки, капризно поднял ручонки кверху.

– Смотри, смотри! – воскликнул поражённый и умилённый Банкин. – На потолок показывает!!!

Госпожа Банкина наклонилась к Петьке и спросила:

– Ну что, Петенька… Спросите его, Аркадий Тимофеевич: что он хочет на потолочке?

Я несмело приблизился к Петьке и, дёрнув его за ногу, спросил:

– Чего тебе там надо на потолке?

Ребёнок залился закатистым плачем.

– Он боится вас, – объяснил Банкин. – Ещё не привык. Петенька!.. Ну, покажи дяде, как птички летают?! Ну, покажи!

Представьте, он ручонками так делает… Ну, покажи же, Петенька, покажи!

Петьку окружили: мать, отец, нянька, кухарка, пришедшая из кухни, и сзади всех – я.