Текст книги "Том 2. Круги по воде"

Автор книги: Аркадий Аверченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 32 страниц)

Старики

I

Отнимите у человека его маленькие слабости – и он сделается страшен. Очистите его от грешков, ложных, наивных шагов, наивных шалостей, беспомощности и смешных глупостей. Сделайте это – и перед вами будет стоять не человек, а страшная, сверкающая сталью и добродетелью машина, около которой вы никогда не согреетесь и которая не задумается оттяпать вам руку, если вы сделаете ошибочное движение.

Мне часто хочется ласково обнять и прижать к своей груди человечество, но не все. Только ту его часть, которая пьет, лжет, развратничает, дерется в зависимости от настроения и пляшет, когда весело…

Именно ту смешную часть человечества люблю я, которая каждый день терзает себя за совершенные накануне глупости, горько рыдает, раскаивается и каждый день бесплодно мечтает «начать новую жизнь».

Милые вы мои…

* * *

Архитектор Макосов долго взбирался к себе на третий этаж. Взобравшись, открыл английским ключом парадную дверь, вошел в переднюю, а затем – не снимая пальто, фуражки и калош, – в столовую.

Остановился, прислонившись к притолоке, и тяжелым взглядом обвел стены, стол, поглядел внимательно на самовар и, нахмурившись, сказал хлопотавшему у самовара слуге Перепелицыну:

– Отчего ты, черт тебя подери, не следишь за самоваром. Почему самовар потух?

Перепелицын скорбно покачал головой и сказал:

– Да он вовсе не потух…

– Молчать! – закричал Макосов. – Если я говорю: потух – значит, потух!

– Извольте посмотреть… – мягко сказал Перепелицын.

– Ах так! Значит, я лгу! Так смотри же, собачье отродье!

Макосов схватил горячий чайник и одним духом вылил его содержимое в самоварную трубу.

– Ну? Теперь что?

– Так точно. Потух самовар.

– А я что говорил?

– Что самовар потух.

– Значит, я прав был?

– Правы. Прикажете приготовить постельку?

– Ты! Ты! Пе-ре-пе-ли-ца!! Не думаешь ли ты, старое чучело, что я пьян?

– Нет, помилуйте. Вы просто устали…

– Не-ет… Ты думаешь, что я пьян?!

– Да, ей-Богу, не думаю.

– Помолчи ты, ради Бога!

– Слушаю.

Макосов опустился на стул, не снимая пальто и калош, положил голову на руки и задумался.

– И это называется слуга… – обиженно прошептал он. – Какая-то жалкая пародия на человека. Нос толстый, глаза маленькие. Ты некрасив, брат Перепелицын, ты чертовский некрасив – это ясно. Ведь ты меня ненавидишь – я знаю. Думаешь: нализался барин как сапожник, ноги его не держат. Врешь ты, тварь! Я, брат, и пьяный, может быть, умнее тебя, трезвого. Почему? Тебе это, конечно, любопытно знать? А? Любопытно? Отвечай, Перепелицын!! Любопытно?

– Любопытно, – со вздохом отвечал Перепелицын.

– Оттого, – поднимая голову и торжественно в такт размахивая рукою, сказал архитектор, – что ты мужик, хам, а я барин, братец! Господин! Homo sapiens!! [12]12
  Человек разумный (лат.).


[Закрыть]Ага?

– Так точно. Но только теперь, скажу я вам, господа еще спят. Девять часов утра. Я бы постельку сейчас…

– Молчи! Ты мне противен со своей примитивной хитростью дикаря. Я тебя, братец, насквозь вижу. Тебе неприятно, что барин твой говорит тебе тяжелые истины прямо в лицо, и ты мечтаешь о том, чтобы сплавить меня спать. Ага?!

– Да по мне – хоть здесь сидите, – добродушно улыбнулся Перепелицын. – Может, чайку налить?

– Протрезвить хочешь? Хам ты, старик. Форменный мужлан. Никакой в тебе деликатности. Отвечай мне откровенно: думаешь ли ты, что я пьян?

– Вы не пьяны, а только вы устали, – деликатно сказал Перепелицын.

– Так-с… Значит, я, по-твоему, трезвый? А почему я шатаюсь? Почему от меня вином пахнет? Ты это все прекрасно видишь! И ты лжешь… Лжешь своему господину, которого должен любить и почитать пуще отца. Ага! Да ты знаешь, я, может, из-за тебя и пьян. Ей-Богу. Как слуга – ты ниже всякой критики. Гм… Да. Пусть моя кровь падет на твою голову.

Перепелицын молчал. Глаза его покорно и печально смотрели в угол, а руки машинально в десятый раз перетирали чистые стаканы.

– Слуга… тоже! Должен бы, кажется, понимать, что ты черная кость, а я белая кость. Где же уважение? Где почтение перед высшим интеллектом. Ты меня как называешь? Павлом Егорычем? А надо говорить: ваше высокоблагородие!

– Хорошо, – сказал Перепелицын. – Теперь буду вас так звать. Может, скушаете что-нибудь?

– Убирайся! Отстань. Не люблю я тебя, знаешь ли? В тебе нет грации, нет манер, говоришь ты ужасно… А фамилия… Ха-ха-ха! Пере-пели-цын! Это, знаешь, от какого слова? Думаешь, от слова перепел? как бы не так… Дудочки-е! От слова «пе-репить-ся». Твой предок, вероятно, был пьяница, перепился однажды – так его и назвали.

– У кого разговлялись? – спросил Перепелицын, неуклюже переводя разговор. – У Ишимовых?

– Да-а, брат… Там разговлялся, где тебя, черта лысого, не пустят. Ты не воображай о себе много. Другой бы взял барина, отвел бы в кровать, а ты… Господи! И выдумает же Господь такую чудовищную физиономию… Нитрации, ни манер.

– Действительно, где мне… Разве ж я не понимаю?.. Эх, Господи! Так, как же… спать… пожалуете?

Перепелицын взял архитектора под локоть и отвел бережно в спальню.

II

Спал Макосов до самого вечера. Хмель его прошел, в голове ощущалась неприятная тяжесть и шум, а в сердце выла тихая весенняя беспричинная тоска.

Макосов надел халат и вышел в столовую. За столом сидел Перепелицын.

…Сидел, опустив голову, около опорожненной наполовину бутылки водки. О чем-то сосредоточенно думал.

– Здравствуй, Перепелицын, – мягко сказал Макосов, делая вид, что не замечает водки и раскрошенного по всему столу кулича. – Здравствуй… Ну что, брат, разговелся?

Перепелицын молчал, повеся голову. Потом скорбно улыбнулся и проворчал:

– У других, как у людей… Ежели светлый праздник, то господа со слугами христосуются, а у нас, видите ли, не до того. Некогда. А какое-такое занятие? Лишь бы нос задрать повыше.

– Бог с тобой, Перепелицын, – улыбнулся Макосов.– Я с удовольствием с тобой похристосуюсь, поцелуюсь..

– Снизошли? – захохотал Перепелицын. – Жалуете поцелуй со своего барского плеча? Не надо мне ваших поцелуев.

– Ты… на меня сердишься?..

– Я? На вас?

В тоне Перепелицына было много самого ужасного, самого ядовитого презрения.

– Разве я имею право сердиться на вас? Ведь я ваш раб, вы купили меня и можете делать со мной, что хотите. «Высокоблагородие»… Вы можете сейчас даже голову мне отрезать – ничего вам никто за это не скажет.

Архитектор молчал, искренно огорченный, обиженный словами Перепелицына.

– А, спрашивается, чем вы лучше меня? Тем, что вы архитектор? Накупит только разных линеечек, циркулей да красок – и малюй себе на здоровье. Денег только нет – вот беда. А заставь вас делать то, что я делаю, да вы и повернуться не сумеете. Вы… (Перепелицын облил Макосова презрительным взглядом) даже самовара не поставите! Ха-ха! Нет-с. Не сумеете.

– Если ты хочешь, Перепелицын, чаю, – я могу поставить самовар. Я сумею…

– Сидите уж лучше! Ба-арин… Почему белая кость? Кто ее смотрел? А может, и у меня белая? Только людей морочат.

Макосов сидел понурившись, сгребал пальцем со стола крошки кулича и ел их.

Перепелицын сделал долгую, тяжелую паузу.

– Конечно, я вам служить обязан, потому что вы мне платите деньги, но уважать вас – за это? Да разве уважение на деньги берется? Не-ет, миленький. Уважение не такая музыка. Ха! Белая кость… Вот ежели человек сделает какую-нибудь такую штуку – велосипед там какой-нибудь смешной выдумает или песни играет хорошо – яего уважу. А так – что? Наш брат рабочий майстровой человек и фундамент выкопает, и камни сложит, и крышей покроет, а потом говорят: «Кто строил дом?» – «Архитектор Макосов». – «Да не может быть?» – «Так точно».

– Ты не понимаешь, Перепелицын…. Ведь я план делаю, всю постройку выдумываю, – я ведь учился для этого сколько…

Перепелицын сардонически улыбнулся.

– А косить умеете?

– Косить не умею.

– Вот вам и план. Без вашего-то плана проживут, а без хлеба у человека брюхо вспухнет, почернеет он и помрет. Нет уж, что там разговаривать.

– Если ты хочешь спать, Перепелицын, – иди. Я сам оденусь. Мне еще в клуб надо.

Перепелицын сжал руками голову и, нахмурившись, долго думал, чем бы еще уязвить архитектора.

– Как ваша фамилия? – спросил он, вскидывая глаза.

Макосов кротко улыбнулся.

– Ты же знаешь, вот чудак!

– Ну? Как?

– Макосов.

– Так… значит, ваши родители макосы были!

– Что такое – макосы?

Перепелицын захохотал.

– Такие бывают… Макосы. Даром не назовут. Значит, было за что.

– Ты, голубчик, говоришь вздор.

– Конечно. Где же мне… Черная кость! А как сапоги починить или за газетами сбегать – тогда не черная кость?.. Тогда Перепелицын? Если у вас есть имя «высокоблагородие», то и у меня есть не хуже – Иван Захарыч! Вот что-с! Потрудитесь на будущее время называть меня Иван Захарыч.

– Хорошо. Ну, прощай, брат Иван Захарыч. Пойду одеваться.

– Конечно! В деревне люди от голоду дохнут, а они по клубам в карты-марты разыгрывают. Нешто вам есть до чего-нибудь дело?..

* * *

Утром на другой день солнце целым каскадом света ворвалось через полуопущенную штору в окно спальни и разбудило архитектора.

Архитектор поморщился, потянулся и позвонил.

Вошел Перепелицын, сосредоточенный, с поджатыми губами, и остановился у кровати.

– Здравствуй, Перепелицын,

– Доброго здоровья, барин.

– Газеты купил?

– Так точно, купил.

– Какова погода, Перепелицын?

– Погода хороша, Павел Егорыч,

– А у меня чего-то голова болит, Перепелицын.

– У меня тоже, Павел Егорыч, побаливает.

– С чего бы это, Перепелицын?

– Надо думать, ревматизм. Старость подходит, Павел Егорыч.

– Ну ладно, голубчик Перепелицын. Самовар готов?

– Как же-с. Кипит… Кушайте на доброе здоровье!

Солнце брызнуло в красный ковер на стене и рассыпалось золотыми маками.