Текст книги "Том 2. Круги по воде"
Автор книги: Аркадий Аверченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)
Круги по воде
Двуличный мальчишка
I
Авторы уголовных романов и их читатели не поняли бы странной двойственной натуры мальчишки Алёшки – натуры, которая в свое время привела меня в восхищение и возмутила меня.
Авторы уголовных романов и их читатели прославились своей прямолинейностью, которая обязывала их не заниматься смешанными типами – злодеи должны быть злодеями, добрые – добрыми, а если капелька качеств первых попадала на вторых или наоборот – все кушанье считалось испорченным… Злодей – должен быть злодеем, без всяких уверток и ухищрений… Он мог раскаяться, но только в самом конце, и то при условии, что, в сущности, он и раньше был симпатичным человеком. Добрый тоже мог стать в конце романа злым, бессердечным, но тоже при условии, что автор опрокинет на него целую гору несчастий, людской несправедливости и тягчайших разочарований, которые озлобят его. Ни в одном из таких романов я не встречал жизненного простого типа, который сегодня поколотил жену, а завтра подаст гривенник нищему, утром прилежно возится у станка, штампуя фальшивые деньги, а вечером вступится за избиваемого еврея.
Человек – более сложный механизм, чем, например, испанский кинжал, вся жизнь которого сводится только к двум чередующимся поступкам: он или режет кому-нибудь горло, или не режет.
Попадись автору уголовных романов Алёшка – он повертел, повертел бы его, понюхал, лизнул бы языком и равнодушно отбросил бы прочь.
– Чёрт знает, что такое!.. Ни рыба ни мясо.
В жизни не так много типов, чтобы ими разбрасываться…
Я подбираю брошенного разборчивым романистом Алёшку и присваиваю его себе. Об Алёшке я сначала думал, как о прекрасном, тихом, благонравном мальчике, который воды не замутит. В этом убеждали меня все его домашние поступки, всё комнатное поведение, за которым я мог следить, не сходя с места.
Мы жили в самых маленьких, самых дешёвых и самых скверных меблированных комнатах. Я – в одной комнате, Алёшка с безногой матерью – в другой.
Тонкая перегородка разделяла нас.
Я так часто слышал мягкий, кроткий Алёшкин голос:
– Мама! Хочешь, ещё чаю налью? Отрезать ещё кусочек колбасы?
– Спасибо, милый.
– Книжку тебе ещё почитать?
– Не надо. Я устала…
– Опять ноги болят? – слышался тревожный голос доброго малютки. – Господи! Вот несчастье, так несчастье!..
– Ну ничего. Лишь бы ты, крошка, был здоров.
– Ну-с, – важно говорил Алёшка, – в таком случае, ты спи, а я напишу ещё кое-какие письма.
Было ему около десяти лет.
Однажды я встретился с ним в коридоре.
– Тебя Алёшкой зовут? – спросил я, вежливо, ради первого знакомства, дергая его за ухо.
– Алёшкой. А что?
– Да ничего. Ну, здравствуй. У тебя мать больная?
– Да, брат, мать больная. С ногами у неё неладно. Не работают.
– Плохо ваше дело, Алёшка. А деньги есть?
– В сущности, – сказал он, морща лоб, – денег нет. Тем и живём, что я заработаю.
– А чем ты зарабатываешь?
Посмотрев на меня снизу вверх (я был в три раза пыше его), он с любопытством спросил:
– Тебе там наверху не страшно?
– Нет. А что?
– Голова не кружится?
Я засмеялся.
– Нет, брат. Всё благополучно.
– Ну, и слава Богу! До свиданья-с.
Он подпрыгнул, ударил себя пятками по спине и убежал в комнату матери.
Эти нелепые замашки в таком благонравном мальчике удивили меня. С матерью он был совсем другим. Я понял, что хитрый мальчишка надевает личину в том или другом случае, и решил при первой возможности разоблачить его.
Но он был дьявольски хитёр. Я несколько раз ловил его в коридоре, подслушивал его разговоры с матерью – всё было напрасно. При встречах со мной он был юмористически нахален, подмигивал мне, хохотал, а сидя с матерью, трогательно ухаживал за ней, читал ей книги и в конце вечера неизменно говорил, с видом заправского молодого человека:
– Ну-с, а мне нужно написать кое-какие письма.
Я приставал к нему несколько раз с расспросами:
– Что это за письма?
Он был непроницаем.
Однажды я решился на жестокость. – Не хочешь говорить мне, – равнодушно процедил я, – и не надо. Я и сам знаю, кому эти письма…
– Ну? Кому? – тревожно спросил он.
– Разным благодетелям. Ты каждый день с этими письмами пропадаешь на несколько часов… Наверное, таскаешься по благотворителям и клянчишь.
– Дурак ты, – сказал он угрюмо. – Если бы я просил милостыни, то и у тебя просил бы. А я заикнулся тебе хоть раз? Нет.
И добавил с напыщенно-гордым видом:
– Не беспокойся, брат… Я не позволю себе просить милостыни… Не таковский!
Должен признаться: я был крайне заинтересован таинственным Алёшкой. Сказывались мои двадцать два года и 24 часа свободного времени в сутки.
Я решил выследить Алёшку.
II
Был тёплый летний полдень.
Из-за перегородки слышался монотонный голос Алёшки, читавшего матери «Анну Каренину». Через некоторое время он прервал чтение и заботливо спросил:
– Устала?
– Немного.
– Ну, отдохни. А я пойду. Если захочется без меня кушать, смотри сюда: вот ветчина, холодные котлеты, молоко.
Захочется читать – вот книга. Ну, прощай.
В последовательном порядке послышались звуки: поцелуя, хлопнувшей двери и Алёшкиных шагов в коридоре.
Я схватил шляпу и тихонько последовал за Алёшкой.
Через двадцать минут мы оба очутились в Летнем саду, наполненном в это время дня дряхлыми старичками, няньками с детьми и целой тучей девиц с вечными книжками в руках.
Алёшка стал непринуждённо прохаживаться по аллеям, бросая в то же время косые проницательные взгляды на сидевших с книжками девиц и дам и делая при этом такой вид, будто бы весь мир создан был для наслаждений и удовольствий.
Неожиданно он приостановился.
На скамейке, полускрытой зелёным кустом, сидела сухая девица и, опустив книгу на колени, мечтательно глядела в небо.
Думы её, вероятно, витали далеко, отрешившись от всего земного, рассеянный взгляд видел в пространстве его, прекрасного чудесного героя недочитанной книги, обаятельного, гордого красавца, а неспокойное сердце девичье крепко и больно колотилось в своей неприглядной, по наружному виду, клетке.
Алёшка тихо приблизился к мечтательнице, стащил с головы фуражку и почтительно сообщил;
– А вам, барышня, письмецо есть…
– От кого? – вздрогнула девица и обернула к Алёшке своё, ставшее сразу пунцовым лицо.
– От «него», – прошептал Алёшка, щуря глаза, с самым загадочным видом.
– А… кто… он?.. – ещё тише, чем Алёшка, прошелестела девица.
– Не велено сказывать. Ах! – вскрикнул он неожиданно (будто прорвался) с самым простодушным глуповатым восторгом. – Если бы его видели; такой умница, такой красавец – прямо удивительно!
Девица дрожащими руками взяла письмо… на лице её было написано истерическое любопытство. Грудь тяжело вздымалась, а маленькие бесцветные глаза сияли, как алмазы…
– Спасибо, мальчик. Ступай… Впрочем, постой. Вот тебе!
Девица порылась в ридикюле, вынула две серебряных монеты и сунула их в руки доброму вестнику.
Добрый вестник осыпал её благодарностями, отсалютовал фуражкой и сейчас же деликатно исчез, не желая присутствовать при такой интимности, как чтение чужого письма.
Сидя на противоположной скамье, я внимательно следил за девицей. Бледная, как смерть, она лихорадочно разорвала конверт, вынула из него какую-то хитроумно сложенную бумажку, развернула её, впилась в неё глазами и сейчас же с лёгким криком уронила её на пол… Бесцветные глаза девицы метали молнии, но она быстро спохватилась, напустила на себя равнодушный вид, поднялась, забрала свою книгу, сумочку и быстро-быстро стала удаляться.
Когда она скрылась с глаз, я вскочил, поднял брошенное письмо от «него» и прочел в этом таинственном письме только одно слово:
– Дура!
Второе лицо Алёшки было разгадано.
III
Алёшка выходил из сада, распространив все свои письма и легкомысленно позвякивая серебром в растопыренном кармане.
У входа я поймал его, крепко схватил за руку и прошипел:
– Ну-с, Алёшенька… Теперь мы знаем ваши штуки!..
– Знаешь? – сказал он цинично, нисколько не испугавшись. – Ну, и на здоровье.
– Кто это тебя научил? – суровым тоном спросил я, еле удерживаясь от смеха,
– Сам, – улыбнулся он с очаровательной скромностью. – Надо же чем-нибудь семье помогать.
– Но ведь если ты когда-нибудь попадёшься – знаешь, что с тобой сделают? Изрядно поколотят!
Он развёл руками, будто соглашаясь с тем, что всякая профессия имеет шипы.
– До сих пор не колотили, – признался он. – Да вы не смотрите, что я маленький. О-о… Я хитрый, как лисица… Вижу: где, как и что.
– Всё-таки, – решительно заявил я, – твоя профессия не совсем честная…
– Ну да! Толкуйте.
– Да, конечно. Ведь ты же обманываешь девиц, сообщая им, что письмо – от красивого, умного молодого человека, в то время, как оно написано тобой.
Мальчишка прищурился. Мальчишка этот был скользок, как угорь,
– А почему, скажите пожалуйста, я не могу быть умным молодым человеком? А?
– Да уж ты умный, – согласился я. – Уж такой умный, что беда. Только почему ты, умный молодой человек, пишешь такие резкие письма? Почему «дура», а не что-нибудь другое?
И он ответил мне тоном такого превосходства, что я сразу почувствовал к нему невольное уважение.
– А разве же они – не дуры?
Вечером я лежал на диване и слушал тоненький, нежный голосок:
– Мамочка, дать ещё цыпленка?
– Спасибо, милый, я сыта.
– Так я тебе почитаю.
– Не надо. Ты, вероятно, устал, продавая эти противные газеты. Отдохни лучше.
– Спасибо, мамочка. Мне ещё надо написать кое-какие письма!.. Охо-хо.
С тех пор прошло несколько лет… И до настоящего дня этот проклятый двуличный мальчишка не выходил у меня из головы.
Теперь он вышел.
Раздвоение личности
I
Встретившись утром с Натальей Сергеевной, я услышал от нее следующее:
– Забыли меня? Нечего сказать – хороши! Вероятно, новый «предмет», как говорят, кажется, военные писаря, завелся?
– Я? Забыл вас? Тебя… Наташа?
– Тссс… Без фамильярностей! Что мы делаем сегодня вечером?
– Что угодно! Хотите, отправимся в театр?
– А что там?
– Новая пьеса «Цепи любви». Интереснейшая штучка! Сюжет новый и захватывающий: молодой граф живет счастливо с женой, но это счастье обманчиво… Представь себе… гм… те!.. – представьте, говорю я, что у этого графа есть на душе грех: любовница, которую он покинул с ребенком и которая в один прекрасный день приезжает в дом, случайно, как гувернантка. Ребенка она выдает за младшую сестру, граф, конечно, догадывается, в чем дело, но не может сказать, у жены какие-то странные предчувствия… Очень интересно! Масса драматических коллизий, захватывающий лиризм некоторых мест…
– Ну, поедем.
Я обещал заехать за Натальей Сергеевной к 8 часам; в тот же день около 5 часов вечера явился на обед к Марусиной.
Обедал.
– Как вы думаете, – спросила за жарким Марусина. – Хорошая эта пьеса «Цепи любви»?
– А что? – осторожно прищурился я.
– Я бы хотела сегодня посмотреть ее.
– Сегодня? Хотите, лучше завтра поедем?
– Нет, именно сегодня. Только вот не знаю – интересная ли это пьеса?
– Дрянь. Страшная чепуха… Сюжет старый, как мир, и захватанный всеми горе-драматургами… Какой-то идиотский граф (конечно! Без графа подобная галиматья не обойдется…) женился, и вот он якобы счастлив, а на самом деле у него есть старая любовница с ребенком, которая является в дом под видом гувернантки… Очень жизненно, не правда ли? Ну и так далее… Весь этот вздор пересыпан глупыми коллизиями, неуместным лиризмом и залит целым морем одуряющей скуки.
– Ну, а я все-таки хочу пойти.
– Автор, как мне говорили, прегорький пьяница. Вероятно, все эти дикие «Цепи» написаны в алкоголическом бреду.
– А я все-таки пошла бы.
– Что ж, пожалуйста. Кстати, вы не подвержены грудной жабе?
– Нет. А что?
– Это удивительное помещеньице в смысле сквозняков и грудной жабы. Как будто бы архитектор именно и строил все здание с расчетом исключительно на грудную жабу.
Мы помолчали.
– Фойе неуютное… Капельдинеры грубияны.
– Вы пойдете со мной?
– К сожалению, я уже обещал одному человечку быть там. Но тем не менее в театре прошу разрешения побыть немного около вас.
– Что это за человечек еще?
– Просто одна знакомая. Напросилась, ну, сами понимаете, неловко было отказать… Согласился…
– А-а… Вот как… Новая привязанность?
Я фальшиво, расхохотался.
– Вечно вы надо мной подтруниваете… Нельзя быть такой злой… Новая привязанность… Ха-ха-ха! И это говорите вы!..
– Пустите мои руки, фальшивая душа!.. Так вы не оставите меня в театре одну?..
II
Когда мы ехали в театр, Наталья Сергеевна была весела и болтлива; я молчал.
– Чего вы молчите? Разве я молчу?
– Да вы же не сказали ни одного слова.
– Нет, сказал… целых три: «разве я молчу»?.. А теперь даже еще больше.
– Спасибо. Вы безумно щедры. Если так будет продолжаться, я прогоню вас от себя и буду сидеть одна.
– О, если бы ты, милая, это сделала… – подумал я, сочувственно пожимая самому себе холодную руку.
Первое действие уже началось, когда мы приехали и вошли в ложу. Пьесу я не смотрел, сидел молчаливый, бросая редкие взгляды в партер и отыскивая в рядах высокую фигуру в золотистом платье с пышными белокурыми волосами.
…Я вздрогнул. Марусина сидела в третьем ряду и, отвернувшись от сцены, упорно разглядывала в бинокль меня и мою соседку.
Я украдкой поклонился.
– Кому это вы там еще кланяетесь? – сухо спросила Наталья Сергеевну.
– Одна знакомая.
– Какая там еще знакомая?
– Так, деловое знакомство. Кстати, хорошо, что она здесь. Мне нужно ей слова два по делу сказать…
– Начина-ается! Какое такое еще дело?
– Продажа мельницы. Я устраиваю тут одному помещику ее мельницу на Днепре.
– Вот как? С каких это пор вы комиссионерством занялись?
– Вам не дует?
– Нет. Я спрашиваю: с каких это пор вы комиссионерством занялись?
– Миленькая, – захихикал я. – Да вы, кажется, меня ревнуете?
Она презрительно пожала плечами и замолчала.
Когда кончился акт, я поднялся и сказал:
– Вы разрешите на минутку отлучиться? Я скажу только слова два-три и вернусь.
– Пожалуйста! Можете хоть совсем не возвращаться.
– Милая! Вы… сердитесь?
– Ничего я не сержусь… За что? Я серьезно говорю: если у вас есть такое срочное дело, которое нельзя отложить даже в театре, вы не стесняйтесь… Только едва ли вежливо оставлять женщину одну в незнакомом месте, где мужчины такие нахалы.
– Господи… но ведь вы же в ложе!
– А что ему стоит взять да перелезть из соседней ложи через барьер…
– Ну хорошо… Я останусь!
– Нет, идите, идите… Мне так неловко, что я затруднила вас, заставив сопутствовать мне…
– Фи… Стыдитесь…
С тяжелым чувством спустился я в партер. Марусина очень обрадовалась.
– Здравствуйте еще раз! Вы знаете, какая прелесть: около меня есть свободное место. Хотите посидеть со мной один акт?.. Я был бы счастлив… Но там дама…
– Да? Я видела ее. Недурна, только мажется, кажется, неимоверно. Впрочем… простите… вам, может быть, неприятно?..
– Нет, ничего. Кх… кх… Ну, как поживаете?
– Спасибо. Если бы я знала, что вы не можете покинуть вашу даму даже на минутку, я бы ни за что сюда не приехала. А у меня как раз жажда – пить очень хочется – только что ж… не буду вас затруднять.
– Пойдем! – грубо проворчал я.
– Нет, что уж… Потерплю…
– По-ойдем!
Я встал, взял ее под руку и потащил в фойе, чувствуя на своей спине раскаленный взгляд одинокой Натальи Сергеевны…
III
– Ну, как мельница? – спросила меня Наталья Сергеевна, когда я с видом побитой собаки вполз в ложу.
– Какая вы злая! Если бы вы знали, что она говорила о вас, вы не были бы такой…
– Интересно: что она могла там сказать… – скривилась Наталья Сергеевна.
– Она нашла вас очаровательной! Будь я, говорит, мужчиной – непременно бы в нее влюбилась… Эти губы, этот цвет лица… Она уверена, что я влюблен в вас и совершенно искренно поздравляла меня с хорошим вкусом.
– Ну да… нашли красавицу! Я думаю вы наполовину выдумали.
– Ей-Богу, нет. Чего мне выдумывать…
Я неожиданно замолк и глубоко задумался.
– А что если… их познакомить сегодня? Идея во всех отношениях хорошая… Можно перетащить Марусину в нашу ложу, и мне уже не придется в антрактах носиться как угорелому из ложи в партер и обратно… Кроме того, они, вероятно, разговорятся и перестанут терзать и мучить меня своими словечками и шпильками… Кроме того, мне, конечно, предстояло провожать Наталью Сергеевну домой, а Марусина просила свезти ее в ресторан, – теперь можно обеих свезти в ресторан… А после развести по домам на автомобиле… И кроме того, – о, черт возьми! – почему, бы им и в самом деле не подружиться? Бабы, в сущности, хорошие, сердечные, если отбросить в сторону неуместную, ревность и разные женские штучки…
– Вы ей так понравились, – сказал я вслух, – что, она мне – даже надоела просьбами: познакомить вас.
– Да? – открыла широко глаза Наталья Сергеевна… Ну что ж – если она приличная женщина – отчего же? Пригласите ее в нашу ложу…
Скрывая радость, я встал и отправился вниз к Марусиной.
– Поздравляю вас, – сказал я. – Вы произвели на мою даму ошеломляющее впечатление… Она все допытывалась: кто эта красавица, с которой я выходил в фойе? Утверждает, что я влюблен в вас до безумия.
– Она мне тоже нравится. У нее в глазах есть что-то симпатичное.
– Конечно, конечно! Она ко мне все приставала, чтобы я познакомил ее с вами. Просто влюблена в вас.
– Да? Я с удовольствием познакомлюсь с ней.
– Прекрасно! Какая вы милая… Пойдемте в нашу ложу.
Она удивленно взглянула на меня..
– Как… в нашу ложу?.. Но я думала, что она спустится сюда.
– Зачем? Будем втроем сидеть в ложе.
– После – пожалуй. Но сейчас, если ей хочется познакомиться, – пусть она сюда и придет. Неудобно же мне тащиться в ложу к незнакомой женщине…
Я потоптался на месте и сказал:
– Ну ладно. Пойду приведу ее сюда.
IV
Я не думал, что дело так осложнится: Наталья Сергеевна наотрез отказалась спуститься в партер.
– Если ей так хочется познакомиться – пусть придет сюда.
– Да она стесняется! Говорит: ваша дама такая ослепительная, что мне даже страшно.
– Ну, а я к ней тоже не пойду!
– Обождите, – с наружной жизнерадостностью сказал я. – Одна минута – и все будет устроено. Пустяки!
Я побежал вниз.
– Она боится показаться вам навязчивой и стесняется прийти сюда. Отчего бы вам не зайти в нашу ложу?
– Глупости! С какой, стати?.. Посидите лучше со мной этот акт… если, конечно, я вам не безразлична…
Я взглянул на нашу ложу. Женская рука делала мне оттуда какие-то знаки.
Я напряженно засмеялся.
– Ну ладно… Тогда вот что: выходите в фойе, а я приведу туда свою даму… На нейтральной, так сказать, почве!
– Это другое дело! Ну, проводите меня.
Я привел ее в фойе, посадил на диван и хотел помчаться в ложу, но был остановлен.
– Позвольте… Как же вы меня оставляете одну, в фойе. Это неудобно.
– А… как же я приведу свою даму?
– Ну… можно послать за ней кого-нибудь…
– Помилуйте, это неудобно… Она светская женщина…
Марусина сухо сказала:
– Я тоже светская женщина. Впрочем, делайте как знаете. Все равно сегодняшний вечер уже испорчен…
Через минуту я уже был в ложе.
– Хотите прогуляться в фойе? – простодушно спросил я.
– Надо было предложить это раньше, – сумрачно проворчала Наталья Сергеевна. – Впрочем, пойдем…
Я привел ее в фойе, сделал полкруга, наткнулся, как будто нечаянно, на сидевшую на диване Марусину и воскликнул:
– Вот как кстати! Позвольте, господа, познакомить вас: Наталья Сергеевна Боровитина – Елена Ивановна Марусина.
Дамы подали друг другу руки, а я, усталый, в изнеможении, оперся о косяк двери и затих…
– Нравится вам пьеса? – спросила Марусина.
– Не особенно. А вам?
– Так себе. Длинноватая…
«Слава Богу, – подумал я. – Наладилась, завертелась мельница!»
Вслух попросил:
– Разрешите мне, пожалуйста, пойти в буфет, выкурить папиросу.
– А кто же… отведет меня на место?
– Не желаете ли в нашу ложу сесть? – любезно предложила Наталья Сергеевна.
– Молодец баба! – подумал я. – Умница. Недаром я тебя так люблю…
– Спасибо… Если вас не стеснит…
Я потихоньку убежал в курительную.
V
Шел последний акт…
– Куда бы нам, mesdames, отправиться после спектакля поужинать? – несмело предложил я.
– К Контану, – сказала Марусина.
– Если вы, дорогая Елена Ивановна, ничего не имеете – я бы предложила Донона. Там лучше кормят.
– О, мне все равно. Только у Контана прекрасный оркестр. Я предлагаю к Контану.
– К Контану так к Контану. Только я так привыкла к Донону… Отправимся лучше туда.
– Хорошо. Можно к Донону. Только Контан, по-моему, лучше. Если ехать – так к Контану.
В это время кончился спектакль.
– Я раздевалась внизу, – сказала Марусина. – Не проводите ли вы меня?
– А как же я? – спросила Наталья Сергеевна. – Впрочем, конечно, если вам удобнее проводить Елену Ивановну…
– Нет, что вы, – сказал я с нервной дрожью в голосе.
– Мне все равно.
– Все равно? – тонко улыбнулась Марусина. – Тогда, конечно, принесите раньше платье Натальи Сергеевны. Не беспокойтесь… Я сама отыщу свое…
– Я не допущу этого! – горячо воскликнул я.
– Я сейчас провожу вас вниз…
– Кажется, уже поздно, – мило улыбнулась Наталья Сергеевна. – В ресторан не стоит ехать. Не правда ли? Я поеду домой. Надеюсь, вы меня проводите, милый друг?.. Вы меня так часто сегодня покидали, что теперь, надеюсь, не покинете.
Я растянул лицо в беззаботную улыбку и весело сказал:
– Сейчас! Сейчас все это будет сделано. Не беспокойтесь! Одну минутку… Только одна минутка – и готово.
Я оставил их в ложе вдвоем. Выбежал… Отыскал свободного капельдинера, сунул ему в руку пять рублей и сказал:
– Пойди в ложу номер третий. Там две барыни. Скажи им, что я сейчас шел по коридору, а меня схватили два агента сыскной полиции и, несмотря на сопротивление, куда-то потащили. Вырази надежду, что это недоразумение, которое дня через три разъяснится, что меня, вероятно, смешали с кем-то другим. Не забудь сказать, что я очень сопротивлялся, отбивался…
Отыскав свое пальто, я оделся и уехал.
Сидел весь вечер в скромном ресторанчике, попивая вино, – и никогда мне не было так хорошо, тихо, светло и радостно…
Вообще, я люблю одиночество.
