Текст книги "Том 2. Круги по воде"
Автор книги: Аркадий Аверченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)
Как меня обворовывали
I
Однажды я ехал в поезде, имея в кармане две тысячи рублей наличными. В купе вагона нас было двое: я и еще один господин – самого продувного вида.
Еще когда не зажигали огней, я уже решил, что этот господин не прочь обокрасть меня, а когда наступил вечер, я готов был дать голову на отсечение, что мой сосед не кто иной, как самый зловредный, опытный, хитрый вор без всяких твердых принципов и устоев.
«Хорошо-с, – думал я, свесившись с верхней койки, на которой мне предстояло провести ночь, и разглядывая подозрительного соседа. – Мы с тобой, братец, еще потягаемся!.. Ты хитер, да и я ведь человек не последнего сорта! Посмотрим…»
Голова моя усиленно заработала.
«Если я засну, – размышлял я, – то он сейчас же обшарит мои карманы, найдет в боковом кармане деньги и удерет… Значит – нужно или совсем не спать, или заснуть, спрятав предварительно деньги в надежное место. Не отдать ли их обер-кондуктору?.. Но кто может мне поручиться, что тот завтра утром не отопрется от всего, заявив, что никаких денег он и не видывал? Или сделать так: пойти в уборную и сунуть деньги до утра в умывальник или за электрический фонарь… Конечно, они могут сохраниться до утра. А вдруг кто-нибудь найдет их и заберет себе?..»
По зрелом размышлении, я признал все эти планы рискованными и негодными.
«Не спрятать ли деньги в чемодан, привязав потом его веревкой к ноге? Вор схватит чемодан, веревка дернет меня за ногу, я проснусь, наброшусь на вора и отколочу его…»
Это было бы очень недурно, если бы вор дал предварительную клятву не перерезывать ножом веревку, привязанную к ноге.
Но такую клятву, я был уверен, трудно у него вырвать, да и поклявшись, он мог бы нарушить данную клятву, потому что эти люди имеют о совести и религии самое смутное представление…
«А не предложить ли мне ему просто сто рублей, с условием, чтобы он соскочил на первой же станции? Неудобно. Спросит – почему? Раскричится…»
Я долго и тщетно ломал голову и в конце концов остановился на одной мысли, которая показалась мне наиболее подходящей.
«У меня много карманов в платье, – подумал я. – Если разложить деньги поровну по всем карманам, – вор вытащит деньги из одного кармана и удерет, не подозревая, что в каждом другом кармане лежит такая же сумма… Лучше потерять мне сто или полтораста рублей, чем две тысячи – это ясно. Лучше уменьшить риск в пятнадцать раз, чем рисковать всем!»
Я погрузился в расчеты.
«В пиджаке у меня пять карманов, да в жилете четыре… Нет, тоже пять – один внутренний. Итого десять. В брюках – два по бокам да один сзади, на пуговице… Если при этом надеть пальто, в котором пять карманов, – получится восемнадцать. Предположим, я размещаю в каждый карман по сотне рублей… Останется две сотни лишних. Куда же их сунуть? В ботинки разве? Самое лучшее место! Наиболее рискованными карманами являются наружные в пальто. Они так явно мозолят глаза, что даже честному человеку трудно удержаться, чтобы не заглянуть в них. Нельзя ли сделать так: из карманов пальто перевести одну сотню в брючный карман, а другую во внутренний жилетный (самое безопасное место). Или насовать в пальто по десяти рублей на карман – пусть берет, простофиля. Но тогда у меня останется лишних двести пятьдесят. Можно в пиджак. Какой пиджак? Что за вздор… Это я хотел сказать – чемодан? Где чемодан?.. Вот он! Странно только – почему он шевелится?»
Действительно, мой чемодан зашевелился, верхняя крышка отскочила и изнутри выползло нечто вроде змеи красивого изумрудного цвета. Меня страшно удивила особенность женщин притворяться: я сразу разгадал хитрость! Это была не змея, а рукав зеленой кофточки жены. Я увидел жену во весь рост. Она потрепала меня по плечу, опустилась на качалку и лениво сказала:
– Вот скучища-то! Хоть бы в театр куда-нибудь. Еще не поздно? Который час?
Я протянул руку к своим часам и, содрогнувшись, очнулся.
Никакой жены не было. Она исчезла, и даже не одна, а с моим подозрительным соседом.
Я огляделся. Купе было совершенно пусто.
Я схватился за карман. Он был пуст.
В отчаянии я схватился за голову. В ней тоже после крепкого тяжелого сна ощущалась пустота.
Так обокрали меня первый раз в жизни.
II
Вторая кража была на значительно меньшую сумму. Просто когда я жил в кавказском курорте и вышел однажды прогуляться по горам, откуда-то из-за утеса выскочили кавказские разбойники и украли меня. Повторяю – эта кража была для воров менее прибыльна, чем первая, в вагоне, потому что со мной не было ни копейки денег, а сам по себе я стоил немногого.
Разбойники схватили меня, связали, посадили на лошадь и заявили самым убедительным тоном:
– Если вздумаешь бежать – мы тебя убьем.
– Да для чего я вам понадобился? – с любопытством спросил я. – Вот еще, нашли тоже сокровище!
Моя скромность не произвела на них хорошего впечатления. Начальник толкнул меня в спину и сказал:
– Мы за тебя получим хороший выкуп.
Я был изумлен.
– За меня? Неужели я кому-нибудь нужен?
– Твои родственники выкупить тебя.
Абреки показались мне решительными дураками.
– Родственники? Только им и дела, что выкупать меня. Как же! Есть у меня один дядя, да и тот повесится прежде, чем заплатит за меня три рубля.
– Мы за тебя получим десять тысяч!
Впервые узнал я свою настоящую рыночную стоимость, и размер ее немало меня порадовал. Лично я был о себе более скромного мнения.
– Не буду с вами торговаться, – сказал я, качая головой, – потому что это меня унизит. Но если была бы малейшая возможность зашибить на мне деньгу, я первый сказал бы вам: «Просите двадцать тысяч. Мы оба по-братски заработаем на этом деле». Однако я не говорю этого. Почему? Совершенно безнадежное предприятие – за меня никто не даст ни копейки!
– У тебя есть друзья! – угрюмо сказал начальник.
Я горько засмеялся.
– Друзья! Я у них по уши в долгу! Я перехватывал деньги, где только мог… Когда ваш посланный явится к ним за выкупом, они поймают его, свяжут и потребуют уплаты всех моих долгов. Скажу вам откровенно: никогда вы не делали болеe глупой и менеe удачной кражи, чем кража меня. Ваш торговый дом может лопнуть на мне, как мыльный пузырь. Я величина в покупательском смысле не только положительная, не только нулевая, но даже отрицательная! Прогоните меня как можно скореe.
– Пиши письмо! – закричал сердито начальник. – Проси выкупа, или мы тебя зарежем как собаку.
– Кому? – вспылил и я. – Кому я буду писать? Ротшильду? Испанскому королю? Говорю же вам – ни одна душа в мирe не даст за меня ни копейки. Что я такое? Писаный красавец, гений, за которого всякий отвалит какой угодно куш?! Украли… тоже! Не могли найти ничего лучшего… Где у вас глаза-то были?
Тон у меня был такой убедительный, что все сконфузились.
– В таком случае мы тебя зарежем, – предложил начальник.
– Тоже предприятие! Из одной глупости в другую. Такие вы умные интеллигентные разбойники, а рассуждаете, как… черт знает кто. Ну, вы меня зарежете – какая вам от этого польза? А если отпустите – я вернусь в город и буду расхваливать вас на всех перекрестках. Распишу, какие вы смелые, мужественные, благородные… Популярность ваша возрастет, и бедное население окружит вас ореолом героев. Богачи будут вдвойне бояться вас и беспрекословно выкупать друг друга. Кроме того, вернувшись в город, я постараюсь сам разбогатеть, обрасти, как говорится, шерстью, и, если когда-нибудь снова попадусь вам, за меня любой банк заплатит вам сколько пожелаете. Отпустите меня, а? Черт со мной, в самом деле!
– Черт с ним, в самом деле, – сказал, пожимая плечами, начальник. – Развяжите его. Пусть убирается на все четыре стороны.
Опьяненные моим дешевым красноречием, невежественные сыны гор развязали мне руки, и я пустился бежать по крутым утесам и камням с такой быстротой, что, если бы случилось мне споткнуться и упасть в пропасть, – от моего десятитысячнаго тела остались бы жалкие обломки, рублей на двадцать – двадцать пять по наивысшей оценке.
III
До сих пор я считаю самым гнусным делом третью кражу. Отчасти потому, что она была двойная, а отчасти – в ней был замешан один из моих лучших друзей.
Друга этого звали Фролов.
В дни нашей ранней молодости мы были неразлучны, но потом, когда в нашем городе появилась красавица-вдова Марфа Леонидовна, – наши отношения испортились. Ухаживали мы за ней оба, оба бывали у нее, но однажды Фролов в мое отсутствие совершенно необъяснимым образом взял надо мной перевес, и с тех пор красавица была для меня совсем потеряна. Я был так огорчен, взбешен и расстроен, что не являлся к ним (они поселились вместе) целый год, а потом однажды явился, чтобы высказать счастливым любовникам свое настоящее мнение об их отношении ко мне.
Когда я приехал к ним – Фролова не было и приняла меня Марфа Леонидовна.
Я уселся в кресло, угрюмо оглядел ее пышную великолепную фигуру и спросил сдавленным голосом:
– Счастливы?
Она улыбнулась:
– О, конечно.
– Послушайте, – сказал я, придвигаясь к ней в порыве неизъяснимого вдохновения. – Я через пять минут уйду и никогда больше, слышите ли, никогда не покажусь вам на глаза. И только об одном умоляю – объясните мне, как другу: за что вы его полюбили? Чем он покорил вас?
Она смотрела в окно, мечтательно улыбаясь и постукивая носком туфельки о ковер. Потом, после некоторого колебания, сказала:
– Вам это может показаться странным, но Володю я полюбила за одно стихотворение. Такое стихотворение мог написать только талантливый, безумно любящий человек. И когда он прочел его мне и посвятил – я дала ему первый поцелуй.
Я всплеснул руками.
– Володька написал xoрошие стихи?! Полноте! Он способен рифмовать «село» и «колесо», «медведь» и «плетень» – я очень хорошо его знаю. Наверное, бездарные глупейшие стишонки написал он вам?
– Ошибаетесь, – нахмурилась она. – Стихи бесподобные. Так мог написать только большой поэт. Правда, такие стихи могла подсказать исключительно любовь ко мне – больше он стихов не писал.
– А как они… начинаются? Не помните?
Она обратила глаза кверху и тихо начала:
В ночь разлуки с тобою приснился мне сон.
Страшен был, непонятен был он…
Для него нет в уме объясненья —
Мне пригрезились волны забвенья
Мутной Леты, и он – этот дряхлый Харон
Вел ладью свою против теченья…
Я в ладье той сидел
И печально глядел…
Я вскочил с кресла и с громким криком схватил прекрасную вдову за руку.
– Слушайте! – вскричал я. – Да ведь это мое стихотворение!! Я его тогда же, помню, написал и показывал Фролову. Фролов пришел от него в неистовый восторг, просил даже переписать его…
Красавица побледнела, как бумага. Грудь ее вздымалась, подобно морской волне.
– Возможно ли это?
– Клянусь вам – это мои стихи.
Руки ее бессильно упали на колени.
– Что же… теперь делать?
Я заглянул ей в лицо и сказал:
– Первый ваш поцелуй принадлежал вору; отдайте второй – собственнику!
– Но ведь я целый год любила его за это стихотворение!
– В таком случае, – озабоченно сказал я, обнимая ее талию, – нам нужно как можно скорее наверстать этот украденный год!!
И эта честная женщина пожалела обворованного простака, и тихо улыбнулась ему, и поспешила согласиться с ним…
Я и мой дядя
Один знакомый спросил меня:
– Скажите, Двуутробников, у вас есть здесь в Петербурге какие-нибудь родственники?
– Нет, – сказал я. – Никаких.
– Может быть, однофамильцы?
– Нет. Моя фамилия очень редкая. Пожалуй, единственная.
– А я вчера, проходя по Николаевской улице, видел на парадных дверях карточку: «Илья Капитонович Двуутробников».
– Капитонович?.. Гм… И мой отец тоже был «Капитонович».
– У вас был дядя?
– Был… давно-давно. Да куда-то потом исчез.
– Так поздравляю вас! Это, наверно, и есть ваш дядя. А дядя, живущий на хорошей улице и имеющий на дверях медную карточку – это чудесный материал для будущего наследства!
Глаза мои заблистали.
– Я хочу к дяде! – вскричал я.
– …Да и не только наследство… богатые дяди любят даже при жизни делать племянникам кое-какие подарочки.
– Я хочу к дяде! – закричал я, обуреваемый новым, неизведанным мною, чувством. – Я сегодня же хочу видеть милого дядю.
– Не забудьте же, – сказал знакомый, прощаясь со мной, – что это я сообщил вам о дяде. Если возьмете у него малую толику – поделитесь со мной.
– К дя-яде!! – ревел я, приплясывая.
* * *
Я написал такое письмо:
«Милый дядюшка! Это пишет вам ваш дорогой племянник Марк Двуутробников, живший доселе в одиночестве без родственного участия, попечения и ласки. О, как тяжело, незабвенный дядюшка… Зайду к вам сегодня вечерком. В чаянии быть вам полезным
Ваш Марк».
Вечером я звонил к дядюшке.
Дверь открыл мне какой-то старик в рваном пестром халате, подпоясанный веревкой с громадным толстым узлом на животе.
– Кого вам? – подозрительно спросил он.
– А что, братец… – спросил я, – дядюшка мой Илья Капитоныч принимает?
Старик, шлепая стоптанными калошами, отошел в угол пустой комнаты, опустился на подоконник и сморщил лицо.
– Принимает?! Где мне принимать. Я и лекарство-то перестал принимать, потому что в доме ни шиша нет, а мошенники-аптекаря в долг не отпускают.
– Это, значит, вы и есть мой дядя? – строго спросил я.
– Я! А то кто же. Спасибо, что вспомнил племянничек. Авось хоть он поддержит чем-нибудь бедного больного, разоренного дядьку. Знаешь, братец, не приди ты – я уже не знаю, чтобы мне и делать, форменный ты, брат, якорь спасения.
Идя к дядюшке, я втайне считал его якорем спасения. Теперь два якоря спасения стояли друг против друга и смущенно переглядывались…
Якорь спасения, который помоложе, вздохнул и подумал:
– Не влопался ли я в скверную историю? Не сядет ли этот оборванный дядюшка мне на шею? Не придется ли мне его содержать? Не проиграл ли я на этом деле?
А старший якорь спасения переминался с ноги на ногу, тер переносье, с надеждой заглядывал мне в глаза.
– Какой же ты молоденький!.. Какой раскрасавчик? Как пышно одет? Небось тысяч шесть в год зарабатываешь?..
Старая развалина имела хороший нюх: я действительно зарабатывал в год шесть тысяч.
– Дядюшка! – воскликнул я, утирая кулаком слезу. – Дядюшка! Знаете ли вы, что это платье – единственное, что у меня есть. Вы живете по сравнению со мной богачом!.. А я… даже собственного угла не имею… Живешь просто из милости у приятелей: сегодня у одного, завтра у другого.
Заложив руки назад, я поспешно перевернул бриллиантовое кольцо камнем внутрь и потом, помахивая сжатым кулаком, энергично продолжал:
– Дядюшка! Знаете ли вы, что мне по три дня не приходилось есть горячей пищи?! Чай, колбаса, французская булка – таково было мое неприхотливое меню.
Глаза дяди засверкали:
– Как?! У тебя есть чай, колбаса и булки и ты… жалуешься?! О милый… Если бы ты угостил меня подобным обедом – я, кажется, насытился бы на месяц. О, Боже! Свежая вареная колбаса… чуть-чуть с чесночком. Французская булка похрустывает на зубах… Чай ароматно и приветливо испускает теплый пар… Ложечка тихо позвякивает в стакане, размешивая сахар.
Я чувствовал, что гибну, что кто-то схватил меня за горло и хочет ограбить.
– Дядюшка! – отчаянно воскликнул я. – У меня даже нет ложечки! Я размешиваю чай ручкой зубной щетки!
– О?! – недоверчиво прищурился дядя. – У тебя есть даже зубная щетка? Решительно ты прожигаешь жизнь! Зубная щетка… Когда ты, милый, придешь ко мне еще раз, захвати ее с собою… Давно не видел я зубной щетки… Хоть перед смертью поглядеть…
Я с отвращением посмотрел на этого мизерного человечка и угрюмо спросил:
– Значит, вам тоже неважно живется?
– Мне? Если ты, милый, не позаботишься обо мне – я скоро умру от голодухи и лишений… Раньше у меня была одна знакомая кухарка с верхней площадки, которая снабжала меня объедками и огрызками с барского стола за то, что я читал ей Евангелие. Но теперь Евангелие дочитано – и я лишился кухаркиной поддержки.
– Чем же вы питаетесь? – спросил я, нервно прохаживаясь по пустой неприветливой комнате.
Шаркая калошами, он подошел ко мне ближе и шепнул:
– Животными.
– Какими?
– Преимущественно крысами. У нас тут много развелось этих грызунов. Я ставлю ловушку и потом жарю пойманных крыс. Они по вкусу чуть-чуть напоминают молодую баранину и только немного отдают свечным салом. Если ты, дорогой мой, заглянешь ко мне еще раз, я угощу тебя горяченьким…
– Спасибо, дядюшка, – с горечью возразил я. – Но едва ли мне придется еще раз воспользоваться вашим гостеприимством.
– А что? – с беспокойством спросил дядя.
– Дело в том, что это платье, в сущности, не мое, дядюшка. Я давеча прихвастнул. Это платье взято на прокат у приятеля… Я вернусь к нему сейчас, возвращу платье – и положение мое делается в прямом смысле безвыходное.
У нищего старика, в сущности, была добрая душа… На лице его выразилось живейшее сочувствие.
– Эге! Дела твои действительно плохи… Нельзя ли этому помочь? Я вчера утащил, признаться, у швейцара коверчик, который был разостлан на площадке… Нельзя ли тебе соорудить из него своими средствами теплый костюмчик. Только уж ты тогда, являясь ко мне, молнией проносись мимо швейцара. А то – узнает свое добро – беды не оберешься. Хе-хе!..
Я сделал кислое лицо.
– Тоже… придумали! Кто же шьет из цветных ковров платье?! Да и кто шить-то будет?
– Ничего, брат. Можно, как-нибудь… Иглы, правда, у меня нет, но зато есть припрятанная про запас парочка-другая рыбьих костей. А то, хочешь, я тебе свой пальмерстончик уступлю. Ходи в пальмерстончике.
Я оглядел отвратительные лохмотья, облекавшие его тощее тело, и решительно сказал:
– Нет! Не надо. Я не хочу лишать вас последнего. Не судьба нам, значит, встречаться. Прощайте, бедный, дорогой дядюшка.
– Куда же ты? Посиди еще.
– Да на чем тут, черт возьми, сидеть, – досадливо вскричал я. – Когда даже стульев нет.
– А ты… на подоконнике… – робко предложил дядя. – Или я тебе газетку на полу постелю, посидим еще, поболтаем о том о сем.
– Благодарю вас!! – бешено вскричал я. – От вас пышет гостеприимством! Усядемся мы на рваных газетах, займемся шитьем пальмерсточника из старых рыбьих костей и краденых «коверчиков», а потом, подкрепив силы парой жареных крыс, разойдемся веселые и довольные друг другом. Нет-с, дядюшка! Я к такой жизни не привык-с!
– Конечно, – с обидой в голосе прошептал дядя. – Где нам! Вы привыкли на стульях сидеть, чаи с колбасами распивать, зубными щеточками жизнь свою украшать… Где нам…
Я почувствовал, что обидел старика.
– Ну чего там, дядя, бросьте. Не стоит. Только вот что: объясните мне одну дьявольскую загадку.
Дядя побледнел и съежился.
– Что такое?
– Почему у вас медная дощечка прибита? Почему квартира ваша на втором этаже? Что у вас в следующих комнатах?
– О милый! Это целая история… Квартира эта принадлежит моему другу, торговцу стеклом и фаянсовой посудой. Однажды дела его испортились… ему грозила продажа с аукциона товаров, полное разорение… Тогда он ночью свез самый ценный товар в эту квартиру, сложил до поправления дел, а мне разрешил из милости жить в первых двух комнатах. В остальные я и не захожу.
– Гм… Ну, прощайте, дядя… Свидимся ли, Бог весть.
– Куда же ты?
– Я думаю, мне пора! Кстати, который теперь может быть час?
* * *
Машинальным движением старик засунул руку за пазуху своей отвратительной хламиды, вынул массивные золотые часы и сказал:
– Шесть.
– Дядюшка! У вас золотые часы!!
С юношеской неосторожностью я всплеснул руками – и бриллиант сверкнул на моем пальце.
Хитрый старик заметил это и, сунув за пазуху часы, с усмешкой сказал:
– Убей меня, если я поверю, что это тысячное кольцо одолжил тебе тот же приятель!
Я потыкал пальцем в грудь старика и многозначительно сказал:
– Часы. Золотые.
– Золотые? Ха-ха, – визгливым, фальшивым смешком раскатился дядя. – Нового золота, брат! Шесть с полтиной – в лучшие времена были куплены. Их теперь и за рубль не продашь.
– Э, черррт!.. – вне себя зарычал я. – Вы все еще ломаетесь?.. Так докажу же я вам, что юность порывистее, откровеннее и честнее старости! Вот… и вот! И вот! И вот!!
Я снял кольцо, вынул золотой портсигар, часы, бумажник, в котором было около, сотни рублей, тонкий батистовый платок – и все это лихорадочно расшвырял по подоконнику.
– Вот вам колбаса! Вот булки! Вот вам моя нищета и злосчастье! Перехитрил ты меня, старая лисица! А дома еще есть фрак, два сюртука, бриллиантовая булавка и запонки.
Мы обернулись друг к другу и долго пронзительно смотрели один на другого.
– Ага… – сказал, лукаво хихикнув, старикашка. – Вот это другое дело.
Он развязал веревку на животе, стянул свой халатик и с отвращением отбросил его в угол.
– Долго пришлось мне рыться на чердаке, пока подвернулась под руку эта подходящая дрянь.
Под халатом у него был черный суконный жилет и элегантный бархатный пиджак.
– Адольф! – заорал он во все горло. – Вели Ильюшке подавать обед!! Ты не откажешься, надеюсь, пообедать со мной?
– Крысами? – насмешливо прищурился я.
– Но ведь и не колбасой, – возразил дядя. – У меня повар не из последних.
Он взял меня под руку, потащил в столовую, но на пути остановился и с силой хлопнул меня по плечу.
– А ведь получишь ты после меня наследство, каналья! Чувствую я это.
– А то как же, – хладнокровно улыбнулся я. – Конечно получу. Ведь я ваш настоящий, неподдельный племянник.
– Выдержки у тебя не хватает… – упрекнул он.
– Я ж еще молодой!
Дядька визгливо захохотал.
