Текст книги "Две смерти Чезаре Россолимо (Фантастические повести)"

Автор книги: Аркадий Львов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

ПРЕРВАННЫЙ ПРОЦЕСС

I

– Мадам, – сказал профессор Аций Вист, – вам крупно повезло. Каждый день разбиваются машины и гибнут люди, но не каждый день наша клиника может предложить своему пациенту полноценный мозг. Увы, мозг – не сердце, своими руками его не сделаешь.

– Да, – кивала Эг, – я понимаю, это – большая Удача.

– Счастье, мадам, – уточнил профессор.

– Счастье, – повторила она. – Я всегда говорила ему то же: надевай шлем, ты когда-нибудь разобьешь себе голову, а голова – не сердце, где ты возьмешь новую голову? Но он такой упрямый, такой самонадеянный, он всегда смеялся надо мной: «Куда торопиться, Эг, придет время – подумаем». Вы понимаете, профессор, подумаем, когда останемся без головы!

– Я понимаю, – сочувственно произнес Аций. – Банальная история: не закрестимся, пока гром не грянет.

– Ах, профессор, – прошептала мадам, – мужчина так странно устроен – надо, чтобы каждый день над ним гремело.

– Увы, – развел руками Аций, – с вами трудно спорить, мадам: за вас факты.

– Господи, – застонала она, – зачем мне эта правота! Мне нужно только одно – чтобы он был жив. Скажите, профессор, вы на все сто процентов уверены, что он будет жить?

– Да, – твердо ответил профессор, – все сто, мадам.

Женщина плакала, она плакала, как все люди, когда смерть, которая казалась неминуемой, вдруг проносится мимо, и тогда только по-настоящему начинаешь понимать, что такое жизнь.

– Безнаказанность делает человека глупым, – говорила она сквозь слезы. – Немножечко кары – это только помогает человеку, но судьба бывает безжалостной, и тогда удары ее уже не исправляют человека, а уничтожают его.

Аций улыбнулся:

– Как видите, мадам, судьба не всесильна: она не сумела лишить вас мужа.

Женщина вздохнула:

– Кто знает, может, это все даже к лучшему. У него был тяжелый характер. Как вы думаете, профессор, он может измениться к лучшему? Наши друзья часто удивлялись мне: откуда у меня берутся силы терпеть все его причуды. Что я могла ответить на это? Берутся – вот и все. В конце концов, мы можем только то, что можем, – не больше.

Аций Вист поклонился: он был восхищен умеренностью и рассудительностью мадам. Он даже сказал об этом вслух:

– Эг, вы – удивительная женщина.

– Профессор, можете быть откровеннее, – усмехнулась Эг, – удивительно терпеливая.

Аций не возражал, перед ним сидел человек, который все понимал, и всякие уловки вежливости были здесь излишни.

Через три недели профессор выписал из клиники своего пациента-счастливчика и, прижимая руку к сердцу, извинялся перед его женой:

– Вы правы, три недели – это целая вечность, но войдите в наше положение, мадам: мозг – не почка, тремя днями здесь не обойдешься.

Эг ответила, что она все понимает, но надо иметь стальные нервы, чтобы перенести эти бесконечные испытания в ожидании лучших времен.

Аций Вист покачал головой: ничего не поделаешь, цивилизация только начинается, еще каких-нибудь двадцать лет назад люди не умели изготовлять даже такого пустякового насосика, как сердце, да что – они мочевого пузыря, этой примитивной колбы, не умели сделать своими руками!

Эг пожала плечами: в своем экскурсе профессор может зайти так далеко, что вспомнит блочные дома и каменные топоры.

– Мадам, – рассмеялся Аций, – наивность, как и мудрость, не беспредельна. Желаю всех благ. Прошу не забывать нас.

Взяв Мака под руку, осторожно, как берут больных, Эг повела его к машине.

– Мак, – сказала она, – ты еще неважно себя чувствуешь, – я сама сяду за руль. Подыми, пожалуйста, стекло: с твоей стороны дует.

Мак смотрел удивленно на жену, и она объяснила ему:

– Не смотри на меня так. Тебе еще нельзя простуживаться. Если хочешь, можно включить кондиционер, но, по-моему, он сейчас просто не нужен.

Мак провел рукой по панели, нажал никелированный пупок зажигалки и, когда появился багровый пятачок, засмеялся, но так, вроде бы на голосовые связки его был наложен глушитель высоких тонов.

– Мак, – спокойно сказала мадам, – я вижу, ты ничего не забыл и ничему, не научился. Не будем вспоминать несчастных королей, которым отрубили головы, а других взамен не дали, но прошу тебя, перестань мычать, как осел. И закрой, наконец, окно.

Мак снова прижал пупок, и багрового пятачка не стало. Мак наморщил лоб, тревожно глянул на жену, хлопнул кулаком кнопку зажигалки и, едва появилось багровое сияние, опять засмеялся.

– Мак, – напомнила мадам, – я уже один раз просила тебя: прекрати свой дурацкий смех.

Мак не обращал внимания на просьбы жены: он методично хлопал кулаком по кнопке и всякий раз, когда появлялся багровый пятачок, приходил, по ее словам, в животный восторг. Потом вдруг пятачок исчез, и сколько Мак ни нажимал кнопку, появлялось только черное пятно. Он стал шарить рукой по панели, пытался отодрать золотистую рамку, обрамляющую зажигалку. Жена, покачивая головой, наблюдала всю эту нелепую возню и наконец сказала;

– Мак, ты хочешь убедить меня, что ничуть не изменился? К чему валять дурака – ты же прекрасно знаешь, что я отключила зажигалку. Меня раздражали твои дурацкие забавы, и я отключила ее. Если хочешь закурить, пожалуйста… хотя нет, профессор предупредил, что в первое время тебе не следует курить – надо щадить сосуды.

Эг вынула сигарету, нажала кнопку зажигалки, ткнула сигарету наружным концом в багровый пятачок, затем сунула ее в рот и пустила дым колечками через нос. Мак, ошеломленный, смотрел на жену, и она сказала ему:

– Прости, я понимаю, это не очень гуманно позволять себе то, в чем отказано другому, но разве тебе в самом деле станет легче, если я буду себе тоже отказывать во всем?

Захватив рукой подбородок, Мак уставился на жену, и в глазах его появился огонек, какой бывает у человека, когда гнев уже вспыхнул в нем, но еще не парализовал его рассудок. Эг ласково улыбнулась – она хотела сказать мужу, что он напрасно злится, она в самом деле жалеет его, но внезапно Мак протянул руку и вырвал у нее сигарету. Движение его было настолько стремительно, что Эг не успела даже возмутиться. Затем он сунул сигарету, точь-в-точь, как минутой раньше она, в зубы, но наружный конец сигареты, когда он потянул в себя воздух, не загорелся.

– Мак, – простонала жена, – ты обожжешь себе язык – поверни сигарету.

Мак не ответил: он прижал сигарету к багровому кружку и, когда над ней появилась белесая струйка, наклонился и торопливо сунул окурок чуть не целиком в рот.

– Мак, – зло сказала мадам, – я вижу, ты не терял попусту времени в этой дурацкой клинике! Прекрати немедленно свои фокусы и выплюнь сигарету.

Мак в упор смотрел на жену, тщательно разжевывая сигарету. Через полминуты операция была закончена. Эг спросила: «Все?» – и потребовала, чтобы он показал ей свой рот и объяснил секрет фокуса. Мак молчал, и тогда она сама открыла ему рот, заглянула туда и, наконец, полезла пальцем. Сигареты не было.

– Мак, – печально произнесла женщина, – три недели мы с тобой не виделись, три недели безумный страх рвал на части мой мозг, три недели я сражалась за твою жизнь, а теперь ты заставляешь меня страдать из-за какого-то глупого фокуса. Милый, ну, я больше не могу, я сдаюсь. Слышишь, милый, я уже сдалась.

Она прижалась к мужу, обняла его, а он молчал, только изредка подергивалось его тело и в горле подымались тяжелые, нутряные, как начало стона, звуки.

– Милый, – шептала она, – я несправедлива к тебе, я жестокая, эгоистичная. Но не думай, что я самая плохая, я понимаю, тебе хочется немного рассеяться, повалять дурака. Это твое право, милый, только открой мне свой секрет, и мы вместе будем валять дурака. Родной, разве ты не хочешь, чтобы мы вместе валяли дурака? Ты же знаешь, что я умею быть такой беззаботной…

Эг хотела сказать, что она умеет быть беззаботной, как ни одна другая женщина на свете, но Мак, который только что был совершенно безучастен, внезапно обнял ее, и от этих его объятий у нее поплыли лиловые кольца перед глазами. Теперь она хотела крикнуть, что задыхается и вот-вот совсем задохнется, однако, крикнуть не было никакой возможности, и Эг издала лишь какой-то булькающий звук, который почему-то очень рассмешил Мака. Чтобы заглянуть в лицо жене, он разжал объятия, и тогда она вздохнула, наконец, полной грудью, открыла глаза и прошептала:

– Мак, я думала, больница изнурила тебя, я думала, ты обессилел, как теленок, а ты стал еще крепче, еще сильнее, ты стал сильный…

Мак улыбался, и Эг прочла в его глазах конец своей мысли – сильный, как теленок, выросший в бизона.

– Мак, родной, любимый, – шептала она. – Теперь ты откроешь мне секрет фокуса, ты больше не будешь мучить меня. Не будешь, правда?

Мак по-прежнему молча улыбался, и мадам вспомнила, что она не дала честного слова строго блюсти тайну.

– Клянусь, Мак, это останется между нами, – сказала она и передала ему новую сигарету.

Мак взял сигарету, чуть размял ее, зажег с обоих концов и сунул в рот. Браво, браво! – захлопала Эг, когда Мак открыл рот и показал, что он пуст. Эг повторила все его действия, то есть размяла сигарету, зажгла с обоих концов, поднесла ко рту и вдруг остановилась:

– Мак, я все понимаю до того момента, как ты берешь ее в рот. А куда же все-таки она потом девается? Вынь ее и покажи мне.

Мак опять открыл рот. Эг заглянула внутрь, провела пальцем слева направо, затем справа налево, улыбнулась и тут же отпрянула:

– Мак, ты проглотил ее! Господи, он проглотил ее, она горит у него внутри!

Мак, однако, улыбался, и мадам осенило: человеку, который улыбается, не может быть очень больно.

– Мак, – сказала она, – я все поняла: они удалили тебе центр боли.

Чтобы проверить свою догадку, мадам дала ему оплеуху и ущипнула под мышкой. Щипая, она крепко стиснула зубы и, когда щипок был завершен, взвизгнула. Мак не мешал ей: эксперимент застиг его врасплох. Но спустя пять секунд, он уже вполне оправился от растерянности и, превозмогая боль, ответил мадам тем же, то есть дал ей оплеуху и ущипнул под мышкой.

– Негодяй, – закричала она, – бить женщину! Ты никогда не был джентльменом! Ты никогда не был мужчиной! Пока эти идиоты пересаживали тебе мозги, я тоже…

Эг имела в виду, что она тоже не теряла попусту времени, но Мак улыбался, Мак не верил ей – он знал, что она хочет сделать ему больно и готова оклеветать себя как угодно, только бы ему стало больно, – и Эг вдруг прижалась головой к его груди, всхлипывая, как ребенок:

– Прости меня, Мак, я совершенно ошалела от счастья и сама не понимаю, что говорю. Не сердись, родной.

Затем она призналась, что чудовищно устала от бесконечных треволнений последних дней, что всякие опасения и страхи извели ее вконец, и сейчас просто не имеет права садиться за руль.

– Мак, ты сам поведешь машину. У тебя новый мозг и крепкие нервы.

Лаская руки мужа, мадам осторожно уложила их на баранку.

– Ну, Мак, поехали. Только не гони слишком – двести пятьдесят, больше не надо.

Откинувшись на спинку, Мак стал методично вращать баранку влево и вправо, при этом он беспрерывно жужжал, с поразительной точностью имитируя мальчика, который укладывает в комнате на полу стулья, садится на них верхом и, сжимая в руках тарелку, изображает отчаянного гонщика.

Эг опустила спинку диванчика, улеглась поудобнее, напомнила мужу, что надо включить мотор, иначе машина не двинется, и, кстати, на сто тридцатом километре пусть не забудет сменить батареи – она об этом уже целую неделю думает, но все никак не могла выбраться. Увлеченный игрой, Мак не слышал жены и продолжал с прежним усердием жужжать.

– Хватит, – сказала она и большим пальцем правой ноги нажала кнопку включения.

Услышав гудение мотора, Мак пришел в бешеный восторг и завопил «би-би-би!»

– Мак, – спокойно сказала мадам, – подурачились – и хватит. Нам пора.

Сначала медленно, а затем все быстрее Мак стал подпрыгивать на сиденье, будто дорога от метра к метру делалась ухабистей, так что машину ждала вполне определенная перспектива погибели от чудовищной, как на вибраторе, тряски.

– Мак, – сдержанно произнесла мадам, – со своими штуками ты окончательно впал в детство. Поехали.

Несмотря на увещания, Мак продолжал бибикать и жужжать, жена предупредила его, что всякому терпению, даже ее, приходит конец и, если он сию же минуту не станет серьезным, она уйдет, а с кем и как она будет добираться домой, это уже ее личное дело.

Угроза подействовала на Мака: он перестал наконец бибикать и вращать вхолостую баранку. Жена похвалила его, сказала, что, слава богу, он не утратил еще главного – чувства меры, теперь она может забиться в норку, как суслик, и спокойно спать, пока он не разбудит ее дома.

Мак сидел в напряженной позе человека, который тревожно вслушивается в идущие извне звуки, не только вслушивается, но пытается при этом вспомнить что-то давно забытое, однако, крайне важное. До такой степени важное, что все дальнейшие его действия находятся в прямой зависимости от того, вспомнит или не вспомнит он это забытое.

Мотор гудел ровно, мягко, рождая отчетливое ощущение идеального порядка и совершенства, мадам дышала легко, в спокойном ритме дремлющего человека, над которым уже не властны заботы дня, а Мак по-прежнему цепенел в своей боевой позе.

Вдруг он засмеялся, поплевал на ладони, растер их и выскочил из машины. Дверцу поначалу он оставил открытой, но тут же воротился и осторожно, чтобы не разбудить жену, захлопнул ее.

Эг проснулась от странного ощущения, что машину покачивает из стороны в сторону.

– Мак, – пробормотала она, – нас качает. Остановись и посмотри, отчего нас качает.

Мак не отвечал, машину качало все сильнее, и Эг, вполне резонно, приказала сбросить скорость, потому что боковая качка – не к добру. Потом мадам закричала: ей показалось, что они летят в пропасть, и это ощущение, которое в первое мгновение можно было еще истолковать как деталь сновидения, переросло в совершенно реальный ужас, когда она открыла глаза и убедилась, что мужа в машине нет.

«Мак!» – успела она крикнуть еще раз, и машина, стремительно набирая скорость, покатилась вперед.

– Боже мой, боже мой! – бормотала Эг. – Это конец, я гибну, гибну! Нет, нет!

Произнеся эти слова – нет, нет! – Эг почувствовала, что в самом деле очень глупо так, по дурной случайности, гибнуть, ударила пяткой по панели в том месте, где включение, и мотор тотчас заглох.

– О-о! – вздохнула она облегченно.

Еще несколько секунд, ожидала Эг, инерция иссякнет и машина остановится. Тогда она спокойно осмотрится, найдет своего Мака и…

Эг не додумала до конца своей мысли: вопреки всяким расчетам, машина нисколько не теряла скорости, напротив, было вполне очевидно, что скорость даже увеличивается. Это казалось тем нелепее, что справа мелькнул дорожный знак подъема.

Теперь Эг уже не сомневалась, что все это дурной сон, когда, несмотря на все приказы себе, человек продолжает спать, и остается лишь одно – терпеливо ждать истинного пробуждения и восстановления естественного порядка вещей.

Она смотрела вперед – розовое асфальтовое шоссе уходило безостановочно под машину; деревья, образуя две сплошные стены по сторонам от дороги, почти с такой же быстротой тоже убегали назад, и там, позади, они соединялись в одну общую, почти непроходимую стену. Это был огромный коридор.

Внезапно Эг ощутила новый приступ страха: это был огромный, но вовсе не бесконечный коридор, который с той же скоростью, что машина, двигался вперед, настигал ее сзади, наступая, как говорили в старину, на пятки.

Соберясь с духом, Эг очень толково объяснила себе, что это всего лишь иллюзия, а на самом деле деревья и там, за машиной, бегут параллельно друг другу. И в то самое мгновение, когда страх, теснимый рассудком, стал отступать, она увидела перед собою, на ветровом стекле, волосатые мускулистые ноги Мака и между ними, вниз головой, его лицо.

Эг успела заметить, что лицо Мака смеется, и тут же потеряла сознание.

II

Она очнулась у себя в спальне. Был уже вечер, западный сектор неба, как колени девушки на полотнах мастеров Возрождения, едва розовел, угасая на глазах.

– Где я? – простонала мадам. – Я хочу домой.

– Вы дома, – ответил ей ласковый голос. – А вот это Мак, ваш муж. Мак, подойдите к жене, можете поцеловать ее – я разрешаю.

Доктор – мадам уже догадалась после разрешения на поцелуй, что это доктор Радий Горт, – поднес палец к губам и дал понять, что разговаривать следует как можно меньше, а лучше всего вообще помолчать.

– Мак, – тихо позвала Эг, – подойди ко мне: доктор разрешает.

Мак оставил окно, у которого он стоял, и сел на пол у изголовья жены. Она взяла обеими руками его голову, повернула лицом к себе и проникновенно, чтобы он понял все без слов, глянула ему в глаза. Однако объяснить все без слов было очень нелегко, и мадам прошептала:

– Милый, видишь, как извела меня твоя болезнь. Мне было еще больнее и труднее, чем тебе. У меня начались даже галлюцинации, мне казалось, что машина сама, без мотора, катится по дороге, а на ветровом стекле болтается между твоими ногами твоя перевернутая голова.

– Вы могли бы уточнить, – добавил доктор, – смеющаяся голова.

– Ax! – вскрикнула мадам, потому что доктор произнес слова, на которые она сама не решалась, полагая их уже верхом безумия.

– Успокойтесь! – властно приказал доктор, придерживая на всякий случай под носом у мадам пузырек с нашатырем. – Успокойтесь, никакой галлюцинации не было. Все, что вы рассказываете, не бред, а строго адекватное отражение ситуации. Я сам как раз ехал вслед за вами и увидев, как Мак толкает сзади машину, а потом взлетает на нее, сразу догадался, что у вас неладно с мотором.

– Как! – вскочила мадам Эг, пренебрегая категорическим предписанием доктора блюсти покой. – Вы хотите сказать, что Мак сам разогнал машину до такой скорости и вспрыгнул на полном ходу?

– Что значит ходу, – улыбнулся доктор. – До сих пор я имел слабость полагать, что умею пользоваться словами.

– Доктор, – бормотала она, – но это же невероятно: спидометр показывал сто километров.

– Чепуха, милая! – воскликнул доктор. – Гепард мчится со скоростью сто сорок километров, и все считают, что это в порядке вещей, а ваш муж делал на сорок километров меньше, и вы удивляетесь. Нет, уважаемая Эг, фактам надо не удивляться, факты надо толковать.

Мадам, пристыженная, пыталась выйти из неприятного положения и возразила:

– Доктор, но гепард бежит налегке, без груза, а Мак толкал перед собой машину, к тому же в машине сидела я.

– Ну что вы, – развел руками доктор, – при вашем-то весе – о чем говорить!

Доктор был совершенно прав: изящество мадам решительно исключало мысли о весе, так что доводы насчет груза лишены были всякого резона. Другое делоскорость, этому факту, как заметил сам доктор, действительно следовало дать толкование.

– Ну-с, уважаемая, – строго сказал он, – по этому случаю у нас тоже имеется объясненьице.

Выждав секунд пятнадцать, необходимые для мобилизации внимания, доктор произнес одно слово:

– Доппинг!

Мадам Эг была потрясена:

– Что, он не успел ступить за порог клиники и уже нахлестался, как свинья! Мак, ты загонишь меня в гроб на семьдесят лет раньше срока.

Она смотрела на мужа и упор, он не выдержал взгляда и опустил глаза. Доктор Горт испытывал неловкость, обычную для человека, который добрым людям принес дурную весть, но он не мог поступить иначе: истина – девиз медицины, и у медика не может быть, естественно, иного девиза.

– Извините, дорогая, я причинил вам боль, но…

– Нет, – гневно возразила Эг, – это не вы, это oн причинил мне боль, и если бы я могла дать ему понять, какая это боль!

Эг в полном отчаянии собрала в обе руки волосы Мака и сделала движение вверх, в стороны и опять вверх. При последнем движении Мак жалобно заскулил, и она вдруг вспомнила:

– Господи, у него же новые мозги – ему сейчас это вредно! Доктор, скажите, волосы доходят до мозга или не доходят?

Нет, успокоил ее доктор, не доходят: в противном случае, вследствие травмы мозга, при облысении наверняка наблюдалась бы определенная перестройка личности. Хотя, задумался доктор, некоторые симптомы обновления все же имеются: например, рефлекс ощупывания темени, рефлекс двух зеркал, а также idee fixe всеобщей лысины или ее полярного выражения – всеобщего парика. При этом можно сослаться еще на вековую озабоченность человечества данной проблемой, вековую и, увы…

Мадам уже не слушала доктора, она скользила рукой по груди Мака и радостно смеялась: у человечества не было оснований тревожиться о ее муже. Напротив, болезнь явно пошла ему на пользу.

– Доктор, – призналась мадам Эг, – мне даже, знаете, немного стыдно от такого благополучия.

– У вас доброе сердце, однако, не следует переоценивать плешь… пардон, волосатость, – сказал доктор, ощупывая свое темя. – Кстати, мужчина с выпавшими волосами дает в потомстве мальчиков чаще, чем мужчина с невыпавшими волосами. Я полагаю, женщинам следовало бы знать об этом.

Доктор глянул в зеркало, еще раз провел рукой по темени, осмотрелся, но второго зеркала не нашел.

– Доктор, – мечтательно произнесла Эг, с трудом высвобождая пальцы из чащобы на голове Мака, – ваша жена такая счастливая, это большая радость – быть уверенной, что тебя ждут сыновья.

Доктор перестал щупать свое темя, зажмурил глаза, то есть не совсем зажмурил, а так, что узенькие, как зрачки у кота, щелочки остались, улыбнулся и чуть повел подбородком в сторону двери. Женщина тоже улыбнулась, заметно покачала головой, хотя оставалось непонятным, отвечала она доктору или каким-то своим невысказанным мыслям, прижала ладонь к глазам Мака и вдруг…

Удивительнее всего было, что доктор почему-то оказался за дверью, причем – полнейшая уже чепуха! – не стоял, как всякий уважающий себя и достойный человек, на площадке, а лежал на ступеньках между семнадцатым и восемнадцатым этажами, причем и лежал-то нелепо – не перпендикулярно или параллельно ступеням, – а как-то вкось и к тому же вниз головой.

Внутри у доктора все адски болело, будто только что его тело освободили из тисков. Ухватившись руками за балясины, доктор попытался переменить позу, но боль стала до того нестерпимой, что он поспешил закрыть обеими руками рот, чтобы сторонние не услышали его вопля.

Этажом выше хлопнули дверью. Сейчас вызовут лифт, мелькнуло у доктора. Однако лифта никто не вызывал, и спустя полминуты на лестнице появилась девушка в белом свитере и оранжевых люминесцентных тортах. Под свитером вспыхивали и гасли две очаровательные, с переменной гаммой, чашки.

– Вам кого? – спросила девушка. – Ах, так это не здесь – вам надо подняться еще на полтора этажа.

Убедившись, что вопросов больше не будет, девушка перескочила через доктора и, захватывая по пяти ступенек, понеслась вниз.

Самое удивительное, что боль, которая почти вовсе оставила доктора, когда появилась девушка, возобновилась со страшной силой, так что впору было звать на помощь. Однако звать на помощь все же не следовало, поскольку в таких случаях люди, по праву вызволителей, задают чересчур много вопросов. А как мог доктор Горт объяснить свое по меньшей мере странное положение? Последнее, что сохранилось в памяти доктора, был не очень пристойный намек, который он сделал жене этого кретина Мака, а о последующих событиях он знал столько же, сколько всякий другой, то есть, попросту говоря, ничего не знал.

Горт сделал новую попытку переменить позу, и в теперешний раз ему удалось приблизиться головой вплотную к балясинам и упереться в них так, что возникло даже ощущение определенного удобства. Как естественник, он отлично понимал, что ощущение это идет от новой точки опоры, однако полного удовлетворения все-таки не было, поскольку главная цель – встать на ноги – оставалась недостигнутой.

Снизу послышался свист. Звуки приближались, и доктор догадался, что кто-то подымается пешком наверх, хотя разумнее, конечно, было бы воспользоваться для этой цели лифтом. Положительно, дом населяли какие-то вздорные люди. В других условиях доктор Горт, наверняка, судил бы менее категорично, потому что поступки человека, какими бы они нам ни представлялись, – это, в конце концов, его личное дело. Однако в нынешнем положении доктору – да и любому другому на его месте! – очень нелегко было сохранять привычную широту взглядов, и негодование его, если не одобрить, то уж, во всяком случае, понять можно было вполне.

Тем не менее, доктор явно поспешил со своей строгой оценкой. Дело в том, что подымалась та самая девушка в оранжевых шортах, которая обнаружила столько такта при первой с ним встрече.

Он снова напряг все свои силы, однако, ничего из этого не вышло, и не оставалось ничего другого, как изобразить дело так, будто он сам, по каким-то своим соображениям, о которых вовсе не обязан докладывать стороннему, продолжает лежать на здешней лестнице вниз головой.

Наклонясь к доктору, девушка тотчас извинилась за свою небрежность, которая стала причиной тому, что человек до сих пор не разыскал нужной ему квартиры. Затем она протянула к нему руки и предупредила всякие изъявления щепетильности со стороны доктора, поскольку взаимные подсобления и выручка – закон для альпиниста.

То обстоятельство, что девушка – альпинистка, стало быть, физически тренированный человек, решительно меняло дело, и было бы уже прямым невежеством пренебречь ее предложением.

– Ах, извините, пожалуйста, – спохватилась вдруг девушка, – я даже не поинтересовалась, какое положение вы намерены принять – встать на ноги, на руки или…

Она не успела закончить своего перечня, доктор схватлл ее за руки, воскликнув:

– Ах, уважаемая, теперь это все равно!

– У, какой вы нелегкий, – очень корректно произнесла девушка, не допуская ни малейшего подозрения, что усилия доктора может направлять сейчас какое-либо иное желание, кроме одного: подняться.

Между тем очаровательные, с переменной гаммой, чашки напряглись под свитером, приобретя плотность и очертания идеального сфероида с чуть выступающей над полюсом осью, и Радий Горт, который все еще лежал вниз головой, находясь, таким образом, в перевернутом мире, вместо того, чтобы устремиться навстречу девушке, стал притягивать ее к себе.

– Ах, какой вы нелегкий! – повторила девушка смеясь.

– Не, – бормотал он, – не, это только сначала, а потом – не.

Наблюдая эту операцию, трудно было предсказать со всей определенностью ее исход – во всяком случае девушка, хотя она и приучена была к восхождениям, с трудом уже держалась на ногах, а доктор только едва приподнял голову, – но этажом выше хлопнула дверь, и в ту же секунду доктор почувствовал, что вознесся над лестницей.

– Черт возьми! – успел крикнуть доктор. – Перестаньте, я пошутил.

– Он пошутил, – хохотала все время рядом девушка, – он пошутил.

Спустя минуту или даже меньше того доктор Горт шлепнулся оземь и потерял сознание.

– Спасибо, Мак, – сказала девушка, – я никогда не думала, что вы такой сильный. Странно, мы с вами соседи и почти не знаем друг друга.

Мак улыбнулся, выпятил зачем-то губы, забавно причмокивая, но так и не ответил на слова девушки по поводу некоторых странностей в их соседских отношениях: этому помешала мадам Эг, которая, будто из-под земли, возникла между ним и девушкой.

– Мак, – приказала она, – прекрати это дурацкое чмоканье и убери свои губы. Девушка, он больше не задерживает вас.

Девушка пожала плечами:

– Но он и не задерживал меня. Напротив, это мы, – девушка кивнула в сторону человека, который лежал на земле у парадного, – причинили ему хлопоты.

– Девушка, – сурово повторила мадам, – мне, право, совестно: мы отнимаем у вас столько времени.

– Ах, извините, пожалуйста, – вспомнила вдруг девушка, – меня ждут дома друзья, и я вынуждена оставить вас. До свидания, Ма-ак!

Мак, видимо, думал о чем-то своем и машинально, после того, как девушка назвала его по имени, двинулся за ней. Мадам резко дернула его за руку, а девушка опять, как тогда на лестнице, захохотала.

– Ма-ак! – раздалось еще раз с девятнадцатого этажа, и он снова выпятил губы, очень забавно причмокивая.

Эг потребовала, чтобы он немедленно прекратил свое кривлянье, иначе она устроит ему сейчас такое, что весь город ахнет.

Предупреждение подействовало на Мака. Более того, едва жене удалось поймать его взгляд, он стал проявлять прямо паническое беспокойство, вроде это не она Эг, смотрела ему в глаза, а какой-то оборотень, который только на мгновение принял ее образ.

Мак жалобно застонал, потом стон перешел в глухой скулеж с повизгиванием, и теперь наступил черед мадам сражаться со страхом;

– Мак, Мачонок, милый мой, чего ты, дурачок, испугался? Я причинила тебе травму, душевную вавочку, родненький! Какая я гадкая, какая нехорошая, ну, Мак, сделай мне тоже больно, сделай больно – и тебе станет легче.

Следуя настойчивому совету мадам, Мак сделал ей больно – схватил за плечи, несколько раз кряду тряхнул, она чуть вскрикнула и рухнула наземь. Доктор лежал почти рядом, Мак, чтобы жене не приходилось страдать от тесноты, поддел его стопой и перенес на несколько метров вправо.

Неподалеку, на песочной площадке, играл мальчик лет четырех.

– Дядя, – крикнул мальчик, – а ну, зафутбольте его еще раз!

Мак очень внимательно посмотрел на мальчика, показал ему зубы, мальчик расплакался, сказал, что ему страшно, однако же потребовал, чтобы дядя еще раз показал свои зубы и напугал его.

Мак, хотя он любил детей и готов был играть с ними сутки напролет, не обратил нисколько внимания на слезы мальчика и бегом направился к парадному. Держась за перила, он в два прыжка брал марш каждого этажа.

Через минуту двенадцать секунд Мак уже стоял у дверей на девятнадцатом этаже и толкал их плечом. Звонок, вмонтированный в стену, был в полной исправности, но то ли Мак не заметил его, то ли по другой какойто причине, он продолжал действовать плечом, пока, наконец, не вспомнил, что двери, которые не поддаются нажиму, можно отворить просто ударом.

Отступив на шаг, Мак послал вперед обе руки, и двери тотчас отворились, параллельно проему, вглубь коридора, освобожденные одновременно и от замка, и от петель. Не будь противоположной стены, они определенно шлепнулись бы на пол, произведя страшный шум, однако стена пришлась весьма к месту, и двери всей своей плоскостью вполне нормально пристали к ней, словно бы иначе никогда не было.

Некоторый шум все же произошел, и хозяйка, понятно, пожелала узнать, отчего он. Увидев в проеме Мака, девушка, которая и была здешней хозяйкой, ударила в ладоши и громко закричала:

– Браво! Браво!

На эти ее крики прибежали еще девушки, которые тоже закричали сначала «браво!», а затем, когда выяснилось, что двери никто не отворял новому гостю, а он сам попросту высадил их, запели в один голос известный марш: