Текст книги "NEXT-3: Венок для Лавра"

Автор книги: Аркадий Карасик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– Я молчу… Вот только ты меня просто бесишь!

Видите ли, она его бесит? А он что хотел – мурлыканья, признаний в любви? Хватит и того, что хозяйка бутика выбрала в сопровождающие обычного продавца, пусть даже в звании мененджера.

– Ты добесишься! Возьму и уволю. Без выходного пособия и всевозможных льгот!

Глупая угроза! Во первых, грузин – не простой продавец, он – совладелец магазина, почти равноправный партнер. Во вторых, Клавдия до того привыкла к нему, что даже представить себе не может бутика без горячего, но делового и рассудительного, кавказца.

– Нэ уволишь, – с легкой насмешкой ответил Русик. – Потому что добрая. Толко совсэм дурная. Настоящий абрек... в юбке.

Кем только ее не дразнили, с кем не сравнивали! Толстуха, корова, беременная овца – самые простые клички. Ни одна не прижилась. А вот назвали «абреком» впервые. Рассказать Санчо – заикаться станет, потом расхохочется. До слез, до икоты.

Клавдия представила себе смеющегося мужа и на душе потеплело.

– Вовсе не в юбке! Ладно, так и быть, не уволю. Пока не уволю. Считай, за тобой осталось последнее слово.

Заинтригованный джигит перевесил сумку на другое плечо, привычно ощупал на щеках щетину. Будто решал: сейчас бриться, прямо на улице, или отложить мучительный процесс до завершения операции не то похищения, не то спасения какой-то семьи.

– А как же! Последний слово всегда – за джигитом. Что за слово, а?

Дорогу перебежала шустрая девчонка, поглядела на бредущих путников и звонко рассмеялась. Наверно, развеселила ее парочка: толстая женщина в брюках и мужской рубашке, выпущенной из-под ремня, и небритый кавказец с двумя сумками. Она идет решительно, будто на параде, он плетется следом, иногда обгоняет путницу, но тут же замедляет шаг.

Карикатура, самая настоящая карикатура!

В молодости Клавдии все окружающее тоже представлялось смешным. Взойдет утром солнце – радость, пойдет дождь – удовольствие, упадет старушка – смех. С возрастом все это как-то потускнело, утонуло в обыденности. Жизнь прошлась по беззаботной девчонке рашпилем, сгладила неровности, убрала заусеницы, она сделалась более спокойной и покладистой.

– Спрашиваешь, какое слово? Недогадливым сделался, помощничек. Когда перебесишься – предупреди. Вот какое словечко ожидаю с нетерпением. Предупреждающее!

Русик озадаченно покрутил головой.

– Хитро завернул, подруга. Нэмного полезно – адреналин мало-мало подкачала. Знаешь такой полезный слово – адреналин?

– Нет, не знаю.

Знает, конечно, хорошо знает! Но из ворот, покачиваясь, вышел молодой парень. В рабочей робе, с початой бутылкой в кармане потертых штанов. Притворяется пьяным, а на самом деле, следит… Нет, не притворяется пьяным! Глаза выдают – красные, опухшие, да и запахом алкоголя несет – на расстоянии чувствуется.

Раскорячившись, несколько минут разглядывал путников. Сейчас вытащит из-под ремня ствол и – прощай, муженек, до встречи на том свете. Клавдия остановилась, Русик натолкнулся на нее и тоже остановился, сбросив с плеча осточертевшую сумку. Хотя бы пару минут отдохнуть.

– Кого… ищете? – запинаясь, осведомился пьянчуга.

– Бараки. То есть, барачный городок, – стараясь говорить спокойно и уверенно, ответила женщина. Сердце колотило по ребрам не хуже барабана.

Алкаш мотнул растрепанной башкой в конец улицы. Говорить был не в состоянии – одна мысль: как удержаться на подкашивающихся ногах, не растянуться в ближайшей луже рядом с похрюкивающей свиньей. Для устойчивости хлебнул самопала и поплелся к забору. Отдохнуть на лавочке или – на травке.

Сердце Клавдии сразу успокоилось. Не бандит, обычный парень, только пьяный до удивления. Она пошла в указанном направлении, Русик поднял сумку и догнал ее.

– Ай, Клавдия, как можно нэ знать такой хороший слово! Еще раз бесишь меня, – полюбилось кавказцу простонародное словечко «бесишь», клеит его к месту и не к месту. – А вот я знаю. И – уважаю. Панымаешь?

– Это хорошо, когда знают, еще лучше, если уважают… Поставь на землю свою сумку.

– Зачем поставить, почему остановилась? Еще один алкаш, да?

Дались ему алкаши! Или – на Кавказе их мало? Или в Москве не насмотрелся?

Сделалось посуше, вместо липучей грязи – песочек, окаймленный островками травы. Правда, трава какая– то пожухлая, выцветшая, будто ее не до конца вытоптали. Да и бараки, не в пример стоящих в низинке, выглядят более «молодыми».

– Никаких алкашей! Просто мы с тобой добрались без всяких такси. Вот он, нужный нам барак!

Примерно так говорят о царском дворце или о княжеских хоромах. Клавдия торжествовала первую победу – добралась до невзрачного жилья Осиповых. Никто не загородил дорогу – ни похитители, ни бандиты. Или они – плод фантазии, или их напугали решительные действия «спасителей».

Остается быстренько собрать мать с дочкой и доставить в деревню под Москвой. Задача, правда, нехилая, но выполнять ее придется.

Возле обшарпанной стены барака – доска, положенная на два чурбака. На ней, с книгой на коленях, сидит девушка. Худенькая, невзрачная, такие сейчас – рубль за пучок. И это – «принцесса», расхваленная симпатичным, умным племянником? Где были его глаза, почему предварительно, перед тем, как влюбиться, не посоветовался с теткой, заменившей ему родную мать?

Клавдия уверена – настоящая женщина должна быть в теле, иначе какая из нее хозяйка, мать, жена. Вот выйдет эта пигалица замуж, навалятся на нее домашние заботы – не выдержит, сломается.

И все же, решение за племяшом, ведь не тетке жить с этим квелым одуванчиком, а ему.

– Ты – Лера?

«Одуванчик» улыбнулась. Так светло и радостно, что Клавдия забыла о недавних опасениях по поводу будущей семейной жизни Федечки. Действительно, настоящая принцесса, без подделки.

– Лера.

– Тогда будем знакомы, дивчинонька. Я – тётя Федечки. Тётя Клава. Приехала за тобой и твоей мамой. Почему вы не заперлись в доме, как я советовала, не забаррикадировались? Ведь опасно. Вдруг нагрянут нелюди?

– Баррикады не спасут – постреляют через окна, сожгут…

В горьком признании не было безнадежности, покорности судьбе. Наоборот, в нем звучала решимость сражаться, противостоять насилию. Об этом говорил и прислоненный к стене металлический прут.

У Клавдии появилось не чувство жалости к этой пигалице, готовой встретить вооруженных бандитов слабыми кулачками и железкой, – возникло чувство стыда. Ну, почему она не предвидела, заранее подготовленного похищения семьи Осиповых? Почему не прислушалась к тревожным намекам племянника, не поехала вместе с Санчо в Окимовск?

Кажется, Русик тоже стыдится, он взял, лежащую на книге, руку девушки, бережно ее поцеловал. Лерка не дернулась, не отобрала руку – признательно поглядела на спасителей. Показалось – вот-вот заплачет.

– Где твоя мама, девочка? Сейчас покушаем и – в путь-дорогу…

– Куда?

– Есть одно приятное местечко, где вы будете в полной безопасности. Там мы станем решать свои девичьи проблемы, а мужики пусть решают свои. Зови маму и – собирайтесь. Как выражается мой муженек, время – деньги. И – немалые.

– А как же Кирилл…

Об этом Клавдия не подумала, выпустила из виду. Попытаться спасти парня, вырвать его из цепких бандитских лап? Нельзя. Мало того, что они с Русиком подставят женщин под удар, так еще и сами загремят «под молотки».

– Успокойся, Лерочка, я ж тебе все объяснила. У нас есть множество мужиков, которые не только придумают, как помочь твоему братишке, но и сделают это… Русик, разгружай, пожалуйста, сумки. Да поскорей! Какой-нибудь стол в этом дворце имеется или закусим стоя?

Сбитый из не струганных досок стол стоял в садике под вишенкой. Клавдия застелила его наглаженной скатеркой, Русик опорожнил сумки. Деликатесы и простая деревенская еда разместились на одноразовых тарелках. Осиповы с ужасом смотрели на непривычное для них изобилие. Красная и черная икорка, балычок, холодец, сервелат, твердо копченая колбаска, ветчина, несколько сортов сыра, яйца, поросенок...

– Куда столько? – ужаснулась Галина Петровна. – Можно только чайку с дороги и перед дорогой.

– Не так уж много, – упокоила ее Клавдия. – Для моего супруга – легкая закуска, а нас – четверо. Как-нибудь управимся.

Девушка попыталась ограничиться скромным бутербродом с ветчиной, но, увидев, что за ней никто не следит, вошла во вкус. Взяла с тарелки куриную ножку, обмазала ее хреном. Потом попробовала холодец, потом консервированное мясо…

Осипова почти ничего не ела. Не потому что стеснялась – тревожило будущее, не давало успокоиться непонятное исчезновение сына.

– Даже не знаю, что делать? Лерка пусть едет, а мне зачем? И так страшно, и эдак больно. Кому пожалуешься, с кем посоветуешься? Да и с работы за прогул уволят. Кому нужны бездельники?

– Вы на трассе работаете?

Обычное женское любопытство. Надо же поддержать разговор, не дать ему погаснуть. На самом деле, Клавдия искоса наблюдала за будущей родственницей. Оголодала, девочка. Сначала скромничала, отнекивалась, а сейчас, покончив с курятиной, потянулась к поросенку. Молодец, кушай, набирайся силенок, они тебе понадобятся в будущей семейной жизни. Супружество – не одна лишь сладкая патока нежностей, случаются и горький перец неожиданных ссор, и соленые слезы из-за незаслуженных обид.

– Да, на трассе. Только на железнодорожной.

– Конэшно, стрелочница? – влез в женскую беседу Русик. Он не терпел быть безгласным свидетелем, настоящий джигит всегда и во всем – активный участник событий или простого разговора. – Или – проводница?

– Что вы, какая из меня проводница? Когда полотно отсыпаем щебнем, когда меняем шпалы или рельсы.

Кавказец поставил чашку с чаем на стол, изумленно вытаращил глазища. Скорей всего, его обманывают, ему вешают лапшу на уши! Ухаживать за мужем, рожать и растить детей – понятно и оправдано, так завешал Аллах, а вот размахивать кувалдами, бросать лопатой песок или щебенку – мужская обязанность.

– Женщины?

Галина Петровна не удивилась и не завздыхала огорченно. Ответила спокойно, с достоинством человека, знающего себе цену.

– Ничего не поделаешь. Молодые не идут, взрослые мужики спиваются, одно только название, что мужики – пьянь подзаборная. Одна надежда – на баб… Слава Богу, имеется хоть такая постоянная работа. Иначе – хоть ложись да помирай. Чего уж там, тяжко, не без этого. Наломаешься на перегоне, поясница будто отнимается, руки-ноги не свои…

Русик машинально мешал ложечкой в пустой чашке. Он не мог представить себе жену в роли молотобойца или рабочего с лопатой в руках. Клавдия с ужасом слушала исповедь Осиповой. Посочувствовать, пожалеть – язык отказывается работать, губы будто склеены. Вот оно, настоящее несчастье, не подкрашенное лживыми газетчиками, не разрисованное ораторами и докладчиками. Подумать только, до чего мы опустились: бабы – матери, жены, сестры – фактически источники жизни на земле, ворочают тяжести, которые не всем мужикам под силу. Ну, доярки, ну трактористки, ну, уборщицы – еще можно понять, а дорожные работяги – просто не умещаются в сознании.

– Сын не помогает?

– Кирюшка? – удивилась Осипова. – Ему самому помощь нужна. Вроде лет немало, а все кажется маленьким. Неприкаянный он, без семьи. Думала – вырастет, возмужает. Нет, как был младенчиком, так им и остался. Дальше – хуже. Одно время куда-то писал, посылал какие-то химические открытия, ответов не дождался… Помню, болела я, лежала в больничке, прихожу домой после выписки, а он все свои склянки, тетради выбросил на помойку и в сарай. Как отрезало. Чем живет, что думает – не ведаю. Теперь вот попал в оборот к хозяину… День и ночь думаю – что с ним: живет или уже убили?

– Не бери в голову. Вызволим твоего сыночка. У меня мужики хваткие, серьезные. Море по капле переберут, горы преодолеют, а твоего Кирюшку найдут!

Думать о «хватких» могучих мужиках удивительно приятно, ибо все они сконцентрированы в одном, в Санчо.

– Спасибо!

Казалось бы, застольная беседа подошла к концу, ее участники более или менее успокоились. Все успокоились, кроме Русика.

– Нэ панымаю, нычего нэ понымаю! – твердил он, с ожесточением звякая чайной ложкой. – Жэнщины ворочают шпалами, рэлсамы, кыдают щебень! Что за такая нация безмозглая! На Кавказе жэнщын уважают, любят, а здесь…

– Прекрати выступать, травить душу! Не нравится наша жизнь – езжай домой!

В Клавдии заговорил не ура-патриотизм и не гордость за свой униженный и оболганный народ – просто взыграла обида за всех женщин, населяющих необъятные российские просторы. За уборщиц и разнорабочих, лесорубов и металлургов, всех, кто вынужден заниматься неженским трудом. Ради хлеба насущного.

–Нэ могу на Кавказ. Там совсем нет работы, там – жена, мат, сэстра, две дочери. Они сидят, дом убирают, огород копают, ждут, когда я здес заработаю и пришлю. Чтобы покушать, платье-костюм пошить, за электричество платыт. Я бы застрелился из ружжа моего дедушка, если бы моя жена или дочка хотя бы пальцем прикоснулась к шпале! Сначала ее убью, потом пулю себе с лоб пущу. Вот сюда!

Он с такой силой хлопнул ладонью по лбу, что обычный человеческий череп развалился бы на две половины. А у джигита только покраснел.

– У твоего дедушки ружьё с двум стволами?

Совладелец бутика растерялся. Очередная подначка, щедрой на насмешки женщины или серьезная заинтересованность?

– Адныстволка. На горного барана. Но когда надо, я быстро перезаряжу.

– Пока не надо, пусть висит в сакле. Не пугай хозяйку.

– Меня трудно испугать, – улыбнулась Галина Петровна. – Жизнь научила… Поговорим лучше о детях.

Казалось, вот-вот потечет приятная беседа двух матерей: «приемной» матерью Федечки и родной – Кирилла. О шалостях, о пережитых болезнях, о трудном переходном возрасте, о беспросветном будущем.

Помешал неугомонный кавказец.

– Клавдия, ты бесишь на меня1 Гаварила – давай-давай, а сама двигаешь языком? Туда-сюда, сюда-туда.

– Правда, нужно спешить, – спохватилась спасительница. – Вы собрались?

– Нам собраться, как голому подпоясаться…

Глава 8

Действительно, вещей у беженок кот наплакал. Две потертых сумки, вышедший из моды рюкзак, полиэтиленовый пакет. Русик вскинул на одно плечо полегчавшую сумку Клавдии, на второе повесил рюкзак. Будто навьючил ишака, которого вот– вот погонит перед собой по каменистым горным тропам.

Галина Петровна вдела в дужки амбарный замок, ааперла дверь, ключ сунула под половик. И остановилась в нерешительности. Бегство из родного барака показалось ей несусветной глупостью. Замок – для вида, о ключе, спрятанном под половиком все соседи знают, возвратишься из «эвакуации», а в доме пусто: мебель растащили, ложки-поварешки пограбили. Но не жадность говорила в ней – обычная домовитость хозяйки семейного очага.

– Ох, даже не знаю, как поступить… И оставаться страшно, и ехать невесть куда – тоже больно. Был бы Кирилл – подсказал…

Еще минута-другая и она решится – распакует сумки и пакеты, пошлет дочь за водой к колодцу, затеет постирушку-уборку. Наплевать ей и на бандитские угроза и на приглашение будущих родственников погостить в Подмосковье. Разве мало у нее своих забот? Та же работа на путях или судьба Кирюши?

– Кончай ныть, Галя! Сыном рискнула, теперь хочешь девочки лишиться?

– Боже избавь!

– Мы едэм или нэ едэм?

Джигиту прискучила женская говорильня, он переминался с ноги на ногу, то и дело поправлял сползающую с плеч ношу. Из головы не выходила страшная картинка: его жена и две дочери ворочают тяжелые шпалы и неподъёмные рельсы.

– Едем, сейчас едем! – успокоила партнера Клавдия. – Пошли, Галя, а то не успеем на электричку. За несколько дней все прояснится. Спасут твоего сына, повяжут нелюдей. Тогда возвратитесь домой. Удерживать не будем.

– Ладно, так и быть, пошли.

Неизвестно, что повлияло на окончательное решение Осиповой – уверенность Клавдии в спасении ее сына или обещание не удерживать, отпустить в Окимовск? Скорей всего, последнее.

Когда они вышли из калитки и хозяйка навесила на нее такой же замок, как и на входной в барак двери, из-за угла вывернулась старая «волга». Барачный поселок редко навещают легковушки, вот только как-то сюда с трудом добралась Лавриковская иномарка. Удивительно, ни разу не завязла в грязи, не забуксовала в рытвинах и ухабах.

«Волга» остановилась напротив осиповского барака, из нее с показной ленцой выбрались Черницын и два его «гвардейца». Пашка с любопытством оглядел незнакомых людей, с презрением посмотрел на бабу, путейскую работягу.

Вот оно, чего я так боялась, похолодела Клавдия, нас с Русиком просто заманили в западню, из которой не выбраться. Никто не собирался нападать в электричке, на перроне, по пути к барачному городку. К чему торопиться, если глупцы, не оглядываясь, сами торопятся в нужное для бандитов место.

Цып-цып, курочка с петушком, идите по известному вам адресу, собирайте Осиповых, уговаривайте их. А когда выйдете из барака, придет время расправы. Сразу и со спасителями и со «спасенными». Удобно-то как – одним ударом решить все проблемы.

И помочь некому. Жители бараков, предвидя еще одну разборку, спрятались, закрыли окна и двери. Сидят мышами в норках, дрожат, бедные. Не трогайте нас, мы милицию не призовем, в госбезопасность не звякнем.

Странно, но явная опасность не согнула Клавдию, наоборот, придала ей новые силы.

– Лер, далеко собралась?

Бессмысленное молчание, обмен угрожающими взглядами – все это Пашке надоело. Перед ним стоят не стоящие противники – обычные жертвы, которым бы на коленях молить о пощаде.

В голосе – притворная забота о давно знакомой барачной девчонке, которую Пашка, по долгу дружбы с Кириллом, просто обязан опекать и беречь. Мало ли что случается? Запудрят доверчивой тёлке мозги, совратят ее – кто в ответе? Он, дружан брата, которого временно посадили под замок. Черницын уверен в том, что заключение одноклассника долго не продлится, согласится Кирилл работать на Мамыкина – тот мигом освободит его. А сеструха уговорит затворника согласиться. Обязательно уговорит!

– Тебя забыла спросить, – подбоченясь, независимо ответила Лерка. – Как-нибудь обойдусь без советов разных вонючих шестерок.

Ответ прозвучал звонкой затрещиной. Пашка с трудом удержался от ответной. Он не считал себя подневольной шестеркой, пусть даже в ранге старшего «гвардии» – правой руки всемогущего Мамы, его доверенного лица! А тут – унизительное сравнение с обычным «пехотинцем», да еще – вонючим!

Задрать бы дерзкой девке подол да отходить ремнем по заднице? Жаль, нельзя, Григорий Матвеевич велел доставить девку в целости и сохранности. Вот освободится Кирилл, они вдвоем поучат нахалку, так поучат – на всю жизнь запомнит!

– Сначала переговори с Мамыкиным, он зовет тебя, потом катись куда хочешь. Садись в машину, времени у меня мало болтать попусту!

– И не подумаю! Сам катись! Хочет твой хозяин пообщаться, так и быть, разрешаю, пусть приезжает ко мне. В Москву.

Добавить что-нибудь еще более обидное для парня Лерка не успела – ее загородила Клавдия. В лучших традициях рынка выпятила грудь, тоже подбоченилась.

– А ты что за прыщ такой выискался? Деловой, понимаешь, в натуре. Видели таких в белых тапочках под простыней! После их ни одна больница не принимала… Ну-ка, отвали отсюда, пока я добрая!

Хорошо еще удержалась от богатого лексикона Санчо, заполненного далеко не литературными сравнениями. От могучей фигуры женщины веяло такой угрозой, что Черницын невольно отступил. «Гвардейцы» тоже растерялись, недоуменно переглянулись. Им еще не приходилось иметь дело с такими агрессивными бабами. Обычно – слезы ручьем, сопли до земли. А эта толстуха еще и права качает, и угрожает. Будто прячет в рукаве или под рубахой ствол.

Первый, как и положено главарю, пришел в себя Пашка.

– Ну, ты, заезжая барышня, прекрати выступать! Потише веди себя, у нас здесь свои порядки.

До создания престижного бутика, для чего пришлось переоборудовать магазин скобяных изделий, они с Русиком торговали, разложив незамысловатые товары прямо на земле, потом – с лотка. Именно в этот период ее рыночной жизни, Клавдия научилась обращаться с конкурентами и рекетирами. Без помощи ментов или коллег по торговле. Испробовав на своей шкуре силу чисто базарных сравнений, настырные мужики мигом линяли.

Вот и сейчас…

– Видала я твои порядки, поганка бледная, не в гробу видала – на помойке! А вот ты сейчас увидишь мои порядки, нечисть болотная, слизняк вонючий, Если гляделки останутся на месте. Мигом повышибаю! Линяй отсюда, рэкетир вшивый, щипач дерьмовый!

Черницын ответил длинным плевком на стену барака.

– Братва, хватая девку и – в машину. Пусть Мама с ней базарит.

Осторожно обойдя разгневанную толстую москвичку, «гвардейцы» опасливо приблизились к девушке. Как бы не заработать плохо заживающие царапины от острых коготков и болезненные синяки от девичьих кулачков? Непокорный характер Осиповой известен не только жителям бараков, но и всему Окимовску. Легко Черницыну приказывать, а вот выполнять – далеко не просто.

Русик немедленно поддержал партнершу по бизнесу. Сбросил с плеч сумки, вызывающе закатал рукава рубашки. Драться он не собирался – боялся за свой кавказский темперамент: рассвирепеет – может и изуродовать, и даже убить.

– Вам кому сказалы – иды прочь!

Мамыкинские боевики отмахнулись от не прошенного защитника, все внимание – к девке, которую охраняют с двух сторон мать и воинственная баба. Зря отмахнулись! Однажды у себя на родине Русик сбил с ног двух ворюг, решивших увести ишака с поклажей, уложил их рядком и связал спиной друг к другу. Так там были абреки, а здесь – обычные нахальные парни.

– Заткнись, черножопый!

Обидная кличка мигом погасила опасения. Мощный удар правой свалил обидчика, второй – ногой в пах – заставил второго согнуться и завыть. Пашка отскочил, выхватил ствол.

Сейчас загремят выстрелы, прольется кровь! Клавдия машинально, не думая о собственной безопасности, загородила Лерку.

Выстрелы не прозвучали. Рядом с потрепанной «волгой» остановились две иномарка. Из окон высунулись автоматные стволы, нацеленные на Черницына и его, валяющихся на земле, «гвардейцев». Неторопливо выбравшись из салона, Коля Шахов, по кликухе – Шах, медленно подошел к «волге». Вернее, мимо «волги». А чего и кого ему бояться под защитой автоматов? Боевики корчатся на земле, их начальник не успеет выстрелить, как его прошьют очередями, разделают, как мясник коровью тушу.

Пашка нехотя опустил руку с пистолетом. Против рожна не попрешь, против автоматов – тем более.

– Шах, не забывайся. Меня послал Мама.

– Хоть мама, хоть папа. Не пугай, Пашка, я давно пуганный-перепуганный…Эта дама – мой гость. И все, кто с ней – тоже. Поэтому сваливай. Шевели конечностями, пока они еще целы!

Приходится подчиниться. Сейчас Шах банкует. Автоматные стволы из окон иномарки подстерегают каждое движение, не понравится – плюнут свинцом. Но Пашка привык к тому, что последнее слово остается за ним.

– Я-то уеду, а вот ты потом завертишься перед Мамой. Сам знаешь, он не простит…

Коля поправил на голове пижонскую шляпу, стряхнул с плеч несуществующие соринки.

– Пошел ты к этой самой маме. Только поскорей, пока я не разозлился.

Поверженные Русиком «гвардейцы», со стонами и матерщиной забрались на заднее сидение «волги». Пашка остановился возле открытой дверцы.

– Значит, нарушил договор? Твои дела. Придется тебе новый кровью подписывать. Мама не простит, – еще раз предупредил он.

– Кому сказано – сваливай!

Шахов подошел к женщинам. На Русика – ни малейшего внимания, будто тот – слуга, носильщик. Снял шляпу, поклонился. Джентльменские повадки сына местного адвоката были широко известны в Окимовске и служили основой для множества анекдотов – и пристойных, которые можно рассказывать в дамском обществе, и пересоленных, предназначенных только для мужской компании.

– Госпожа, – начал он и вдруг запнулся. Фамилии Клавдии франт не знал. Не обращаться же «госпожа Клава» или «мадам Неизвестная»? – Здравствуйте, тётя Клава…

– Привет, племяш! Ну, и богатая же я баба, один «ребенок» в Москве ожидает, второй нарисовался на Оке. Спасибо тебе, милый, выручил ты нас…

– Чего уж там, – неожиданно смутился Шах. Скрывая это унизительное для «вождя» смущение, он поспешно надвинул шляпу на лоб. – Сейчас мы поедем в мой дворец… Как насчет фирменных блинчиков?

Запомнил все же, поганец! Клавдия улыбнулась. Во время короткой встречи в деревне она угощала неожиданных гостей – Шаха и его немногочисленную «свиту» блинчиками собственноручного изготовления – с повидлом, мясом, творогом. С пылу, с жару.

– Поехали, Колюня, хоть во дворец, хоть в хату. Спеку в два счета – удивиться не успеешь.

– Не успею, – согласился Николай. – Попрошу всех занять свои места и пристегнуться ремнями. Не волнуйтесь, дамы, в моих лимузинах все разместимся, и еще место останется.

– Тогда садитесь девочки! – громко, по хозяйски распорядилась Клавдия и первая полезла в обширный салон. – Самолет ожидать не будет! Грузинчик, куда девался? Тебе что, особое приглашение требуется?

Не переставая «обстреливать» парней, оскорбивших его, невообразимой смесью русских и грузинских ругательств, Русик подхватил сумки и забрался в машину.

«Ауди», как на параде, развернулись и, покачиваясь на ухабах, уехали.

Очнувшийся после нокаута, боевик выжидающе глядел на «командира», его напарник все еще корчился, зажав обеими руками поврежденную промежность.

Пащка задумчиво вертел в руке мобильник. Он знал жестокую натуру своего босса, понимал – наказания не избежать. Мама приказал доставить к нему сестру Кирилла, а он что сделал – отпустил ее, только ручкой на прощание не помахал. Вооруженные шаховцы помешали? А кто не позволил взять с собой не двух – десяток парней? И не только с пистолетами – с автоматами, гранатометом.

Нет, не стоить тешить себя надеждой на то, что удастся заслужить прощения! Вопрос только в том – какую меру определит Мама. Убить – не убьет, верных шестерок у босса не так уж и много, больше – тупоголовых верзил, не отягощенных интеллектом. Григорий Матвеевич может отдать провинившегося парня своим костоломам, пусть, дескать, поучат его, выбьют из башки накопившийся мусор. Или посадит на пару дней (или – недель?) в карцер – проржавевший трюм баржи, в котором живут голодные зубастые крысы…

Умолчать о неудачной попытке похищения Осиповой? Мало ли что – не застал дома, уехала к бабушке, или прабабушке, утонула в Оке, сожрали в лесу волки…

Не получится, Мама ни за что не поверит. Наоборот, удвоит наказание. За ложь. После обработки костоломами посадит в карцер. Предварительно выматерит. Ну, что до мата, Пашка наслушался всякого, привык на своей собачьей должности отбрехиваться или молчать, понурив повинную башку.

Имеется запасной вариант: несколько дней не показываться на глаза боссу. Уехать на рыбалку или – навестить тетку. Григорий Матвеевич легко вспыхивает, но горит недолго – так же быстро отходит. По фене – спускает пары. Тем более, что провинился не рядовой «пехотинец» – ближайший помощник.

Знакомство с Мамой произошло не на банкете или в казино – в ментовской. Туда Пашку доставили в наручниках и до окончательного выяснения обстоятельств и прибытия следователя заперли в обезъянник. Дело по нынешним временам ерундовское, выеденного яйца не стоит. Но это как повернуть. Можно ограничиться предупреждением, а можно и посадить за решетку.

Драка перепивших парней возле кинотеатра, превращенного в выставку-продажу бытовой техники. Неизвестно за что: то ли из-за центровой телки, которая призывно улыбнулась одному, а пошла с другим, то ли из-за обидного выражения. Сначала просто махали кулаками, потом озверели, в ход пошли кастеты и ремни с тяжелыми бляхами. Пашка выхватил нож с наборной рукояткой. Ударить не успел – появились менты.

Пожалуй, тянет на «попытку покушения без последствий».

Неизвестно чем привлек внимание Григория Матвеевича обычный плохо выбритый парняга, сидящий в обезьяннике. Дерзкими глазами, еще не успевшими остыть после схватки? Или наручниками? Рядовых нарушителей закона браслетами не жалуют.

Подхалимистый халдей в погонах охотно удовлетворил просьбу Мамыкина – отпустил «преступника».

Так Пашка и превратился в шестерку окимовского авторитета…

Придется звонить…

– Григорий Матвеевич, вас беспокоит Черницын…

– Говори, не теряй времени зря, – басом рявкнул Мамыкин. – Где телка?

Судя по голосу, босс находится в среднем состоянии – в меру раздраженном, в меру миролюбивом. Это еще ни о чем не говорит. Он легко переходит из одного состояние в другое.

– Дело в том, что мы малость опоздали…

Стараясь говорить уверенно, Пашка поведал о появлении в барачном поселке москвичей, о дерзком поведении Шаха, о невозможности взять сестру Кирилла силой, о задуманной им «спецоперации», в результате которой приказ босса непременно будет выполнен. Если понадобится, с кровопусканием.

– Начхать мне на твоего вшивого фрайера! – набирая обороты, заорал Мамыкин. Не больно уж и начхал, ехидно подумал Пашка. У Шаха людей побольше и вооружены они, не в пример, мамыкинским боевикам, более серьёзно. – Какая толстая тетка? Какой пучеглазый моджахед? Сначала узнай, кто приехал к Осиповым, потом звони. Понял, свистопляс, или пояснить?

– Все понял, Григорий Матвеевич, будет сделано…

Отделаться угодливыми заверениями не удалось, Мамыкин окончательно скатился в раздражительное состояние.

– Ты не заверяй меня в благонадежности, сам знаю, что ты из себя представляешь, плотва безмозглая. Подавай мне Лерку в любой упаковке, понял? Она должна подействовать на упрямого братца, который продолжает кочевряжиться. Мать даже не пикнет – побоится. Скажи ей, что дочка гостит у меня и все будет нормально. Куда денется железнодорожная работяга? Побежит в ментовскую? Пусть сбегает. Смешно даже…

Все, связь разорвана. Пашка укоризненно поглядел на умолкшую трубку. Будто она еще не все сказала. Никаких «спец операций» не предусмотренно, вырвать силой у Шаха его гостей – глупо даже подумать. Остается подстеречь беглянок возле вокзала

Блокада вокзала и прилегающих к нему улиц была организована по лучшим законам службы наружного наблюдения милиции. Проинструктированные, снабжённые словесными портретами беглецов, гвардейцы прогуливались по перрону и вагонам, ходили по тротуарам и скверам, разглядывали изящных и полых женщин, изучали мужчин с кавказской внешностью. Особенно старались парни, опозоренные Русиком.

Бесполезные усилия – Осиповы и москвичи будто провалились сквозь землю.

Ни взбешенный Мамыкин, ни главная его шестерка не знали, что, полакомившись блинчиками и множеством деликатесов, выставленных на стол гостеприимным хозяином, женщины, сопровождаемые Русиком, Шазом и двумя его боевиками, уехали в Москву на иномарках…