Текст книги "«Крот» в окружении Андропова"

Автор книги: Аркадий Жемчугов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Из Стокгольма с любовью

Разведка с незапамятных времен взяла на вооружение две человеческие страсти: любовь и деньги. Бог с ними, с деньгами, будем говорить о любви. О любви разведчика к гражданке «недружественного» государства. К тому же имеющей доступ к секретам этого государства. Да к таким, что за них ничего отдать не жалко.

* * *

Моему собеседнику 67 лет, он отставной полковник внешней разведки. Женат – давно и счастливо. Есть взрослые сын и дочь, внучка, в которой он души не чает. Свободно владеет английским и испанским, чуть хуже французским. Кавалер государственных и чекистских наград. Отработал четыре долгосрочных командировки. Единственное, о чем он просил, прежде чем рассказать свою историю, – не называть его имя и фамилию.

ЧУДНОЕ ВИДЕНЬЕ

Произошло это во время моей командировки в Швецию, в 1965–1969 годах. А началось все со служебного рвения, с желания найти подходы к региональному центру ЦРУ, который располагался тогда в Стокгольме. В сферу его оперативной деятельности входила вся Скандинавия, и перед стокгольмской резидентурой КГБ стояла задача обзавестись в этом центре агентурными позициями. Задача осложнялась тем, что не было никакой возможности попасть даже в здание посольства США, где располагались резидентуры ЦРУ и РУМО – военной разведки. Это были годы «холодной войны», американцы избегали всякого неофициального общения с нами. Да и официальные контакты ограничивались редкими официальными приемами, на которые приглашались лишь послы и кто-то из советников. Но, как говорится, труба звала, служебный долг повелевал. И нам приходилось буквально по крохам собирать оперативные сведения об американском посольстве и его сотрудниках. Было установлено, что технический персонал проживает в шестиэтажном доме в десяти минутах ходьбы от посольства. Это уже было что-то. И я решился предложить авантюрную идею: проникнуть в дом во время приближающихся рождественских праздников, воспользовавшись атмосферой всеобщего веселья и расслабленности.

Инициатива, как известно, наказуема. И вот в первый же день Рождества я с большим букетом роз и бутылкой шампанского направился к подъезду нужного мне дома и, к своему удивлению и радости, беспрепятственно вошел внутрь. Там стоял дым коромыслом. Через минуту я оказался в плотном кольце морских пехотинцев. То один, то другой из них пытался убедить остальных, что именно с ним я служил когда-то в Южной Корее или на Окинаве. Я же с удовлетворением отметил про себя, что мой английский, точнее «американский», не вызывает никаких подозрений.

Покинув изрядно захмелевших морских пехотинцев, направился в глубь празднично прибранного просторного зала. И вдруг чувствую на себе чей-то пристальный взгляд. Резко поворачиваю голову и у ближайшей колонны, в трех шагах, вижу прекрасную Золушку. Огромные серые глаза, густые пшеничного цвета волосы, стянутые сзади в пучок бархатным бантом. Ухоженное лицо. Вокруг глаз едва заметны искусно наведенные тени. Сочные губы слегка тронуты помадой. Прекрасно пошитое голубое платье с глубоким вырезом на груди подчеркивает стройную фигуру. Как такое очаровательное создание могло оказаться в одиночестве на рождественском празднике?! Подхожу, протягиваю ей розы. Несколько смутившись, она, тем не менее, с благодарностью принимает их и поздравляет с праздником. Боже! Куда пропало умение чекиста мгновенно ориентироваться в любой обстановке, где находчивость, изобретательность, решительность! Единственное, на что я оказался способен в тот момент, так это извиниться за то, что, мол, вынужден на несколько минут отлучиться, но обязательно вернусь.

Побродив по дому, по всем шести этажам, нанеся на схему все, что могло представить оперативный интерес, возвращаюсь в зал, но Золушки и след простыл. Рыскаю глазами по сторонам. Безрезультатно. А ведь я даже имени ее не знаю…

ТАНЕЦ С ПРОДОЛЖЕНИЕМ

Прошли месяцы. Я еще несколько раз побывал в шестиэтажке, изловчившись сфотографировать многих ее обитателей. Более того, мне удалось проникнуть в здание посольства и даже перекусить там в буфете. Одним словом, оперативные дела продвигались. А вот выйти на след Золушки никак не удавалось. Исчезла бесследно, как утренний туман.

В июне, когда наступает сезон белых ночей, шведы отмечают мид-сом-мардаг – праздник летнего равноденствия. Не знаю почему, но мне вдруг захотелось посмотреть, как его справляют в Скансене, старом районе Стокгольма. Около десяти вечера я приехал туда. На огромной площади возле этнографического музея бесчисленное множество народа, выступают танцевальные ансамбли из разных провинций Швеции, гремят духовые оркестры. Одно слово – эйфория. Я хожу-брожу в веселящейся толпе.

И тут, веришь или нет, возникает предчувствие – вот-вот что-то произойдет. Зыркаю в одну сторону, в другую, в третью… и вдруг вижу Золушку. Рядом с ней парень и девушка. Они о чем-то весело беседуют, уплетая мороженое. Я внимательно слежу за ними. Замечаю, как Золушка начинает поглядывать по сторонам. Закончив с мороженым, все трое двинулись к танцевальной площадке, где только что сменился очередной ансамбль. И опять Золушка озирается по сторонам. Парень и девушка уговаривают ее куда-то пойти с ними, но потом уходят одни.

Она остается! Сейчас или никогда, решаю я и пробираюсь к ней сквозь толпу. Приглашаю на танец.

Она принимает приглашение. Но молча, даже с каким-то безразличием, будто перед ней совершенно незнакомый человек. Начинаем танцевать. Сначала робко, а потом все увереннее прижимаю ее к себе и слышу шепот: «Я чувствовала, что ты здесь».

И тут объявляют, что пара, которая лучше всех исполнит следующий танец, получит приз. Ну, зачем нам приз?! Однако именно мы почему-то оказываемся лучшими. Нас пригласили на середину площадки и вручили две деревянные лошадки: одну ей, другую мне. Я обнимаю и крепко целую ее под ликующие возгласы толпы. В один миг мы стали парочкой влюбленных. И не пытались скрывать этого.

Она не приглашала меня к себе. Но как-то само собой мы оказались возле двери в ее квартиру. Заходим внутрь. Навстречу огромный дог. Золушка что-то говорит ему по-шведски, и он, обнюхав меня, неторопливо направляется куда-то вглубь квартиры.

Она пригласила меня в гостиную, а сама направилась в кухню приготовить кофе. Усевшись в кресло, пытаюсь осмыслить происходящее. Взглянул на часы – около пяти утра. Ничего себе загул!

В зацикленной на бдительности чекистской голове стали роиться мысли: не ловушка ли это? Не совершаю ли я роковую ошибку? Спешно анализирую, сопоставляю и прихожу к выводу: один шанс из тысячи, что все подстроено, девятьсот девяносто девять – все чисто, а ее поведение искренне. Я бы, конечно, еще и еще раз прокрутил все возможные и невозможные версии, но в этот момент появилась она с подносом в руках. А я начинаю вслух рассуждать о том, что, мол, не знаю, как быть, что мне лучше откланяться, поскольку боюсь скомпрометировать ее и навлечь гнев со стороны руководства посольства, которое вряд ли будет довольно ее случайным знакомством с иностранцем. Да и мне, мол, нужно быть на рабочем месте в девять утра.

Молча выслушав меня, она встала и предложила выйти с ней на балкон. Оттуда открывался вид на всю южную часть Стокгольма. В утренних сумерках виднелся силуэт здания американского посольства, построенного в форме буквы «О», рядом с ним – посольство ФРГ, далее – Великобритании. Золушка прижалась ко мне и полушепотом сказала: «Поцелуй меня»… Еще раз… Еще и еще… Потом указала рукой на американское посольство и произнесла: «Я бываю там. Но очень редко. Я работаю в другом месте, где порядки намного строже, чем в посольстве». После короткой паузы она прошептала: «Пойдем!» То ли трусость, то ли проклятая бдительность побудили меня предпринять последнюю, явно несолидную попытку уйти, точнее, сбежать: «Я спущусь в аптеку». В ответ: «Не надо. Я уже приняла пилюлю».

«ПРОШУ САНКЦИИ НА ИНТИМНЫЙ КОНТАКТ»

В резидентуре я объявился где-то около одиннадцати. К себе на квартиру не заезжал. Дело в том, что резидент тогда был в очередном отпуске и я исполнял его обязанности. В течение ночи из Москвы могли поступить срочные шифровки, и с ними нужно было ознакомиться как можно раньше, чтобы успеть, в случае необходимости, сориентировать оперсостав. К счастью, все было спокойно. Встретивший меня шифровальщик Михалыч (как мы его называли) взглянул на меня и как-то ехидно улыбнулся. Затем принес электробритву и молча положил передо мной на рабочий стол.

Приведя себя в порядок, я засел за составление «победной реляции» в Центр. «В поле зрения резидентуры, – писал я, – находится Линда Брэдмен, двадцати трех лет, незамужняя, сотрудница посольства США, американка шведского происхождения. Первичный контакт с ней установлен лично мною. Ей я представился научным сотрудником известного Вам исследовательского центра. Учитывая, что Линда может иметь доступ к интересующей нас информации, прошу санкции на установление и развитие личного контакта вплоть до вступления в интимные отношения с разрабатываемой».

Все происходило в этом доме

Хотя как исполняющий обязанности резидента я формально имел право в особых случаях самостоятельно принимать решения с последующим уведомлением Центра. Однако мне хотелось прежде разобраться в самой Линде и наших столь стремительно развивающихся взаимоотношениях. Я смотрел на нее не только как на «объект вербовочной разработки».

Вспомнилось, как утром, за завтраком, она стала рассказывать о себе, о своей жизни. О том, что происходит из семьи состоятельных шведских предпринимателей, эмигрировавших в США в канун Второй мировой войны и принявших американское гражданство. «Я ничего не утаю. Ты все узнаешь обо мне. Но только не за один присест», – просто и спокойно сказала она. Я почувствовал, что теперь мой черед рассказать о себе. Сделать это было нетрудно. С учетом моей ориентации на работу по «главному противнику» – американцам – в Центре была разработана и утверждена легенда, согласно которой я выступал в роли сотрудника одного из научно-исследовательских центров Европы. В дополнение к легенде меня снабдили загранпаспортом подданного одного из королевств. Этот-то паспорт я и выложил на стол перед Линдой, якобы для того, чтобы показать, что она имеет дело с закоренелым холостяком, который к тому же на тринадцать с лишним лет старше ее. «Это здорово!» – ничуть не смутившись, парировала она. Возможно, ее обрадовало то, что я – холостяк. А я действительно холостяковал. Дело в том, что при посольстве была только начальная школа, сын закончил ее и учиться дальше мог только в Москве. Жена и дочь поехали домой вместе с ним, так что два с лишним года мне предстояло жить в Стокгольме одному…

Встречи с Линдой стали регулярными. Ее откровенность порой ставила меня в тупик. Взяла, например, и сама рассказала мне, что работает на одном из секретных объектов регионального центра ЦРУ, имеет дело с секретной документацией, касающейся, в частности, негласных контактов ЦРУ с СЭПО (шведской полицией безопасности) и, что гораздо важнее, с Информационным бюро – глубоко законспирированной и известной лишь ограниченному числу членов правительства политической разведкой Швеции. На объекте режим строжайшей секретности, всем сотрудникам и в особенности представительницам прекрасного пола предписано быть очень разборчивыми при заведении знакомств в городе и о каждом сообщать в службу безопасности. «Но ты не волнуйся, – продолжала она. – О тебе, о нас с тобой я никому не докладывала».

В другой раз, оторопев, я увидел на столике в спальне секретный документ ЦРУ на пяти страницах. Линда была в ванной, и это позволило мне снять с документа фотокопию. Но почему она принесла его домой и практически подсунула мне? Я мучился всякого рода догадками, но ясного ответа не находил. Ответ дала сама Линда.

ЛЮБОВЬ И ЦЕНТР

В один из вечеров мы сходили в ближайший кинотеатр, где шел фильм о Джеймсе Бонде. Когда на экране очередная красотка страстно отдавалась неотразимому «агенту 007», я возьми да шепни на ухо Линде: «А ты б на это решилась?» И в ответ слышу:

«Я давно на это решилась». Я проглотил язык. Вечером, уже в постели, она заявила: «Я не знаю, кто ты. Но ты не тот, за кого себя выдаешь. Ты до сих пор так и не дал мне свой домашний адрес и номер домашнего телефона. Ты – холостяк, но ни разу не пригласил меня в свою холостяцкую обитель. Ты не говоришь, где работаешь, в каком учреждении, по какому адресу. Не сообщил мне номер служебного телефона, чтобы я могла при необходимости связаться с тобой. А тот номер, что ты как-то назвал, так это публичная библиотека. Разве этого мало, чтобы понять: ты – «Джеймс Бонд», интересующийся делами нашего объекта?! Я буду помогать, но не надо смешивать это с моей любовью к тебе».

Я думаю, Линда со временем догадалась, кто я, на кого я работаю. Но вида не подавала. Я же не раскрывался. В этом не было необходимости. Для нее это не имело никакого значения. Сколько раз я вспоминал ответ из Центра на ту мою «победную реляцию» – мне было предложено воспитывать у «объекта вербовочной разработки» чувства симпатии к Советскому Союзу и его миролюбивой внешней политике и осуждения милитаристских происков США. Ставился вопрос о «введении в разработку материального фактора», то есть выплаты Линде денежных вознаграждений: ценность передаваемых ею документов не вызывала сомнений. Да разве я мог объяснить начальству, что так называемый «оперативный контакт» был, по сути, своеобразным прикрытием наших личных с ней отношений? Что любой намек на «материальное вознаграждение», любое подозрение, что моя любовь – некая плата за ее помощь, оскорбили бы ее раз и навсегда?

Я до сих пор помню ее взгляд, он проникал в самое сердце. И тогда казалось, что нет никакого регионального центра ЦРУ, никаких заданий из Москвы. Никого и ничего, кроме нас…

Через год и восемь месяцев Линду перевели на работу в другую страну. Расставаясь, мы, как все влюбленные, клялись помнить друг друга и счастье, выпавшее на нашу долю. Я храню ее фотографию, забавный приз за лучший танец, снимок дома, в котором она жила. Я часто думаю: была это любовь или увлечение? Прошло столько лет, но мне, пожалуй, трудно ответить даже самому себе. Знаю только, что такое случилось лишь один раз за все мои загранкомандировки…

У меня замечательная жена, взрослые дети, чудная внучка. Я всех их люблю, они любят меня, мы счастливы. И если ты спросишь, считаю ли я справедливым порядок, при котором разведчик имеет право на «интимный контакт» с иностранкой только с санкции Центра, я отвечу: «Да, считаю». Не случайно же это – закон всех разведок мира.

Другое дело, что всякое правило имеет исключения, применять его механически нельзя. И в жизни разведчика, как и любого человека, бывают обстоятельства, которые невозможно уложить в установленные схемы.

ШТРИХИ К ПОРТРЕТАМ /2001-2003 г.г./

Человек, переигравший Отто Скорцени

В давнем советском боевике «Тегеран-43» бесстрашный и сексапильный разведчик, присланный из Москвы в столицу Ирана со спецзаданием, лихо обезвреживал гитлеровских террористов, готовивших покушение на Сталина, Рузвельта и Черчилля. В этом фильме три правды. Первая: в конце 1943 года в Тегеране состоялась конференция «большой тройки». Вторая: фашисты готовили покушение на лидеров СССР, США и Великобритании. Третья: советская разведка ликвидировала террористов.

Но есть в фильме и одна неправда: эту, ставшую классической, антитеррористическую операцию осуществил не заезжий Джеймс Бонд отечественного розлива, а резидент нашей разведки в Иране Иван Иванович Агаянц. Человек, который своим внешним видом никак не тянул на супершпиона: худой, высокий, измученный туберкулезом, с тихим голосом и торопливой походкой, он скорее смахивал на профессора, музыканта, адвоката. У него был именной «Вальтер», да и стрелял он в тире отменно, но ни разу в жизни не воспользовался пистолетом в «деле». Его оружием было доскональное знание искусства разведки, умение мгновенно ориентироваться в любых обстоятельствах, глубоко и всесторонне анализировать их, оценивать и принимать наиболее рациональное решение. Его заслуги не ограничиваются тегеранской эпопеей.

В один из августовских дней 1943 года резидент советской разведки в Тегеране Иван Агаянц получил из Москвы указание срочно вылететь в Алжир с паспортом представителя СССР в комиссии по репатриации на имя Ивана Лвалова и принять участие в организации представительства СССР при Национальном комитете сражающейся Франции.

Это была официальная версия поездки или, как говорят в разведке, легенда. В действительности же советскому разведчику было дано задание разобраться в том, что представляет собой возглавляемый де Голлем Национальный комитет сражающейся Франции (НКСФ), какие реальные силы за ним стоят, каковы шансы де Голля стать национальным лидером Франции. Необходимо было также выяснить взгляды генерала на послевоенное устройство Европы и характер его взаимоотношений с американцами и англичанами. Ну и, конечно же, поинтересоваться, чем занимаются в Алжире американская и английская разведки, каковы их позиции в НКСФ.

КТО ЖЕ ВЫ, ГЕНЕРАЛ ДЕ ГОЛЛЬ?

Срочность задания, равно как и его важность, объяснялись достаточно просто. Через месяц-другой в Тегеране открывалась конференция «Большой тройки» – Сталина, Рузвельта и Черчилля. И одним из ключевых на ней считался вопрос о послевоенном устройстве Европы.

Сталин располагал достоверной разведывательной информацией о том, какой виделась послевоенная Франция в Вашингтоне и в Лондоне. Ему было также известно, что американцы делали ставку на генерала Жиро и с его помощью старались прибрать к рукам французское движение Сопротивления, установить военный и политический контроль над Северной Африкой – Алжиром, Тунисом и Марокко, колониями Франции. Главным препятствием на пути к достижению этих целей американцы считали «несговорчивого» генерала де Голля. А потому вместе с англичанами делали все возможное и невозможное для того, чтобы, как выразился Антони Иден, тогдашний министр иностранных дел Великобритании, «не дать де Голлю ни малейшего шанса создать единую французскую власть до высадки союзников во Франции, а тем более – сформировать правительство, поскольку тогда уже его не удастся отстранить от власти».

 И. И. Агаянц

Все это Сталин знал. Но у него были смутные представления о самом генерале де Голле, его реальных возможностях, отношении к Советскому Союзу, США и Англии. Этот существенный пробел надлежало восполнить Агаянцу-Авалову.

…«Третьего сентября 1943 года посетил генерала де Голля по его приглашению. В начале беседы он поинтересовался положением на советско-германском фронте, внимательно выслушав меня, заметил, что немцы располагают еще достаточно большими резервами. И тут же подчеркнул, что уверен в победе Красной Армии, так как у нее много преимуществ.

Относительно высадки союзных войск в Калабрии де Голль не без иронии отметил, что военные действия там ведутся ни шатко, ни валко, поскольку, мол, «очень высокие горы». И уже вполне серьезно продолжил, что союзным войскам впервые довелось там столкнуться с немецкими дивизиями. И хотя эти дивизии недавно подверглись в Сицилии мощным ударам, они, по-видимому, еще достаточно сильны, чтобы противостоять англо-американским войскам.

Что касается Национального комитета сражающейся Франции, то де Голль весьма оптимистически оценил его нынешнее положение и ближайшие перспективы. При этом добавил, что открытие советского представительства при комитете свидетельствует о действительно дружественных намерениях советского правительства в отношении Франции, способствует укреплению единства французов и предоставляет комитету возможность решительно противостоять вмешательству американцев в его дела. Откровенно признав наличие серьезных расхождений с Жиро, генерал выразил твердую решимость добиваться отстранения от дел всех своих политических противников, в том числе и Жиро. По его словам, как раз сегодня состоялось заседание комитета, на котором принято решение при первой возможности предать Петэна и его сторонников суду. « Посмотрим, как теперь они, американцы, и Жиро осмелятся привезти вишистов в Алжир», – резюмировал де Голль…

Затем он перешел к вопросу о принципах политической организации Европы после войны. Он считал, что Европа должна базироваться на дружбе между СССР, Францией и Англией. Но первостепенную роль в организации должны играть только СССР и Франция. Англия же, как великая держава, имеет свои интересы главным образом вне Европы. Поэтому она должна заниматься прежде всего неевропейскими проблемами. Что же касается Соединенных Штатов, то, по словам генерала, они тоже не могут стоять в стороне от решения международных вопросов. «Тем не менее, Европа, – как бы подвел итог он, – должна определиться сама. Мы и вы должны организовать послевоенную Европу. Совместно нам будет легче решить и судьбу Германии».

Уже прощаясь, де Голль познакомил меня с одним из своих родственников, молодым французским разведчиком, который недавно прибыл из Германии, где встречался с офицером, находившимся длительное время в германском концлагере в Любеке. С его слов, сын И. В. Сталина заключен в этот концлагерь. Держится хорошо, хотя подвергается издевательствам и пыткам. Со слов де Голля, имеется возможность наладить переписку с сыном И.В. Сталина через его людей. Я поблагодарил де Голля за это сообщение.

И. Авалов».

Через пару дней в Москву пришло второе информационное сообщение от Авалова. Затем третье, четвертое, пятое… И каждое из них было учтено не только в позиции советской делегации на тегеранской конференции, но и, что гораздо важнее, при определении и развитии советско-французских отношений после войны.

Вернувшись из Алжира в Тегеран, И. Агаянц уже как руководитель резидентуры активно включился в подготовку встречи «большой тройки», и прежде всего в обеспечение ее безопасности.