Текст книги "«Крот» в окружении Андропова"
Автор книги: Аркадий Жемчугов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
Дядя Вася
Тем осенним вечером 1974 года генерал Старцев вернулся со службы домой намного позже обычного – работы было невпроворот. Ужинать не стал. Приняв душ, облачился в пижаму. И отошел было ко сну, как вдруг зазвонил телефон. Что-то стряслось, решил он. Как заместителю начальника разведки по кадрам Старцеву одному из первых докладывали обо всех ЧП, которые время от времени случаются с нашими разведчиками.
Подняв трубку, генерал услышал знакомый голос, но на этот раз почему-то подчеркнуто официальный, сухой: «Вам нет нужды приезжать завтра на службу. Вы уволены. Приказ подписан». В трубке послышались частые гудки.
Почти сорок лет Василий Иосифович Старцев отдал разведке. Можно сказать, всю свою сознательную жизнь. Другой работы у него никогда не было. И вот в один миг путь в ставшее родным Ясенево оказался для него перекрытым. Решительно и жестко. И никаких тебе двух недель на передачу дел. Никаких торжественных проводов с традиционным бокалом шампанского, хвалебными тостами, памятными адресами и сувенирами от руководства, от коллег и друзей. НИЧЕГО!
…В своих записках «Из архива разведчика» генерал-лейтенант В.А. Кирпиченко (он многие годы тоже был заместителем, а затем первым заместителем начальника внешней разведки) отзывается о Старцеве как о «человеке выдающемся», «самом сильном начальнике отдела, цепком и решительном», который «сотрудников своих в обиду никому не давал». Так что же стряслось? Почему с выдающимся человеком так обошлись?
С КЕМ ИДТИ В РАЗВЕДКУ?– Василий Иосифович Старцев или, как все звали его за глаза, дядя Вася, возглавлял 7-й отдел ПГУ пятнадцать лет, с 1957 по 1972 год. Рекордный срок! – рассказывает ветеран внешней разведки, полковник в отставке С. – И все это время отдел считался ведущим в главке. Достаточно сказать, что он «выдавал на-гора» не менее 65 процентов всей разведывательной информации ПГУ. Объяснялось это просто: у дяди Васи, выражаясь современным языком, всегда была сильная команда, он сам ее набирал.
В отличие от других начальников отделов, его запросто можно было видеть вместе с молодыми сотрудниками на волейбольных площадках динамовского спорткомплекса на Петровке. Сам, правда, не играл, но исподволь наблюдал, кто и как ведет себя в острых игровых ситуациях.
Дядя Вася не отказывался и от застолий, будь то в ресторане или в домашней обстановке. Не из-за желания пропустить рюмочку-дру-гую (хотя и это вполне мог) – его опять же интересовало, кто и как держится за столом, в компании. Кто чуть ли не после первой рюмки становится болтуном, что для разведчика абсолютно непозволительно. Или кого водочка делает агрессивным и непредсказуемым. Опять же не лучшее качество для разведчика. А кто «берет на грудь», зная меру, не теряет рассудка, остается самим собой.
Регулярно заглядывал он и в семьи сотрудников, особенно молодых. Предупредительностью, тактом, каким-то особым обаянием запросто располагал к себе домочадцев оперработника.
Одним словом, делая ставку на молодежь, дядя Вася стремился к тому, чтобы не по анкетным данным, а в реальных обстоятельствах знать, кто с ним хочет пойти в разведку.
– То есть изображал из себя этакого простачка, свойского мужика, с которым можно держаться на равных, похлопать по плечу?
– Э, нет! В разных ситуациях он был разным, но при этом всегда умел держать дистанцию. Подчиненные это чувствовали. Знали, что в одно мгновение дядя Вася мог измениться, и тогда держись. За непростительные промахи он умел снимать стружку.
ИСТОРИЯ С КУРИЦЕЙ– В отделе строго соблюдалась традиция, по которой все сотрудники резидентур, отгуляв очередной отпуск, обязаны были перед возвращением в точку побывать на беседе у Старцева, получить, так сказать, последние напутствия. В первую очередь это касалось молодых разведчиков, к числу которых тогда относился и я. Помню, с каким волнением я шел на такую беседу, – делится воспоминаниями полковник в отставке Б. – Вхожу в кабинет начальника отдела. Представляюсь. Дядя Вася встает из-за стола, крепко жмет мне руку и предлагает сесть напротив. Справа от меня – начальник направления. Слева – сотрудник, который «ведет» меня.
Василий Иосифович интересуется, как прошел отпуск, где отдыхали. Затем расспрашивает о нашем житье в Бомбее, как обустроились, сколько комнат в арендованном доме, есть ли прислуга, довольна ли жена, как она и сын переносят жару и т. п.
Очень скоро от моего волнения не остается и следа. Когда же речь заходит о местной, индийской, кухне, я словно обретаю крылья – в картинках рассказываю о всех ее тонкостях и особенно о полюбившейся нам с женой «тандури чикен» – жареной курице, нарядно приправленной кари и множеством других восточных пряностей. Не без гордости замечаю, что жена уже освоила технологию приготовления этого вкуснейшего блюда и потчует меня им два, а то и три раза в неделю. Увлекшись, не замечаю, как с лица начальника отдела исчезает отеческая улыбка, а взгляд становится гневным, недоброжелательным. Неожиданно его крепко сжатый кулак обрушивается на рабочий стол с такой силой, что подпрыгивает не только пепельница и стаканчик с отточенными карандашами, но даже массивный чернильный прибор и настольная лампа. Дядя Вася вне себя.
«Значит, два или даже три раза в неделю наслаждаешься курочкой?! – издевательски произносит он. – А меня жена кормит курицей по воскресеньям. Да и то не всегда, потому что я с утра до вечера, зачастую и по воскресеньям, торчу вот в этом кабинете».
Я знал, что это правда, что Старцев раньше всех приходит в отдел и позже всех уходит. Я замолкаю.
«У меня на первом плане работа, а у тебя? – гремел он. – Что ты сделал за год с лишним в резидентуре? Каких конкретных результатов добился? Изучил тонкости местной кухни! И все?
Кроме «тандури чикен», рассказать не о чем?!»
Монолог дяди Васи продолжался десять, а может быть, пятнадцать минут. Точно не помню.
Не до этого было.
– Но ведь это же издевательство, Сергей Иванович?! Не воспитательная работа, а элементарное унижение человеческого достоинства. Вы не согласны?
– Грубые, а порой нецензурные выражения и все такое прочее, конечно же, не красили дядю Васю как начальника отдела, да и просто как старшего. Это факт. Я много раз задумывался над тем, почему он позволял себе такое, в особенности с молодыми сотрудниками.
– Ну и как? Нашли объяснение?
– Похоже, что да. Представьте себе: молодого, подготовленного, но еще не обстрелянного боксера выпускают на ринг. И он вместо того, чтобы активно вести себя, размахивает перчатками перед соперником, не нанося удара. Боится нарваться на встречный. Что делает тренер? Он бьет по самолюбию, по тщеславию своего подопечного, не стесняясь при этом в выражениях. Для него важно – «достать» своего воспитанника, заставить его бороться за победу. Иначе ему нет места в боксе.
Мне думается, такая же логика была у Старцева. Не случайно, закончив «экзекуцию», он сразу перешел к анализу и оценке первичных оперативных контактов и нейтральных связей, которыми мне Удалось обзавестись. Я был поражен, насколько детально он их знает.
По каждому контакту или связи – конкретные замечания и рекомендации. На кого и почему нужно обратить внимание с прицелом на вербовочную разработку. И главное – как это сделать. После беседы я имел четкий план оперативных действий на ближайший год.
Я, конечно, понимал и то, что к следующему отпуску у меня в оперативном багаже должны быть весомые доказательства моей профпригодности. В противном случае, первая загранкомандировка будет прервана и станет для меня последней со всеми вытекающими из этого последствиями.
– Даже так?
– Если дядя Вася видел, что оперативный сотрудник резидентуры не горит желанием работать в «поле», уклоняется от выполнения рекомендаций Центра или, наконец, по объективным данным не способен стать «полевым игроком», он без колебаний отзывал такого в центр и решительно избавлялся от него. Но это не значит, что он был безразличен к людским судьбам. Помнится, один из молодых разведчиков был отозван с мотивировкой «из-за непригодности к оперативной работе за границей». Отдел кадров собрался уволить его из разведки. Однако Старцев, что называется, встал на дыбы, заявив, что у парня есть явные задатки «информационщика». И не ошибся. Неудачник в «поле» со временем стал одним из ведущих аналитиков службы.
Другое дело – ловкачи, подхалимы или интриганы, вот их он на дух не переносил. Становился жестким, а подчас и жестоким. Нс случайно кое-кто обзывал его «осколком культа личности».
Дядя Вася был категоричен в отношениях не только с подчиненными. Помнится, один из заместителей начальника разведки любил по каждому поводу проводить в своем кабинете совещания. Но поскольку он пришел со Старой площади и о разведке имел лишь самое общее представление, то в его пространных речах было много общих фраз и ничего конкретного. Старцев, который, как и другие начальники отделов, обязан был присутствовать на этих совещаниях, однажды своим зычным голосом прервал оратора и заявил, что, мол, полтора часа сидит, слушает и никак не может понять, какую же пользу все это принесет работе его отдела. Если же заместителю начальника разведки нечего сказать, то и людей собирать не следует.
«У меня в отделе работы но горло», – с этими словами Старцев вышел из кабинета и больше на совещания к этому заму не являлся. А вскоре тот сам куда-то исчез.
Под началом Старцева я проработал почти пятнадцать лет. Всяко бывало. Даже похлеще жареной курицы. Однако главным в наших взаимоотношениях неизменно оставались интересы разведки. Других у дяди Васи не было.
«ПОБЕГ» ИЗ ШКОЛЫ КГБ– Проучившись в ныне широко известной, а тогда сверхсекретной 101-й школе КГБ всего лишь месяц, я написал рапорт на имя начальника разведшколы, сдал учебники и прочие пособия, собрал личные вещи, предупредил дежурного (чтобы не посчитал меня пропавшим и не поднимал тревогу) и отбыл домой, – рассказывает генерал-майор запаса П. – Жене объяснил, что с разведкой покончено, возвращаюсь в МИД, где работал прежде. Она схватилась за голову: «Ты понимаешь, что ты наделал?!»
– А ведь она была права, ваше решение самовольно уйти из разведки было чревато теми же последствиями, что выход из рядов КПСС: крест на карьере, сложности с трудоустройством. О поездках за границу и <<думать не моги»: вас к МИДу ближе, чем на километр, не подпустили бы.
– Конечно, это так. Но тогда я был во власти обиды. Я ведь дал согласие перейти из МИДа в кадры разведки после того, как беседовавший со мной представитель КГБ гарантировал, что будут учтены мой практический опыт востоковеда и стаж работы в МИДе, где я дослужился до ранга второго секретаря. Было обещано, что и в зарплате я не проиграю. На деле же все получилось иначе. Меня приравняли к недавним выпускникам МГИМО с соответствующим званием и денежным довольствием, которое оказалось значительно ниже зарплаты второго секретаря. А у меня на полном иждивении – престарелая мать, жена с маленькой дочерью. О том, чтобы содержать их на то, что мне определили в 101-й, не могло быть и речи. Вот я и вспылил.
А на второй день после моего «бегства» раздался телефонный звонок из кадров ПГУ. Пригласили на беседу. К кому – не сказали. На Лубянке встретили и по длинному коридору молча проводили в кабинет, хозяином которого оказался Старцев. В пятиминутном монологе он дал мне понять, что знает не только о моем «побеге» из 101-й, но и достаточно подробно о моей прошлой жизни и работе. А закончил так: «Ну что, скандалист? Давай-ка принимайся за работу в отделе, участок тебе уже выделен. Придется обойтись без 101-й».
На следующий день я вышел на работу в 7-й отдел ПГУ. А вскоре убедился, что все обещания выполнены – конечно, не без вмешательства дяди Васи. А азы и премудрости профессии приходилось осваивать на ходу, на практике. И бывало всякое. Приходилось и выслушивать неприятные вещи, в том числе от самого Старцева. Два года я трубил в отделе с раннего утра до позднего вечера.
– А что произошло через два года?
– Старцев вдруг объявил, что направляет меня заместителем резидента. И не куда-нибудь, а в одну из крупнейших точек, в Токио. Я засомневался: в токийской резидентуре были сотрудники, которые и по возрасту, и по опыту работы в «поле» годились мне если не в отцы, то уж, по крайней мере, в старшие братья. Но дядя Вася остался при своем мнении. И во время моей подготовки, в течение нескольких месяцев, играл роль опекуна, постоянно учил уму-разуму. Подробно анализировал вместе со мной состояние работы в точке, давал объективную оценку каждому сотруднику, отмечал сильные и слабые стороны, наиболее рациональные направления его использования. Мы перемыли косточки всему агентурному аппарату и «продвинутым», то есть близким к завершению, вербовочным разработкам. Наконец, он упорно вдалбливал мне, насколько важно с первого дня правильно поставить себя в коллективе, во взаимоотношениях с каждым сотрудником. Так он «лепил» из меня заместителя резидента.
Когда через пару лет мне вручили орден боевого Красного знамени, я без колебаний заявил, что награду нужно вручать не мне, а Старцеву, потому как своими вербовочными результатами я всецело обязан ему. Я и сейчас так думаю.
СИНГАПУРСКИЙ ПРОКОЛ– А случалось ли, что Старцев был несправедлив с подчиненными?
– Такое бывало, но крайне редко, – рассказывает ветеран 7-го отдела, полковник в отставке К. – В 1967 или в начале 1968 года, точно не припомню, из сингапурской резидентуры поступила информация: появилась реальная возможность задействовать, причем на конспиративной основе, одну из местных газет на китайском языке для разоблачения «антимарксистской, раскольнической деятельности маоистов в международном коммунистическом движении и, в частности, их антисоветских происков в Юго-Восточной Азии». В те годы, напомню, враждебность в советско-китайских отношениях достигла пика. Поэтому информация о газете вызвала живейший интерес в ЦК КПСС.
Через некоторое время моему коллеге-китаисту передали для анализа несколько номеров этой газеты и указание Старцева подготовить проект записки на Старую площадь, в котором отразить «антимаоистское политическое лицо газеты» и предлагаемые нами пути ее использования в интересах КПСС.
Оперработник тщательно проштудировал все номера газеты и ужаснулся: иначе, как, пользуясь принятой тогда терминологией, махрово антисоветской, газету нельзя было назвать. Об использовании ее в наших интересах не могло быть и речи. Старцев, таким образом, оказывался в весьма пикантном положении: его попросту подставили. Понимая это, оперработник решил подстраховаться – обратился к двум ведущим китаеведам нашей службы. Не вводя их в подробности дела, попросил дать письменные отзывы на газету. Они, к сожалению, подтвердили его предположения.
В назначенный день он положил на стол Старцеву свою справку и отзывы экспертов. Дядя Вася все внимательно прочитал и, взглянув на оперработника исподлобья, процедил: «Вы свободны». Конечно, у него тогда были неприятности, в том числе со Старой площадью. Но мы не предполагали, что он, в свою очередь, отыграется на оперработнике: очередное воинское звание тому было присвоено значи-телыю позже положенного срока, потому что на представлении не хватало визы начальника отдела. Конечно же, в данном, конкретном случае дядя Вася был не прав. Его грубая ошибка была очевидна. Это был срыв. Но что поделаешь?! Говорят, что не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.
ЗА ЧТО КРЮЧКОВ НЕВЗЛЮБИЛ ДЯДЮ ВАСЮ– Может быть, такие «ошибки и срывы» как раз и послужили причиной его увольнения из разведки?
– Нет. Однозначно нет, – утверждает генерал-майор запаса А. – Его «ушли» потому, что взгляды на принципы подбора и выдвижения кадров у Старцева, ставшего заместителем начальника разведки по кадрам, и у Крючкова, тогдашнего шефа разведки, оказались взаимоисключающими.
Старцев старался как мог оградить разведку от случайных людей. Брал лишь тех, кто по своим личным, моральным и деловым качествам, по интеллекту отвечал жестким требованиям нашей работы. За пятнадцать лет, в течение которых он возглавлял 7-й отдел, не было ни одного случая предательства. А ведь этот отдел охватывал полмира, от Японии до Пакистана, включая Индию, Индонезию и еще добрый десяток государств Южной и Юго-Восточной Азии.
Крючков же придерживался иных принципов. Личные и деловые качества, профпригодность – все это постепенно отодвигалось на второй план, а на первый выходил принцип личной преданности. В сугубо специальную организацию, каковой является разведка, потянулись «позвоночники», представители партноменклатуры, их дети, племянники, да и просто друзья. Результаты такой кадровой политики не заставили себя долго ждать. Сошлюсь на общеизвестный факт.
Сергей Моторин, сынок высокопоставленного партийного босса, еще не получив диплома об окончании МГИМО, уже хвастался однокурсникам, что будет зачислен в разведку и после спецподготовки в разведшколе поедет не куда-нибудь, а в США. Так и получилось:
неоперившийся птенец от разведки вместе с семьей проследовал в Вашингтон, где активно включился в… приобретение японской бытовой техники. Причем не за наличные, а по бартеру. Аудиосистему «Сони» – за пару ящиков «Столичной», которая в посольском магазине стоила на порядок дешевле, чем в американских супермаркетах. На этой элементарной сделке ФБР его и «спеленало». Причем сам Моторин воспринял содеянное с легким сердцем. Его больше волновало другое – как договориться с ФБР об оплате номера в дешевенькой гостинице, чтобы регулярно развлекаться там с секретаршей одного из советских учреждений в Вашингтоне. Договорился – по сто «зеленых» за каждое посещение гостиницы. Всего-то!
В двухтомнике своих воспоминаний В. Крючков признает, что в период 1973–1981 годов американцы добились «существенных успехов в приобретении агентуры» среди советских разведчиков. Такое признание дорогого стоит, ибо шефом разведки именно в этот период был он, Крючков Владимир Александрович.
ДЯДЮ ВАСЮ НЕ ВПЕРВЫЕ СНЯЛИ С РУКОВОДЯЩЕЙ ДОЛЖНОСТИВпервые же это случилось в марте-апреле 1953 года, когда Лаврентий Берия отозвал из загранкомандировок практически всех резидентов. Он лично решал их дальнейшую судьбу.
В числе отозванных был и наш резидент в Израиле В. И. Верти-порох. Его отчет понравился Лаврентию Берии. Но еще больше наркому понравился сам Вертипорох: высокий, статный, импозантный. Отпустив резидента и сопровождавшего его Старцева, Берия поинтересовался у начальника управления: «Кто Вертипорох по должности и как вы намерены его использовать?» На это последовал ответ: «Мы планируем его на должность заместителя к товарищу Старцеву». Берия поморщился и сказал: «Как же так? Этот – такой красивый, такой представительный, со свежим опытом оперативной работы, а тот – совсем невыразительный, невидный такой… Давайте сделаем наоборот!» Так, по капризу Берии, дядя Вася был снят с должности начальника отдела, на которую он вернулся только в 1957 году.
По прихоти же Крючкова дядю Васю не просто сняли с должности, а отлучили от разведки. Его соратники утверждают, что после того позднего звонка Старцев, смирив гордыню, сам позвонил в Ясенево и сказал, что хотел бы еще поработать. А ему ответили: «Вы хотели бы, но с вами не хотят».
И последнее. Все мои собеседники рассказывали о том, что Старцев имел немало высоких государственных и ведомственных наград, был кавалером орденов Ленина, Трудового Красного знамени, Красной Звезды, знака «Почетный сотрудник госбезопасности». Но никто и никогда не видел его при орденах и медалях. Не щеголял он и в генеральских лампасах. Считал, что разведчику ни к чему выставлять себя напоказ. Даже в узком кругу друзей предпочитал не распространяться о делах и зигзагах своей служебной карьеры. Известно лишь, что в 1938 году он был принят на работу в контрразведывательное подразделение НКВД. Оттуда перешел в разведку. «Пахал в поле» в нескольких странах Азии, и Европы. И имел, выражаясь казенным языком разведки, конкретные вербовочные результаты.
Его не стало 11 апреля 1984 года.
Персидские мотивы Дмитрия Кузьмина _
Семидесятые годы. Тегеран. Первый секретарь советского посольства в Иране Дмитрий Кузьмин припарковал свой «додж», вышел из машины и отправился на встречу с одним из лидеров антишахской оппозиции Хасаном Фарзане. Они проговорили меньше часа, а когда Кузьмин вернулся к месту, где оставил автомобиль, то обнаружил, что «додж» исчез. Он непроизвольно посмотрел на часы – 15.23. Почему-то подумал: «Вот вам и первый угон автомашины нашего посольства». Но делать нечего. В ближайшем полицейском участке Кузьмин предъявил дежурному офицеру свою дипкарту и заявил о случившемся. Дежурный в чине майора тотчас связался по рации со всеми постами города. Потом еще пару раз позвонил по телефону куда-то. И наконец заметил: «Вряд ли это уголовники. Они на такое бы не решились, знают, чем чреват для них угон автомобиля с дипломатическими номерами». Из дальнейших рассуждений майора недвусмысленно вытекало, что исчезновение «доджа» – дело рук САВАК, шахской службы безопасности. А на прощание сказал: «Как только найдем вашу машину, сообщим в консульский отдел советского посольства»…
Полковник Дмитрий Тимофеевич Кузьмин вышел в отставку в 1986 году. А до этого считался в нашей разведке одним из ведущих специалистов по Ирану, в котором проработал 14 лет. Срок для работы «в поле» в одной стране – мало сказать внушительный для разведчика.
– Дмитрий Тимофеевич, как получилось, что вы столько лет провели в Иране?
– Все началось с учебы в Московском институте востоковедения, куда я поступил в 1946 году. Там настолько увлекся Ираном, его историей и культурой, вековыми традициями и обычаями, что решил во что бы то ни стало овладеть языком Фирдоуси и Омара Хайяма, как родным.
– И вам это удалось?
– Да. Я свободно общался с иранцами из разных слоев общества на их языке или даже жаргоне. Прочел в подлиннике всемирно известных персидских поэтов-классиков и, естественно, без труда читал газеты, журналы, слушал радио– и телепередачи.
– Но возможно ли так любить страну и одновременно вести против нее разведку?
– Все 14 лет, проведенные в Тегеране, я действительно занимался разведкой. Но не «против» этой страны и ее народа, а всего лишь «в» этой стране. А против кого? Против тогдашнего нашего ГП – «главного противника». Точнее, против США и их союзников по НАТО, которые создавали в этом регионе военный плацдарм против нашей страны. Национальным же интересам Ирана, его государственной безопасности моя работа не причинила ни малейшего вреда.
– А разве вы не вовлекали иранских граждан в свою разведывательную деятельность? Не делали их «агентами Кремля»?
– Лучше ответить конкретным примером. В 1978 году в Тегеране был арестован и предан суду генерал Могарреби. Его обвинили как раз в том, что он якобы за «тридцать сребреников» продал свою страну и стал «агентом Кремля». Его расстреляли, несмотря на то, что адвокат представил судьям убедительные доказательства того, что генерал своими действиями не нанес никакого вреда Ирану.
– Адвокат на то и адвокат, чтобы всеми возможными и невозможными способами доказать невиновность своего подзащитного, даже если он – отпетый убийца. Не так ли?
– В данном случае не так. Чтобы понять мотивы сотрудничества Могарреби, следует вспомнить, что во. второй половине семидесятых годов иранское общество было расколото на две части. Шах Мохаммад Реза Пехлеви и его ближайшее окружение, опираясь на мощный репрессивный аппарат и, в частности, на разветвленную службу безопасности – САВАК, выступали за американизацию страны, хотя так называемый американский образ жизни был чужд и неприемлем для подавляющего большинства иранцев, исповедующих шиитское направление ислама, веками воспитывавшихся на совершенно иных моральных и нравственных ценностях. Поэтому интеллигенция, студенчество, торговцы все более активно и открыто выступали против шахского режима. Возглавило же эту борьбу радикально настроенное духовенство во главе с аятоллой Хомейни.
Д. Т. Кузьмин (справа) с военным атташе Пакистана на приеме в посольстве. 1959 год
Антиамериканские и антишахские настроения набирали силу и в армейских кругах, среди офицерского корпуса и генералитета. Одним из таких и был генерал Могарреби, высокопоставленный сотрудник Генштаба иранской армии. Поступавшие от него сведения касались исключительно поставок американского вооружения в Иран. Ни о каких секретах, затрагивающих национальную безопасность страны, не было и речи. И еще один немаловажный штрих. Генерал за все время сотрудничества с нами не получил ни единой копейки. Он никогда не поднимал вопроса о каком-либо вознаграждении. Он руководствовался интересами своей родины.
Именно это и пытался доказать на суде адвокат, но безрезультатно. Судебный процесс проходил по заранее расписанному сценарию и закончился так, как должен был закончиться.
Кстати, того полицейского офицера, майора, который недвусмысленно дал мне понять, что «додж» угнали саваковцы, точно так же можно назвать «агентом Кремля». Он ведь «проговорился» не по наивности или неопытности. Я убежден, что он действовал осознанно.
– А машину-mo вам, кстати, вернули?
– На третий день. И когда мы с консулом прибыли по указанному полицией адресу, то увидели не мой «додж», а его останки – голый кузов, колеса и остов мотора.
– Вы наверняка старались разобраться, зачем САВАК понадобилась эта история с автомобилем?
– Конечно. И вот к какому выводу мы пришли. Мои встречи с Фарзане – а он относился к числу влиятельных, наиболее радикально и непримиримо настроенных оппозиционеров, – разумеется, вызывали раздражение у САВАК. Равно как и сама по себе моя персона. Саваковцы вряд ли располагали достоверными сведениями обо мне как о разведчике, но оснований для подозрений у них было предостаточно. Если эти два момента увязать с тем, что акция с «доджем» была проведена накануне моего отъезда в Москву в очередной отпуск, а об этом заблаговременно, как положено, был проинформирован шахский МИД, то вывод напрашивался сам собой. Мне давали понять, что не следует возвращаться из отпуска обратно в Тегеран. В Центре, между прочим, согласились с нашим выводом.
– И вняли достаточно прозрачному намеку саваковцев?
– Отнюдь. В Москве была осуществлена аналогичная, один к одному, операция против установленного разведчика – первого секретаря иранского посольства, его «форд» разделил участь моего «доджа». А мне было велено возвращаться в Тегеран и делать свое дело.
– И как после этого складывались ваши отношения с САВАК?
– Принцип «око за око, зуб за зуб» сработал как нельзя лучше. Никаких провокационных выпадов против меня не было вплоть до моего окончательного отъезда из Тегерана в 1977 году.
– Вы, как я понял, были убеждены, что режим шаха в Иране обречен. В 1979 году он действительно пал и к власти пришел аятолла Хомейни. Его действия многих в мире шокировали. А вас?
– Однозначного ответа я не дам. И вот почему. В феврале 1979 года впервые в истории Ирана светская и духовная власть в стране оказалась в одних руках – шиитского духовенства с его догмами и фанатизмом.
В средствах массовой информации действительно замелькали сообщения о том, что в Иране правят бал «бородатые стражи исламской революции», что страна «возвращается в средневековье». «Имам Хомейни запретил употреблять спиртное даже находящимся в Тегеране дипломатам». «Имам Хомейни осудил музыку, поскольку она вызывает похотливые желания у молодежи». «Америка – великий сатана, все, что исходит оттуда, – порождение сатаны». «Женщинам предписано носить паранджу, а мужчинам – специальную мусульманскую одежду». И т. д., и т. п.
Те, кто писал это, и те, кто читал газеты, в большинстве своем не знали или не хотели знать, что в этой стране история измеряется своим, персидским аршином. И у нее своя, особая хронология. В частности, с точки зрения шиитов, власть шаха была незаконной, ибо управлять мусульманами могут только прямые наследники имама Али или их родственники из числа благочестивейших, достойнейших духовных лиц. Род Реза Пехлеви к таковым не относился. И второй показатель незаконности, по мнению духовенства, режима Пехлеви – его потворствование иноземному влиянию в Иране. Поэтому борьба с шахским режимом и чужеземным засильем была близка и понятна каждому иранцу. Видимо, в этом и нужно усматривать смысл исламской революции в Иране, которая, увы, как и всякая другая, не могла обойтись без эксцессов, перегибов, издержек.
Шахский режим довел страну до полного разорения, народ – до нищеты. И если прожиточный минимум в Иране считался самым низким на Среднем Востоке, то это – «достижение» не исламской революции, а свергнутого шаха.
Новые руководители Ирана сделали ставку на самостоятельный путь развития, независимый от каких-либо великих держав. Они опирались исключительно на собственные силы. И пусть медленно, но все же преуспели в достижении поставленных целей. Они разумно и очень эффективно используют для этого экспорт природных ресурсов, которыми богат Иран, – нефти, угля, цветных металлов. Вырученная валюта тратится на импорт новейшей технологии, расширение научно-технической базы, развитие промышленности и сельского хозяйства. Этого нельзя не видеть. Так что однозначную, окончательную оценку тому, что произошло в Иране в феврале 1978 года, давать пока еще преждевременно.
– После возвращения из Ирана где вы еще побывали?
– В 1978 году меня направили в краткосрочную командировку в Париж. Но опять же по делам, напрямую связанным с Ираном. В то время влияние обосновавшегося в пригороде Парижа аятоллы Хо-мейни, его окружения на ход событий в Тегеране уже было решающим. А как вы догадываетесь, в Иране у меня были неплохие связи в среде радикального духовенства. Вот они-то, эти связи, и должны были помочь мне получить в пригороде Парижа достоверную информацию о планах и намерениях антишахской оппозиции, о том, каким ей видится миропорядок, как она относится к Советскому Союзу, насколько устойчивы ее антиамериканские настроения и так далее.
– Вам это удалось?
– Представленный в «инстанцию» прогноз ПГУ о том, что дни шахского режима сочтены, что в Иране грядет исламская революция, полностью подтвердился. Так что профессионально я был вполне доволен результатами своей поездки в Париж. А вот в личном плане этот визит подпортил мне настроение, наверное, на всю оставшуюся жизнь.
– Что такое, Дмитрий Тимофеевич?
– Чтобы ответить, нужно начать издалека, с декабря 1942 года. Тогда в городе Иваново была сформирована эскадрилья «Нормандия» – четырнадцать французских летчиков и пятьдесят инженеров, техников и механиков.
