Текст книги "«Крот» в окружении Андропова"
Автор книги: Аркадий Жемчугов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
Вас хотят завербовать? Обращайтесь к офицеру безопасности
В Великой Отечественной войне он участвовал с первых же дней. Начинал солдатом. Затем стал сержантом. И, наконец, – командиром саперного взвода. Удостоился боевого ордена Красной Звезды. В 1944-м после тяжелого ранения в бою его демобилизовали. В 1950 году он успешно закончил географический факультет МГУ. Но географом не стал. Бывшего боевого офицера пригласили на работу в Комитет информации МИД СССР. Так именовалась тогда советская внешняя разведка.
В 1952–1956 г.г. Алексей Яковлевич Скотников – оперработник резидентуры КГБ в Индии.
В 1959–1961 г.г. – исполняющий обязанности резидента на Цейлоне.
А в 1963 г. становится резидентом.
МОЖЕТ ЛИ БИРМА СТАТЬ «ВТОРОЙ КУБОЙ»? РАЗВЕДКА ОТВЕЧАЕТ: «Нет!»«В конце ноября 1963 года, – вспоминает Алексей Яковлевич, – я выезжал в очередную длительную командировку. На этот раз резидентом КГБ в Рангун.
План оперативной подготовки был полностью выполнен. Все, что нужно было согласовать, согласовано. Последние наставления от начальника отдела получены. Авиабилеты на себя и супругу – во внутреннем кармане пиджака. Завтра вылетаем. И вдруг вызов к начальнику разведки А. М. Сахаровскому.
Л. Я. Скотников. Таким он закончил войну…
Александр Михайлович пользовался в нашей среде непререкаемым авторитетом. Прежде всего, потому, что был профессионалом высшего класса. Даже став начальником разведки, он, не пренебрегая мнением своих помощников и заместителей, всегда старался сам вникать в суть дела, во все его детали, и только после этого принимал решение. Был строг и требователен к подчиненным, но без предвзятости и мелочных придирок. По пустякам не дергал. И еще одна черта, за которую нельзя было не уважать его – независимость и самостоятельность в словах и делах. Он ни перед кем не «прогибался», ни под кого не подстраивался.
Что же побудило его вызвать меня? Причем срочно, за день до вылета? Я терялся в догадках. Но через минуту после того, как Александр Михайлович начал беседу, все встало на свои места.
«Полагаю, в отделе вы проговорили все оперативные вопросы. Мы их касаться не будем. Поговорим о другом, – он пристально посмотрел на меня и продолжил. – Ты должен будешь собрать конкретную и достоверную информацию о генерале Не Вине, его планах и намерениях и, прежде всего, о том, как он мыслит развивать отношения с нашей страной. Такую информацию ждет от нас Инстанция. Там интересуются, может ли Бирма стать «второй Кубой».
…В ноябре следующего, 1964, года я прилетел в отпуск. На второй день после прибытия в Москву уже отчитывался у начальника отдела В. И. Старцева о проделанной за год работе. Вдруг зазвонил телефон. Василий Иосифович поднял трубку и повернувшись ко мне произнес: «Иди, тебя Сахаровский ждет».
Беседу Александр Михайлович начал со слов о том, что регулярно читал мои шифровки о внутриполитической ситуации в Бирме, настроениях народа, действиях генерала Не Вина. Дав понять, что в целом моя информация его удовлетворяла, попросил кое-что уточнить, конкретизировать, дабы, как он выразился, ответы на поставленные Старой площадью вопросы были предельно четкими, однозначными, а главное – правдивыми. «Вот так и докладывай на Старой площади, – произнес он на прощанье. – А уж быть ли Бирме «второй Кубой», пусть сами решают».
Через пару-тройку дней меня принял заместитель заведующего Международным отделом ЦК КПСС Ростислав Александрович Ульяновский. На беседе присутствовал также сотрудник отдела, специализировавшийся на проблемах Бирмы, Малов(имя и отчество не помню).
Ульяновский начал с того, что обозначил круг интересовавших его вопросов и сразу же передал слово мне. Сам же внимательно слушал, делал пометки в своем блокноте. Иногда переспрашивал, уточнял те или иные моменты.
Я же начал с того, что его больше всего интересовало: «Все, что нам известно о генерале Нс Вине, характеризует его, как убежденного приверженца социализма, искренне симпатизирующего Советскому Союзу. В узком кругу своих приближенных он высказывается о том, что Бирма могла бы многое позаимствовать из советского опыта в области социального и хозяйственного развития, что у бирманского народа нет иной перспективы, кроме социализма.
Понимает он и то, что все его задумки по социалистическому преобразованию страны не могут быть реализованы в условиях перманентной политической нестабильности, отсутствия гражданского мира».
Далее я осмелился напомнить собеседникам, что еще в 1958 году армия во главе с Не Вином отстранила от власти правительство У Ну, которое полностью провалило принятую в 1952 году программу достижения в стране мира и согласия между всеми населяющими ее народами: шанами, каренами, чинами, качинами и собственно бирманцами. А главное, У Ну, с его богатейшим политическим опытом и международным авторитетом, не сумел договориться с Бирманской коммунистической партией, засевшей в джунглях и ведущей вялотекущую гражданскую войну с центральным правительством.
Правда, в 1960 году Не Вин вернул У Ну во власть, но тот опять оплошал.
В 1962 году Не Вин повторно совершает бескровный военный переворот, арестовывает У Ну и его ближайших сподвижников, приостанавливает действие конституции и заявляет, что на «этот раз армия взяла власть надолго и всерьез».
Его первым шагом стали переговоры с руководством компартии. Делегация БКП во главе с ее генсеком прибыла в Рангун. Начало переговоров предвещало их успех. Не Вин предложил коммунистам прекратить гражданскую войну, выйти из подполья, вернуться из джунглей к нормальной жизни. Более того, коммунистам было предложено принять участие в формировании правительства национального единства, в котором бы они могли занять ведущие министерские посты. Руководители БКП положительно отнеслись к сделанным им предложениям. Согласились продолжить переговоры. Однако, к немалому удивлению и разочарованию Не Вина, уже на следующий день делегация БКП, ничего не объясняя, заявила о прекращении переговоров и сразу же возвратилась в джунгли. Позднее бирманская разведка установила, что прокитайская БКП получила от своих патронов указания незамедлительно прекратить всякие контакты с режимом Не Вина, дабы не попасть в искусно расставленную им ловушку. А по сути дела, Пекин просигналил Рангуну о том, с кем тому следует вести переговоры.
Нам известно, заметил я, что в руководстве БКП не все были согласны с такой постановкой вопроса. Однако противников безоговорочной ориентации только на Пекин было раз-два и обчелся.
Примеру БКП последовали и прочие оппозиционные Рангуну силы. И в результате, гражданская война, в которой никто не мог победить, возобновилась с новой силой.
Я особо подчеркнул, что у Не Вина отсутствует необходимая социальная база. Основная масса бирманцев занимает крайне пассивную позицию, не проявляет ни малейших революционных устремлений, избегает любой вовлеченности в политическую борьбу за социалистические идеалы.
В такой обстановке и сформированный Не Вином «Революционный совет», и разработанная советом программа «Бирманского социалистического пути», и созданная из военных новая политическая партия – все это повисало в воздухе, не имея под собой никакой социальной опоры. Единственным инструментом управления государством оставалась армия.
По нашим сведениям, заметил я, Не Вин в своем ближайшем окружении сетует на то, что обстоятельства вынуждают его принимать во внимание растущую напряженность в отношениях между Москвой и Пекином и в этой связи придерживаться позиции равноудаленности от них, усматривая в этом хоть какую-то гарантию собственной независимости, суверенитета и территориальной целостности.
По окончании беседы Малов предложил мне «на пару минут» зайти к нему в кабинет. Он очень эмоционально сетовал на то, что «так получилось с Бирманской коммунистической партией». Говорил, что лично знает ее генсека, с которым вел откровенные разговоры в период советско-китайской дружбы. Как раз «китайские товарищи» и устраивали эти встречи. Ему никак не верилось в то, что БКП оказалась промаоцзэдуновской. Ведь это же ставило крест на идее превратить Бирму во «вторую Кубу». Не хотелось ему в это верить.
Реакция Александра Михайловича, которому я доложил о беседе у Ульяновского, была предельно краткой: «Вот пусть и думают!»
…Поздней осенью следующего, 1965, года меня вновь пригласили на Старую площадь. Опять во время очередного отпуска. Правда, на этот раз не к Ульяновскому, а к другому заместителю Пономарева – к Загладину. Я прекрасно понимал, что хотелось бы услышать моему собеседнику, но не располагал необходимой для этого информацией. Пришлось кратко повторить то, что я уже говорил на предыдущей беседе Ульяновскому. Собеседника это явно не устраивало. И беседа получилась какой-то вялой, я бы сказал, лишенной интереса как для одной стороны, так и для другой.
Я так и доложил о ней А. М. Сахаровскому. «Мы добросовестно выполнили их поручение. Теперь дело за ними», – заметил он на прощанье.
Так Бирма не стала «второй Кубой».
…В 1970 году полковника А. Я. Скотникова, начальника направления седьмого отдела ПГУ в срочном порядке направляют в длительную загранкомандировку в США.
ДАН ПРИКАЗ ЕМУ НА ЗАПАД…«Аркадий Шевченко стал настоящей находкой для американских спецслужб, когда в апреле 1978 г. перешел на сторону Соединенных Штатов. Шевченко – заместитель Генерального секретаря ООН, протеже Андрея Громыко, свой человек в Кремле, прекрасно осведомлен о советской политике по проблеме ограничения вооружений и действиях КГБ».
В этой «объективке» на невозвращенца, опубликованной американским еженедельником «Ныосуик» 23 октября 1978 года, все – сущая правда. Добавить можно разве лишь то, что он ушел к американцам ночью, когда жена и дочь безмятежно спали, не подозревая, что глава семьи попросту бросает их. Тайком. Не обмолвившись ни словом.
Шевченко действительно был протеже Громыко. И не просто протеже. Они были на короткой ноге, дружили семьями, часто сиживали за одним столом. Когда Лидия Дмитриевна Громыко оказывалась в Нью-Йорке, то доверялась, особенно по части покупок, только Лине Шевченко. Та прекрасно знала и вкусы супруги члена Политбюро, и магазины, отвечавшие этим вкусам. Правда, личными потребностями дело не ограничивалось. По признанию самого Шевченко, «обе женщины уже давно занимались спекуляцией. Лина покупала в Нью-Йорке шубы и антиквариат, а Лидия Дмитриевна продавала все это в Москве по сильно завышенным ценам».
Доверительные отношения двух семейств были многократно увековечены на фотографиях, которые, правда, в один прекрасный день исчезли из семейных альбомов – по крайней мере, из альбомов министра иностранных дел Советского Союза.
* * *
Алексей Яковлевич Скотников, стал офицером безопасности в Постоянном представительстве СССР при ООН незадолго до того, как Шевченко вступил в одну из высших должностей Организации Объединенных Наций.
– Все советские граждане, прибывавшие в Нью-Йорк, по сложившейся практике представлялись офицеру безопасности в Постоянном представительстве СССР при ООН, – вспоминает Алексей Яковлевич. – Не стал исключением и Шевченко, который по собственной инициативе явился в мой кабинет. Наша беседа продолжалась более часа. Он подробно обрисовал характер своей новой работы, поставленные перед ним задачи. Как бы невзначай заметил, что в Нью-Йорке он – не новичок и о здешних порядках знает не понаслышке. Корректный, вежливый, улыбчивый, Шевченко производил впечатление человека, у которого все о’кей. Но интуиция подсказывала мне, что пришел он в мой кабинет не столько представиться, сколько поделиться чем-то, беспокоящим его. Об этом говорил его настороженный взгляд, какая-то внутренняя напряженность.
Когда я поинтересовался, как его встретили коллеги по аппарату Генерального секретаря ООН, улыбка исчезла с его лица. «Все были очень любезны и внимательны ко мне, – произнес он. – Но есть одно обстоятельство, которое не может не волновать меня. Один из сотрудников передал мне анонимное письмо, в котором кто-то пытается меня скомпрометировать. Возможно, этот «кто-то» работает в представительстве. Мне кажется, что письмо мог написать только тот, кто заранее знал о моем назначении». Назвать или заподозрить кого-то Шевченко, однако, отказался.
Я попросил его принести мне письмо, а заодно и образцы пишущих машинок, которыми пользуются в его офисе.
Через пару дней и то, и другое было у меня. В анонимке говорилось, что по своим личным и профессиональным качествам Шевченко не достоин должности заместителя Генсека ООН. В подтверждение перечислялись его недостатки и пороки. В частности, пристрастие к спиртному и слабость к женскому полу.
Я сказал Шевченко, что будет сделана графическая экспертиза анонимки и образцов шрифтов, о результатах которой я ему сообщу. Как мне показалось, это как-то его успокоило.
– Теперь поясните, пожалуйста, что это за должность – «офицер безопасности»?
– Она появилась в нашей внешней разведке в 1965 году, когда КГБ и МИД СССР подписали «Положение об офицере безопасности» и тем самым поставили точку в многолетнем муссировании в различных инстанциях и ведомствах вопроса о целесообразности введения этого нового для советской внешней разведки института.
– И что, действительно офицеры безопасности были нужны?
– Несомненно. Это в полной мере отвечало и интересам безопасности государства, и интересам каждого выезжающего зарубеж гражданина. К такому выводу подвел нас собственный практический опыт работы в резидентурах. Еще в конце 50-х годов вопрос об офицере безопасности начал обсуждаться в нашем Седьмом отделе ПГУ. Серьезным аргументом, в частности, был опыт ЦРУ. У них в каждом посольстве давно уже работали офицеры безопасности, открытые в этом качестве перед всеми сотрудниками и членами семей американских колоний. Каждый мог (а в отдельных случаях обязан был) прийти к офицеру безопасности со своими проблемами и получить практическую помощь или совет. А в советских колониях такая работа велась закрыто, наши граждане даже не знали, к кому в случае необходимости могут официально обратиться. Они могли лишь догадываться или обращаться наугад. Такая ситуация нас не удовлетворяла.
– Правильно ли я понял, что ваш Седьмой отдел выступил застрельщиком в этом новом для нашей разведки деле?
– Похоже, что так. Хотя на все сто процентов утверждать не берусь. Тогда нашу идею поддержал начальник отдела Старцев, доведя ее до сведения руководства главка. Затем ее подхватила Вторая служба ПГУ (внешняя контрразведка). За ней – другие подразделения. Наконец руководство разведки вышло с этой идеей в Комитет. И все соглашались. Но знаете, как это часто бывает: все «за», а дело стоит или продвигается черепашьим шагом, потому что «это» нужно «уточнить», а «это» – еще раз «взвесить», а «то» – «просчитать и согласовать». И, наконец, собрать десяток-другой виз. Так и тянулось до 1965 года.
– Нетрудно догадаться, что первые офицеры безопасности были направлены в США,
– Вы правы. В те годы мы рассматривали США как «ГП» – главного противника. Поэтому туда в первую очередь были командированы офицеры безопасности. Один – в советское посольство в Вашингтоне, другой – в Постоянное представительство СССР при ООН.
– Тогда вы и отправились в Нью-Йорк?
– Нет, я приехал туда только осенью 1970 года. Моему предшественнику на этой должности не повезло. Не знаю почему, но он не нашел общего языка ни с руководством представительства, ни с руководством резидентуры. К тому же, как мне говорили, вообще не пользовался авторитетом в советской колонии. Тогда-то выбор пал на меня, хотя, я совершенно не думал об этой работе. Поэтому, когда первый заместитель начальника разведки Борис Семенович Иванов предложил мне эту должность, объяснив сложившуюся ситуацию, я попросил дать мне время подумать. А на следующий день, обсуждая текущие оперативные дела с Борисом Александровичем Соломатиным, который как заместитель начальника разведки курировал Седьмой отдел, я обмолвился о сделанном мне предложении и в ответ услышал: «Алексей, вопрос о тебе уже решен и думать здесь не о чем. Начальнику отдела пока не говори. Пусть сам узнает об этом от Иванова». Вот так я и оказался в Нью-Йорке осенью 1970 года.
Тогда Постоянным представителем СССР при ООН был Я. А. Малик, который представил меня и американским властям, и в совко-лонии как своего помощника по вопросам безопасности. Для меня началась новая, еще не изведанная мною работа.
– Действительно, ведь вы почти полтора десятка лет занимались разведкой. Не жалели о перемене в карьере?
– Нет, не жалел, хотя, конечно, резидент и офицер безопасности – это, как говорят в Одессе, «две большие разницы». В отличие от резидента, офицер безопасности не занимается разведывательной деятельностью, у него совершенно другие обязанности и полномочия. И сфера его деятельности строго ограничена. Это, во-первых, обеспечение безопасности сотрудников наших посольств и других загранучреждений. Во-вторых – безопасность всех зданий, которые они занимают. В-третьих – поддержание официальных контактов со спецслужбами и правоохранительными органами страны пребывания (с той же целью – обеспечить безопасность жизни и деятельности наших граждан).
В отличие от резидента офицер безопасности не нуждается в конспирации и прочих атрибутах разведчика. Он – официальное лицо, открытое для всех и подчиняющееся непосредственно послу, а в моем случае – главе представительства. Кстати, за рубежом отношение к должности офицера безопасности весьма уважительное. Был, например, такой случай. Мексиканские власти долгое время не давали въездную визу новому первому секретарю нашего посольства. Однако, когда им сообщили, что на должность первого секретаря направляется офицер безопасности, виза тотчас же была получена. Вопрос решился на уровне президента Мексики, который откровенно заявил: «Теперь мы будем знать, с кем нам надо иметь дело».
– То есть вас привлекла престижность новой работы?
– Ну, это не было главным. Главное – возможность обогатить свой опыт, профессиональный и жизненный. Да и вообще работа оказалась намного интересней, чем я предполагал. Различные инструктажи, профилактические беседы об особенностях страны пребывания и специфики ситуации на данный момент – это лишь небольшая, не самая важная и, признаюсь, не самая интересная ее часть. Куда важнее было разобраться в сути оперативной информации, касавшейся поступков, линии поведения или пока еще нереализованных замыслов кого-то из наших граждан. Всю информацию надо было осторожно взвесить, принять оптимальное решение, памятуя о том, что оно может серьезно повлиять на судьбу человека.
– Иными словами, от вас зависело отозвать или нет человека из загранкомандировки, например?
– В немалой степени – да. Но наше мнение не всегда, к сожалению, было решающим. Помнится, из Центра поступило указание «обеспечить досрочное возвращение в Москву» главы одной из советских делегаций, поскольку, мол, он «вынашивает план остаться в США». Но, на наш взгляд, ничто не давало оснований для подозрений этого человека, ни анализ бесед с ним и другими членами делегации, ни, наконец, его возраст, семья, родственные связи. Свое мнение мы довели до сведения Центра. А оттуда снова: «Выполняйте данное вам указание».
Легенду, обосновывавшую его внезапное возвращение в Москву, он воспринял как должное.
Назначил вместо себя нового руководителя делегации и благополучно улетел домой. Мы же были убеждены, что он стал жертвой какой-то интриги, элементарной непорядочности. И потому в отчете о выполнении поручения (а не выполнить его мы просто не имели права) еще раз высказали свое мнение. И мне кажется, не зря. По крайней мере, ярлык «потенциального невозвращенца», по моим сведениям, с него сняли.
Конечно, бывало и так, что досрочное откомандирование позволяло избавить человека от реально нависшей над ним беды. Один из сотрудников резидентуры ГРУ Евгений Д. стал, что называется, злоупотреблять спиртным. Причем жена вполне разделяла эту его «слабость». Громкие скандалы между пьяными супругами стали сильно докучать соседям, в том числе и американцам, не замедлившим сообщить об этом в полицию. А от полиции до ФБР один шаг. Короче, над нашим военным разведчиком стали сгущаться тучи. И руководство резидентуры ГРУ, понимая, что американские спецслужбы непременно заинтересуются таким объектом для возможной вербовки, приняло решение отправить своего сотрудника домой. Дальнейшая судьба этой супружеской пары зависела, прежде всего, от них самих. А вот американские спецслужбы лишились одного потенциального кандидата на вербовку.
– А бывало, что к вам приходил человек и говорил: «Меня пытаются завербовать?»
– Конечно, случалось. Например, однажды ко мне пришел молодой дипломат Виктор К., сотрудник Постоянного представительства СССР при ООН. Рассказал, что довольно давно поддерживает контакт с американцем, работающим в миссии США при ООН. Поначалу их встречи были нечастыми и носили сугубо деловой характер. Однако потом американец стал явно проявлять инициативу, стараясь видеться чаще, в беседах начал расспрашивать о подробностях биографии нашего дипломата, его связях, профессиональных деталях и так далее. Мне было ясно, что американец изучает Виктора как возможного кандидата на вербовку. И я посоветовал Виктору на очередной встрече сказать «приятелю», что его вызывали к Постоянному представителю СССР при ООН Я.А. Малику и просили рассказать о содержании бесед с американцем. Результат был мгновенный: «приятель» исчез и больше в поле зрения Виктора не попадал.
– Вернемся, однако, к истории Шевченко. Что показала графическая экспертиза? Как развивались ваши отношения?
– Экспертиза показала, что анонимка была напечатана на одной из трех пишущих машинок в офисе Шевченко. Причем на той, которой чаще всего пользовался его предшественник на посту заместителя Генсека ООН. Об этом я, как и обещал, рассказал Шевченко, дав понять, что на нашем уровне инцидент исчерпан и у него более нет причин для волнений. Мне показалось, что он был вполне удовлетворен услышанным. По крайней мере, поблагодарил за помощь и поддержку.
– Как вы думаете, он понимал, что анонимка могла попасть в руки американских спецслужб и они не упустят шанса ею воспользоваться?
– ФБР и прочие американские спецслужбы не оставляли без своего специфического внимания ни одного советского гражданина, прибывавшего в США даже на короткое время. Об этом знали все. Это, во-первых. А во-вторых, он приехал на такую должность, которая, безусловно, вызывала особый интерес к его персоне. И, конечно, анонимка для них была просто находкой. Понимал ли все это Шевченко? Думаю, да. Но я с ним это не обсуждал. Вообще он больше в моем кабинете не появлялся и не обращался за помощью или советом. Мы виделись и в здании ООН, и в нашем представительстве, здоровались, конечно, иногда говорили о вещах, связанных с работой ООН… Как правило, держался он спокойно, уверенно. Улыбка и шутка постоянно были при нем. До своего отъезда в Москву в 1974 году я не замечал в его поведении и, как мы говорим, «в обстановке вокруг него» чего-то настораживающего, что требовало бы моего вмешательства.
– И, тем не менее, в апреле 1978 года он ушел к американцам. А работать на ЦРУ стал еще раньше.
– Насколько мне известно, оперативные данные о том, что ЦРУ активно и небезуспешно ведет вербовочную разработку Шевченко, стали регулярно поступать в Центр по каналам разведки где-то в конце 1976 года. При этом приводились факты, аргументы и личные наблюдения, не лишенные убедительности. Ставился вопрос о том, чтобы во избежание худшего срочно откомандировать его из Нью-Йорка в Москву. Сама резидентура таким правом не располагала. Это было исключительной прерогативой посла или Старой площади (тем более, что речь шла о человеке, занимающем должность заместителя Генсека ООН).
Дело дошло до того, что нью-йоркская резидентура направила в Центр, я бы сказал, сигнал SOS: Шевченко запил, стал избегать встреч с советскими людьми – необходимо принять срочные меры. Лишь после этого делом Шевченко заинтересовались в МИДе и на Старой плошади. Со стороны Громыко реакция была такой же, как и на предыдущие сигналы: «Не мешайте работать молодому способному дипломату».
От своих коллег я знаю, что у Андропова состоялся телефонный разговор с Громыко и тот однозначно заявил, что, мол, возможно, у него и был помощник по фамилии Шевченко, но всех он запомнить не в состоянии. Другими словами, он открестился от Шевченко.
Поверив на слово члену Политбюро, Андропов учинил разгон своим подчиненным за непроверенную информацию о якобы дружеских межсемейных отношениях Шевченко и Громыко. Когда же ему показали фотографии, на которых супруги Шевченко лакомятся шашлыками на загородной даче министра иностранных дел, Юрий Владимирович, как мне рассказывали, смутился и вполголоса произнес: «Лх, Андрей Андреевич! Как же ты так!..»
Лишь в конце марта 1978 года по линии МИДа в Нью-Йорк была направлена шифртелеграмма, в которой Шевченко предлагалось срочно вылететь в Москву для участия в важном совещании. Вызов пришел накануне очередной сессии Генеральной ассамблеи ООН, когда в Нью-Йорк уже стали прибывать представители МИДа, среди которых Шевченко без труда нашел тех, кто непременно должен был бы знать о «важном совещании», если бы таковое действительно планировалось. Но никто об этом совещании не знал. Заподозрив неладное, предатель ушел к американцам.
– На чем же американцы «повязали» Шевченко?
– Документальными данными на этот счет я не располагаю. Могу высказать лишь свое предположение.
Мне думается, что при его вербовочной разработке ЦРУ активно использовало те самые пороки, о которых сообщал аноним, – пристрастие к спиртному, слабость по женской части. И Шевченко психологически не выдержал нажима, испугался за свою карьеру, решил, что предательство может обеспечить ему безбедную жизнь. Других, более возвышенных причин я не вижу.
В этой же связи хочу обратить ваше внимание на то, что писал уже упоминавшийся «Ньюсуик» со ссылкой на анонимного сотрудника ЦРУ: «Чего Шевченко со всей очевидностью желал, так это женского общения. И ЦРУ предоставило ему такую возможность в лице 22-летней «эскорт-девицы по вызову» Джуди Тейлор Чавез. В обмен на благосклонное отношение эта красавица всего за шесть месяцев получила от Шевченко 40 тысяч долларов, авто «Корветт» новой модели и отдых на Вирджинских островах. Схема была предельно простой: Аркадий приходил к руководству ЦРУ, ему выдавали деньги, а затем он платил Джуди.
И еще одна ссылка – на Пита Эрли. Вот что он пишет о Шевченко в своей книге «Признания шпиона»: «Первоначально, в 1975 году, когда Шевченко вступил в контакт с ЦРУ, он хотел дезертировать, но ЦРУ направило для встречи с ним одного из своих лучших вербовщиков, и тот уговорил Шевченко отложить свой побег и поработать в качестве агента иод кличкой «Динамит».
Шевченко имел свободный доступ ко множеству дипломатических телеграмм и другой информации. Он регулярно сообщал ЦРУ о проявляющихся в Кремле разногласиях между Леонидом Брежневым и Алексеем Косыгиным по поводу отношений СССР и США. Он сообщал также, что Кремль указывал своему послу Анатолию Добрынину делать в ООН, какова была советская позиция на переговорах об ограничении вооружений и даже о том, до каких пределов СССР может уступить на переговорах по ОСВ-1… предоставлял совершенно секретные сведения о советской экономике и даже доклады о быстро сокращающихся запасах нефти в Волжско-Уральском регионе.
Но у него было множество проблем, связанных с его браком и увлечением алкоголем. Ему было страшно. И 31 марта 1978 года, в пятницу, получив вызов из Москвы, он сбежал вниз по лестнице на три пролета, отделявших его апартаменты от расположенной в том же доме конспиративной квартиры ЦРУ, и, ворвавшись в это убежище, заявил, что хочет немедленно стать перебежчиком после того, как двадцать семь месяцев шпионил на ЦРУ. Он боялся, что жена сдаст его КГБ. Вечером следующего дня его побег стал главной новостью на американском телевидении».
Я думаю, здесь комментарии излишни.
– Но, Алексей Яковлевич, получается, что анонимщик из секретариата был прав, сообщая о роковых пристрастиях Шевченко?
– А кому он адресовал свой сигнал? ЦРУ. Так что цель все равно была подлая. И вообще, я не люблю анонимщиков.
