Текст книги "Господь — Пастырь мой"
Автор книги: Архимандрит Виктор (Мамонтов)
Жанр:
Религия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)
Творец жизни вечной
Однажды отец Серафим Шенрок попросил меня поисповедовать его. Я тогда был еще молодым священником и немного смутился тем, что он обратился ко мне, а не к старому, опытному священнику. Но он этим как бы говорил: «Я прихожу ко Христу, а ты – свидетель моего покаяния». Я был удивлен его смирением и мудростью. И потом, в последующие годы, общение его со мною продолжалось в том же духе смирения и кротости, глубокого доверия Духу Святому.
Этот дух смирения и любви ценили его духовные чада, он привлекал их к нему. Они видели, что отец Серафим никогда не возвышался над кем‑то, а всегда был с человеком, с его душой.
«Пастырство, – говорил митрополит Антоний Сурожский, – не руководство, а ласковое, жертвенное служение».
Грех исповедника батюшка переживал как свой грех и таким образом исцелял душу кающегося человека. Он плакал с плачущим.
Батюшка был любим паствой и священниками. Все видели в нем пастыря, который всегда поможет, найдет время и силы, чтобы выслушать. А физических сил у о. Серафима было мало, он тяжело болел, с трудом передвигался, но, вопреки телесной немощи, он старался служить ближнему.
Общение со старцем Космой, духовником Рижской Спасо–Преображенской пустыни, его пример духовной жизни помогли о. Серафиму в пасторском служении. Однажды я попросил его рассказать мне о его общении с о. Космой.
По благословению митрополита Леонида, который хорошо знал и ценил о. Косму, я собирал материалы для жизнеописания старца. Как‑то мы пришли вместе с о. Серафимом к владыке с просьбой записать на магнитофон его воспоминания о старце. Владыка сказал небольшое, но емкое слово о духовной обители, о его служении. А отец Серафим записал свои воспоминания и передал их мне. Это было 14 ноября 1988 года.
Отец Серафим, как и его духовник схиархимандрит Косма, был близок к Богу, был человеком молитвы. Он молился всем сердцем, всеми силами жизни, которые в нем были. Молитва в нем горела, жила. И проповеди он говорил не от мудрости человеческой, а из глубины горящего сердца. Поэтому они и зажигали сердца слушающих.
По христианскому радио в Риге отец Серафим провел несколько катехизических бесед о Символе веры. Редактор передач Борис Храмов попросил меня написать вступительный текст. К каждой передаче, а их было двенадцать, я посылал ему рукопись.
Когда я слушал эти передачи в Карсаве, меня радовало, что о. Серафим сумел так войти в дух написанного, что мои слова стали его словами. Он не читал текст как диктор, а говорил живо и одухотворенно.
Владыка Леонид любил отца Серафима и всю его семью. Сын Николай помогал владыке как иподиакон, а Иоанн был рукоположен во пресвитера и ныне служит в Церкви, продолжая дело своего отца. Сергей Николаевич, брат о. Серафима, всегда готовый на любую помощь, был шофером владыки. Отец Серафим и Сергей Николаевич и сейчас при владыке, ибо погребены, как и он, на кладбище Спасо–Преображенской пустыньки.
Недавно я посетил могилу отца Серафима. Это было поздним вечером, в храме преподобного Иоанна Лествичника совершалась вечерняя служба – как всегда, благоговейно и тихо.
Затеплив свечи в храме, я принес их и поставил на могилы о. Серафима, владыки Леонида, игумении Магдалины и всех, кого знал. Когда я подходил к могилам и молча молился, возникло реальное присутствие тех, с кем я общался. Они телесно разлучились с нами, но здесь всегда живет их доступный дух. У Бога мертвых нет – все живые.
Вскоре после этого я навестил в Каугури больную матушку отца Серафима – Евгению Гавриловну, которую не видел много лет. Она исповедовалась и причастилась; а помогал мне Серафим – внук покойного батюшки. Встреча с юношей была для меня большой радостью, ибо я в нем увидел достойного преемника батюшки. С детских лет он в Церкви, впитал ее дух, хорошо поет, читает, знает Священное Писание. Как мне поведал отец Серафим, еще будучи маленьким, внук говорил: «Хочу быть патриархом». Поэтому, встретившись с ним в прихожей, я пошутил: «Рад видеть Ваше Святейшество».
Серафим очень хорошо мне помог – и пел, и читал. А по завершении таинства ласково и тепло обратился ко мне: «Батюшка, я хотел бы подарить Вам что‑нибудь от отца Серафима на память». Я не мог отвергнуть его святого пожелания и сказал, чтобы он выбрал сам. Серафим подарил мне маленькое требное Евангелие в окладе и скуфью батюшки. Это Евангелие ныне находится в алтаре храма преподобной Евфросинии Полоцкой, где я служу, и выносится на исповедальный аналой, всегда напоминая мне об о. Серафиме.
Батюшка был мужем скорбей. Много пришлось пережить ему: арест отца–священника, который сидел в лагерях до 1955 года «за сотрудничество с фашистами», материальную нужду, тяжелые болезни – свою и матушки.
В 1961 году в Ригу приехала министр культуры Советского Союза. Входя в зал заседаний, она услышала звон колоколов кафедрального собора, который находился недалеко от правительственного здания.
– Что это? В наши дни, в центре Риги?
Последовал приказ закрыть собор. То было время хрущевских гонений на Церковь. Собор велено было превратить в планетарий. Нужно было спасать ценный иконостас, иконы, все содержимое храма. Отец Серафим участвовал в этом. Он рассказывал со слезами, как разбирал престол. Батюшка стоял перед ним, как перед распятым Иисусом Христом, Которого нужно было снимать с Креста и уносить. Он встал на колени, плакал и молился, и с болью начал разбирать престол. Единственным утешением было то, что не рука кощунника – рука священника делала это.
Господь дал потом отцу Серафиму возможность потрудиться над возрождением храмов. Он отреставрировал Петропавловский храм в поселке Кемери, пять лет восстанавливал полуразрушенный храм свв. Симеона и Анны в городе Елгава – творение великого архитектора Растрелли.
Но самым главным для него было творить жизнь – помогать людям придти к Богу, утвердиться в вере. В общении с ним люди преображались, потому что отец Серафим излучал свет и тепло. Возле холодной печки не греются, а к о. Серафиму тянулось много людей, и все они получали от него то, что жаждала их душа.
Он был поистине творцом жизни, жизни вечной. И это самое главное, что он совершил на земле.
К этим нескольким страницам мне хотелось бы приложить написанные отцом Серафимом воспоминания об схиархимандрите Косме. Они прекрасно передают характер обоих пастырей и их любовь.
«Я мало общался с архимандритом Космой, но знал его, когда он еще был иеромонахом Кириллом. О его скромности, смирении и доброте я много слышал еще во время служения его приходским священником.
По благословению архиерея я был послан в Пустыньку помочь о. архимандриту на праздник Крещения Господня. Я сослужил ему – ходил на колодец освящать воду великим освящением. Я почувствовал тогда – старец близок к Богу. Как тихо на душе, когда с ним молимся.
Я стал приезжать в Пустыньку к о. архимандриту. С какой любовью он принимал меня – всегда угощал, а прощаясь – совал"на дорожку". Мне казалось, что его любовь, доброта только на мне и сосредоточивались, так он был искренен.
Я с семьей одно время жил в очень большой нужде. И как‑то в состоянии отчаяния решил:"Поеду к о. архимандриту на исповедь", но внутренне думал о другом:"Он даст мне? на дорожку?, что меня в настоящее время серьезно может поддержать". Приезжаю; меня все знали, пропустили к келье о. архимандрита. Стучу."Кто там?"Я говорю:"Отец Серафим к Вам, о. архимандрит". – "Я не принимаю". Я был удивлен. Он всегда так был со мною мил, так любезен, как будто я один у него избранник. Он знает, откуда я приехал, не сосед же я его. Не принял.
Я поехал назад с чувством невероятного душевного волнения, даже подумал:"Вот тебе и старец!"Только уже дома, придя в себя, порадовался происшедшему: старец прозорлив, он не допустил меня совершить грех – кощунство над исповедью.
Как‑то в беседе о. архимандрит говорил мне, что он роптал, когда ему нужно много поминать имен. В монастыре очень большой помин. И он, было, к этому относился нерадиво – пропускал имена."И вот однажды, – рассказывал о. Косма, – я стал перед жертвенником, читаю поминания и вижу: рядом со мною стоит Ангел и все имена, которые я пропускал, произносит. С тех пор прочитываю каждое имя со страхом"».
14. XI-88 г. Протоиерей Серафим Шенрок
Родник любви
10 августа 1989 года я с моими друзьями приехал к отцу Павлу Груздеву в село
Верхне–Никульское Ярославской области.
Свернули не на ту дорогу и поэтому к храму шли через лесок, канавы с мостиком, через дворы.
Храм виден издалека. Еще совсем рано. Солнце поднимается, согревая утреннюю прохладу. Сердце радуется беспредельной дали, полям, лугам, вот этой проселочной дороге, которая – вверх, вниз – ведет к храму. Как свободно и легко дышать.
Рядом с большим белокаменным храмом Святой Троицы церковный домик, тоже
белокаменный. Одинокий каменщик занят своим делом. Глухой, не слышит, что спрашиваем.
Подходим к домику. Стучу и говорю: «Молитвами святых отец наших Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас».
Через некоторое время за дверью слышен мужской голос:
– Кто там?
Повторяю молитву.
– А! Сразу видно – монах.
Дверь открывается. Вижу приветливое, доброе лицо старца. Он невысокого роста, обут в валенки. На нем брюки, короткая мантия, скуфья. В очках. Чем‑то похож на отца Иоанна Крестьянкина. Второй отец Иоанн.
Сразу же приглашает в келью.
– Заходи, заходи. Вот посмотри, как живу.
Вхожу в полумрак кельи. Батюшка сам белоснежный, весь светится. Вспоминаю притчу о блудном сыне. Вот так отец встречает сына, и в радости великой все сокровища отдает. Батюшка заводит в отгороженный уголок. Здесь он отдыхает, молится.
Отводит занавеску, за ней икона «Взыскание погибших», она чудотворная.
– Еще не время открывать, – говорит батюшка и опускает занавеску.
Без моих вопросов он сам начинает о себе рассказывать.
Одиннадцать лет был в ссылке. Видишь, от этого потерял зрение. И очки с толстыми линзами не помогают. Несколько операций сделано, но уже не исправить.
Видно – у него от этого большая печаль.
Рассматриваю келью, фотографии на стенке. Много знакомых лиц: Иоанн Кронштадтский, патриарх Тихон, ленинградский митрополит Никодим, а вот саровская юродивая Паша. Батюшка показывает на фотографию другой юродивой: «Моя Енька с куклами. Годов шесть как умерла. А жила вот здесь».
Он ведет меня в маленькую комнатку. В углу кровати и сейчас сидят две куклы.
– Это Евгении куклы. Теперь здесь спит Манька, моя помощница.
– Это святой человек был, – добавляет отец Павел. – Ее Паша Саровская куклой благословила.
Спрашиваю: – А в чем заключалось ее юродство?
– Евгения с куклами разговаривала как с людьми. Мы с ней по всем монастырям ездили. Были в Почаеве.
Идем в сторожку, где выпекают просфоры. Отец Павел месит тесто, ставит печати быстрым и ловким движением рук. Дело подходит к концу.
Он вынимает из печи большой чугунный котел с печеными овощами.
– Какое я тебе сейчас кушанье приготовлю, – говорит батюшка. – Шаквоен называется, ты такого никогда не ел.
Он ловкими быстрыми движениями прикручивает мясорубку к столу и начинает перемалывать содержимое чугунка. Пока готовится чудное кушанье, крутится мясорубка, батюшка поет:
На речке Обноре в прекрасной долине
Святая обитель смиренно стоит.
Она вспоминает минувшее время,
Она вспоминает прожитую даль.
Потом он поет «Дивный остров Валаам», перемешивая овощи в миске.
– Я пятьдесят лет священник, а монашествую всю жизнь, – прерывает отец Павел пение рассказом.
В детстве пришел я к своим теткам в монастырь, они все три были монашками. Евстолия – коровница, Ольга – иконописка, Елена – просфорница. Отцовы сестры.
В Афанасьевском Мологском женском монастыре жил с трех лет. Он стал для Павла вторым домом. В 1918 году туда приехал патриарх Тихон. Его тепло приняли.
Игуменья предложила гостю помыться в бане, туда пригласили и восьмилетнего, как его называли, Павёлку. Отец Павел вспоминал, как они друг другу терли спину.
Патриарх благословил послушника Павёлку носить подрясник, своими руками надел на него ремень и скуфейку, тем самым как бы дав ему свое святительское благословение на монашество.
Но монашеский постриг отец Павел принял только в 1962 году. Однако всю жизнь считал себя монахом. Своим ангелом он называл преподобного Павла Обнорского. Когда принял постриг, ангелом его стал святитель Павел, патриарх Константинопольский.
Много лет отец Павел провел в заключении, пострадал за веру. Были пытки, побои, голод и холод, издевательство урок. Урки его не любили за то, что работал хорошо. Один из них как‑то нарисовал его портрет на стене как попа и написал: «Груздев – поп». Отец Павел не стал стирать, хотя хотелось. Подписал внизу: «Умный пишет на бумаге, а дурак на стенках».
В 1947 году он вышел из зоны, пробыв в ней 11 лет. Вернулся домой, на мологскую землю, устроился работать в «Заготсенпункт». О. Павел всегда говорил, что тюрьма научила его жить, развила в нем простые человеческие качества.
«Спасибо тюрьме!», – говорил он.
Потом начал служить в сельской глубинке в селе Верхне–Никульское. Прихожане сразу полюбили о. Павла за его любовь к людям, милосердие. В воскресные дни и в будни было многочисленное паломничество. Монахи и миряне шли к нему за утешением и благословением, за советом, – как к великому старцу.
И днем и ночью служил он требы, никому не отказывал. Когда ночью будили его, вставал и шел в храм. Был щедр, всем помогал, даже птицам. По два ведра картошки варил для голодных грачей.
Когда причащал детей, всегда из алтаря выносил им яблоки, конфеты, печенье.
Идет по улице, ребятишек подзадоривает: «Ну‑ка, наперегонки! Раз, два и бегом до храма!» Дети бегут с батюшкой, только пятки сверкают.
Стоит в храме на амвоне, говорит проповедь. Голос сердечный проникает до глубины души. И все чувствуют, что это отец, который их любит. На всех изливалась любовь его необыкновенная, каждый ощущал на себе его внимание.
От него, говорили люди, всегда едешь – как на крыльях. Твой внутренний мир совершенно изменился – праздник в душе, хочется жить.
Рядом с ним – как в космосе, вспоминал один священник.
…Однажды к батюшке приехал военный с мыслями о самоубийстве, так ему было тяжело. А батюшка видит, что человеку плохо, но ни о чем не расспрашивает, поит чаем, что‑то расскажет, пошутит, по плечу похлопает. И вот этот человек посидел с батюшкой – и тот среди шуток, каких‑то рассказов, баек ответил на все те жизненные вопросы, с какими он к нему приехал. И обратно возвращался совсем другой человек – все понятно, как жить, и блеск в глазах, и прилив мира душевного.
Батюшка молился всей душой. Его молитва была из самого сердца.
Я помню, как в алтаре стоял с ним у престола. После освящения Святых Даров о. Павел, получив записку помолиться о здравии, наклонился и, смотря на Святые Дары, просил по–простому, как своего отца: «Господи, помоги Сереже, у него что‑то с семьей… И этому помоги, и этому. Господи! Молитвами праведников помилуй грешников». Обращаясь к Господу, он говорил с Ним так, как будто перед ним стоял человек.
Когда его спрашивали люди, как надо молиться, он говорил им: «Как умеешь, так и молись».
Отец Павел был очень жизнерадостный, несмотря на то, что время было очень трудное. Он сохранил ту радость, которую может дать только вера в Бога. Вера дала ему силы преодолеть и гонения, и лишения, и болезни, которые его посещали.
В течение всей жизни он бережно собирал духовную поэзию, сказания и предания, пословицы, поговорки, загадки, прибаутки – собирал по крупицам народную мудрость, которую и положил в основание своей веры. «Где родился, там и пригодился, а умру, от вас не уйду». «День трудись, а ночь молись».
Художественная одаренность чувствовалась в каждом слове батюшки – он был художником в душе. С виду простая речь, но каждое слово – образ, да не в бровь, а в глаз. «Не ищи красоты, а ищи доброты».
Под старость, когда стал немного полнеть, шутил: «Был я конек, а теперь горбунок».
У о. Павла была тяга к поэзии. Он писал стихи для детей, короткие и длинные.
Прокричал быку цыпленок: —
Ты не бойся, я не трону.
Я дружить с тобой хочу, Кукарекать научу!
Вместе с владыкой Никодимом (Ротовым), когда тот был ярославским архиереем, сочинил «Акафист самовару»:
Радуйся, самоварче–варче, монашеский угодниче!
Радуйся, крепким чаем,
в тебе вскипяченным,
монашеские сердца увеселяющий!
Батюшка прикидывался «стариком–дураком». Возьмет, да пропоет «хулиганскую» частушку во время чинной застольной беседы. Бывало, тут и архиереи, и священники сидят, а он такое выдает.
Особенность подвижничества о. Павла в том, что он юродствовал. Юродство было его глубокой оппозицией по отношению к действующей власти и одновременно его защитой: «Если я юродствовать не буду, меня опять посадят». Об это юродство Христа ради разбивались и доносы, и наветы, и проверки властей, и даже указы архиереев.
Как‑то ярославский владыка, наслышанный об о. Павле, решил перевести его из отдаленного сельского района к себе поближе – в Федоровский кафедральный собор. Расчет был материальный. К батюшке приезжало много народа, он был поистине старец всея Руси. Но отца Павла не перехитришь.
К приезду архиерея в Верхне–Никульское старец облачился в такую рвань, что смотреть стыдно, и пошел чистить отхожее место.
Приезжает владыка, а от отца Павла запах – не фимиама, и вид соответственный.
– Да зачем мне эта деревенщина! – решил архиерей. И уехал восвояси.
А батюшка говорит: «Сиди лягушка в луже – не было бы хуже! Подальше от царей – голова целей!» И добавил шутливо: «Поближе к кухне, где сытней».
Сама эпоха располагала к иносказательной речи. Когда нельзя говорить правду, приходится говорить притчами.
Юродствуя, он прикрывал свою святость. Он порою выражался грубовато, но жил и верил возвышенно.
Возвышенное состояние его души очень чувствовалось и передавалось людям даже тогда, когда батюшка не утешал, а, наоборот, обличал и бранил. Отругает тебя последними словами и в то же время возвысит. «Не знаем, как это у него получалось, – говорили люди. – И не обидно и на душе светло».
Он в любом человеке ценил прежде прежде всего доброе сердце, а в женщине – особенно.
Батюшка мечтал в Верхне–Никульском «монастырек» создать, как в Мологе – женский.
– Наберем девок–дурочек человек двадцать, – говорил он.
– Батюшка, а почему дурочек?
– Да умные все разбегутся!
Отец Павел имел дар прозорливости, т. е. он умел слышать, что ему сказал Господь.
Молодой человек собирался в армию. Однажды придя в сельскую баню, о. Павел увидел его. Узнав, что он не крещен, батюшка решает крестить его здесь, не откладывая на завтра. А на другой день этот парень внезапно умирает.
Постепенно о. Павел начал угасать физически. Свою кончину предсказал.
Отказали почки. Лежал в реанимационном отделении. Настоятель собора со вторым священником его причастили. Успокоился. Позже пособоровали.
Второй раз причастили в час ночи 13 января 1996 года. Он был без сознания, но принял все. В палате было благоухание.
А в 10 часов 10 минут батюшка умер. Его отпевали 38 священников и 7 диаконов во главе с владыкой Михаилом.
Лежал в простом свежеструганном гробу. От гроба такая свежесть исходила как в сосновом лесу.
Похороны были в день празднования преподобного Серафима Саровского, которого он очень почитал, – 15 января 1996 года.
Похоронили отца Павла на Леонтьевском кладбище. Лег в тесной оградке рядом с отцом и матерью.
13 января 2005 года, спустя 9 лет со дня кончины, после вечерни прихожане Леонтьевского храма в Тутаеве пошли вместе со священником на могилу о. Павла.
Идут на кладбище – тьма, приходят, а у батюшки светлым–светло. А черный мраморный крест на могиле благоухал. Это благоухание отличалось от запаха ладана при каждении на литии.
Все присутствующие ощутили необычность происходящего.
Отец Павел имел божественный дар веры и любви. Это была светящаяся в движениях, взгляде, тихом слове, делах – любовь.
Он был родником любви, который никогда не иссякнет, к которому шли и будут всегда идти все, кто был с ним.
– Умру, а от вас не уйду. Никогда. – Так сказал он всем людям.
Вместо послесловия
Есть в Латвии маленький городок – Карсава, а в ней – Свято–Евфросиньевский православный храм, куда стремятся люди со всех концов земли. Там уже 25 лет служит архимандрит Виктор (Мамонтов) – священник с добрыми, по–детски чистыми, глазами и мягкой улыбкой, которую трудно забыть.
Когда батюшка с кем‑то говорит, то всецело принадлежит этому человеку, служа ему своим участием, любовью. Часто он повторяет в своих проповедях: «Не важно, какое место ты занимаешь в жизни, но важно, какая у тебя душа. Светишь ли ты миру, свидетельствуешь своей жизнью о свете Христовом или только коптишь небо?»
Сам храм, непривычной для Латгалии архитектуры, похож на древние северные деревянные храмы XIV‑XV веков, с куполом, крытым осиновым лемехом. Наружные стены храма – цвета старого меда. Интерьер храма тоже необычен, в нем все деревянное: стены из тесаных бревен, резные колонны, резной свечной столик, такие же аналои, дубовые скамьи вдоль стен, пол из некрашеных досок. Удивительная дверь с коваными навесами и такими же дверными ручками. Очень красива кованая дверная решетка у внутренней двери, кованые узорчатые оконные решетки и подсвечники работы псковских мастеров. Среди них известный Всеволод Петрович Смирнов, выковавший крест на могилу Анны Ахматовой на Комаровском кладбище под Санкт–Петербургом. В алтаре Карсавского храма находятся необычные кружевные фарфоровые лампады работы дочери В. П. Смирнова, Лидии. Во всем убранстве храма чувствуется вкус рачительного хозяина, заботящегося о красоте и удобстве Дома Божьего.
Когда о. Виктора прислали служить в Карсаву, храм был очень бедным, запущенным, нуждался в срочной реставрации и капитальном ремонте. Не было колоколов. Колокол заменял стальной рельс. В иконостасе – сплошь бумажные иконы, стены, потолок, пол выкрашены масляной краской, душно.
В 1985 году батюшка Виктор начал обновление храма. Заново устроили алтарь: прежний был ветхий, с дырами и щелями. На помощь приехали резчики по дереву из Пскова и местный умелец Владимир Ткаченко. Был построен купол, покрытый серебристым лемехом из осины, колокольня. Церковь очистили от краски, сняли со стен фанеру. Храм задышал.
В Карсавском храме необычный иконостас (ведь храм – это бывший дом священника, приспособленный под церковь). Иконостас ставили москвичи во главе с мастером на все руки Ильей Кручининым – иконописцем, резчиком по дереву. Он вырезал тябло, его ученики писали иконы. Все время работы жили тайно на хуторе у старосты Пудинавского храма, спали на сеновале. Иконы устанавливали по ночам, избегая излишнего любопытства. Иконы среднего ряда писал известный иконописец, лауреат Государственной премии архимандрит Зинон (Теодор). Так появился Спас Нерукотворный, а в верхнем ряду – иконы Спасителя и Иоанна Крестителя. В 2004 году архимандрит Зинон подарил храму икону Воскресения Христова с пеленами. За неполных три года икону так зацеловали, что в одном месте позолота сошла, и теперь, как шутит отец Виктор, в приходе появилось много златоустов.
Батюшка собственным примером воспитывает своих чад в духовной свободе, говоря, что их жизнь не зависит ни от правителей, ни от священника, а только от Бога. Он любит повторять, что все надо делать с рассуждением. В храме сложилась традиция народного пения; нет ни платного псаломщика, ни платного хора. Все поют всю службу от начала до конца.
Батюшка служит вместе с народом, приехавшим к нему, постепенно и словом, и делом вовлекая всех в службу. Многие, приезжающие впервые, говорят: «Как домой приехали». И сразу вливаются в церковную жизнь, с радостью несут послушания. Батюшка не командует, но со вниманием руководит своими духовными чадами, без попрания их духовной свободы, оберегая их души от соблазнов жестокого мира.
Карсавский приход связан со многими приходами Латвии, России, Канады, Америки и других стран. Венгры–католики, посетившие Карсавский храм, сказали: «Царствие Небесное начинается здесь!» Однажды польские православные паломники, проезжавшие мимо Карсавы, остановились у храма, усталые и голодные. Их приняли, накормили, напоили, и вместе с ними – русскую монахиню, которую они подвозили. Пораженные приемом, беседой с батюшкой, они счастливые уходили к автобусу, а монахиня сказала: «Вот как батюшка людей на крылья ставит».
Архимандрит Виктор отдает все свои силы, чтобы помочь людям стать людьми истинной крепкой веры. Карсавский храм привлекает тем, что здесь царит дух любви и служения друг другу. Батюшка говорит, что Церковь – это живой организм, вселенская духовная семья, пребывающая в разных местах, но имеющая единый дух.
Одна паломница из Москвы, побывав в Карсаве, написала: «Батюшка, даже будучи далеко от нас, сближает нас, делает ближе и роднее друг другу».
Евгения Скуратова, прихожанка Карсавского храма преподобной Евфросинии Полоцкой
