Текст книги "Господь — Пастырь мой"
Автор книги: Архимандрит Виктор (Мамонтов)
Жанр:
Религия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
Об истинном и ложном в предании Церкви
Вышедший в 1937 году сборник «Живое предание» свидетельствовал о том, что живая богословская мысль не иссякла в нашей Церкви, плодотворно развивается. Вместе с тем, на фоне глубоких рассуждений о Церкви, явивших высоту богословской мысли авторов, было очевидно, насколько современная церковная жизнь во многом исказила живое предание Церкви.
Стало ясно, что для воссоздания истинных форм церковной жизни нужно возвратиться к живому истоку.
«Мы принимаем и почитаем преданное в Церкви не потому только, что оно предано – ибо бывают и худые предания, – писал Вл. Соловьев, – а потому, что признаем в преданном не произведение известного только времени, места или каких‑либо лиц, а произведение Духа Божия, который нераздельно всегда и везде присутствует и все наполняет, который и в нас самих свидетельствует о том, что некогда Им же создано в древней Церкви».
Возвращение к Преданию – не попытка уйти в прошлое, но бытийный акт, совершаемый в настоящем, ибо Предание бытийно, оно есть духовная жизнь, путь и истина и жизнь (Ин 14:6).
Утрата бытийности на языке апостольском есть угашение Духа Святого. Когда же угасает Дух Святой в сердцах, предание становится законническим и мертвым.
Что нужно делать, чтобы оживить предание? Для этого Церкви нужно стать Церковью, возродиться. Она должна предстать народу не во внешнем блеске, не во внешнем великолепии и пышности, а явить свой истинный лик Церкви Святого Духа. Она должна уклониться от всего, что может исказить ее природу, ее сущность, например – от кесарева покровительства, ибо, по слову Иоанна Златоуста, «мир хотел бы задушить нас своей любовью». Она должна хранить Христову истину и не подменять ее внешней обрядностью.
Самое главное в возрождении Церкви – это обретение реальности всех ее таинств, прежде всего – таинств вступления в Церковь (крещения и миропомазания) и таинства таинств – Евхаристии.
Природа таинств Церкви осталась неизменной, изменилось наше отношение к ним. Нарушено экклезиологическое восприятие таинства Крещения, таинства Евхаристии, поэтому, по слову протопресвитера Александра Шмемана, они в реальном смысле отсутствуют в нашей жизни.
Таинства перестали носить церковный характер, потому что нарушено было правило Церкви о том, чтобы всякое таинство Церкви совершалось Церковью.
Возрождение истинной церковной жизни должно начинаться с того, что является началом церковной жизни для каждого христианина, – с таинства вступления в Церковь. Таинство Крещения в древней Церкви совершалось всей Церковью, то есть всем церковным собранием местной Церкви.
Прием в Церковь не являлся индивидуальным актом одного лица, обладающего полномочием совершения таинства. Это было общим правилом, соблюдавшимся каждой местной Церковью.
Начавшийся позднее процесс индивидуализации значительно изменил практику приема в Церковь. В наше время прием в Церковь чаще всего совершается вне церковного собрания. Нынешняя практика крещения, то есть приема в Церковь, находится в явном противоречии с природой самого таинства и с многовековой традицией Церкви.
Как правило, крещение совершается без подготовки, без исполнения заповеди Христового научения в вере: Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа (Мф 28:19).
Нужно действительно, а не формально вводить людей в Церковь. Для этого необходима тщательная духовная подготовка крещаемого.
Церковь, как любящая мать, должна заботиться о том, чтобы помочь растить веру в крещаемом. Ему нужно помочь подготовиться ко встрече с Богом, хотя сама эта встреча таинственна, мистична, и сроки ее знает только Господь.
В начале пусть он услышит о Христе, познакомится с Ним, читая Священное Писание, полюбит Христа и пожелает соединиться с Ним.
Крещение должно быть актом веры. «Я крещусь, потому что не могу не креститься, не могу жить без Христа, ибо в Нем нашел все, без Него не могу решить ни одного вопроса своей жизни».
Вспоминаю, как просто и точно в своей проповеди в Рижской пустыньке сказал старец Таврион: «Ни один человеческий вопрос не решается без веры, без Христа».
Пусть крещаемый скажет устами псалмопевца Господу: Готово сердце мое, Боже, готово сердце мое (Пс 107:2), и идет к крещальной купели.
Давно уже возникла нужда в огласительных училищах, их следовало бы открыть повсеместно, ибо без последовательного и целостного научения основам христианской веры и жизни невозможно стать верным христианином.
Обращение к опыту целостной катехизации древней Церкви, который ныне почти полностью забыт, и к современному опыту катехизации поможет нам познать веру и жизнь христианскую.
«Возможная система оглашения в Русской Православной Церкви в современных условиях», являющаяся программой, составленной о. Георгием Кочетковым, не только актуализирует опыт прошлого, но и дает ценный опыт автора, накопленный им в течение почти тридцатилетнего служения в Церкви.
Этот ценный опыт оживил нашу Церковь и принес плоды, пробудил в людях глубокий интерес к живому преданию, которого многие ныне не знают или боятся.
Этим опытом катехизации наша Церковь вновь обретает утраченный смысл таинств. Мы являемся свидетелями актуализации заповеди Христа о научении в вере через активное служение тех пастырей и их помощников, кому Господь вверил детоводительство ко Христу малых сих.
Детоводительство ко Христу интеллигенции, особенно творческой, – это чрезвычайно трудное служение, которое достойно исполнили и исполняют в нашей Церкви такие пастыри, как о. А. Мень, о. В. Шпиллер, о. А. Борисов, о. Г. Чистяков, о. Г. Кочетков и другие.
Вот что важно отметить в их служении: они не пытались отсечь творчество интеллигенции, но стремились направить его в христианское русло. Тем самым была отвергнута ложная дилемма – спасение или творчество.
Нужно говорить о затемнении природы таинства Евхаристии в нашей церковной практике.
«Будучи таинством Церкви, – пишет протопресвитер Николай Афанасьев, – оно в богословском сознании становится одним из таинств в Церкви… Евхаристия тогда есть таинство Церкви, когда имеется собрание верных, когда же его нет, она превращается в сакральный акт, совершаемый посвященными…»
Закон жизни Церкви гласил: «Всегда все и всегда вместе». Он оставался неизменным в древней Церкви, так как в нем и через него выражалась сущность Евхаристии. Участники Евхаристического собрания вкушали трапезу Господню «всегда все и всегда вместе».
Ныне этот закон жизни Церкви не соблюдается: на Евхаристию христиане собираются не все и не вместе. Наше церковное сознание стало крайне индивидуалистичным, поэтому не воплощается в церковной жизни древнее правило Церкви.
Евхаристия воспринимается не как таинство единения, явления Церкви, а как таинство индивидуального спасения.
«Христиане, – писал Н. Бердяев, – хотят не столько реального изменения и преображения своей природы, сколько отпущения грехов».
Чин Евхаристии остался неизменным, не предполагающим разделения на причащающихся и непричащающихся, однако в евхаристической практике это разделение давно уже существует.
Древнее сознание знало, почему важно быть всегда вместе собранными на одно и то же. Этот основной принцип церковной жизни вытекает из самой природы Церкви – она есть Тело Христово. Каждый крещен в «одно Тело» и не может существовать без этого Тела. Отдельное «я» не может существовать вне Церкви, так как оно всегда предполагает «мы». Только через Церковь каждый получает истинную жизнь, жизнь вечную.
Евхаристия есть выражение нашей церковной жизни, мы должны сознавать ее как жизнь и делание. Тайна Церкви есть тайна Тела Христова. Чудо церковного собрания в том, что оно – не «сумма» грешных и недостойных людей, составляющих его, а Тело Христово.
Церковь – это мы, а не я. Суть христианства – не в том, что оно каждому дает возможность «личного совершенствования», а в том, что христианам дано и заповедано быть Церковью, родом избранным, царственным священством, народом святым (1 Пет 2:9). Выражение «отдельный христианин», «христианин–одиночка» лишено смысла, так как Христу принадлежат все вместе. Идя на поводу индивидуализма, современная евхаристическая практика предпочла служение некоторых, но не служение всех, что сильно нарушило евхаристический характер церковных собраний.
Христианин ныне слишком редко пребывает в своем достоинстве священника. За него служат, за него причащаются, а он сам пассивен, удовлетворяется только присутствием на Евхаристии и редким причащением.
Помню, как в одном из православных монастырей я вошел в храм, в котором служилась Евхаристия, все молящиеся ожидали выноса Святой Чаши. На полу, как кучки земли, лежали, распростершись ниц, схимницы. «Со страхом Божиим и верою приступите!» – призвал всех предстоятель–иеромонах. Никто из присутствующих даже не пошевелился. Золотая Чаша сверкнула в царских вратах и тут же была поставлена на престол. Никто не причастился. Хор запел: «Видехом свет Истины, прияхом Духа Небесного…», благодаря за трапезу Господню, которую никто не вкушал. Пустой храм без участников в трапезе Господней мистически является для нас, по слову протоиерея Николая Афанасьева, грозным обвинением в расцерковлении нашей церковной жизни. И дело не только в том, что при этом мы остаемся одни, без Христа, но в том, что мы и Его оставляем Одного. Он хотел войти в живой храм нашего сердца, а мы Его не впустили.
Первоначальная и древняя Церковь не знали абстрактной принадлежности к Церкви, – только конкретную.
Пребывание или не пребывание в Церкви ее члена зависит от его участия или неучастия в Евхаристии – таинстве исполнения Церкви и исполнения членства Церкви.
Нельзя состоять в Церкви без участия в одном определенном евхаристическом собрании.
Если мы устраним евхаристическое собрание, то, что останется от жизни в Церкви?
Может ли молитва заменить евхаристическое общение? Молитва Церкви есть молитва во Христе, но нельзя быть во Христе без евхаристического общения с Ним.
Школьное богословие не видит ущерба таинства, если Евхаристия совершается в пустом храме или полном, но без причастников, ибо символизировало Евхаристию.
В действительности, эта точка зрения свидетельствует о глубоких переменах, происшедших в церковном сознании, и означает утрату правильного понимания Евхаристии, Церкви.
Пастырь без общины, без духовной семьи не может совершать Евхаристию.
«Вот это характер апостольской Церкви, – говорил старец Таврион, – когда в храме все люди как один молятся и причащаются», ибо каждый верный в Церкви является священником Богу и Отцу Своему (Откр 1:6).
Священнодействие совершается на Евхаристии не личной молитвой, а когда все сознательно и реально участвуют в нем, предстоятель служит не вместо народа, а вместе с народом.
Пастырь и паства как единое Тело обретают неповторимую исполненность, являя Церковь.
Путь более частого причащения отдельных членов Церкви – не есть путь возрождения евхаристической жизни: «Отдельный человек, оставаясь и утверждаясь в своей отдельности, – писал В. Соловьев, – не находится в Истине и ума Христова не имеет».
Дело не в том, чтобы отдельные члены Церкви чаще причащались, а в том, чтобы верные сознавали сущность Евхаристии как трапезы единения и любви.
Сознательное участие в таинстве Евхаристии само отменяет неверный вопрос о режиме причащения.
Христианин, живущий общинной жизнью, имеет верное церковное сознание, он знает, что если его община собирается на евхаристическое собрание, он не может не участвовать в нем.
«Спасаться нельзя в одиночку, – говорил Н. Бердяев, – невозможно изолированное спасение. Спасаться можно только с ближними, с другими людьми и миром».
Христианин–одиночка есть порождение расцерковленного сознания, человек, выпавший из живого предания. Он действует от себя, а не от всей Церкви. Он пребывает в ложной церковной традиции, питающей его грех индивидуализма, традиции не плодоносящей, а разрушительной. Он занят только личным спасением, а о спасении, преображении других людей и всего мира не думает.
Но тот, кого коснулось живое предание Церкви, не может пребывать в худом предании, в котором заветы Христа не реализуются, а всего лишь символизируются, в котором все окостенело.
Символического, абстрактного христианства не должно быть. Истинное предание бытийно, а не символично, потому что оно есть «путь и истина и жизнь».
Церковное возрождение должно начаться тихо и медленно, в очень маленьких группах людей, опытно познавших тайну Евхаристии и тайну братского единения во Христе.
Не в пышности и многолюдстве, а в небольшой иерусалимской горнице, в теплой семейной обстановке принял Иисус Христос своих учеников и разделил с ними трапезу Любви.
Ныне нужно восстановить опыт Церкви как общины, что успешно делалось на приходе храма Успения в Печатниках в Москве, нужно возродить в сознании верующих исчезнувшее понятие общины, ибо уже давно в нашей церковной жизни община как бы растворилась, стала приходом, внешним собранием.
Чем больше родится евхаристических общин, живых духовных семей, находящихся между собой в братском общении, в котором каждая личность открывается для своего брата как дверь к Отцу Небесному, тем ближе мы будем к тому, что христианин, как в апостольское время, почувствует себя во Вселенской Церкви, живущей чудом единства, а Евхаристия всегда пребудет увенчанием этого единства.
Приход в Церкви
Я хочу, прежде всего, поблагодарить организаторов столь нужной всем нам конференции за приглашение участвовать в ней.
Мне хотелось бы говорить о том, как наш небольшой приход участвует в начавшемся евхаристическом возрождении и возрождении общинной жизни в Церкви.
По слову протопресвитера Александра Шмемана, Евхаристия в практическом смысле ныне почти отсутствует в нашей церковной жизни. Это не преувеличение, а констатация болезни, трагедии церковной жизни.
Христос заповедовал Своим ученикам быть едиными. Эту заповедь единения апостолы реально пережили в день Пятидесятницы, когда на них сошел Святой Дух, и они в иерусалимской горнице совершили первую Евхаристию.
Каждому из нас дана возможность пережить это таинство единения со Христом и друг с другом, выше которого нет ничего.
Путь к этому единению очень трудный и сложный. Мы должны понять природу таинства Евхаристии, и если поймем, то будем всеми силами осуществлять то, что открылось сердцу и уму, несмотря ни на какие препятствия в нашей внутренней и внешней жизни. Опыт катакомбной Церкви показал, что нет фатальной зависимости от обстоятельств для тех, кто жаждет осуществления этого таинства. В условиях лагеря Евхаристию совершали в лесу, не на престоле, а на пне.
Мне до моего рукоположения приходилось наблюдать евхаристический опыт тех людей, которые прошли лагерь, которые имели опыт жизни катакомбной церкви. Я посещал общину архимандрита Серафима в селе Ракитном, в Белгородской области. Многие из вас его, наверное, знали. Я видел, как ему удалось в «годы лжи, падений и разрух», по словам известного поэта, создать и хранить это единение, жить во Христе так, как жили первые ученики Иисуса Христа. Я видел там ядро общины, маленькую общину, которая имела свойство сужаться и расширяться. Когда приезжали из Москвы и других городов страны верные ученики о. Серафима, то эта община могла увеличиться до ста, ста пятидесяти человек, а иногда и до большего числа. Когда гости уезжали, община пребывала в своем малом составе: о. Серафим, келейница, алтарница и еще несколько братьев и сестер.
Они совершали Евхаристию независимо от количества участников, им важно было нести и хранить дух единения во Христе.
Думаю, что сейчас, когда началось духовное, евхаристическое возрождение, мы должны стремиться, прежде всего, к тому, чтобы рождались евхаристические общины.
Если такая община возникает, то она являет собой высшее единение, она несет в себе возможность самых различных служений. Община не должна придумывать себе каких‑то дел или миссий, они должны родиться в ней. Сам Господь откроет эти дела, нужно только чутко прислушиваться к тому внутреннему божественному голосу, который говорит в наших сердцах.
Природа таинства Евхаристии не изменилась с веками, изменилось наше отношение к ней. Оно заключается в том, что в сознании многих христиан Евхаристия индивидуализировалась, то есть она воспринимается как частное дело, а не общественное. Протопресвитер Николай Афанасьев говорил о том, что христианин не может быть отдельным человеком. Если он живет сам по себе, то он просто человек и не может называть себя учеником Христа, то есть христианином. Христианин реально переживает опыт единения с братьями и сестрами во Христе, этот опыт его духовно обогащает. Он не живет для себя и не имеет попечения о себе, ибо все заботятся о нем. Если обо мне все заботятся, зачем я буду заботиться о себе? Я ничего не имею и в то же время имею все.
Но прежде чем пережить это единение, мы должны пройти путь познания тайны его, прежде всего, познать Иисуса Христа – Источник этого единения. Мы должны реально встретиться со Христом, узнать Его, полюбить и пожелать навсегда соединиться с Ним.
Если мы соединимся со Христом, то, следовательно, соединимся друг с другом.
Когда я приехал на приход, где сейчас служу (первый мой приход был в предместье Риги), то я не нашел на новом месте евхаристической общины. Многие люди причащались один раз в год, на Пасху. И когда я начал служить в будние дни, одна женщина, выйдя после службы из храма, сказала: «Ишь, что выдумал, – по будням служить!» Она думала, что существует служба только в воскресный день, а о трапезах любви она и другие не имели, разумеется, никакого понятия. Потом, когда трапезы любви начали совершаться, то было нелегко объяснить им, зачем нужно общение братьев и сестер вне храма. Будучи невоцерковленными, они говорили: «Зачем нам это? Мы всё это имеем: и хлеб, и картошку, и чай. Поедим дома сами».
Невзирая на все эти препятствия, я служил со своими помощниками, приезжими людьми, которые помогли составить ядро общины. Оно до сих пор существует. Наша община немногочисленна, но увеличивается или уменьшается в зависимости от притока местных и приезжих участников Евхаристии.
Конечно, непринадлежность к какой‑либо общине, невозможность жить в ней постоянно – это болезнь нашей церковной жизни, и люди ищут выход, едут туда, где есть общинная жизнь, истинное евхаристическое общение, или сами создают общину. Такие общины рождались вне прихода, и в храме они представали пред Господом как живые духовные семьи, являясь духовной закваской прихода.
И мы, наверное, еще долгое время будем иметь такую форму церковной жизни, несмотря на то, что мы имеем внешнюю свободу. Сразу все преобразить в нашей церковной жизни практически невозможно, ибо живое движение снизу не находит поддержки в верхах. Нужно время и время. Поэтому наберемся терпения и мужества, чтобы трудиться на этом поприще с радостью о тех ростках истинной евхаристической, церковной жизни, которые мы сейчас имеем в Москве и в других местах нашей страны и за рубежом.
Нам нужно преодолевать неверное понимание природы таинства Евхаристии, стремление индивидуализировать Евхаристию.
Многие христиане ставят в один ряд Евхаристию с утреней и вечерней. Я всегда недоумевал, почему в храмах, даже в нашем
Рижском монастыре и в других, в расписании служб пишут слово «литургия», а не «Евхаристия», ведь и вечерня, и утреня – тоже литургия. Когда протопресвитер Александр Шмеман выносит слово «Евхаристия» в заглавие своей книги, он тем самым особо подчеркивает сущность этой службы. И если бы мы писали в наших расписаниях богослужений вместо названия «литургия» – Евхаристия, то это уже было бы побуждением для размышления об этом таинстве.
Но поскольку этого размышления о своеобразии Евхаристии нет, то на Евхаристию люди приходят как на вечерню и утреню – помолиться, посмотреть, как другие причащаются. Когда Евхаристия завершается, не причастившиеся с ложным воодушевлением поют: «Видехом свет Истины, прияхом Духа Небесного». Особенно фальшиво это звучит, когда поет наемный хор, в Церковь привносится неправда, привносится туда, где все должно быть истинно, исполнено жизни.
Думаю, что расцерковление можно преодолеть только тогда, когда мы будем заниматься изучением этого таинства, то есть когда будут проводиться нужные занятия с изъяснением Евхаристии, когда мы начнем воцерковляться путем живой катехизации. Только тогда будет стремление совершать Евхаристию не ради самопричащения священника, а для того, чтобы соединиться друг с другом во Христе, являя тем самым живую Церковь Христа.
Было бы неверным искать возрождения евхаристической жизни, как это делают некоторые христиане, на пути учащения причащения отдельных членов Церкви. Индивидуальное причащение остается индивидуальным актом, но не является священнодействием Церкви.
Когда нас, пастырей, спрашивают о том, как часто нужно причащаться, то лично мной этот вопрос воспринимается как голос человека, живущего вне общины, ибо человек, живущий в семье, не спрашивает, как часто ему нужно обедать. Трапезы поставляются ежедневно. Поэтому, когда мы собираемся общиной на евхаристическое собрание, подразумевается, что все мы будем участниками трапезы Господней. И если кто‑то по каким‑то причинам не может участвовать в ней, это переживается очень остро. Пусть человек старается как‑то восполнить это чувство усиленной молитвой, все равно оно остается невосполнимым. Оно только тогда утоляется, когда я реально участвую в Евхаристии вместе с моими братьями и сестрами.
В те годы, когда почти никто не говорил о евхаристическом возрождении, но, может быть, только таил в себе мысли о нем, отец Таврион, старец Спасо–Преображенской пустыни, жаждал его, практически осуществлял это возрождение. Он создавал «летучую» общину в Пустыньке. Она рождалась мгновенно, потому что приезжали к старцу люди жаждущие, с ними легко было войти в духовное общение, они все понимали с полуслова. Они жили в дни своего пребывания в Пустыньке в единении с ним, в единении друг с другом.
Помню, когда я приехал к старцу и прожил несколько дней в пустыньке, у меня было такое чувство, что я будто бы ничем не согрешил, потому что жили все вместе светло, радостно, на высоком духовном подъеме, в единении.
Когда я возвратился в Москву и потянулся к такому же общению, приходя на службы в храм на Рогожском кладбище, то тут же получил удар. Заметили, что я стал часто причащаться, и встревожились.
Отец же Таврион, наоборот, пробуждал в людях верное чувство жажды Евхаристии, природа таинства объяснялась самой евхаристической жизнью, активными участниками которой были все находящиеся в храме.
Он отменил клирос: выходил из алтаря и говорил народу: «Поем всей церковью». Тогда по окончании службы никого не спрашивал о том, как сегодня пели. Пели все и были единомысленны и единодушны.
Этот опыт был очень ценный и нужный. Думаю, что он живет сейчас в нас и в вас, потому что многие из вас тоже имели общение с о. Таврионом и сумели передать этот опыт другим людям.
К сожалению, в нашей епархии этот опыт иссякает. И когда возникают живые попытки возродить его, они не встречают сочувствия и поддержки со стороны многих собратьев. Нужна терпеливая и кропотливая работа, чтобы достичь взаимопонимания и каких‑то перемен. Но, думаю, что сейчас мы имеем все возможности для того, чтобы евхаристический опыт, который накопился, возрождать повсеместно.
Этот опыт должен быть понят и оценен только положительно, как опыт животворящий, опыт, который нам крайне необходим, потому что Евхаристия, как мы знаем, есть центр нашей жизни, реальное осуществление Церкви.
У нас в Латвии, в Риге, несколько лет назад возродилось, благодаря усилиям нескольких христиан, Петропавловское братство. Оно очень подняло дух евхаристического возрождения. В братстве родились три общины. Но затем братство распалось, не найдя поддержки у епархиального руководства, и ныне имеются только осколки этого братства.
Не располагая возможностью иметь пастыря в своей евхаристической общине, люди идут в храм, где служит священник, который более близок им по духу, и там, в приходе, они предстают как маленькая духовная семья, желающая видеть рядом с собой братьев и сестер из других духовных семей. После службы, если имеется возможность, они продолжают общение на агапе. Таким образом они сохраняют и поддерживают свой евхаристический опыт. Он живет, несмотря на все трудности и болезни в нашей церковной жизни.
Думается, что евхаристическое возрождение будет совершаться именно в таких маленьких группах людей, которые являются закваской. Не нужен вагон закваски, чтобы вскисло тесто. Ее нужно немного, но качественной. И если такие евхаристические группы будут возникать повсеместно, это будет реальным, внутренним, а не внешним возрождением Церковной жизни. Церковь будет являть себя в этом евхаристическом опыте во всей своей силе.
Я полностью разделяю мысли о том, что нельзя превышать определенное число членов в общинах ради сохранения личностного общения. Когда к нам на приход приехала монахиня–иконописец из Благовещенского монастыря в Назарете и в беседе на агапе ее спросили о том, будет ли увеличиваться число насельниц в ее монастыре, то она ответила, что ныне у них проживает только двенадцать сестер, максимумом будет пятнадцать сестер. «Почему не больше?» – «Тогда это будет армия», – ответила мать Параскева.
Конечно, такое устройство церковной жизни родилось из насущной потребности реального единения и реального общения в духе и истине. К сожалению, в наших монастырях – я начинал свою иноческую жизнь в Почаевской лавре – я не нашел удовлетворительной евхаристической жизни. Казалось бы, монахи и монахини пришли в монастырь ради того, чтобы создать тот образ духовной жизни, который бы очень помогал их настоящему единению во Христе друг с другом за каждой Евхаристией, совершаемой ежедневно в обители, но, к сожалению, там только ставится вопрос о том, сколько раз им причащаться в году, – вопрос совершенно неверный, свидетельствующий о расцерковлении сознания иноков.
Такая практика евхаристической жизни продолжается и по сей день.
В Шеветоне я наблюдал совершенно иную практику евхаристической жизни. Там монахи причащаются за каждой Евхаристией.
Часто приходится слышать из уст готовящихся к Евхаристии, что они приступают к этому таинству только тогда, когда хорошо подготовятся и будут достойны. Думаю, в тот момент, когда придет эта мысль о достоинстве, как раз нужно остановиться перед Чашей, ибо мы причащаемся, как известно, не по достоинству нашему, а по милости Божией. Это приглашение не к какой‑то расхлябанности, а к глубокому пониманию природы таинства Евхаристии и любви Господней, восполняющей любые наши немощи.
В настоящее время нам придется пока жить маленькими духовными семьями–общинами в безобщинных приходах, преодолевая все трудности такой жизни с надеждой рождения новых общин, в монастырях же уже имеющиеся духовные семьи должны стремиться возродить дух евхаристической жизни, ибо без Евхаристии мы всегда будем иметь только внешнее единение.
Евхаристия всегда была и будет увенчанием нашего единства во Христе.
