Текст книги "Мертвые не кусаються"
Автор книги: Антонио Сан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
– Скажите, уважаемый господин, вы знаете семейство Нино-Кламар? – осведомляюсь я.
Дебит струи навозной жижи усиливается. Он качает головой, и я получаю сталактит на рыло, ибо кретин качает головой отрицательно. Прибить бы это ископаемое. Он явно зажился и цедит забвение мелкими глотками через соломинку.
К счастью чья-то рожа возникает из глубины темного нутра входа, сторожем которого по замыслу является старикашка. Рожа бородатой дамы. По крайней мере, у нее такое заросшее лицо, что она могла бы бриться супермодным «жиллеттом».
Улыбаюсь ей своей секретной улыбкой, предназначенной исключительно для Европы и заморских территорий.
– Мадам или мадемуазель? – воркую я.
– Мадемуазель!
Она польщена моей вежливостью, смущена моим обращением,[11] Людоедка, пускай хоть наживка и тухлая. Что меня умиляет в дамочках, старушках, многоягнятных отвратительных и прочих: они сохраняют в себе ощущение женского начала. Это трогает. Настолько, что я нахожу их соблазнительными.
В своем роде.
– Извините за беспокойство, сеньорита, вы не знаете, где обитает Нино-Кламар?
Она не говорит да. Она это делает. К моим ногам падает гребень. Я поднимаю его. Он гораздо более липкий, чем наполовину обсосанная карамелька.
– Спасибо, – говорит она по-испански, потому что на других языках она не разговаривает. – Да, я знаю, где живет мадам Нино-Кламар.
Я дергаюсь. Почему она сказала только о «мадам Нино-Кламар»?
– Могу я узнать, сеньорита, где находится их дом?
Она краснеет, как будто я спросил, какого цвета ее лифчик, если вдруг, смеху ради, она надела бы его.
– В «Бордельеро для простушек».
Видел я это местечко, крутясь по району в моем «фольке». Наверху. На самом краю плато над морем. Белая асиенда под римской черепицей с коричневыми ставнями. Зеленый бассейн. Редкие деревья и несколько гектаров банановых плантаций. Недурственно.
– А господин Нино-Кламар?
– Его уже нет. Умер пять лет назад.
Она крестится, потому что неграмотная (и не злая).
– Мадам Нино-Кламар живет одна?
– С дочерью. И с мужем дочери, который приходится ей зятем.
– Она всегда живет здесь?
– Нет, только приезжает на отдых. А живет в Мадриде и Найворке.
– Где, вы говорите?
– В Мадриде и Найворке.
– Это в Испании, Найворк?
Она смеется, сильно тряся головой.
Собираю с земли три ее гребня, исполняю долг вежливости, возвращая их ей, и вспоминаю, что видел фонтан, где смогу вымыть руки.
– Нет, Найворк, это в Америке.
Луч света!
Да что уж: гениально! Я всегда слишком скромно сужу о себе.
– Вы хотели сказать Нью-Йорк?
– Именно это я и говорю!
– Извините, у меня, наверное, пчелки залезли в ушные соты, ибо я не усек сразу. И она добрая, мадам Нино-Кламар?
– Да, – она продолжает смеяться.
Это хороший признак. Шанс не нарваться на застегнутую на все пуговицы эспанскую вдову.
– Похоже, что она достаточно богата?
– Очень, очень, очень много! Ее муж сделал состояние на «Дульче де платано».
– Пардон, сеньорита? На чем, вы говорите?
– «Дульче де платано».
Я балдею. Перевожу себе: дульче – приятный, платано – банан. Видя мое непонимание, коровятина берет из своего походного буфета на скамейке круглую коробку и протягивает мне. Действительно, читаю на крышке «Дульче де платано». Сняв ее, нахожу внутри остатки фруктовой массы характерного запаха. Что-то вроде бананового джема. Помнится, я видел подобные коробки в гостинице.
– Чтобы есть с сыром, – объясняет восхитительная девушка.
Черт возьми, и на этом можно сделать состояние!
Нино-Кламар преуспел, судя по его поместью. А затем, как все остальные, откинул копыта на матрасе, набитом тугриками. Вследствие долгой болезни, согласно стандартной формулировке! Как будто умирают «вследствие» болезни, а не в «конце ее»! Люди такие кретины, когда хотят быть стыдливыми.
– Она сейчас в «Бордельеро для простушек», вдова?
– Она приехала позавчера.
Молчание. Снаружи старый болван начинает давиться соплями, что мешает ему зажамкивать грязные очистки, служащие источником жвачки. Доисторическое чудовище, которое я называю сеньоритой, устремляется к нему. Пользуюсь этим, чтобы попрощаться и смыться.
Сучья керосинка, соревнуясь с дебилом, кашляет сильнее, чем подавившийся пердун, прежде чем соглашается на горючее, которое я ей предлагаю.
Следуя, наконец, своему призванию, начинает двигаться.
С апокалиптическим рычанием она везет меня к мадам вдове Нино-Кламар, королеве размолотых бананов, у которой в среду вечером самый дорогой наемный убийца послевоенного времени должен выполнить… контракт!
Лава девять
Когда время наступает вам на пятки, это даже в какой-то мере преимущество, ибо вы вынуждены применять средства, которые по размышлении были бы вами отвергнуты.[12] Одно лимонное дерево… Пардон, о чем это я? Хотел сказать: находясь к этому моменту на холме, который нависает над асиендой вдовы Нино-Кламар, я созерцаю обширное поместье и говорю себе, что готов на все, чтобы туда проникнуть. Неважно каким путем. Засчитывается только результат. Знакомая песня! Цель оправдывает средство и пр… Не бойтесь возвращения в пенаты детства, зайчики мои! Народные поговорки, как стоптанные чоботы, не очень блестящи на вид, но успокаивают. Держите наготове на губах какую-либо сентенцию, и вы никогда никого не ущемите.
Рядом с дорогой находится теннисный корт. Играет пара. Он высокий загорелый, смуглый и красивый малый; она очаровательная платиновая блондинка, тоже загорелая и с ногами, которые я рекомендовал бы вам для постельных вечеринок. На ней юбчонка, которую задирает ветерок, открывая, таким образом, задок, обеспечивший бы вам изумительный отпуск, если бы даже непрерывно шли проливные дожди. Время от времени парочка оказывается у сетки, подбирая мячи, и обмениваясь жадными чмоканиями.
Думаю, что речь идет о дочери и зяте мадам Нино-Кламар. Наверное, молодожены.
Я не принимаю решения, о, нет: оно меня принимает. Оно овладевает мной раньше, чем я даже думаю о нем. В таких случаях надо все пустить на самотек. За тебя работает твое нутро. Доверься ему, приятель! Повинуйся ему! Оно выведет тебя на дорогу успеха, потому что у него нюх.
Вынимаю мой швейцарский нож на сорок восемь предметов и освобождаю малое садовое лезвие. Настоящий маленький друид! Закуриваю сигарету для большего эффекта! И напеваю «Друид» Шуберта. С ножом на соседнем сиденье преодолеваю подъем на средней скорости.
«Фольк» погромыхивает, как колье негритянки, и дает выхлоп сильнее, чем осел на манеже.
Сантонио напряжен в ожидании. Глаз, как у прорицателя. Спуск снят с предохранителя.
Бросаю взгляд на зеленую сетку, ограждающую корт. На него ведет петлеобразная грунтовка, пыльная, как рахат-лукум. Справа напротив площадки большущий эвкалипт со вздутым стволом. Вот то, что мне прекрасно подходит.
Немного ускоряюсь. За два метра до дерева резко торможу, провоцируя безобразное боковое скольжение. Происходит то, что задумано: моя божья коровка впиливается боком в дерево. Даже ослабленный удар есть удар, и хотя, вцепившись крепко в руль, я был к этому готов, все равно в глазах заплясали тридцать четыре овечки.
При всем при том, что я держал скорость не более пятидесяти. И после этого спрашивается, как можно уцелеть в боинге, который вмазывается на тысяче в час в склон горы!
Открываю дверцу, не забывая схватить режик, который валяется на полу. Делаю два шага к корме машины, где, обрушиваясь на землю, изображаю фраера без сознания. Втыкаю садовое лезвие в шину! Она выпускает свою ранимую душу. Прощай «мишелен», здравствуй «данлоп»! Последний вздох! Я прячу ножичек в покет.
Теперь надо немного подождать. Будьте милосердны, дамы-господа! Ракетное тап-тап замолкает. Слышу восклицания. И звук двойных шагов по дорожке. Время прийти в себя, Сан-А! Встаю на колени. Весь в пыли. Правая скула саднит. И кровоточит, в чем я убеждаюсь, потрогав ее. Немного размазываю мою французскую кровь по лицу. Изображаю оглушенного.
Два теннисиста появляются бегом. Боже, как красива эта женщина! Вблизи она феерична! Малый, который ее пользует, не имеет права сохранять ее исключительно для себя. Это аморально! Преступление против любви! Начнем с того, что я этого не хочу! Я должен в этом участвовать тоже. Чтобы ее просексславлять, как говорят при эстетической литургии. Я настаиваю! Мне нужно!
– Он ранен! – восклицает изумительное создание на испанском, оттененном американским акцентом.
– Это не очень серьезно, – бормочу я (на английском). – Заднее колесо лопнуло. Ничего удивительного, видите, какую машину мне удалось раздобыть. С этой урной трудно участвовать в ралли Монте-Карло, не так ли?
Если бы знал, пригнал бы кораблем мой «ролле». Во всяком случае, спасибо за проявленную заботу. Очень жаль, что прервал вашу игру. Так же как сигара, зажженная вновь, теряет свой вкус, прерванный теннисный матч утрачивает азарт…
Прислушиваюсь к себе, говорящему.
Призываю себя.
«Давай, приятель! Накаляй! Накаляй, Тонио! Надо их охмурить. Кваканьем. Обаянием! Ничего не забудь. Заходи со всех сторон! Ты богач на отдыхе! Пресыщенный красивый мужик! Добрый! Странный! Душа компании! Соблазнительный! Храбрый! Не забудь небрежный жест тыльной стороной ладони, чтобы смахнуть кровь, которой ты писаешь в жилетку. Это твой единственный шанс. Пролетишь, никогда больше не сможешь повторить. Все до кучи, приятель! Надо их покорить, брат мой! Вывали все резервы! Ускоряйся!»
Я обволакиваю колдовскую блондинку взглядом, который пленит святую деву, включаю весь мой соблазнительский потенциал. Взглядом объясняю ей мои сексманеры. Рассказываю, как я умею это делать. Открываю головокружительные похотливые горизонты. Изображаю ей кролика-попрыгунчика, перекрученный шнурок, демоническую свечку, фантастического трубочиста. Объясняю ей треугольный кис-кис. Обещаю бурное течение в узком проливе. Рассказываю, как Содом встретил Гоморру и как они сделали, чтобы иметь дочерей Лота (по-американски) вместе! Даю полным залпом! И обещаю еще кое-что сверх!
Вижу правым уголком левого зрачка, что она перехватывает послание. Принимает меня десять из десяти.
– Посмотрите, что мне подсунули внаем, – указываю я в экзальтации на «фольк». – Они это называют авто! Самое интересное, что они так и думают. Такое не примут даже на автомобильное кладбище. В общем, хоть я и ранен, но оно, оно точно мертво! Это меня утешает. Нанеся ему последний удар, я наверняка спас тем самым множество жизней! Оле! Смерть чудовищу! Если господин Фольксваген увидит это, он проглотит железный крест своего деда! Надо оторвать эмблему. Стыдно! Германия не заслуживает такого позора! Она, бедная, уже и так настрадалась со всеми этими нашествиями и реэволюциями. Вот и сделано. Теперь каркас анонимен! Старая безымянная машина древних времен. С ума я сошел, приехав на Тенерифе без автомобиля. Да у меня их четырнадцать!
Новых! У меня страсть к вождению. Но не на «роллсе». Его вам поставляют со всеми трюками старости. На вид новый, но это обман. Запах завода. Иллюзия. Он каноничен с колыбели. Церковный реквием! Красивый, благородный! Но здесь дороги не для него. Неспособны принять его. Лучше бы привезти сюда один из моих «порше». Маленький резвый скакун! Чистокровный араб! Или нет, одну из моих «альпин» любимой Франции. Чудо! Швейцарские часы! Мечта! Все четыре колеса ведущие. Она делает вас мощным и непобедимым! Оккультная «альпина»! Королевское «рено»! Истинно наш букетик! Василек, маргаритка, мак! Велосипед современного человека. Никогда не перемещайся без «альпины», даже в поезде! Не забывай ее никогда! Когда я отправлюсь в путешествие и составляю в ванной список, я вписываю ее тут же. Между зубной щеткой и электробритвой. Перед лосьоном после бритья… «Альпина»! Здесь бы это было идеально! А действительно, выпишу-ка я ее экспрессом.
– У вас кровь идет! – говорит, смеясь, женщина. – Идемте подлечим вас вместо шуток.
– Кровь? – притворяюсь я.
«Ей-богу, правда. Неважно. Шесть литров, мадам, какой резерв? И я восстановлюсь очень быстро, так как каждые пять минут приобретаю добрую пинту чистой крови, будучи оптимистического темперамента! Ну, раз вы так добры, что предлагаете привести меня в порядок… Я сделаю все, чтобы не злоупотребить вашим гостеприимством».
– Вам повезло! – замечает мужчина по-испански.
– Так всегда говорят человеку, у которого невезение не дошло до своего логического конца, – отвечаю я. – Вы даже не можете представить себе, сколько в мире одноруких, одноглазых, с односторонним параличом, удаленной селезенкой, трепанированным черепом, которым именно в эту минуту говорят, как им повезло.
Проходим деревянный портал, орнаментированный большими галльскими гвоздями (с круглой головкой).
– Вы француз? – мурлычет женщина.
– До последнего вздоха, мадам.
Она что-то говорит компаньону, который возвращается на теннисный корт. Я же возвращаюсь на корт моих намерений. Наш Сана думает только о приеме в среду. Единственная цель. Вместе с тем у меня нет определенного плана. Полагаюсь на волю случая. Нюх по ветру… Забываю про Маэстро с его миссией. Это значит, что мою я уже принимаю за его! Необычно все это. Мысль о Мари-Мари, запрятанной где-то на острове, не терзает меня наряду с прочим. Однако она в лапах кровожадного чудовища. Типа, который отправил на тот свет людей не меньше, чем погибло в сталинградской битве…
– Француз из Парижа? – воркует блондинка…
Если это дочь вдовы Нино-Кламар, она должна жить в США с самого детства, ибо ее акцент явственно слышится. Напротив, ее муж – чистый шпанский фрукт. Стопроцентной гарантии идальго! С артистическим декадентским налетом. Маленький испанский гранд, де факто!
– Из Парижа, да, мадам. Маркиз Антуан де Сан-Антонио, к вашим услугам.
Она мяукает обаятельное «А-о-о».
Демократия, как говорится, демократией, приятно натянуть маоистский френчик, вытатуировать серп и молот на наковальне, но титул (как прыщик) всегда производит эффект. Наверху как наверху.
Если однажды, ты увидишь на первой полосе какого-нибудь Нифига Себе вместо датской принцессы Маргарин или ирландской королевы Елизапуп II, то тогда я поверю, что сменилось что-то в королевстве франков (равно как и в еженедельнике «Франс-Диманш»)!
– Маркиз, – говорит она!
– По отцу, мадам… Но, несмотря на титул, мы не бедняки и можем оплатить новую черепицу для крыши нашего фамильного замка, поскольку сколотили состояние на производстве духов.
– На духах! Но это же чудесно! И как называется ваша марка?
– Королевский Берюрье, мадам.
– И в чем вы специализируетесь?
– Мы специалисты по общим запахам. На нашей фабрике в Воскресенске мы производим все, от «Пей, светик, не стыдись» до «Воскресного похмелья», не говоря уже о туалетной воде «Фабричная набережная». Двенадцать тысяч литров духов отцеживаются ежедневно, по сто новых франков за миллилитр, считайте сами ежедневный доход, ибо я не захватил карманный калькулятор.
Готово, негодники мои; блондиночка заинтересована. Я ее забавляю. Она уже мечтает. Ее зеленый взгляд искрится. Легконогая подхватывает меня под ручку и увлекает в ее сугубо личные апартаменты, которые расположены на первейшем для отдыха этаже прекрасного обиталища. Не буду его описывать. Дома богачей похожи друг на друга, как квартира 3024 здания «А» на квартиру 3025 здания «Б» нью-йоркского торгово-близнецового центра.
Единственное заметное различие – расположение бассейна по отношению к дому, да еще иногда одежда лакеев. Сверхбогатство – все равно, что великая бедность; не обременяется фантазиями. Очень бедные меблируются по случаю, очень богатые нанимают декоратора. Все случайные распродажи и все декораторы похожи друг на друга и предлагают те же решения. Так что же я хотел вам сказать? Хм, нет, ничего… Ах! Да: личные апартаменты красавицы блондинки. Не в первый раз пастушка из благородных заводит меня в будуар, а затем в ванную. И, конечно, не в последний. Каждый раз я получаю удовольствие. Там мягко, приятно, мило и пахнет большими деньгами. Ходишь в коврах, а не по ним. Двери обтянуты сатином и висят гравюры эпохи Людовика XV, изображающие мадам Помпадур с товарками, прикидывающимися пастушками с посохами в лентах, в то время как их спутники в париках рассказывают им разные скабрезности, прижимая к груди треуголки.
Богиня тенниса усаживает меня на табурет. И вот со спиртом и ватой в руке она играет роль медсестры. Добропорядочные женщины это обожают. Когда они могут омыть свои красивые пальчики кровью мужчины, они искренне счастливы.
– Не больно? – спрашивает она.
Мне не больно, тем более что мой нос в выемке ее белой блузки, точно в том месте, где расстегнута пуговка. Захватывающий вид на кругленькие противовесы для стенных часов, хорошо взвешенные и высоко поднятые. Жемчужины природы! Она чудесно пахнет потом. Нечто, что кружит вам голову. Начинаю думать о таких вещах, что если бы их описал, то вы приняли бы меня за порнописателя, а датчане тут же купили бы авторские права.
– Вы живете на острове весь год? – шепчу я таким манером, чтобы бетономешалка включилась для приготовления раствора.
Потому что о делах-то тоже надо подумать, братишки! Нельзя пренебречь профессиональной стороной, ибо позже, даже преуспев, можно получить от ворот поворот.
– О, нет, я приезжаю только на месяц зимой. Остальное время я провожу в Мадриде и Нью-Йорке.
«Смотри-ка, как мамаша, – говорю я себе».
– Могу ли я узнать ваше имя, чтобы вставлять его в свои молитвы, мадам? – галантно интересуюсь я.
– Дороти Нино-Кламар.
Сначала я не врубаюсь. Как же она сохранила свой акцент и девичью фамилию?
Моя лампа загорается в следующий момент.
– Я вдова, – говорит она мне. – Уже четыре года. Занимаюсь делами усопшего мужа с помощью его дочери и его зятя, которого вы видели.
Вот сюрприз, способный вызвать полное изумление, а? Я эту даму Нино-Кламар представлял совсем не так. Ожидал увидеть эспаньольскую вдовицу в черной мантилье, черном платье, с восковым лицом, опущенным взглядом. И на кого же попал? На резвую американку лет тридцати, соперничающую красотой с лучшими танцовщицами лучших казино. Даю голову на отсечение, что она оприходовала своего сводного зятя!
Ох, дерьмо, я больше не могу рассуждать об этом. Тем более что ее нежная ручонка медленно-медленно прогуливает обспиртованную ватку по моей витрине, будто озабоченная продлением удовольствия. Есть отчего подвесить на гардеробную вешалку свою шляпчонку, оставив внутри нее голову! А может быть, мне в башку бьют еще пары девяностоградусного спирта?
Но предположить такое – значит, быть умственно убогим. А моя правая рука вроде бы укладывается на нижнюю часть поясницы Дороти.
Это называется играть ва-банк. Вместо того чтобы отстраниться, малютка Нино-Кламар слегка улыбается и выгибает спинку, приближаясь почти вплотную. Моя нюхалка находится уже в ее декольте, что вы хотите, чтобы я сделал больше, а? И я это делаю.
Возвышенный полет, мои маленькие канальи.
Если бы я не был скромным от природы, честное слово, я был бы собой доволен.
Особенно с точки зрения техники.
Наше время заставляет осуществлять героические затеи, требующие сверхчеловеческих усилий, полного слияния ума и мускулов.
Энергия и ощущения, объединенные вместе, цыплятки мои. Прибавьте сюда дьявольскую точность. Экономию движений, ведущую к полной эффективности.
Пора все-таки организовать Олимпийские Любовные Игры. Это необходимость. И поскольку северяне первыми в этом деле установили статус открытых портов, не будем кляузниками: сделаем у них инагурацию этой новой дисциплины.
Вот уж увидим настоящий комнатный спорт. Кровожадная борьба, национальный престиж. Будьте уверены: Амерлоки и Русскофы не будут монополизировать медали. Финито царство двух сверхдержав. У малышей тоже появится свой шанс. Основная борьба разгорится между средиземноморцами. О, я вижу французский налет на гигантский минет. Золото, серебро. Комбинация! Италия, вероятно, победит в скоростном спуске. В специальном наверняка поспорят Испания и Ливан. По разделу многовалентной содомии триумф будет несомненно на стороне северо-африканских стран! Если только не греки… Вот по артистическому обмусоливанию гегемонию латинов могут нарушить хитрецы Австрия или Чехословакия. Онанизм выиграет кто-то из скандинавов, равно как и «бабслей» четверок. Ах, барон де Кубертен не предвидел, как разовьется его начинание. Главное – участвовать, говорил он.
Я того же мнения.
И с точки зрения участия, я участвую, будьте уверены.
Тем более что одежка Дороти весьма подходит для нечаянных шалостей. Достаточно сделать один жест, чтобы узнать ее целиком и полностью! Конечно, ванная комната не является идеальной территорией, но мне очень нравится любовный пикник. Мы оба состязаемся в изобретательности. Прежде всего она имеет право на вертящийся табурет, хотя это и снижает уровень ремесла. Ну, а мандолину Якова-Делафона вы знаете? С подъемным выхлопом? Сюрприз на Сюрприз на умывальнике тоже неплохо. А также «облокотись на балконные перила, ты увидишь прохожих»! Скачущее мыло! Вибратор в рукаве. Прическа под Брута! Марокканский вазелин! Все оттенки лиры, как сказал бы Виктор Гюго.
И обратите внимание, негодники мои: сеанс проходит в рекордно короткий срок. Концентрация эмоций. Изобилие по всей шкале приемника! Но какой пыл! Какая синхронность!
Я останавливаюсь, когда она на грани обморока, и объясняю, что мы немножко стеснены временем и что, во всяком случае, разговор будет продолжен в более подходящих условиях.
Она берет мою голову в ладони. Контур нежной тактичности, подчеркивающий ее признательный взгляд. Ее губы прикасаются к моей поврежденной скуле. Когда она их убирает, маленький пурпурный маковый ореол расцветает посередине ее рта.
– Париж – это красиво, – шепчет она.
Какая вежливость, не так ли?
– Ну как, дела лучше? – спрашивает (исключительно к месту) сводный (и как еще) зять Дороти.
Он напялил пуловер на свою тенниску, зеленое махровое полотенце на шею и улыбается, сверкая белыми большими зубами.
Мадам Нино-Кламар представляет нас. Пенисмена зовут… Подождите, какое бы имя вам понравилось? Как? Вам наср..! Хорошо, тогда его зовут Алонсо Серунплаццо, вот так. Ничего, да?
– Где Инес? – спрашивает Дороти.
– Она сейчас придет; обсуждает с аббатом Щмурцем меню для приема в среду. А вот, – продолжает он, будто в спектакле, когда актер поворачивается к кулисам, – и они, как раз!
Ибо в театре, вы заметили, это происходит всегда таким образом. Предупреждают заранее. Говорят: «Я жду мужа, который сейчас придет».
Устраивают разные трюки, чтобы подчеркнуть, что ждут какого-то черта лысого. Иногда это рычание автомобиля, оканчивающееся клацаньем дверцы. В Париже в театрах они проделывают это уже шестьдесят лет. Авто, с которого была сделана звукозапись, это старье до 14-го года. Я узнаю тарахтенье, так как слышал его в музее звуков у Синотона. Там у них делают высококвалифицированные тесты определения шумов для производства акустического оборудования. Обмануть их невозможно. Дай им послушать какую-нибудь китайско-заумную музыку в темноте с завязанными глазами, и они тебе точно сообщают: «Пук молодой девушки, проходящей по Новому мосту!» или «Звон падения монеты в двадцать пять сантимов, продырявленной перед войной». Или еще: «Верещание белки в лесу Фонтенбло», или даже: «Семяизвержение на пластиковую крышку унитаза!» Ассы, я вам говорю! Фронтон собора Парижской богоматери – веретено по сравнению с ними!
Но я уклонился от темы.
Итак, после сообщения о ее приходе, мадам Инес… (как я там назвал ее дражайшего? Ах, да, припоминаю: Балвмаскез и Серунплаццо! Только если это подходяще для Алонсо, то с Инес не сочетается, тем хуже – переименовывать не охота).
Мадам Инес Балвмаскез и Серунплаццо (испанские имена очень удобны для нас, литературных ремесленников, помогают набрать листаж. Я-то, заметьте, не злоупотребляю этим, а остальные, мерзавцы, одним перечислением имен заполняют три строчки) – но возвращаюсь к делу – проникают в комнату.
Самое забавное в этой семье, что падчерице больше подходит роль мачехи, правда, вышедшей из закрытого пансиона. Разменявшая сорок. Сухая, строгая, угловатая, желтоватая, подозрительная, строго одетая, она выглядит потомком великого инквизитора. Ее католицизм лезет изо всех пор (особенно в эту пору Франко). Эта тухлятина должна быть на десять штук старше своего мужа! Я понимаю, что с такой треской Алонсо должен, чтобы как-то отвлечься, предпочесть мачеху.
Видите небо в клеточку при погашенных огнях? Молитва и все такое! После исполнения супружеского долга мама Инес явно пользуется домашним алтарем, а не биде. У нее очищение всех святых заменяет чистоту и здоровье.
– Инес, дорогая! Это маркиз Сан-Антонио, он у нас на глазах попал в ужасную дорожную катастрофу!
Дама слегка наклоняет бюст. Думаете, подставит щечку для усюсю? Как бы не так! Маркиз или нет, для нее я вторженец и непредвиденный, новеньких она не любит. Подозрительна, корова. Если столь желанное приглашение зависит от нее, то, по-моему, никаких надежд!
Тем не менее я делаю попытку. Ну и что ж, что кляча! Решаю действовать, будто она фотомодель. Взгляд для любимой тети Луизы! Сделаем короткое замыкание.
Я в шоке! Не могу устоять перед шармом! Растерян по причине симпатий с первого взгляда! Пылкий вид! Лицо, искаженное эмоциями! Полуоткрытый рот умирающего, ищущего глоток кислорода…
Верьте или измерьте свою температуру тяпкой садовника, но она реагирует, эта Инес. По легкой дымке в ее глазах я отмечаю, что она слегка смущена. Чувствуется, что она призывает на помощь небесные силы. Не хочет попасть в ад! И не желает оступиться после сорока лет праведной жизни! Особенно потому, что товарищ святой Петр не шутит с иберийцами. Культ индульгенции! Особенно с современной кликой священнослужителей и таким правительством. Будь ты сыном Карла V и Изабеллы-католички, ты обязан сдать экзамен при вратах. Переэкзаменовки не будет! Засыпался, и Сатана овладеет тобой! Раз! И на горячую сковородку! Поджаривай! Поджаривай!
Тем не менее женщина (даже испанская) есть женщина. Страх проклятия удерживает ее от греха, но не от дрожи.
И я заставил Инес задрожать.
Я не хвастаюсь, это не мой стиль. Просто забочусь об объективности.
– Позвольте представить вам месье аббата Шмурца, – бормочет сверхофициальная супруга Алонсо Какеготам.
Райский ключник делает шаг вперед. Он в сутане, что можно встретить только в Испании. Красивый молодой человек, рыжеватый, склонный краснеть, со скромной улыбкой.
Он протягивает мне теплую, нежную, нервную руку. Я пожимаю ее и одариваю его довольно сальным взглядом. Я могу себе это позволить, отбросив экивоки, потому что этого аббата я имел честь насекомить не далее как прошлой ночью.
Речь идет о фальшивом Чарли Уэббе.
Той, которую я окрестил Евой во время наших постельных игр.
Ва десять[13]
Откровенно говоря, не хотелось бы натягивать белые перчатки и черные носки, но вам крупно повезло, что я не принадлежу к профсоюзу авторов глупостей, а то вам пришлось бы ждать сто лет в обед от одного театрального эффекта до другого. Когда у тебя членский билет, необходимо следовать правилу – не больше двух театральных эффектов в книге: иначе обязательный штраф. Контрольная комиссия заполнит пунктики, лишающие тебя определенных привилегий при получении пенсии по старости. Вынесут порицание в еженедельнике. Заявят, что ты позоришь большую дружную семью. Особенно если это повторится еще раз! Профессиональные ошибки – это ужасно. Соседи начнут перешептываться: «Вы знаете, что Сан-Антонио получил предупреждение с занесением в личное дело из-за слишком большого числа театральных эффектов в его последнем опусе?»
«Не может быть! Но, постойте, в прошлом году уже разбирали его дело по злоупотреблению метафорами?»
«Ну да: и лишили его права применять неологизмы на срок три месяца!»
Дословно!
Все это объясняет вам, почему большинство романов за три франка столь суррогатны: их авторы, чтобы не обозлить профсоюз, сидят на рационе. Я же индивидуалист, как никто двое других (если можно так выразиться), я не связан сюжетом беспокойства о дозировке. Я могу позволить себе действовать, понимаете? Ни расписаний, ни железных дат. Короче: ай эм сам себе хозяин! Конечно, мне делают козью морду, приходится увертываться от плевков, но я и в ус не дую, как говорят англичане. Совесть прежде всего! Клиент всегда прав! Обслуживание на дому! Всегда к вашим услугам обматерить, обозвать. Могу обозвать вас заср… ми в любое время дня и ночи. Могу обозвать тухлятиной, рогоносцами, дебилами, куском теплого дерьма, невыносимыми, тронутыми жуликами, бандитами, поганцами, голлистами, онанистами, скандалистами, заср…ми, заср…ми, особенно заср…ми!
Я могу!
Мерси, Бог мой: я могу!
Значит, я существую!
Существую для вас! Для вам! Для дам! Дам не вам!
Ладно, пора остановиться. Успокоить нервы. Очиститься от злости. Вернуть спокойствие.
Вернемся, но не к баранам, а к пастырю: и именно аббату Шмурцу.
Лучше бы он жил на улице Аббатисс, этот аббатик. Ибо это аббат и, судя по поведению, самого искреннего вида. Странное хобби у моей Евы превращаться в Адама. Не скрывается ли за этим двойная мораль, как вы думаете?
Потому что невероятно, но факт: очень много людей шастает из одного пола в другой. Как говорится, подавай окорок, а пол животного не важен.
– Рад вас приветствовать, господин аббат.
Вдова Зигзиг перехватывает инициативу.
– Маркиз – интереснейший молодой человек, – говорит она. – Нужно обязательно пригласить его на ужин в среду.
Если бы вы даже сыграли мне третий концерт Жана Петардо для скрипки и кирзовых сапог, я не был бы так доволен, ягнятки мои. Какая чудная музыка! Какой незабываемый звук! Теперь давлю двенадцатитонным взглядом на мадам… (не могу запомнить, как ее там по мужу), короче на Инес.
Вкладываю полную телегу просьб и обещаний в этот взгляд, мощный, как электромагнит для подъема подводных лодок. Типа: «Ах, милая дама, покорившая меня, ради Бога, будьте великодушны. Превратите предположение Дороти в чудесную определенность».
– Это, безусловно, хорошая мысль, – мягко поддерживает аббат.
Улыбаясь, аббат выглядит совсем юным.
После этой маленькой фразы дело, вроде бы, решается.
– Я буду рада, – бормочет Инес не очень убежденным тоном.
Дороти объясняет.
– У нас в среду званый ужин. Соберется несколько человек, приехавших отдохнуть на Тенерифе. Приятные люди, увидите сами. Поскольку, я думаю, вы же придете, не так ли?
– Боже мой, мадам, разве можно отказаться от приглашения, сделанного с таким тактом…
– Существует ли маркиза Сан-Антонио? – требовательно вопрошает Инес.
– Да, мадам, но это моя мама.
