Текст книги "Ватикан"

Автор книги: Антонио Аламо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Гаспар кивнул.

VIII

Можем ли мы вынести, чтобы истина, явленная нам свыше, стала предметом обсуждений?

Пий XI

Всем нам нравятся сильные чувства, как сказал Святой Отец во время второй встречи, но ближе к полудню 4 ноября бедный Гаспар почувствовал, что силы его практически на исходе, и действительно, когда он вернулся к себе в номер, глаза ему застила сонная пелена и он пребывал в таком великом смятении, усугубляемом зверским голодом, который ему приходилось терпеть и который прогулка по папским садам, равно как и упоминание Святого Отца о завтраке, только обострили, что, вернувшись, он хотел было найти утешение в молитве, но так и не смог этого сделать.

Хорошо известно, что добровольный пост люди переносят стойко и даже с удовольствием, поскольку человек подвергает себя испытанию, сознавая, что подобное состояние подготавливает его к благостному созерцанию Бога, но пост вынужденный – это нечто совсем другое и почти противоположное: обмороки и головокружения переживаются как пытка, а не как экстаз очищения. Во время постов такого рода сыновья Адамовы скорее склонны думать о жареных баклажанах, чем о духовном совершенстве, иными словами, брат Гаспар чувствовал себя до крайности несчастным и жалким, несмотря на упомянутые обещания церковной славы, которые, казалось, подтвердились этим утром, и даже еще более чем просто несчастным, когда ему приходила на память странная исповедь Римского Первосвященника. Гаспар блуждал в потемках. Тонкий луч света, который связывал его с Господом, казалось, погас.

Последние три года прошли для него почти без внутренних испытаний, не считая тех, что были связаны с его миссией экзорциста; напротив, он пребывал в мире с Богом и каждый день, пусть даже на краткое мгновение, ощущал явственное присутствие чуда. Терзавшие его прежде колебания и сомнения, казалось, исчезли без следа. Однако со времени своего прибытия в Ватикан он чувствовал некое беспокойство, какую-то неудовлетворенность, овладевавшую им почти ежечасно. Сначала все удручало его без каких бы то ни было причин, потом же причин стало хоть отбавляй. Он старался выглядеть довольным и, прежде всего, быть таковым, но теперь это ему не удавалось.

Если, согласившись с мистиками, мы предположим, что, когда человек обретает дар постоянства в молитве, он достигает вершины всех добродетелей, поскольку посредством молитвы мир преисполняется божественным присутствием, то мы также должны допустить, что дух – всего лишь сбившийся с пути бродяга, доколе он не обрящет мира и мужества, а будет противиться и не сможет погрузиться в медитацию. Брата Гаспара подавляли желания: желание стать кем-то, желание облачиться в кардинальскую мантию и желание постичь промысел Божий и разгадать Его замыслы. Он попытался молиться, но не смог. Желания заполонили его душу, и он был уже не тот, что вчера. Он попытался молиться и не смог.

Разумеется, поразительный парадокс заключался в том, что у человека, который нежданно-негаданно стал претендентом на кардинальский пост, тем не менее не было и горстки монет, чтобы купить себе чего-нибудь съестного. Хотя Его Святейшество недвусмысленно пообещал на следующий день угостить его завтраком, брат Гаспар не хотел и не мог ждать так долго, и, хотя тот же человек и так же недвусмысленно напророчил ему славное будущее, в данный момент возможность прославиться на церковном поприще казалась брату Гаспару сущей безделицей, чуть ли не банальностью по сравнению с тем, что действительно занимало его мысли: ужасной исповедью Папы.

Машинально, не задумываясь о масштабах последствий, которые это может повлечь, он набрал номер секретаря его высокопреосвященства кардинала Кьярамонти и сообщил, что аудиенция у Папы уже закончилась, после чего возникло много важных вопросов, требовавших серьезного и глубокого обсуждения.

– И последнее, – добавил брат Гаспар. – Важно увидеться как можно скорее, возможно, за обедом.

– Я переговорю с его высокопреосвященством, – ответил монсиньор Луиджи Бруно, – однако сомневаюсь, чтобы речь могла идти об обеде.

– Почему же?

– Иногда, как сегодня, чтобы не тратить времени зря, его высокопреосвященство имеют обыкновение довольствоваться сандвичем, который ему уже наверняка подали. В любом случае будьте на месте. Мы скоро перезвоним.

Так и случилось: не прошло и десяти минут, как раздался телефонный звонок и монсиньор Луиджи Бруно попросил брата Гаспара немедленно прибыть к его высокопреосвященству.

Доминиканец никоим образом не ожидал увидеть такое многочисленное собрание, какое ему предстало: в кабинете его высокопреосвященства собрались не только уже знакомые ему кардинал Джузеппе Кьярамонти, его секретарь монсиньор Луиджи Бруно и вечно хмурый архиепископ Ламбертини, но и, к великому удивлению брата Гаспара, еще двое кардиналов, которых тут же представил ему сам Кьярамонти. Первым был кореец Хавьер Ксиен Кван Мин. Склонившись, брат Гаспар поцеловал перстень на его руке и спросил:

– Хавьер Ксиен Кван?..

– Мин, – пояснил Кьярамонти.

– Мин? Ах да, конечно, Мин, – сказал Гаспар.

– Ксиен Кван Мин, – повторил Кьярамонти, между тем как кореец одарил брата Гаспара широкой улыбкой.

– Ксиен Квен Мин, – сказал брат Гаспар, стараясь запомнить иноземное имя.

– Кван, Кван, – поправил его Кьярамонти, – не Квен. Ксиен Кван Мин.

– Ксиен Кван Мин?

– Ладно, ладно, хватит! – почти рассерженно без всякой на то причины сказал Кьярамонти и, схватив Гаспара за руку, резко, почти рывком, подтащил ко второму из кардиналов.

Брат Гаспар снова наклонился, поцеловал перстень и вдруг, словно в довершение своих бесчисленных терзаний, услышал голос Кьярамонти:

– Его высокопреосвященство кардинал Эммануэль Малама, архиепископ Лусаки, Замбия, о котором вы, наверняка, уже наслышаны.

– Архиепископ Лусаки?! – воскликнул брат Гаспар не в силах скрыть недоверия. – Этого не может быть!

– Нет? А почему, позвольте спросить? – сказал кардинал Кьярамонти, нахмурясь и довольно-таки удивленно.

Удивляться бы надо было бедняге Гаспару, ведь разве не ему Святой Отец обещал чин архиепископа Лусаки, хотя, естественно, он даже намеком не дал этого понять. Его главная цель была успокоиться и постараться внести ясность в свои мысли, чтобы не впадать в противоречия и не дать кардиналам возможность заподозрить, что дело нечисто.

– Хорошо, хорошо, сядемте, господа, – сказал Кьярамонти, – нам о многом надо переговорить, так что не будем терять время. Его высокопреосвященство кардинал Хакер, к сожалению, запаздывает. Прошу садиться.

И вот все шестеро расселись по удобным диванам, стоявшим в одном из концов просторного зала собраний государственного секретаря, хотя должен отметить, что поначалу все приумолкли, словно не зная, какова подлинная причина данного собрания, или ожидая, кто первым нарушит молчание, и именно в этот момент в дверь постучали, и кардинал Кьярамонти досадливо проронил:

– Войдите…

Появился фотограф, который после одобрительного знака Кьярамонти проворно навел объектив на присутствующих и успел несколько раз щелкнуть, в то время как их высокопреосвященства – за исключением корейца, – притворялись, что ведут оживленную беседу, представление, которое, казалось, тоже входит в число ватиканских привычек, но, как только объектив закрылся и фотограф вышел из зала, вновь воцарилось глубокое молчание. Воспользовавшись им, брат Гаспар принялся внимательно разглядывать двух только что представленных ему кардиналов.

Большего несходства нельзя было себе и представить. На лице кардинала Ксиен Кван Мина, который до сих пор не промолвил ни слова, что не переставало тревожить Гаспара, застыла улыбка, обнажавшая два крохотных клыка, улыбка, которая, хоть и показалась Гаспару вначале выражением величайшей искренности, ясным и очевидным проявлением кротости и доброты, свивших гнездо в его сердце, теперь вызывала у него некоторые подозрения, поскольку клыки и эта словно приклеенная улыбка придавали кардиналу зловещий вид восковой куклы. Что касается африканца, то, как правильно заметил его высокопреосвященство кардинал Джузеппе Кьярамонти, Гаспару была известна его слава зкзорциста, несмотря на то что он уже удалился от дел, хотя не столько по причине возраста и многочисленных недугов, которыми страдал, сколько – и прежде всего – из-за слишком частых выступлений перед телекамерами, когда он лет пять тому назад проводил сеансы экзорцизма и вел немыслимые, чуть ли не еретические речи, что и стоило ему в свое время нескольких предупреждений, равно как и формального запрещения выступать на публике и постепенного, но окончательного отдаления от курии. Кроме того, опубликованные им книги слишком редко ссылались на ученые источники и в конечном счете оказывались ненаучными, что не снискало ему симпатии и уважения ватиканских богословов. Действительно, в некоторых инстанциях его обвиняли в колдовстве, в том, что он недопустимым образом смешивает анимистские тезисы с евангельским словом, и даже в том, что во время некоторых своих обрядов он использует проткнутых иглами тряпичных кукол и обезьянью кровь. Для вящего позора некоторые дешевые комики издевались над ним в телешоу. Брат Гаспар задался вопросом, как и ради чего кардинал Малама удостоился присутствия в этом важном синклите столь высокопоставленных и суровых церковных иерархов. Так или иначе, африканский кардинал не сводил глаз с брата Гаспара: взгляд его был тусклым и совершенно невыразительным, так что брат Гаспар даже испугался, что до ушей кардинала каким-то загадочным образом дошел слух о назначении его, брата Гаспара, архиепископом Лусаки, что, по логике вещей, вряд ли было тому очень приятно. Однако дело в том, что, как скоро заметил Гаспар, не только его высокопреосвященство кардинал Малама пристально его разглядывал, но и прочие пятеро присутствующих вонзили свои взоры в монаха, словно ожидая, что из него сейчас посыплются бесчисленные откровения и разоблачения. Маленькие клыки кардинала Ксиен Кван Мина торчали между губ, и перед глазами брата Гаспара все поплыло в дымке, как перед обмороком.

– Ваши высокопреосвященства, – сказал брат Гаспар, – где здесь уборная?

Их высокопреосвященства переглянулись, и после показавшейся бесконечной паузы кардинал Кьярамонти прокаркал:

– Налево, в конце коридора.

Брат Гаспар встал и, выйдя из зала, свернул налево, как ему и сказали, и добрался до сортира: страх и голод в равной степени мучили его.

Когда монах вернулся, на лице его, должно быть, отражались одновременно недомогание и паническая растерянность, почему кардинал Кьярамонти спросил:

– С вами все в порядке, брат Гаспар? У вас странный вид.

– В полном порядке, – нашел в себе силы ответить брат Гаспар, – хотя, говоря по правде, я голоден. Некоторые обстоятельства, которые не заслуживают ни упоминания, ни того, чтобы я на них останавливался, обременяя ваши высокопреосвященства своими личными неурядицами, никак не идущими к делу, однако эти обстоятельства, повторяю, привели к тому, что за прошедшие сутки у меня и маковой росинки не было во рту. Не могли бы вы попросить, чтобы мне подали сандвич и кока-колу?

Кардинал Джузеппе Кьярамонти посмотрел на него с удвоенным любопытством, но затем встал, подошел к телефону, снял трубку и, выдержав паузу, как показалось бедному монаху, не без заднего умысла, спросил, ни к кому отдельно не обращаясь, не проголодался ли кто-нибудь еще и не пожелает ли кто-нибудь кофе или лимонаду. И ему не только никто не ответил, но все, как по уговору, отвернулись, словно вопрос относился не к ним, так что кардинал Кьярамонти набрал двузначный номер и, открыто, без тени стеснения, глядя на Гаспара, распорядился, чтобы ему принесли кока-колу и сандвич.

– С чем вы хотите сандвич, брат Гаспар? – спросил он.

– С чем найдется, ваше высокопреосвященство.

– Есть с лососиной и с винегретом. Что вам больше нравится?

– По правде говоря, и то и другое, – сказал брат Гаспар.

– То есть?

– Мне могли бы принести по три или четыре каждого, или это слишком?

– Да, конечно. Почему бы и нет? – несколько недоверчиво произнес кардинал, после чего, ни на секунду не сводя глаз с брата Гаспара, добавил в трубку: – Три или четыре каждого и одну кока-колу. Хорошо. И поскорее.

Сказав это, он повесил трубку.

– Изголодались, а, брат Гаспар? – спросил кардинал со снисходительной любезностью.

Само собой разумеется, брат Гаспар готов был сквозь землю провалиться.

– Ладно, ладно, – сказал кардинал, снова усаживаясь вместе с остальными, – чем еще нас удивите кроме вашего непомерного аппетита?

Брату Гаспару показалось, что желудочный сок вызовет у него сейчас прободение.

– Почему вы ничего не хотите сказать, брат Гаспар? Если ваше молчание вызвано удивлением от присутствия здесь их высокопреосвященств Хавьера Ксиен Кван Мина и Эммануэля Маламы, то смею вас заверить, что на них можно полностью положиться. Не сомневайтесь, брат Гаспар, что они, как знатоки нечистой силы, в курсе всего происходящего и, кроме того, – одни из наших самых верных сторонников. Кстати, полагаю, вы не забыли захватить досье?

Брат Гаспар слегка кивнул, но на долю секунды испугался, что сейчас с ним приключится инфаркт миокарда.

– Как вы нашли Папу? Вы ведь с ним виделись, верно?

Монах снова кивнул.

– Мы звонили вчера весь день, но так вас и не застали. Куда вы запропастились?

– Я молился.

– Весь день?

Брат Гаспар кивнул.

– О, это прекрасно, брат Гаспар, прекрасно. Молодец. Так как вы нашли Папу? Вы уже сделали для себя какие-то выводы?

– Да, – еле слышно ответил Гаспар.

– Ну, и какие же?

Брат Гаспар затрепетал и почувствовал неудержимое желание расплакаться, уткнувшись в подлокотник кресла.

– Мы ждем от вас новостей, брат Гаспар, и не просто так, а потому, что вы единственный среди нас, кто волею судьбы, не принадлежа к курии, удостоился привилегии получить доступ к самому Папе.

Сейчас монаху больше всего хотелось поведать его высокопреосвященству о грехах, замаравших душу Его Святейшества, но ему приходилось блюсти тайну исповеди, хотя раскаяние, выказанное таким прославленным грешником, со всех точек зрения оставляло желать много большего.

– Мы с огромным нетерпением ожидаем, что вы скажете.

Брат Гаспар ничего не сказал, не мог сказать, все внутри у него тряслось, как желе, и было такое ощущение, что в любой момент их высокопреосвященства могут наброситься и пожрать его, особенно призрачный кардинал Хавьер Ксиен Кван Мин, чья улыбка была одной из самых чудовищных, какие ему приходилось видеть.

– Брат Гаспар, почему вы молчите? Что происходит?

– Мне надо отлучиться в уборную.

– Как, снова?

К счастью, в этот момент в дверь постучали.

– Войдите, – с досадой откликнулся кардинал.

Филиппинская монахиня, почти карлица, которая вся цвела оттого, что прислуживает кардиналам Церкви Царства святого Петра, внесла поднос с горой сандвичей и бутылкой, поставив его в центр стола, и, почтительно поклонившись, сказала:

– Кока-кола у нас кончилась, но я позволила себе принести пепси.

– Спасибо, Фернанда, – сказал Кьярамонти. – Приятно слышать, что иногда вы думаете самостоятельно.

Сестра Фернанда снова низко поклонилась и вышла, не сказав ни слова.

– Если хотите… – сказал брат Гаспар, указывая на сложенные горкой восемь сандвичей.

Их высокопреосвященства отказались, а Гаспару как-то не елось без компании.

– Итак, брат Гаспар, – сказал Кьярамонти, – мы ждем, пока вы нам что-нибудь скажете. Как вы нашли Папу? Каков ваш вердикт?

– Мой вердикт?

– Да.

– Лучано Ванини… – произнес Гаспар, постепенно начиная понимать, что к чему.

– Лучано Ванини? – спросил кардинал Кьярамонти, не скрывая удивления. – Что случилось с Лучано Ванини?

– Он – Вельзевул, – решительно произнес брат Гаспар.

– Что? Этот шут? – ответил кардинал. Гаспар кивнул.

– Не могу в это поверить.

– А на чем, брат Гаспар, вы основываете ваше рискованное утверждение, которое, безусловно, и мне представляется более чем невероятным? – вмешался монсиньор Луиджи Бруно.

Доминиканец рассказал им кое-что из произошедшего между ним и монсиньором, благоразумно опуская наиболее пикантные подробности, равно как и то, что теперь Ванини – его личный секретарь.

С другой стороны, чтобы сделать свою аргументацию более весомой, он почел за лучшее добавить анекдотическую выдумку собственного изобретения, а именно, что однажды он застал Лучано в состоянии левитации.

Их высокопреосвященства были немало удивлены всем услышанным.

– Ваши высокопреосвященства знают монсиньора Лучано Ванини? – спросил Кьярамонти у кардиналов Ксиен Кван Мина и Эммануэля Маламы.

Оба согласно кивнули.

– Можно назвать его идиотом?

И снова оба кивнули.

– И вы искренне верите, что он может быть Вельзевулом?

Кардинал Ксиен Кван Мин, ни на йоту не изменив застывшую у него на лице улыбку, явно отрицательно покачал головой, но кардинал Малама сказал:

– Я и без того это знал.

Зазвонил телефон. Все, включая Кьярамонти, устремили свои взгляды на аппарат.

– Но разве я не распорядился, чтобы нас не беспокоили? – недовольным тоном спросил государственный секретарь.

Малейшего жеста кардинала хватило, чтобы монсиньор Луиджи Бруно решительно поднялся и снял трубку, а брат Гаспар, улучив момент, наугад схватил сандвич.

– Государственный секретариат, – сказал монсиньор, пока Гаспар разворачивал сандвич, и поглядел на присутствующих так, словно хотел приобщить их к разговору. – Да, – сказал он, – да, да… – и вонзил взгляд в брата Гаспара, как раз когда тот заглатывал первый кусок. – Он здесь.

Все поняли, что речь идет о брате Гаспаре, и внимательно на него посмотрели. На протяжении всего разговора лицо монсиньора было достаточно выразительным: глубокое удивление сменилось не менее глубокой озабоченностью, та, в свою очередь, явным желанием поделиться новостями с их высокопреосвященствами, и, наконец, он каким-то образом дал понять, что монах, поглощавший сандвичи один за другим, и был главным поводом неурочного звонка.

– Что происходит? – спросил Кьярамонти, едва дождавшись, пока монсиньор Луиджи Бруно повесит трубку.

– Сообщение Хакера. Кажется, ему удалось узнать, что сегодня утром Папа и брат Гаспар прогуливались по ватиканским садам.

– Это правда, брат Гаспар? – недоверчиво спросил Кьярамонти. – На машинках?

– Кажется, – продолжал монсиньор Луиджи Бруно, не дав брату Гаспару возможности ответить на заданный ему вопрос, – речь идет о второй встрече нашего монаха с Папой за какие-то сутки, и не только об этом: кажется, Папа всего каких-то десять минут назад отдал министерству прессы приказ распространить через все средства информации срочное и пространное сообщение о том, что завтра утром он появится перед верующими в соборе Святого Петра, где, пользуясь своим правом говорить с кафедры, возвестит нечто важное относительно сути послания Христова.

Их высокопреосвященства всполошились, как курицы, когда открывается дверь курятника.

– Это как же так? – взъярился кардинал Кьярамонти. – Без предварительной консультации с государственным секретариатом и курией?

– Похоже, дело серьезное, – изрек архиепископ Ламбертини. – Чрезвычайно серьезное.

– Серьезное, мягко сказано: ужасное, – подчеркнул монсиньор Луиджи Бруно.

– Есть ли у вас, – обратился теперь уже к брату Гаспару Кьярамонти тоном, в котором явно сквозило недоверие к монаху, – есть ли у вас хоть малейшее представление о том, что Папа собирается завтра сказать?

– Да, кое-какое представление у меня имеется, – ответил брат Гаспар, в значительной степени повинуясь настоятельной необходимости раз и навсегда покончить с подозрениями, которые вызывала его персона.

– Итак, – спросил Кьярамонти, – что это может быть?

– Я пытался… Пытался предотвратить… – пролепетал монах. – Предотвратить… Но не знаю, насколько… Я не знаю… Я…

– Выкладывайте! – приказал Кьярамонти.

– Ваши высокопреосвященства, – сказал брат Гаспар, решившись наконец говорить начистоту, – у меня есть подозрение, что Папа решил, решил…

– Что? – спросил Кьярамонти.

– Воспользоваться правом папской непогрешимости, чтобы угадать выигрышный номер итальянской национальной лотереи.

Присутствующие переглянулись, не скрывая своей недоверчивости.

– Вы не могли бы повторить? – попросил Кьярамонти.

– Он хочет, чтобы выигрыш национальной лотереи выпал на номер 207795.

– Что?! – взвизгнул высокоученый архиепископ. – Но с какой целью?

– Изумление – его единственный аргумент, но он решился довести его до логического конца: он хочет подвергнуть испытанию Святой Дух.

– Верно я говорил, – произнес кардинал Малама, – он одержим. Искусство гадания исходит от Сатаны, так написано в Евангелии. Этот Папа – опухоль на мистическом Теле Христовом! Надо немедленно отлучить его!

– Всех изумить.

– Изумить?

– Не глупите, – презрительно возразил кардинал Кьярамонти. – Мы не располагаем такой властью, мало того: это он может отлучить всех нас.

– Тогда… Тогда пусть отречется!

– Не захочет, – лаконично обронил монсиньор Луиджи Бруно.

– Лучше бы ему захотеть, – ответил африканец.

– Нет-нет, он не отречется, не будем строить иллюзий, – сказал кардинал Кьярамонти. – Только он, motu proprio, [9]9
  По собственному побуждению ( лат.).


[Закрыть]наделен способностью лишить себя способности, только он может решить, оставаться ли ему тем, кто он есть. Нет, он не захочет…

– А почему вы в этом так уверены, ваше высокопреосвященство? – полюбопытствовал кардинал Малама.

– Не говоря уже о том, что это старый эгоист и маньяк, – ответил архиепископ Ламбертини, – никогда еще в истории Церкви не случалось такого, чтобы Папа самовольно уходил в отставку за исключением Селестина Пятого, которого Данте, осыпав потоком оскорбительной брани, обрек на адские муки. С тех пор на практике я что-то такого не припомню.

– Нет, – сказал кардинал Малама, – он не просто старый эгоист. Он перешел на сторону нашего противника и работает не ради самого себя и уж тем более не во благо своей Церкви, а во имя Сатаны. В него вселился дьявол.

– Если ему наскучило быть Папой, – сказал архиепископ Ламбертини, не обращая внимания на слова кардинала Маламы и похваляясь невероятным цинизмом, – а это работенка – не бей лежачего, то представьте, что он почувствует, превратившись просто в Преемника святого Петра в отставке. Нет, нет и еще раз нет, он не захочет: он, с его-то гордыней, и вдруг – бывший!

– С таким послужным списком, – подхватил монсиньор, заражаясь непочтительно-презрительным духом, привнесенным Ламбертини, – на что еще он может претендовать?

– Это не наше дело, – сказал африканец, чуть не брызжа слюной от гнева, – пусть пишет мемуары!

– Надеюсь, он этого никогда не сделает, – сказал Кьярамонти, – лучше бы он никогда этого не делал. Представляете, какие мемуары он может написать?

– Мемуары одержимого, – изрек кардинал Малама.

– Потребовалось более двух тысяч лет, чтобы достичь того, чего мы достигли сегодня, и теперь этот тип хочет выбросить все за борт. Да кем он себя возомнил? – возвысил голос архиепископ Ламбертини.

– Ваши высокопреосвященства, – вставая с места, произнес кардинал Кьярамонти утробным голосом, – случилось то, чего мы боялись, и теперь мы перед лицом беспрецедентного кризиса: наш Папа одержим бесом. Я даже представить себе не могу всех последствий подобной нелепицы… Мы в тупике.

– Выход есть, – сказал кардинал Малама, и все взоры устремились на него. – Мы должны его убить.

– Да, таков наш долг, – подвел черту архиепископ.

Их высокопреосвященства снова пришли в возбуждение – все, за исключением кардинала Ксиен Кван Мина, чье хладнокровие было поистине достойно восхищения, с этой его извечной улыбкой, которая не исчезла бы с его лица, даже если бы ему сказали, что через несколько минут наступит конец света. Как я уже говорил, не считая одной тревожной детали – клыков, – лик его был ликом святого.

– Убить, – произнес Кьярамонти, словно взвешивая эту возможность на невидимых весах. – Я бы не прочь… Однако будем реалистами: легче это сказать, чем сделать.

Воцарилось абсолютное молчание, которое никто не осмелился нарушить. И снова заговорил Кьярамонти:

– Мы должны найти компромиссное решение.

– Нет, – сказал кардинал Малама, вновь одушевляясь, – мы должны его убить. Такое уже бывало.

– Компромиссное решение должно существовать, и мы обязаны найти его, – сурово возразил Кьярамонти. – Если он вдруг умрет у нас на руках, не успев заявить о своем публичном выступлении, то я не знаю… Все подозрения падут на нас. Не будем забывать, что он вот уже два месяца как не показывается на люди и байкам о его нездоровье никто не верит. В данный момент мы даже в мыслях не можем себе позволить столь драконовские меры, быть может позже, но теперь, теперь…

– Что теперь? – нетерпеливо вопросил архиепископ Ламбертини.

– Если что-то и отличало нас на протяжении веков, то это именно способность выживать, несмотря на любые обстоятельства. Если необходимо, нам придется пойти на сговор с самим дьяволом. А вы, брат Гаспар? – неожиданно спросил он. – Есть у вас какие-либо соображения?

– Нет, – ответил монах, – но, как бы там ни было, мне не по вкусу мысль убить Папу.

– «Не по вкусу, не по вкусу…» Вы что, действительно намерены съесть все эти сандвичи? – презрительно добавил он.

Брат Гаспар, как мог, стерпел этот удар ниже пояса, и тут архиепископ Ламбертини, тыча в него пальцем, сказал:

– Сдается мне, брат Гаспар, что вы не понимаете всей серьезности ситуации, в которой мы оказались, поэтому, сделайте одолжение, перестаньте жеманничать.

– Мягко говоря, – возразил брат Гаспар, переходя к атаке, – я нахожу в учении нашей Церкви определенные возражения против убийства Папы.

– Ах, так вы на учение ссылаетесь? Вот как? – ответил архиепископ, словно издеваясь над мнительностью монаха. – Вот как? Тогда послушайте: катехизис нашей Святой Матери Церкви, основной источник всех ссылок и наставление на пути праведном, не только не исключает, но и узаконивает смертную казнь и бескровные средства и методы для отражения нападок, каковы бы они ни были. Это – с одной стороны. С другой – не следует смешивать христианство с радикальным и ребячливым пацифизмом хиппи. Действительно, тот же самый катехизис призывает к справедливой войне, и, учитывая сложившиеся обстоятельства и то, что точное определение «справедливой войны» до сих пор не выработано, я полагаю, что это понятие предоставляет нам определенную свободу толкования и, следовательно, является отнюдь не лишним прикрытием для совершения требуемого убийства. Улавливаете? Наша же война в данную минуту не только справедливая, но и святая. И наконец, разве вы не оправдываете непроизвольного убийства в целях самообороны? И разве не должны мы рассматривать данный случай как ситуацию, когда речь идет о жизни и смерти, причем не только для нас самих, но и для Бога и Церкви Его?

Кардинал Малама бурно выразил свое полное согласие с архиепископом Ламбертини.

– В Сан-Дамазо, – продолжал между тем архиепископ, – чтобы привести хотя бы один из множества примеров, достойных обсуждения, зарегистрировано не менее двухсот убийств, и среди святых есть небольшая группа, которая весьма своеобразно толковала пятую заповедь, однако Церковь до сих пор не изгнала их из лона своего. Наверное, тому есть какая-то причина, вам не кажется, брат Гаспар? Или вам известно более, чем самой Церкви? Святой Доминик де Гусман заставил взойти на костер не одного человека, он тоже думал, что учение есть нечто более святое, чем человеческая жизнь. Вы, брат Гаспар, носите рясу ордена, основанного святым Домиником, а одна из целей, с которой он был основан, и вы не можете отрицать этого, состояла в том, чтобы превратиться в молот еретиков.

– Да, но…

– Никаких «но», брат Гаспар, никаких «но», учение не всегда прозрачно, как родниковая вода, иногда и оно подвергается смуте, так что ваша щепетильность мне непонятна, если только, конечно, вы на нашей стороне и, в свою очередь, не одержимы дьяволом.

– Насчет этого можете быть спокойны, ваше высокопреосвященство, – ответил брат Гаспар.

– Надо его убить, – вновь вмешался кардинал Малама.

– Минутку, – перебил его секретарь Кьярамонти монсиньор Луиджи Бруно. – Действительно ли мы должны настолько серьезно относиться к угрозе, которая, похоже, испугала брата Гаспара? Я хочу сказать, что… Способен ли он на такое? Способен ли? Уже не раз ходили слухи, которые, к счастью, не подтвердились, как, например, когда он сказал, что собирается продать Сикстинскую капеллу японцам, а потом, когда настала решающая минута… Да, когда пришла решающая минута, он так и не осмелился. Собака лает – ветер носит. Так что я не уверен.

– А вы что думаете? – спросил кардинал Кьярамонти, глядя на монаха. – Следует ли нам воспринимать эту угрозу всерьез?

– Я… – начал доминиканец. – Я уже сказал вашим высокопреосвященствам, что думаю, что… Нет… Почему… Но… В конце концов, он действительно сказал мне, что… Но я не знаю…

– Чего? – спросил Кьярамонти.

– Искренне говоря, я… Его душевное состояние – как бы точнее выразиться? – очень изменчиво, а реакции непредсказуемы.

– Он одержим, – сказал кардинал Малама.

– Не могли бы вы совместными усилиями изгнать из него беса? – спросил монсиньор Луиджи Бруно голосом, в котором угадывалась ирония.

– Да, но убийство – гораздо проще и эффективнее, – ответил кардинал Малама с обескураживающей беспечностью.

– Итак, убийство? – сквозь зубы спросил Кьярамонти, глядя на каждого, словно спрашивая согласия.

– Да, – ответил кардинал Малама.

– Да, – в свою очередь подтвердил архиепископ Ламбертини.

– А что скажет его преосвященство Ксиен Кван Мин?

Сказать его преосвященство так ничего и не сказал, но, продолжая улыбаться, слегка кивнул.

– Куда вы, брат Гаспар? – спросил кардинал Кьярамонти.

– В уборную.

– В уборную…

– Да, – ответил тот, засовывая сандвич в карман своей сутаны и снова повергая в удивление всех присутствующих.

Открыв дверь, он вышел из зала и пошел по коридору, причем в голове у него проносились примерно такие мысли: «Неужели это возможно? Они хотят убить Папу? Кто бы мне сказал, с чем мне придется столкнуться, прежде чем я поспешил в Ватикан. Косме предупреждал меня, чтобы я держался осторожнее, но такое? Вот так, нежданно-негаданно, оказаться в самом центре безумного заговора с целью убить Папу? Убить Папу! Да, но не любого Папу, а Папу, одержимого бесом! Неужели до них до всех еще не дошло, что мы живем в двадцать первом веке? Сам себе не верю! Поехать в Рим, чтобы утратить веру!»

Всем нам нравятся сильные эмоции, почти пророчески сказал Папа в то самое утро 4 ноября, но после полудня брат Гаспар окончательно убедился, что запас его эмоций исчерпан, а дело в том, что когда он мочился, то вдруг почувствовал, что кто-то стоит за ним, вследствие чего словно остолбенел, волосы на всем теле встали дыбом и процесс прервался, когда оказалось, что это не кто иной, как тот, кого он больше всего боялся, – кардинал и архиепископ Лусаки, его высокопреосвященство Эммануэль Малама, который, встав рядом с доминиканцем, расстегнул пурпурную мантию, вытащил член и, как моментально убедился бедняга Гаспар, принялся удовлетворять свои естественные физиологические потребности. Монах, непонятно почему, не мог оторвать глаз от этого зрелища, пока не услышал прерывистый шепот кардинала: