Текст книги "Ватикан"

Автор книги: Антонио Аламо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

XI

Мы заключены в темном мире, куда вполне мог просочиться деятельный бесовский дух.

Иоанн Павел II

Брат Гаспар был погружен в уже упомянутые тяжкие заботы, когда в половине шестого раздался телефонный звонок и услужливый голос Филиппо сообщил, что к нему посетитель. Гаспар перекрестился и, как вполне можно предположить, скорее со страхом, чем с уверенностью, приготовился выйти из номера.

Спустившись, он тут же увидел ожидавшего его шофера. Оба вышли из гостиницы и свернули налево. Брат Гаспар проследовал за шофером, который подвел его к черному «мерседесу» с затемненными стеклами. С великой торжественностью, как будто он уже был церковным иерархом, шофер распахнул перед ним одну из задних дверей, и в глубине машины блеснула пурпурная мантия кардинала Маламы. Брат Гаспар проглотил слюну, изобразил на лице улыбку, пригнулся и сел в машину, не надеясь выйти целым и невредимым из этого нового испытания, которому Господь подвергал раба Своего, возможно, чтобы сбить с него спесь, влекущую к неисповедимым желаниям мирской славы.

– Ваше высокопреосвященство, – произнес Гаспар, целуя кардинальский перстень и приседая в робком поклоне, который позволяло тесное пространство.

– Добро пожаловать, брат мой, – ответил Малама, а затем, подавшись вперед и закатив глаза, крикнул: – Трогай, трогай! – отдавая приказ шоферу, который мигом захлопнул дверцу, поспешно вернулся за руль и без промедления тронул с места.

Брат Гаспар, естественно, пришел в ужас.

Его высокопреосвященство кардинал Эммануэль Малама, от которого он ожидал новых, важных откровений, хранил молчание долгих пять минут, пока они не оставили позади святой город Ватикан и не оказались на римских улицах в неуправляемом потоке движения, который, казалось, невозможно было преодолеть. Брат Гаспар решил, что будет лучше, если он заговорит первым, чтобы посмотреть, знает ли что-нибудь кардинал о папских намерениях сделать его архиепископом Лусаки, но по тону его голоса и содержанию первых высказываний догадался, что Маламе ничего не известно об этом деле, и, немного успокоившись, стал внимательно и с великим интересом, как его об этом и просили, выслушивать слова и доводы, которые кардинал лущил бойко, как горох.

По всему было видно, что он стар и болен, и его усталые глаза, казалось, не хотели больше смотреть на жизнь. Как он почел нужным сообщить, за последние три месяца он перенес три хирургических вмешательства, и было слишком заметно, что улыбке, которая временами мелькала на его губах, недостает необходимой искренности, что, скорее, это выражение, выработанное долгими годами практики и закалки. Недаром это был человек, за которым – как он сам сказал без всяких церемоний – повсюду следовал призрак близкой и мучительной смерти, человек хрупкий и напуганный.

– Я провожу больше времени в больнице, чем на улице, – сказал он. – Врачи дают мне еще три года, самое большее – четыре.

Казалось, Малама принадлежал к той породе людей, которые были бесконечно мудры и счастливы, но их способности и удача необъяснимым образом шли на убыль, а вместе с ними и самоуважение, и единственное, что им осталось, это чувство отвращения ко всему на свете и ощущение, что, выбирая жизненный путь, они совершили роковую ошибку, а также некоторые криминальные наклонности, с особой кровожадностью проявлявшиеся, стоило ему упомянуть Папу или кого-нибудь из кардиналов. Однако, как очень скоро обнаружил Гаспар, у Маламы было более чем достаточно поводов чувствовать себя хуже некуда, и не только из-за рака поджелудочной железы, который мучил его, сделав характер старика до крайности тяжелым и неуживчивым, – болезнь, явно вызванная (и любопытно, что сам Малама сознавал это) спертым духом ватиканских интриг, которым ему приходилось дышать вот уже пятнадцать лет.

Он начал с того, что, хотя Гаспар и «беленький» и несмотря на разницу, которая, несомненно, существует между ними, а также их методами и образом действий, он чувствует сердечное родство с ним – а «сердечный происходит от слова сердце», посчитал необходимым уточнить он, – из-за тесных взаимоотношений, которые существуют между ними обоими и Нечистым, поскольку он не сомневался, что все экзорцисты образуют особое братство в глазах Божиих. Разве экзорцизм не есть одна из главных, если не главная миссия, возложенная на каждого священника? Разве крещение не является актом экзорцизма, которым Церковь встречала каждого из людей? Но, к несчастью, в эти трудные для духа времена говорить о дьяволе считалось дурным тоном среди кардиналов и епископов, чьи умы были заворожены и ослеплены диктатурой науки и техники. Некоторые богословы даже отстаивали точку зрения, согласно которой исцеления, произведенные Иисусом, касались жертв нервных заболеваний, а не настоящих бесноватых, но разве в Евангелии не проводилась четкая грань между исцелениями и изгнанием нечистого духа?! Разве это не так? Однако кризис, по словам Маламы, затронул не только вероучение. Он прямо влиял на конкретных личностей. Экзорцистов не хватало, и, несмотря на это, епископы не назначали новых. Почему? Да потому, что они верили в дьявола «в теории», а не на практике, не в конкретных случаях. Они верили в дьявола, только чтобы не прослыть еретиками! Школа была утрачена, и ответственность за это несли исключительно епархиальные епископы – единственные, кто мог предоставлять священнику лицензию на то, чтобы практиковать экзорцизм. Разве не усматривается в этом грех небрежения? «Каковы сегодня основные потребности Церкви?» – спросил он, присовокупив дословную цитату из знаменитой речи Павла VI: «Не удивляйтесь, каким бы упрощенным и даже суеверным и нереальным ни показался вам наш ответ: одной из основных потребностей является защита от зла, которое мы именуем Дьяволом». И дело в том, что теперь они просят о помощи, теперь они в отчаянии взывают к нему, хотя, вполне вероятно, подобные упущения имели роковые последствия и теперь было уже поздно.

После этого предисловия он продолжал говорить, что чувство исключительного единства с братом Гаспаром толкало его на то, чтобы довериться ему и предупредить, чтобы он не ошибся в выборе жизненного пути, как это сделал он сам, так как было очевидно, что он дешево продал свою жизнь, да, что он отдал все, не получив взамен ничего, что было из ряда вон выходящим заявлением в устах человека, который, по меньшей мере внешне, принадлежал к верхам церковной иерархии. Он признался брату Гаспару, что на самом деле ему никогда не хотелось оставаться в Риме, что он всегда чувствовал себя плохо вдали от близких. Несмотря на то что он выполнил все необходимые формальности, чтобы вернуться в Африку и продолжать свою епископскую деятельность там, где его больше всего любили, ему так никогда и не предоставили разрешения. Сплошные обещания и отговорки. От брата Гаспара не ускользнуло, что в каком-то смысле его высокопреосвященство кардинал Малама говорил так, будто он уже умер или по крайней мере израсходовал все самое ценное в жизни. В Африке, по его словам, он был кем-то, народ его любил, народ нуждался в нем. Кстати, он упомянул, что принадлежал к роду колдунов, людей высоких, сильных и здоровых, каким и он был когда-то, людей, обладавших необычайными способностями, передававшимся из поколения в поколение. Корни его рода, уходившие в глубь веков, гарантировали подлинность каждого из его членов. Он говорил о своем деде с нежностью и тоской, которые на мгновение затуманивали его взгляд слезами; это был мудрый и уважаемый человек, полный любви, человек, гордившийся доставшимися ему способностями: способностью облегчать душевные страдания, способностью исцелять болезни и способностью изгонять бесов. Тем самым и он был предназначен любить свой народ, в этом состояло его призвание, и он исцелял слепых, изгонял демонов из бесноватых, и он был беден, беден и счастлив. В относительно позднем возрасте, чтобы быть точным – в девятнадцать лет, он познал Христа и могущественный свет Евангелия, чтение которого явилось для него чуть ли не сверхъестественным переживанием. Кажется, в первый раз, что оно попало в его руки, он прочел его не отрываясь, за один присест, признал себя частью облика Христова, и – поверите ли, брат Гаспар? – ему хватило прочесть его два раза, и, чудесным образом, он уже знал его наизусть. Он впитал Евангелие каждой частицей своей души и вырос, питаясь мудростью и любовью Христовой, придя к выводу, что его призвание не ограничивается его народом, что поле его деятельности – весь мир. Так изучил он богословов и постиг мистиков, становясь все мудрее и, естественно, при этом продолжая исцелять болящих и изгонять демонов, только теперь он еще и проповедовал Евангелие и воскресение из мертвых. Но вдруг люди, стоявшие над ним, движимые, несомненно, завистью, обвинили его в том, что он противоречит важным пунктам вероучения и пользуется не совсем ортодоксальными методами. Они говорили, что он смущает народ, вносит путаницу в понятия. Однако, вместо того чтобы отстранить его или даже отлучить от Церкви, что, возможно, было наиболее логичным, они продвигали его все выше и наконец под каким-то расплывчатым предлогом вызвали в Ватикан и тут, в Ватикане, заткнули ему рот и похоронили живьем, убаюкав лестью и прельстив нелепыми назначениями. Устав от бесконечной бюрократической работы, утратив связь со своим народом, он начал в немногие свободные часы практиковать экзорцизм и исцелять недужных. Слава его росла, он стал писать книги (Гаспар читал их: они были написаны вяло, полны неясностей, перегружены инфантильной поэзией, поэтому, и не без основания, богословы невысоко ценили их), стал появляться на телевидении, в ничтожных программках, но – главное! – он снова почувствовал себя живым. Курия вновь стала с подозрением следить за его растущей славой и, чтобы окончательно истощить силы кардинала, сверх меры загрузила его бумажной работой, правкой документов, рядовыми собраниями и богословскими конгрессами, бюрократическими поручениями и связями с правительством. В конце концов они пресекли в нем стремление к святости. Поскольку Церковь ничего не забывает, ничего не прощает, но требует всего… Необходимость вернуться в Африку стала настоятельной, и он снова предпринял формальные шаги, готовясь к своему возвращению, когда же наконец разрешение было предоставлено, он успел измениться настолько, что не узнавал своих родных мест. В общем, через несколько месяцев он вернулся, промелькнули еще годы, а теперь у него рак поджелудочной железы, и он никуда не годен: у него было чувство, что он потратил жизнь впустую, ошибся в выборе жизненного пути. Да, он делал все возможное, чтобы все большие суммы денег переправлялись в Африку, он еще боролся за это, но – зачем? Зачем, если, кроме всего прочего, использование этих средств было почти невозможно контролировать?

– Надо было проповедовать бедность, – сказал Малама, – всегда, не щадя сил, проповедовать, что лучше быть как можно беднее, ибо что есть бедность, брат Гаспар? В чем ее смысл? Разве не в том, чтобы абсолютно ввериться провидению Божию? Разве не так, брат Гаспар? Препоручить себя руке Божией – таков конечный смысл бедности. Но на Западе жили, отвернувшись от Святого Духа, всецело предаваясь самым грубым пристрастиям и удовольствиям, превыше всего ставя свое «я» и позабыв о Боге и его Творении. Сатана, и вы не можете не знать этого, завоевал сердца людей, отрицавших даже его существование, и любому экзорцисту известно, что такова обычная уловка последователей Сатаны. Они издевались над нами, брат Гаспар, – сказал Малама, – издеваются и будут издеваться.

– Да, – признал брат Гаспар, – в монастыре тоже, случается, отпускают шуточки на мой счет.

– Мы, экзорцисты, впали в немилость, брат Гаспар, такова правда, – сказал Малама. – Нас обвиняли в суеверии, в примитивности, но что самое забавное – воля людей, отрицавших экзорцизм, была под властью дьявола. Вы заметили, как они смотрели на вас, когда вы говорили о сверхъестественных явлениях: разве они не смотрели на вас как на сумасшедшего или идиота? Однако тем не менее разве сама жизнь не есть сверхъестественное переживание? На Западе, – изрек Малама, – все или почти все жили и живут отлично от того, что думают и чувствуют, а это, как вам, несомненно, известно, один из самых явных признаков, которыми дьявол метит своих приверженцев. Здесь, – предупредил он, – никто не воспринимает Нечистого всерьез, здесь все верят в то, что противник рода человеческого не больше чем сказка для детей, в чем кроется противоречие, – иронически добавил Малама, – поскольку если и есть на земле место, где дьявол явил себя во всем могуществе, то это Ватикан. Сколько страданий вас ждет! – воскликнул Малама.

Снова пошел дождь, и брат Гаспар еле удерживался, чтобы не расплакаться. Какую печальную историю поведал ему этот человек! Гаспар заметил, что машина снова приближается к собору Святого Петра, и его высокопреосвященство кардинал Малама заговорил вновь.

Он сказал, что западные, белые люди не понимают – нет, нет и нет! – и не могут понять африканскую душу. Так, например, африканец никогда не сомневается в существовании Бога и существовании дьявола, ангелов и духов небесных. Во многих отношениях христианство оставляет желать много лучшего по сравнению с верованиями его предков: проповедовать Бога как нечто, что можно познать только после земной жизни, означало по меньшей мере частичный провал христианства, которое жило не для того, чтобы жить лучше, а перед лицом неизбежной смерти и страха перед ней.

– Однако Мвари тоже был велик и обитал на небесах, – заявил кардинал Малама, – и ни один настоящий африканец не сомневается в этом. А все эти доктора богословия – такие кичливые, такие самовлюбленные!.. А ваш Аристотель и ваш святой Фома? Бог мой! Куда там святому Фоме! Как можно так жить дальше? Разве это не более примитивно, чем любое из «африканских суеверий»? Нет, потому что все, приходящее с Запада, отмечено благодатью свыше. Получается парадокс: более семидесяти процентов католиков живут в странах третьего мира, а папская курия находится на Западе.

Однако совершенно ясно, продолжал кардинал Малама, что Африка не нуждается ни в ком из этих докторов богословия, век которых давно отошел. Лесть, лесть и снова лесть в адрес власть имущих, в адрес правителей и миллионеров, которые почти всегда – если докапываться до глубинных корней богатства – были торговцами оружием, которое они продавали своим африканским братьям. Так что лесть в адрес владельцев богатств и есть основной принцип Ватиканской политики. Лесть и тщеславие. Стоит приехать сюда какому-нибудь футболисту или поп-певцу, и все тут же стремятся с ним сфотографироваться. Да, конечно, он тоже поддавался тщеславным порывам, но при этом искренне, искренне, подчеркнул он, думал, что, занимая какой-нибудь мало-мальски важный пост, сможет помочь своим африканским братьям. Но нет, нет и нет, сказал Малама с бешенством; наконец, когда было уже слишком поздно, он понял, что Запад никогда не возместит Африке то, что он у нее украл, то, что он ворует у нее до сих пор. А Ватикан? Что делал при этом Ватикан? Говорил о догмах! Говорил о сексуальной морали! О святом Фоме! Как патетично! Если Церковь хочет что-то сделать для Африки, тогда, как он уже предлагал, она должна потребовать – не отделываясь формальными заявлениями – потребовать от западных государств, многие из правителей которых на словах были католиками, немедленного, под угрозой отлучения, запрета на торговлю оружием и также под угрозой отлучения просить всех католиков ни в коем случае не голосовать за правительства, которые поддерживают подобную практику, иными словами, за все, все правительства, а также с присущей ей силой убеждения потребовать у руководителей западных государств не только простить внешний долг уже обобранным до нитки странам, но и прекратить грабеж, а главное, вернуть Африке все, что принадлежит ей по праву. Но это, как выясняется, невозможно! Тогда пусть они компенсируют им украденное! Он предлагал это, и что же, вы думаете, услышал в ответ? «К нам не прислушаются, ваше высокопреосвященство!» – сказали ему. «Ладно, пусть, – ответил кардинал Малама, – пусть к нам не прислушаются, тогда мы отлучим их, мы отлучим их всех как подлинных сыновей Сатаны, как подлинных служителей дьявола, как настоящих сучьих детей!»

– Верите ли вы, – спросил он у брата Гаспара, – что этот или какой-либо другой Папа совершит столь важный шаг?

– Нет, – ответил брат Гаспар, – нет, не верю.

– Вот именно, – сказал Малама, – потому что подлинная религия Запада – это восхваление самой себя, а это и есть, насколько я понимаю, самая суть кичливых приверженцев Сатаны, которым сегодня имя – легион, которых сегодня – толпы, которые сегодня обосновались даже в самом Ватикане. Есть два типа кардиналов, брат Гаспар, – шепотом сказал Малама, чье возбуждение как-то мигом спало, – те, которые не верят в Бога, их большинство, и те, которые считают, что цель оправдывает средства, и если сравнивать их, то последние, пожалуй, более вредоносны, причем не только для нашей Церкви, но и для всего человечества. Дьявол злодей, но не кретин. На самом деле он невероятно хитер: использует для своих дел самих же католиков. Этот Хакер, знаете, он худший из них всех… Даже хуже, чем Кьярамонти. Знайте, что у него нет сердца. Или, верней, есть, но каменное, оно не бьется, а кровь у него холодная, как у ящерицы. Знаете, как его называют даже самые доверчивые, самые покорные? Брат Вампир. Полагаю, вы знаете, что все это значит: он был первым демоном, проникшим в Ватикан, теперь же им несть числа: Кьярамонти, Ламбертини, Бруно, Хакер… Все, все они…

– Начинаю понимать, – сказал Гаспар.

– Вряд ли есть нужда напоминать вам, что в сатанинских легионах, как и в Церкви, царит иерархия. Иерархия, как и все прочие, основанная на рабстве, рабстве, которое навязывается политикой кнута и пряника.

– Но тогда Хакер… Хакер – слуга двух господ.

– Это всего лишь оборот речи, достопочтенный брат мой. Вспомните, что говорится в Писании: что худшие из бесов те, кто на словах провозглашают имя Иисуса, а своими делами отрицают Его. Можете не сомневаться, что Папа одержим. Рогатый андрогин Бафомет стоит за всем этим, а его слуга Хакер пунктуально его обо всем информирует.

– Он гомосексуалист?

– Что?

– Его высокопреосвященство – гомосексуалист?

– Почему вы меня об этом спрашиваете? Какая разница? – почти раздраженно ответил Малама.

– Сегодня вечером он пригласил меня поужинать, и я хотел бы знать, как себя вести.

Казалось, кардинал Малама не понял его.

– Положа руку на сердце, ваше высокопреосвященство, мне не хотелось бы столкнуться еще с одним небольшим сюрпризом, – пояснил брат Гаспар.

– В котором часу вы договорились встретиться? – сказал кардинал, взглянув на часы.

– В половине девятого.

– Они заедут за вами в гостиницу?

– Нет, мы назначили встречу в ресторане.

– Каком?

– Он называется «L’Eau Vive».

– Вы знаете этот ресторан?

– Нет.

– Это недалеко от Пантеона. Им управляют монахини-миссионерши, понимаете, все выдержано в фольклорном стиле, но будьте осторожны.

– Осторожен? Почему?

– По двум причинам: во-первых, потому, что этот ресторан можно считать подведомственным Хакеру, а во-вторых, потому, что эти монашенки никогда не дают сдачи, им нужно оставлять ровно столько, сколько вы должны. Остальное они считают чаевыми и прикарманивают… Имея дело с миссионерами, люди обычно не очень настаивают на сдаче, разве не так?

– В этом смысле, ваше высокопреосвященство, можете не волноваться: у меня в карманах пусто. Кроме того, Хакер сказал, что приглашает меня.

– Он – приглашает? Хотел бы я посмотреть!

– Если он не заплатит, то я не знаю, как…

– А чего вы хотите? – прервал его Малама.

– Не знаю.

– Так вот, действуйте с оглядкой, брат Гаспар, и не выдавайте даже десятой части того, что вам известно. Он, несомненно, постарается выведать у вас все, что сможет. Если Хакер приглашает вас поужинать, значит, ему что-то от вас надо. Ни на миг не ослабляйте бдительности, и не дай Бог вам придет в голову сказать, что мы виделись. Если вы это сделаете… Все мы, не зная этого, находимся под неусыпным наблюдением Хакера. Это он вербует людей в воинство Сатаны. Возможно, вы ему приглянулись и он хочет привлечь и вас тоже. По правде говоря, мне бы не хотелось, чтобы вы шли.

– Обмануть его высокопреосвященство? Не знаю…

– Он сам частенько это проделывает: договаривается с кем-нибудь, что позвонит, пошлет сообщение – все что угодно, однако за данное слово никогда не отвечает.

– А его высокопреосвященство Ксиен Кван Мин?..

– Что Ксиен Кван Мин?

– Он тоже, да? – спросил брат Гаспар. – Он тоже попался в сети Хакера?

– Ну что вы! Он совсем другое дело. Просто он наполовину буддист или что-то вроде.

– Наполовину буддист? – растерянно переспросил брат Гаспар.

– Наполовину буддист, наполовину кришнаит – не знаю точно, я в этом плохо разбираюсь, но про него поговаривают, что он занимается восточной медитацией, йогой, тайчи – словом, всякой этой чертовщиной. Известно ли вам, что, используя эти методы, легко впасть в галлюцинации и шизофрению, иногда под воздействием наркотиков?

– Что же – ему не хватает простых молитв?

– Полагаю, что нет, вы же сами видели, – сказал Малама. – Дело в том, что он находится в состоянии постоянного транса, вы обратили внимание? Какая-то часть его всегда пребывает в мире ином. Он постоянно улыбается, как обезьянка. Смотрит на вещи отстраненно, не позволяя им влиять на себя: он – человек созерцательный, если не сказать боязливый. А уж коли он такой, то ни Хакер, ни Сатана нимало не заинтересованы в его душе. Уверяю вас – если здание Церкви завтра рухнет, его высокопреосвященство Ксиен Кван Мин даже мизинцем не пошевельнет. Взаимодействие с действительностью его не интересует. У меня такое впечатление, что этот мир вообще абсолютно не интересует его. Для него все – ложь, обман, что-то вроде игры, которую он бесстрастно наблюдает.

– И, конечно, поэтому он предпочитает никогда не высказывать собственного мнения.

– Нет, не поэтому.

– Тогда почему?

– Никто точно не знает, почему Ксиен Кван Мин так неразговорчив или попросту всегда молчит. Официальная и вполне правдоподобная версия в том, что его пытали и, кажется, вырезали язык.

– Кто?

– Коммунисты.

– Коммунисты? Сукины дети!

– Да, эти чертовы сукины дети, это отродье Сатаны. Так или иначе, его высокопреосвященству повезло.

– Почему?

– Потому что, если бы он заговорил, Хакер отлучил бы его. Если бы вы знали, сколько людей было отлучено за последнее время! Ходят слухи, что у себя дома он поклоняется образу Будды. Повторяю, он большей частью пребывает в мире ином, словно уже умер. Наши муки и беды ему совершенно чужды. Думаю даже, что он над нами смеется. Да, вполне вероятно.

– Интересно, – только и нашелся что сказать брат Гаспар и объяснил, что всего несколько часов назад его подвергли допросу от лица Священной конгрегации по вопросам вероучения и адвокатом назначили именно его высокопреосвященство Ксиен Кван Мина.

– Адвокат без языка, да к тому же погруженный в восточную медитацию! Как он собирался защищать вас? Видите теперь, как ведут себя эти люди! Хитрецы!

Гаспар кивнул.

– Как вообще они осмелились подвергнуть вас допросу? Какие показания рассчитывали услышать?

Брат Гаспар максимально подробно изложил перипетии судилища: критику его книги, очную ставку с Кьярамонти и жалобы на него со стороны Государственного секретариата, равно как и бурную сцену в кабинете монсиньора по поводу брифинга о целибате. Под конец он упомянул о пастырском послании, которое ему было поручено составить и которое Папа собирался прочесть завтра на площади Святого Петра.

Его высокопреосвященство кардинал Эммануэль Малама впал в задумчивость и вдруг спросил:

– Вам не кажется – тут не пахнет лососиной?

– Лососиной? – сказал брат Гаспар, принюхиваясь и делая вид, что не чувствует запаха балыка, но было ясно, что сандвичи так и не прижились у него в желудке. – Н-нет, ваше высокопреосвященство, вроде бы нет…

– Брат Гаспар, – прервал его Малама, – вам никогда не хотелось иметь детей?

– По правде говоря…

– Это потому, что вы недостаточно об этом думали, – снова прервал его кардинал.

– Возможно.

– Разрешите дать вам один совет: заведите детей.

– Но, ваше высокопреосвященство, я…

– Монах? Все это слова, брат Гаспар, слова, и только. Высшее обязательство перед жизнью – продолжение рода, это единственное, что мы наверняка знаем о Боге. Сейчас голова у меня занята другим, но несколько лет назад я пережил по этому поводу настоящий кризис: я сетовал, что у меня нет потомства и женщины, которая была бы рядом, когда придется умирать, никого, с кем я мог бы поделиться воспоминаниями, разделить тяжесть борьбы и радость победы, никого, кто разругался бы со мной из-за того, что я заляпал скатерть или опрокинул тарелку с супом. Понимаете, что я имею в виду?

Брат Гаспар кивнул.

– Известно ли вам, почему Кардинальская коллегия постоянно муссирует тему целибата? Потому что Церкви прежде всего нужна абсолютная самоотдача ее служителей, а для этого они должны жить вдали от женщин, вдали от мира и вдали от жизни… Пусть трудятся только во имя Церкви, чтобы вся их чувственность, нежность, производительные силы (да-да, именно производительные силы), так же как и их воображение, полностью выплескивались только на нее… Каждый из наших стоит четырех-пяти, работающих на другое предприятие. Всего одиннадцать тысяч человек хлопочут о внутренних нуждах более чем миллиарда. Вы когда-нибудь задумывались, что это самая эффективная бюрократическая система в мире? Целибат предоставляет самую дешевую рабочую силу, к тому же самую послушную, самую сосредоточенную на себе, а для этого потребовалось свести к нулю любое участие женщин, всякое желание интимности, нежности, реальных отношений с другим человеком. От целибата с его лишением права оставлять наследство, что лишает жену или детей возможности воспользоваться капиталом покойного священника, в значительной степени зависит процветание Церкви. Целибат – великая уловка Церкви и один из секретов ее тысячелетнего успеха.

Когда кардинал Эммануэль Малама закончил свою пламенную речь, в глазах у него стояли слезы, а брат Гаспар был напуган, услышав столько глупостей разом.

– Но так было не всегда! – снова взорвался кардинал. – На протяжении первого тысячелетия целибат накладывался только на епископов! Блаженны те, кто познал человеческую любовь. Вам довелось познать ее, брат Гаспар?

Хотя и несколько застыдившись, Гаспар вынужден был признать это.

– И как она вам показалась?

– Честно?

– Конечно.

Брат Гаспар только возвел глаза.

– Конечно, – повторил кардинал.

На мгновение возникла пауза.

– И я представляю, – сказал его высокопреосвященство, – как вы, будучи таким молодым… кстати, сколько вам лет?

– Да уж скоро сорок.

– Я представляю, как временами… Ладно, чего уж, вы знаете, что я имею в виду.

Гаспар кивнул.

– И что вы делаете? Идете к девкам или у вас есть подружка?

– Нет, я утешаюсь сам.

Его высокопреосвященство бросил на Гаспара пронзительный взгляд.

– Я не погрешу против правды, ваше высокопреосвященство, если скажу, что по возможности стараюсь исправиться. Ведь в конечном счете что я такое? Ничтожество, а мирские удовольствия, столь сладостные, соблазняют и смущают нас. Больше всего я хочу смирения, хочу оставаться никем, но плоть моя слаба. Иисус знает это и поэтому каждый раз, когда… ну, вы понимаете, Иисус Христос такой добрый, что всякий раз прощает меня. Не будь это так, мне и в голову бы не пришло совершать столь тяжкий грех.

– Бесстыдник! – воскликнул Малама.

– Что?

– Оправдание ваше с душком, брат Гаспар.

Монах покраснел.

– О, женщины!.. – призывно воскликнул кардинал, и кто знает, какие сцены вновь переживал при этом облаченный в пурпурную мантию Эммануэль Малама, какая опустошительная буря чувств пронеслась у него внутри, как память впилась в него своими акульими зубами, но в данном случае речь идет о воспоминаниях, которые, сознавая собственную незавершенность, способны лишь изрыгать желчь. – Вы нужны мне, брат Гаспар, – внезапно сказал Малама. – Оставайтесь со мной, будем работать вместе, дадим решительный бой, вы и я… Вы и я против всех… Сейчас у меня нет секретаря. Хотите занять это место? Тогда оно ваше. Мне будет несложно проделать необходимые формальности, чтобы освободить вас от нынешних обязательств.

– Мне надо подумать, ваше высокопреосвященство.

– На раздумья нет времени, брат Гаспар: мы стремительно катимся в бездну. Не думайте, брат мой. Соглашайтесь.

Ситуация складывалась дьявольски запутанная: брат Гаспар Оливарес, будущий архиепископ Лусаки, Замбия, вдруг превращался в секретаря его высокопреосвященства Эммануэля Маламы, нынешнего архиепископа той же епархии.

– Так вы согласны или нет, брат Гаспар?

– Да, согласен, – ответил доминиканец, – но не могли бы вы дать мне задаток?

– Что?

– Я говорю, не могли бы вы, ваше высокопреосвященство, дать мне задаток. Кажется, я уже упоминал, что остался без гроша.

– Ничего удивительного; этот город стал немыслимо дорогим, к тому же он полон всякого рода обирал.

– Тысяча благодарностей, ваше высокопреосвященство.

Они снова замолчали, и брат Гаспар приготовился, что его высокопреосвященство начнет шарить по складкам кардинальской мантии, но этого не случилось.

– Само собой, ни один человеческий ум не в силах постичь замыслы Божий, уготованные Им для рода людского, но нам, вам и мне, брат Гаспар, дана власть давить гадин, так что помните об этом, когда будете встречаться с Хакером, и тогда, когда будете составлять порученное вам пастырское послание: говорите правду о том, что знаете, и не поддавайтесь соблазну слов. Чем суше слова, чем обнаженнее, тем эффективней они действуют. Помните о примере евангелистов: они всегда переходили прямо к сути и без обиняков и прикрас говорили то, что должны были сказать. Но…

– Да, ваше высокопреосвященство?

– Слова утратили всякую власть. В этом новом тысячелетии слова… В любом случае, либо я слишком глуп, либо дьяволу придется уступить, придется признать свое поражение. Кстати, разве в Писании не говорится о поверженном ангеле? Я, как уже говорил, человек слабый и запуганный, но я все еще готов начать последнюю битву, и для этой последней битвы мне нужны вы.

– Я?

– Вы кажетесь мне человеком цельным, брат Гаспар. Я вижу, что ваше сердце еще не развращено, потому и осмеливаюсь говорить с вами без ненужных обиняков. Знайте же, что в Ватикане существуют два легиона демонов, которые борются между собою и в то же время провозглашают себя слугами своего общего повелителя, Сатаны, то есть не кого иного, как Папы. Кажется, что Кьярамонти служит Хакеру, но на самом деле он служит самому себе, а больше всего в мире мечтает о том, чтобы воссесть на престол святого Петра; Хакер же, наоборот, предпочитает, чтобы старик прожил как можно дольше, и хочет подыскать ему преемника, которым можно манипулировать, как марионеткой; в действительности Хакер сильнее, чем Кьярамонти; только Папа располагает большей властью, чем Хакер. Если мы успеем вовремя убрать Папу, Хакер и Кьярамонти сожрут друг друга живьем и таким образом расчистят нам путь. Я рассчитываю на поддержку испанских, австралийских и новозеландских кардиналов, а также значительной части итальянских. Пророчества, которыми никогда не следует пренебрегать, говорят нам о чернокожем Папе. Многие верят в меня. Мне еще остается три или четыре года жизни, возможно, этого хватит, чтобы изменить все к лучшему, чтобы… В Писании говорится, что последние будут первыми… Возьмите, – добавил он, протягивая Гаспару пузырек с бесцветной жидкостью.