Текст книги "Монах"
Автор книги: Антонен Арто
Жанр:
Готический роман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
– Беатрис, Беатрис! Что хочешь ты? Я приказываю тебе: говори! Что тревожит твой покой? Почему ты преследуешь этого несчастного юношу?
Он говорил торжественно, но голосом резким, пронзительным.
Она испустила долгий вздох, но не ответила.
– Беатрис! Беатрис! – продолжал он нестерпимо резким голосом, сила которого, казалось, заставляла его самого расти на глазах. И, не прекратив еще свои завывания, он уронил распятие, отбросил за спину Библию и сорвал повязку со своего лба. В тот же миг я почувствовал, что куда-то проваливаюсь. Я видел, как стоящее передо мной привидение становится жалким; умоляющим жестом скрещивает на груди руки. Я почувствовал такое сильнейшее головокружение, что у меня сами стали закрываться глаза, я хотел ухватиться за моего наставника и – то ли из бессмысленного любопытства, то ли безотчетно – на миг поднял на него глаза.
Это было ужасно! И я понял, почему у привидения такой умоляющий и трепещущий вид. Меня обожгло таким злым, неистовым огнем, словно вся ярость небес объединилась, чтобы обрушить на меня свой испепеляющий свет.
Мой разум, моя душа, мое восприятие – все, что мне давало ощущение бытия, участия в чем-то, возможность удерживаться, уходить, возвращаться, сопротивляться, – все было разложено на кресте; это было словно пылающее распятие, которое толкало меня к безумию полного растворения, хотя продолжительность самой вечности была недостаточной для этого растворения, а эта вечность длилась одно мгновение: я едва успел моргнуть, но когда я вновь открыл глаза, колдун поддерживал мою голову сжатой в кулак рукой, а МОНАШКА собиралась уходить. Колдун снова взял распятие. Занимался день. Вдалеке запел петух. Призрак поднял к небу глаза, полные безутешной скорби. В наглухо закрытой комнате его слова пронеслись вместе со свежим утренним ветерком.
– Пощады! Пощады! – прозвучал голос тени. – Вы сильнее, я покоряюсь, но пощадите мои останки! Знайте, что мои кости гниют в дальнем углу «Линденбергской дыры», и именно молодому человеку, который здесь находится, предстоит их похоронить. Именно его я искала на протяжении веков, он мой, его губы мне в этом поклялись, и я никогда не верну ему этого обещания. Я буду наполнять его ночи кошмарами и ужасами до тех пор, пока он не совершит погребения.
Я приказываю ему собрать мои кости, уже давно превратившиеся в прах, и перенести их в свой семейный склеп в замке в Андалузии. После того как он закажет тридцать месс за упокой моей души, он может надеяться, что я оставлю его в покое и не стану больше докучать живым. Теперь дайте мне уйти, это пламя пожирает меня.
Колдун опустил распятие, которое, казалось, притягивало привидение, и оно, наклонив голову в знак покорности, постепенно растворилось в воздухе. Колдун легко поднял меня и вынес за пределы круга. Потом, укладывая распятие в шкатулку, сказал мне примерно следующее:
– Теперь вы знаете все, что вам надлежит сделать. Что касается меня, то мне осталось только объяснить вам причины, которые проложили извилистую дорожку этого двойника через время и пространство и заставили его возвращаться через определенные промежутки времени.
Знайте же, что Беатрис де Лас Систернас (услыхав это имя, я посмотрел на него, онемев от удивления) была двоюродной бабкой вашего деда. Будучи совсем юной, она приняла обет, но не по своей воле, а повинуясь приказанию своего отца. Конечно, она была слишком молода, чтобы полностью оценить, к какому моральному и физическому рабству ее приговорили. Но однажды природа взяла верх, и она без оглядки отдалась неистовству своих страстей. Она познакомилась, не знаю каким образом, с бароном де Линденберг, любовницей которого и стала. После знаменитого похищения он увез ее в Германию. По приезде сюда ее бесчинства не знали удержу, не проходило ни одной ночи без блестящих празднеств, сопровождаемых кощунствами, распутством, необузданным расточительством. Одетая монахиней, она читала проповеди приглашенным, передразнивала святые обряды, превращая их в непристойные сцены. Деньги барона текли рекой, число распутников множилось, но бесчинства этой сестры-расстриги, которая не довольствовалась тем, что осквернила собственные обеты, пошли дальше. Она стала бравировать своим неверием: что ни ночь – призывать на свою голову стрелы Господни; в конце концов ее поведение стало известно далеко за пределами Линденберга. Отголоски этой бессмысленной похотливости и черного колдовства пошли от нее по всей Германии и даже достигли Римской курии[6]6
Римская курия – совокупность всех учреждений, управляющих католической Церковью и подчиненных Папе римскому.
[Закрыть], и легенда доносит, что в хитрых головах древних инквизиторов родился странный план. При этом я не стал бы утверждать, что здесь не смешивались в равных долях, с одной стороны, явное стремление церковников помешать грешнице красть у них души, которые она каждую ночь поставляла к престолу Сатаны, а с другой стороны, что-то вроде умственного сладострастия, впрочем, столь же греховного, которому их святые души не преминули отдаться со всей охотой.
Было известно, что она обладала таким темпераментом, что любовники менялись на ложе называемой баронессы с удивительной быстротой. Барон уже давно стал рогоносцем, но он был настолько слаб, что за отсутствием сердца продолжал довольствоваться только телом гибельной искусительницы. Она однажды выяснила, что у барона, ее любовника, есть сын от первого брака, который теперь должен быть в расцвете лет, и решила не оттягивать дальше удовольствия отдаться юному наследнику. Но как раз в это время несчастный юноша умирал. Настигнутый какой-то таинственной болезнью, он почти не покидал постели и проводил все время взаперти в своей комнате, прислушиваясь к отдаленным звукам ночных оргий, картины которых тревожили воображение умирающего. Неизвестно вследствие какого доноса какого исповедника, но чудовищное желание МОНАШКИ достигло ушей инквизиции. Не существует земного закона, который мог бы остановить половодье бесчинств этой дочери Сатаны. С другой стороны, не стоило даже думать о спасении ее собственной души, потому что кто бы отвечал за все те души, которые она привела к гибели? Спасать ее было сколь противно морали, столь и бесчеловечно, и абсолютно противоречило порядку Господа на земле. Следовало лишить ее всех средств к спасению, чтобы ее падение стало полным, провоцируя так или иначе, но только косвенно, ее смерть без раскаяния, и сделать из этой смерти ужасный пример для распутников, наставление и урок для колеблющихся и слабых, но самое главное, укрепить веру у других праведных.
Я не гарантирую вам буквальную точность легенды, и весь крайне наивный романтизм этой истории, но вот как происходили события дальше.
Священник, который служил черные мессы баронессе, но все же не порывал с Церковью (впрочем, он и был ее посланцем, верным и тайным), задумал внушить барону спасительный страх перед кончиной, возможно уже близкой, и он наполовину было преуспел. Барон решил запретить кому бы то ни было приближаться к своему умирающему сыну, затем, когда тот скончался, он во всеуслышанье объявил о его скором выздоровлении. Тем временем в монастырях всей Европы терпеливо старались отыскать высокого и сильного послушника, достаточно красивого и, насколько это возможно, похожего на покойного. Папа освободил его от обета, предписал совершить грех во имя Церкви и спасения справедливости, и его отпустили из монастыря.
Под покровом ночи его провели в замок Линденберг, затем, во время одной из ночных оргий, барон представил его гостям как своего сына, но не как выздоровевшего, но как воскресшего. Произошло то, что и предполагалось, баронесса тут же загорелась желанием, и все свершилось, как и следовало ожидать.
Но лжебаронет, бывший послушник, на мгновенье обезумев от внезапного взрыва своих чувств, взял себя в руки. Он поддерживал свою соучастницу в состоянии опьянения так долго, как это было необходимо для его планов. Баронесса, среди окружавших ее предметов роскоши, не принадлежавших ей, была, в сущности, сожительницей, и она горела желанием официально закрепить свое положение в поместье Линденберг.
Что касается баронета, то он в конце концов принял свою роль всерьез, стал считать себя действительно сыном барона, но, пока его отец жил, он был ничем, и тогда он направил весь свой ум, всю изворотливость на то, чтобы подсказать баронессе идею необходимости преступления, чтобы им обоим утвердиться в своих правах во владении имуществом отца, и внушить ей, что эта мысль понемногу зреет у обоих.
Он назначил ей свидание пятого мая, в полночь, в местечке, называемом «Дыра Линденберга», и стал поджидать ее там с несколькими вооруженными друзьями. Она должна была привести туда своего любовника, которого они собирались заколоть, спрятать его труп, затем, под масками, с оружием, вернуться в замок, ворваться в пиршественный зал и запугать гостей. Через некоторое время, когда немного утихнут ужасы этой резни и воспоминания о ней несколько сгладятся, баронесса и баронет, став законными наследниками отца и обладателями его титула, торжественно утвердятся как супруги во владениях Линденберга.
Одевшись монашкой, вооруженная кинжалом и с фонарем, который она держала высоко над головой, чтобы освещать дорогу, Беатрис в назначенный час подошла к пещере, где спрятались убийцы.
Она пропустила вперед своего несчастного супруга, у которого, я уж не знаю, с помощью какого снадобья, был совершенно отнят разум. Он двигался как заведенный и, повинуясь невесть какому импульсу, вдруг стал хохотать во все горло. Реакция оказалась мгновенной: баронессу, следующую за ним, стало трясти от этого смеха, и резким сильным движением она трижды погрузила кинжал ему в сердце. Он упал с улыбкой на губах. МОНАШКА не сдвинулась с места, она спокойно смотрела на своего нового любовника, который, не колеблясь, как бы исполняя давно и хорошо выученную роль, взял кинжал из рук монашки и, в свою очередь, трижды вонзил его в ее сердце. Затем, отбросив его и вытерев руки о белый монашеский покров, убежал, не оглядываясь.
Когда колдун закончил свой рассказ, первые лучи поднимающегося солнца уже вливались в комнату.
– Нет необходимости добавлять к этому что-нибудь еще, – сказал он, поднимаясь. – Теперь в ваших руках все нити этой необыкновенной истории, и вам не составит труда восстановить ее во всей полноте. А моя миссия на этом завершается, время, отпущенное мне, заканчивается, и уже никакая сила, ни божественная, ни человеческая, не смогут меня здесь удержать ни на один лишний день.
Замолчав, он большими шагами направился к двери. Я вскочил и бросился было за ним, но не без мучительного недоумения заметил, что, схватив край его одежды, я на самом деле не держу в руках ничего и тем не менее мне сопротивлялось нечто вполне ощутимое.
– Ради Бога! – обратился я к нему. – Любопытство, которое вы только что утолили, породило другое, если так можно сказать, более мощное, и это касается вас. Кому я обязан своим неожиданным спасением, возвращением жизни, покоя, сна, здоровья? Кто вы? Вы говорите о событиях, затерянных в глубине веков, о событиях тайных, о которых могли знать только их участники или сам Господь Бог, а вы говорите о них так, словно вы были там. Мой покой никогда не будет полным, если вы не дадите мне ключа от этой новой тайны.
– Потерпите еще несколько часов, – ответил он, – и завтра до полудня тучи, которые еще закрывают эту историю, рассеются навсегда.
И на этом он меня оставил. Назавтра я поднялся очень рано, в предвкушении новых радостей от встречи с необыкновенным незнакомцем, но почти в полдень с совершенно растерянным видом в мою комнату вошел Теодор и сказал, что он видел колдуна, галопом мчащегося по дороге прочь от Регенсбурга, когда солнце еще едва всходило.
С этого дня здоровье мое стало поправляться с удивительной быстротой. ОКРОВАВЛЕННАЯ МОНАШКА больше не возобновляла своих визитов, и вскоре я смог вернуться в замок Линденберг, где барон встретил меня как родного сына. Я с тоской отметил, что ни время, ни расстояние ничуть не уменьшили преступных чувств Родольфы. Из-за всех перенесенных страданий, главной причиной которых я считал ее, между нами разверзлась пропасть, которую ничто отныне не сможет уничтожить.
Не без содрогания я отыскал скелет Беатрис в том самом месте, которое она мне указала, и, забрав его с собой, поспешил вернуться в Испанию. Останки Беатрис заняли в фамильном склепе место, которое им предназначалось, тридцать месс были прочитаны, и больше ничто не мешало мне заняться поисками следов несчастной Агнес.
Между тем донья Инезилья умерла, а ваш отец отправился в отдаленную провинцию навестить герцога де Медина. Теодор не покидал меня и буквально разрывался на части, чтобы помочь мне в моих поисках, но наши общие усилия не дали никакого результата: местопребывание Агнес было покрыто непроницаемой тайной, и я вскоре отчаялся ее отыскать.
Однажды вечером, минувшей зимой, я издалека возвращался домой. Ночь была холодной, весьма мрачной, и я шагал очень быстро, погруженный в раздумья, в которых, уверяю вас, не было ничего утешительного. Внезапно, к своему удивлению, я увидел, что за мной идут. Три тени, казалось, были словно привязаны ко мне, и я догадался, что на самом деле они не покидали меня с тех пор, как я вышел из театра, где напрасно пытался отвлечься от постоянных тревожных дум. Я ускорил шаги, но они обогнали меня и уже открыто загородили дорогу. Тогда я решил остановиться, но раньше, чем я попытался достать свою шпагу, они набросились на меня с оружием в руках. Как я уже сказал, ночь была очень темной, и я успел, пока противники приближались ко мне, броситься на землю, так что их шпаги пронзили пустоту. Я проскользнул у них между ног, а поскольку их бросок был достаточно сильным, по инерции они пролетели на несколько шагов дальше, и у меня было время обмотать плащом левую руку, достать шпагу и развернуться к ним лицом. Я решил дорого продать свою жизнь. В этой полной темноте если мы и различали друг друга, то с большим трудом. Я тыкал шпагой как бешеный, наугад, так что они должны были поостеречься, чтобы не получать бесконечные раны, но вся моя сила и ярость не помешали бы им в конце концов одолеть меня, если бы какой-то вооруженный шевалье не показался вдруг из-за угла. Его сопровождали многочисленные слуги, несущие факелы, и каждый из них держал в руке обнаженную шпагу. Я услыхал за спинами моих убийц прерывистое дыхание моего спасителя. Чувствуя свое превосходство, мои противники какое-то время еще продолжали атаковать нас, но, как только слуги присоединились к своему хозяину, они разбежались и скрылись в темноте. К этому времени мне было уже не по себе: вся левая рука у меня была исколота, из многочисленных ран текла кровь, и как только шевалье, так вовремя пришедший мне на помощь, подошел ко мне, я стал валиться на колени. Он поддержал меня и с сочувствием осведомился о моем состоянии. Я поблагодарил его и попросил, чтобы меня как можно скорее перенесли в особняк де Лас Систернас. Не успел я произнести это имя, как, подозвав своих слуг, он стал уговаривать меня позволить ему сначала отвести меня к себе. Он добавил, что его дом совсем рядом, и попросил меня составить ему компанию. Он так настойчиво упрашивал меня, что я не смог отказаться от его предложения. Он подал мне руку, и через несколько шагов мы оказались перед великолепным особняком. Как только мы вошли, мой спаситель приказал срочно позвать семейного лекаря. Меня положили на софу в богато убранной комнате. Лекарь внимательно осмотрел меня и нашел только неглубокие раны. Тем не менее он заявил, что мне не следует выходить сразу на холод, и ушел, оставив меня наедине с моим хозяином, который велел постелить мне на большой кровати, а затем отослал слуг. Сам он сел у изголовья и сказал, что давно знает моего отца.
– Я благословляю свою дочь, – сказал он, – которая задержала меня в монастыре Святой Клары, что мне позволило оказать вам эту маленькую услугу. Если бы не она, я не был бы на улице в этот час и мы не встретились бы при таких беспокойных обстоятельствах. Вы здесь – в доме моего брата, который будет огорчен тем, что его не оказалось в Мадриде и он не смог сам вас здесь принять. Но в его отсутствие хозяин дома я, и от его имени уверяю, что все, что находится во дворце Медина, – в вашем распоряжении, и я прошу вас воспользоваться этим, как вам будет угодно.
Я предоставляю вам, Лоренцо, вообразить мое удивление, когда я узнал, что мой спаситель – не кто иной, как Гастон де Медина, и что я вижу перед собой отца моей дорогой Агнес. В это время он как раз рассказывал, что она окончательно приняла обет, но я встретил эту новость с видимым безразличием. С той минуты, как я ее нашел, все остальные препятствия казались мне незначительными. Я очень рассчитывал на то доверие, которым пользовался мой дядя при Римской курии и которое должно было помочь получить разрешение освободить ее от обета. Укротив боль, которая сжимала мне сердце, я совершил невозможное, чтобы выказать дону Гастону признательность за те заботы, которыми он меня окружил.
Что касается убийц, то я сильно подозревал, что знаю, откуда направлен этот удар, и не хотел требовать расследования, которое открыло бы дону Гастону преступление его сестры, что одновременно раскрыло бы меня как Альфонсо де Альворадо, а я слишком боялся, что, узнав это, он предпримет все меры, чтобы держать меня подальше от Агнес. Главным для меня было – не позволить ему узнать меня под каким-либо другим именем, нежели Раймонд де Лас Систернас. Я сказал ему, что скромность запрещает мне говорить о деле, где непосредственно задета честь одной высокопоставленной дамы, он понял, что настаивать не стоит, и перестал задавать мне новые вопросы на эту тему.
Однако Теодор продолжал заниматься моими делами, и его усилия наконец увенчались успехом. Едва я поправился, как он мне объявил, что ему удалось подкупить садовника монастыря Святой Клары и тот согласен принять меня в качестве своего помощника.
Четыре дня я работал в саду монастыря, не встречая Агнес. Наконец на пятое утро случай мне благоприятствовал. Я услышал звук ее голоса и уже побежал к ней, как вдруг увидел настоятельницу и остановился. Я быстренько вернулся назад, спрятался за большим стволом дерева и постарался подслушать их разговор. Аббатиса подошла и села рядом с Агнес на скамейку, находящуюся неподалеку. Она начала ей громко выговаривать: меланхолия-де – оскорбление Дома Божьего.
Плакать из-за потери любовника в ее ситуации было преступлением, но плакать из-за его вероломства – верх безумия и просто бессмысленно. Затем, когда юная послушница сообщила, что аббатису ждут в приемной, та ушла.
Не успела она скрыться из виду, как я направился к моей дорогой Агнес, но, опасаясь, как бы мой вид не вызвал у нее внезапного волнения, я принял чрезвычайные меры предосторожности. Но сердце уже ее предупредило. Она подняла голову, и я почувствовал, что она тут же обо всем догадалась.
Задохнувшись от удивления, она попыталась убежать, но я удержал ее, умоляя выслушать меня. Она с яростью оттолкнула меня и приказала покинуть сад. Просьбами, клятвами, мольбами мне удалось уговорить ее не спешить сразу уходить. Она сказала, что сейчас у нее нет времени поговорить со мной, но назначила мне свидание на одиннадцать часов вечера, и с этой надеждой мы расстались. Она поспешила вернуться в келью.
На свидание она пришла вовремя, и я смог наконец рассказать ей причину моего исчезновения в ту роковую ночь пятого мая. Мой рассказ сильно взволновал ее, и она стала горько упрекать себя за то, что разуверилась во мне и решила принять обет. Но теперь слишком поздно: ее судьба решена, она приняла обет, отныне нас разделяет несокрушимая преграда, и мы больше не сможем увидеться по эту сторону могилы.
Я умолял ее не отчаиваться, рассказывал ей о своем дядюшке, герцоге-кардинале де Лерна, который имеет большое влияние при Римской курии и легко поможет мне получить для нее освобождение от обета.
Она напомнила о своем отце, который, как сказала она, оставался неколебимым в этом вопросе и который никогда не позволит своей дочери нарушить его собственные обязательства по отношению к Богу. Я пытался убедить ее обойтись без его согласия.
– Раймонд, – ответила она, – я люблю отца и никогда не смогу отказаться от его нежности. Кроме этого несчастного обстоятельства с моим обетом, он всегда относился ко мне с самой нежной любовью, ни на миг не переставая обо мне заботиться. Кроме того, мои обязательства по отношению к небу добровольны, и смогут ли люди освободить меня от них, если моя совесть не позволяет мне этого.
Я начал возражать, но раздался звон монастырского колокола, созывающего монахинь, и Агнес ушла, не забыв назначить мне свидание на следующий день в этом же месте и в тот же час. Наши беседы повторялись часто. И вот теперь, дорогой Лоренцо, я нуждаюсь в вашей снисходительности. Взвесьте все обстоятельства наших свиданий, вспомните о нашем отчаянном положении, о нашем чувстве, о нашей молодости, о нашей длительной привязанности друг к другу, и вы поймете, что искушение было слишком сильным. Однажды вечером честь вашей сестры была принесена в жертву моей страсти.
При этих словах в глазах Лоренцо вспыхнул гнев, и он хотел было вскочить со своего места, но маркиз, который увидел его движение, схватил его руку и с силой сжал ее.
– Мой брат, мой друг, умоляю вас, позвольте мне закончить, а до тех пор умерьте ваш гнев и поймите, что если во всем этом и есть преступление, то только мое, а не вашей сестры, на которую падет осуждение.
Лоренцо очень быстро позволил себя уговорить, но окончание рассказа дона Раймонда он слушал уже с видом угрюмого нетерпения.
– Опомнившись, Агнес отскочила от меня с ужасом. Она осыпала меня самыми жестокими словами, принялась бить себя в грудь и раздирать себе лицо с яростью, граничащей с безумием. Внезапно во мне проснулось отвращение к себе, и, дрожа от тоски и отчаяния, я попытался ее утешить, но я не знал, что сказать. Когда я захотел взять ее руку и прижать к губам, она дала мне пощечину и закричала в исступлении, сила которого меня ужаснула:
– Не прикасайтесь ко мне, неблагодарное и вероломное чудовище! Как я ошиблась, доверившись вам! А я всегда считала вас своим другом, своим защитником. Вы овладели мной, как проституткой. Вон отсюда, презренный, вы больше не увидите меня!
И она скрылась в келье. Я ушел, отупев от страдания и смущения. Назавтра с утра я был на своем посту, но в течение многих дней Агнес не считала нужным показываться.
Наконец однажды она прошла неподалеку от того места, где я делал вид, что работаю. Увидев меня, она отвернулась, а спустя некоторое время старый садовник объявил мне, что она считает мое присутствие в монастыре преступлением, и если я буду и впредь попадаться ей на глаза, она решится все открыть настоятельнице, а что касается его самого, то, черт возьми, если он и согласен в крайнем случае потерять свое место, то рисковать ради меня и оказаться в тюрьме Инквизиции он не собирается.
Вся моя диалектика была бессильна побороть ее категоричность, и мне оставалось только решиться никогда больше не переступать порог монастыря. Тут моего отца поразил сильнейший апоплексический удар, из-за чего мне пришлось поехать в Андалузию. Я нашел отца при смерти. Однако он умер не сразу, хотя уже никогда полностью не приходил в сознание в течение всей агонии, которая тянулась несколько месяцев. Наконец он умер. Мои обязанности сиделки и необходимость привести в порядок дела, которые были прерваны его кончиной, до последнего времени удерживали меня вдали от Мадрида. Я вернулся только четыре дня назад и, придя к себе, нашел ожидавшее меня письмо.
И он протянул Лоренцо листок:
Увы! Раймонд, я хотела бы думать о вас только с ненавистью, но отныне я этого больше не могу, да и маленькое существо, которое живет во мне, приказывает мне простить его отца. Я дрожу от мысли о мщении аббатисы, и мы оба погибли, если только откроется мое положение. Посоветуйте мне что-нибудь, но не старайтесь увидеть меня! Ах! Как жестока моя жизнь! Без сомнения, смерть моего бедного отца в то время, когда мы еще встречались, разрушила огромное препятствие, и я больше могу не опасаться его гнева, но гнев Господний?
О! Раймонд, кто меня защитит? Напишите мне, супруг мой! Скажите, что разлука не умалила вашу любовь и что вы предпримете все на свете, чтобы не дать погибнуть будущему ребенку и его несчастной матери. Я с тревогой жду вашего ответа. Лучше всего передать его, вложив письмо под ноги большой статуи, которая находится в церкви Капуцинов. Каждый четверг я хожу на исповедь и найду способ взять его, не привлекая внимания.
До свидания, мой обожаемый палач.
Агнес
Лоренцо молча вернул письмо своему собеседнику, но его лоб оставался нахмуренным, он начинал что-то понимать – так бывает с человеком, который чувствует, как просыпаются в нем движения души, до сих пор ему неведомые.
Маркиз, положив письмо обратно в свой секретер, продолжал:
– Я только что получил другое письмо – от герцога-кардинала де Лерна, который мне сообщает, что получение буллы с освобождением от обета – вопрос нескольких дней. Но кардинал предупреждает меня о досаде настоятельницы и возможном предательстве с ее стороны. Он мне советует тайно увезти Агнес из монастыря, боясь, как бы настоятельница не стала удерживать ее силой и не искала способа обойти папский приказ. У меня есть ключ от сада, а письмо, которое вы видели сегодня вечером, предупреждает Агнес о моих приготовлениях и назначает ей свидание завтра в полночь. Теперь вы видите, что обстоятельства торопят, и я рассчитываю, что вы не только простите мне минуту слабости, в сущности вполне извинительную, но что вы поможете мне исправить ошибку, совершенную по отношению к вашей сестре, и стать, как того желает мое сердце, ее законным супругом.