Текст книги "Монах"

Автор книги: Антонен Арто

Глава V
СКОРОПАЛИТЕЛЬНЫЕ ПОХОРОНЫ

О вы, что так уверены в себе,

Надменность – продырявленная лодка,

Которой волны, как хотят, играют.

И ветер, что развеивает дым,

В покое не нуждается…

Александр Поуп

Раймонд де Лас Систернас закончил свой рассказ. Лоренцо еще какое-то время глядел на него молча, поглощенный жестокой внутренней борьбой. Затем резко поднялся.

– Раймонд, – сказал он, мягко коснувшись его рукой, – если строго следовать правилам чести, то всей вашей крови не хватит, чтобы смыть пятно, которым вы обесчестили наше имя; но обстоятельства дела оправдывают вас, и я никогда не буду видеть в вас врага. Ваша исповедь тронула меня, я глубоко люблю свою сестру, и нет на свете человека, которому я охотнее доверил бы ее, чем вам. Но я хочу сделать больше: завтра я буду рядом с вами и сам отвезу Агнес в дом кардинала. Я надеюсь, что одного моего присутствия будет достаточно, чтобы все оправдать.

Они крепко обнялись, и Лоренцо, в свою очередь, сообщил Раймонду, что тому нечего больше бояться доньи Родольфы. Пять месяцев назад она в приступе бешенства вскрыла себе вены. Ее агония длилась всего несколько часов, и ее смерть стала прямым следствием ее жизни и расплатой за нее.

Тут Лоренцо пришло в голову, что ему не представится более удачного случая, чтобы обратиться к дону Раймонду по поводу Антонии.

Маркиз был изумлен, узнав о существовании родственницы, о которой он не подозревал, но он не собирался от нее отказываться и сказал Лоренцо, что тот в нем не ошибся: он готов признать свою невестку и ее милую дочь, и даже поручил ему как можно скорее их успокоить и от его имени передать им деньги, в которых те нуждались.

На этом они расстались, и Лоренцо заторопился во дворец Медина.

Начинало светать, когда маркиз вернулся в свою комнату. Он сразу же улегся в постель, а в полдень ему все еще снилось, что карета, запряженная ангелами, быстро и уверенно мчит его по крутым склонам австрийского Тироля.

Вернувшись к себе ни свет ни заря, Лоренцо первым делом поспешил потребовать свою почту. Ему передали толстую пачку писем, но единственного, которого он ждал, там, увы, не было. У Леонеллы еще не хватило времени ему написать (не будем забывать, что с момента, когда началась эта история, едва прошла ночь). Но ей не терпелось увериться в верности сердца дона Кристобаля, и она еле дождалась следующего дня, чтобы дать о себе знать. Едва проснувшись, Лоренцо нашел на своем ночном столике записку следующего содержания:

Любезный кавалер, я не забыла вас, и если эта ночь показалась вам длинной, то никак не длиннее, чем мне. Клянусь своим целомудрием, что не в моих силах было раньше выполнить данное вам обещание. Я даже не знаю, как вам сообщить, до чего странно моя сестра встретила ваше любезное желание нанести ей визит. Моя сестра – вообще странное существо, и, несмотря на все возможные выгоды от встречи с вами, она мне запретила с вами видеться и говорить вам, где мы живем. А я все-таки разгадала ее игру – в ней говорит просто ревность, поэтому я нарушаю ее запреты.

Еще я признаюсь вам, так как хочу быть с вами откровенной, что в моих усилиях не последнюю роль играет желание вновь увидеть очаровательного дона Кристобаля. Мы живем на улице Сант-Яго в пятом доме от дворца Альбукеркас, почти напротив цирюльника Мигеля Келло. Вам нужно просто спросить донью Эльвиру д’Альфа, здесь в квартале ее все знают. Но умоляю, когда вы будете у нас, ни слова о том, что я вам написала. Сестра не должна этого знать. Если вы случайно увидите графа д'Оссорио, скажите ему – ах, я краснею, признаваясь вам, – что его появление заставит затрепетать сердце нежной

Леонеллы

Она подписалась красными чернилами, как бы для того, чтобы лучше подчеркнуть пламенные чувства, которые вызвало в ней ее признание.

Едва закончив читать записку, Лоренцо вскочил с постели. Он поспешно привел себя в порядок и бросился на поиски дона Кристобаля, но, невзирая на ранний час, того уже было невозможно поймать; и тогда, к крайнему разочарованию Леонеллы, он один появился перед доньей Эльвирой.

Не без тревоги донья Эльвира заметила, какое впечатление произвело на ее дочь одно имя Лоренцо, и это неприятное впечатление еще усилилось, когда тот вошел. Его живой взгляд, благородство его облика, изысканность его манер, необыкновенная элегантность костюма – все убеждало Эльвиру, что ухаживания такого гостя будут в высшей степени опасны для добродетели Антонии. Она решила обойтись с ним вежливо, но не принимать от него никаких услуг и дать ему почувствовать, что впредь его визиты никому не доставят удовольствия и поставят их обеих в крайне затруднительное положение.

Тем временем Лоренцо уселся с величайшей непринужденностью. Антония, разрумянившаяся от волнения, склонилась над вышивкой, Леонелла же дрожала от нетерпения, и не успел Лоренцо рот открыть, чтобы объяснить цель своего визита, как Леонелла перебила его и жеманным тоном, невыносимо кокетничая, потребовала его объяснить отсутствие своего друга.

Лоренцо наспех выдумал какое-то извинение, явная лживость которого не ускользнула от доньи Эльвиры, и тут же с огорчением увидел в ее взгляде выражение недвусмысленного упрека и неудовольствия. Желая заставить ее поскорее забыть эти слова, которые могли так серьезно повредить ему в мнении Эльвиры, он поторопился перевести разговор на дона Раймонда и сообщил матери Антонии, что Раймонд готов без проволочек признать ее вдовой своего брата и поступить по отношению к ней так, как повелевает ему долг.

Эта новость сняла с души Эльвиры огромную тяжесть, и она рассыпалась в благодарностях, но все же не пригласила его прийти еще раз. Однако, когда Лоренцо попросил позволения иногда навещать их, Эльвира сочла себя не вправе закрыть двери своего дома перед другом маркиза, и тот, покидая дом, был преисполнен радости.

Оставшись одни, Эльвира и Антония некоторое время молчали; их волновало одно и то же, но обе не знали, с чего начать разговор о том единственном, что их интересовало; одной замыкала уста стыдливость, другая боялась убедиться в справедливости своих опасений или внушить дочери мысли, которых, возможно, у той и не было. Наконец Эльвира решилась:

– Какой в самом деле обворожительный молодой человек, Антония, перед его обаянием невозможно устоять, оно тронуло даже меня. Долго вы с ним вчера пробыли в соборе?

– Все время, пока я была там, он не отходил от меня ни на миг, уступил мне свое место и был очень любезен.

– Правда? Но почему же ты до сих пор мне ничего не сказала? Твоя тетя так хвалила своего друга, а ты рассказывала только о красноречии Амбросио; и как же так получилось, что ни та, ни другая ни словечка не сказали о таком человеке, как Лоренцо?

Она умолкла и взглянула на Антонию, красную от смущения и не смеющую открыть рот.

– Может быть, ты о нем не такого хорошего мнения, как я? Что по мне, это очень красивый молодой человек, и он так разумно рассуждает. Впрочем, может быть, на тебя он произвел другое впечатление? Он тебе не очень понравился?

– Не понравился? О, мамочка, дорогая, как вы можете так говорить? Я была бы неблагодарной, если бы оказалась равнодушной к его доброте, и совсем слепой, если бы от меня ускользнули его достоинства. Я никогда не встречала столько достоинств, соединенных в одном человеке, и не думаю, чтобы можно было найти во всем Мадриде подобного ему.

– И что же вы не удостоили такую диковину ни одним добрым словом? Почему вы от меня скрыли, что его общество доставило вам такое удовольствие?

– Правду сказать, я и сама не знаю. Я уже тысячу раз собиралась вам о нем рассказать, его имя было уже у меня на губах, но каждый раз, как только я собиралась его произнести, смелость вдруг покидала меня.

Сказав это, Антония, отложив свое вышивание, бросилась на колени перед софой, где сидела ее мать, и спрятала лицо на ее груди.

– Не надо бояться, доченька, – считай меня больше своим другом, чем строгой матерью, и не бойся, что я буду тебя упрекать. Я читаю в твоем сердце, как в книге, ведь ты совсем еще не умеешь ничего скрывать. Этот Лоренцо, уж поверь мне, опасен для твоего покоя, а ведь он уже произвел большое впечатление на твое сердечко. Я думаю, что открою не очень много, если скажу, что ваша симпатия взаимна, но подумай сама, каковы могут быть последствия ваших взаимных чувств? Ты бедна, у тебя нет друзей, Антония. А Лоренцо – наследник герцога Медина Чели, и даже если его намерения безупречны, его дядя никогда не согласится на ваш союз. А без его согласия я не дам своего. Печальный опыт научил меня, каким горестям обрекает себя девушка, входящая в семью, которая ее не принимает. Постарайся побороть свое чувство, чего бы это тебе ни стоило, сделай усилие, чтобы его победить. Чтобы ты не слишком им увлеклась, мне кажется, будет лучше впредь ограничить визиты Лоренцо. Услуга, которую он нам сейчас оказывает, не позволяет мне открыто отказать ему от дома, но, насколько я могу судить по первому впечатлению, не в его характере обижаться, если я его попрошу приходить реже. При первой же встрече я могу сказать ему о том затруднительном положении, в которое ставят меня его визиты. Как ты считаешь, дитя мое, это следует сделать?

Антония согласилась без колебаний, но не без огорчения, на все, что от нее требовала мать, но как только оказалась в постели, она начала так часто и с таким жаром клясться себе, что больше никогда не будет думать о Лоренцо, что на самом деле она ни о чем другом не думала, пока не уснула.

Со своей стороны, маркиз де Лас Систернас тоже не оставался бездеятельным, и в полночь он и Лоренцо прибыли в карете четверкой к низкой дверце, которая вела в монастырский сад. Часы пробили, когда они открывали калитку; они приехали вовремя, и Агнес должна была уже быть на месте. Они прислушались, стараясь уловить звук ее шагов, но не было слышно ни шороха. В конце концов маркиз не выдержал и, боясь, что его вторая попытка будет такой же неудачной, как первая, предложил обследовать подступы к монастырю. Вокруг было тихо и темно, утих даже ветер. Они подошли ближе, все было неподвижно, и вид этого огромного черного здания без единого огонька вызывал самые мрачные предчувствия. Их охватила тревога, а когда первые утренние лучи осветили черепичные крыши, тревога стала совершенно невыносимой. Им нужно было немедленно уходить, если они не хотели быть застигнутыми здесь. Настоятельница приняла меры, и маркиз не знал, что он открыт, однако арестовать его прямо в монастыре – значило бы только создать беспорядки, самые предосудительные для святости этих мест, и вызвать в Мадриде слухи о позоре монастыря. Главное для нее было не упустить свою жертву и не дать просочиться за стены монастыря слухам о ее грехе. И вот так, ничего не зная о жестокой судьбе, уготованной Агнес, маркиз и Лоренцо должны были поспешно удалиться, не сумев разгадать причину этой новой неудачи.

На следующий день Лоренцо заявился в монастырь и потребовал, чтобы ему без промедления привели сестру. Настоятельница вышла к решетке, изобразив на лице прекрасно сыгранную печаль. Она объявила ему, что Агнес очень плохо и она не в состоянии выйти из кельи. Лоренцо этому не поверил и удвоил свою настойчивость, заявив, что если сестра не может сама дойти до решетки, то пусть, по крайней мере, его допустят к ней в келью. Услыхав эти богомерзкие требования, аббатиса резко отступила назад и перекрестилась, демонстрируя настоящий ужас перед тем, что мужчина намеревается нарушить тайну святого дома; она попросила его не настаивать, но разрешила прийти на следующий день, – она надеется, что Агнес почувствует себя достаточно хорошо, чтобы дотащиться до решетки приемной. Назавтра он пришел очень рано; состояние Агнес не изменилось к лучшему, и лекарь запретил кому бы то ни было приближаться к ее постели. Лоренцо вспылил, он вышел из себя, стал угрожать; ничего не помогло, и, разочарованный, он вернулся к маркизу. Тот со своей стороны предпринял все возможное, чтобы понять причину неудачи. В эту историю посвятили дона Кристобаля, которому удалось добиться расположения старухи-привратницы Святой Клары, но она замкнулась, когда он затронул эту тему, и из нее ничего не удалось вытянуть. Маркиз обезумел от горя, тревога Лоренцо ни в чем не уступала его тревоге.

Оба они были уверены, что стали жертвой предательства, и не сомневались, что Агнес вовсе не больна, но они не знали, как приняться за дело, чтобы вырвать ее из когтей неумолимых врагов. Лоренцо не пропускал дня, чтобы не пойти в монастырь, но получал каждый раз один и тот же ответ, приводящий его в отчаяние. Так продолжалось до того дня, когда маркиз получил письмо от кардинала-герцога де Лерна: по предписанию Рима Агнес была освобождена от своего обета и окончательно возвращалась в лоно семьи. Это известие помогло им избавиться от всяческой щепетильности. Было решено, что Лоренцо пойдет к настоятельнице с папской буллой и потребует, чтобы ему немедленно вернули сестру; все должно было отступить перед этой бумагой, все возражения отпадали, он имел право немедленно отвезти Агнес во дворец Медина, и он решил это сделать на следующий же день.

Когда беспокойство о сестре утихло, он счел возможным заняться своими собственными делами. Он отправился к Эльвире, которая охотно его приняла. Но как только он пришел, Антония удалилась в комнату вместе с теткой, и он остался лишь с хозяйкой дома.

– Не считайте меня неблагодарной, – сказала она ему, – я помню важность оказанных вами услуг, но здоровье мое пошатнулось, и я думаю, что очень мало времени отделяет меня от минуты, когда я предстану перед ликом Господним. Моя дочь молода и бесхитростна, она не знает коварства и козней света, и меня беспокоит ее будущее. Вы молоды, привлекательны, полны достоинств, дон Лоренцо, а Антония так чувствительна, она очень благодарна вам за все, что вы для нее сделали, но ваше появление пугает меня, я боюсь, как бы оно не заронило в сердце моей дочери чувства, которые станут несчастьем ее жизни. Простите, что я доверяю вам свои опасения, но я умоляю вас пощадить сердце матери, живущей только ради своего ребенка. Поверьте, я глубоко сожалею, что не могу поддерживать знакомство с вами, но интересы Антонии вынуждают меня просить вас больше к нам не приходить. Я принимаю вас, дорогой Лоренцо, за истинного рыцаря и уверена, что вы окажетесь достойны уважения, которое я к вам питаю.

– Я как никто ценю вашу искренность, – ответил Лоренцо, – и все же я думаю, что ваше предубеждение рассеется, как только вы меня выслушаете. К вашей дочери меня влечет не мимолетный каприз, я люблю ее глубоко и серьезно, и я решил на ней жениться. Хотя я не принадлежу к очень богатым людям, у меня есть надежды, которые дают мне право претендовать на руку дочери графа де Лас Систернас.

Эльвира прервала его:

– Этот пышный титул, дорогой Лоренцо, заставляет вас забыть о нашем низком происхождении; вы должны смотреть на Антонию не как на представительницу рода графа де Лас Систернас, а как на внучку ремесленника Торридо д’Альфа. Разница между нашим положением и положением племянника и наследника могущественного герцога Медина не позволяет мне надеяться, что ваш дядя одобрит этот союз, поэтому я предвижу, что последствия вашей привязанности не могут не быть гибельными для душевного покоя моей девочки.

– Вы просто его не знаете, дорогая сеньора, если думаете, что герцог Медина разделяет общепринятые предубеждения по поводу мезальянса. У меня есть все основания думать, что он не будет против этого брака, но даже если бы он был против, я могу распоряжаться своим состоянием, а его достаточно для благополучия вашей дочери. Я без единого вздоха сожаления обменяю герцогство Медина на ее руку.

– Вы молоды и благородны, а мой собственный опыт научил меня, что судьба никогда не благоприятствует неравным бракам. Бедная и безродная, я вышла замуж за графа де Лас Систернас против воли его отца. Куда бы мы ни направили затем наши стопы, проклятие его отца нас преследовало. Мой муж возненавидел меня, он упрекал меня в бедности, к которой привел наш брак, он называл меня своим несчастьем и видел во мне причину своих бед и погибели. При этом он был добр, и искренняя привязанность ко мне, которая и заставила его всем пожертвовать, чтобы повсюду следовать за мной, никогда не иссякала. Он бросался к моим ногам, умоляя о прощении, и его раскаяние терзало меня больше его упреков. Наученная опытом, я хочу избавить мою дочь от испытанных мною бед. Без согласия вашего дяди она никогда, пока я жива, не будет вашей.

Сказав эти слова, она встала и пошла в небольшую комнатку за листом бумаги, покрытым выцветшими буквами и как бы изъеденным по краям кислотой. Листок она протянула Лоренцо.

– Прочтите это, – сказала она. – Это стихи. Я нашла их после смерти мужа в его бумагах. Если бы я раньше знала, что его гнетут подобные чувства, я бы умерла от горя. Он написал эти строки, когда уезжал, и душа его была омрачена печалью настолько, что он забыл о жене и детях. Гонзальво покидал Испанию навсегда, а она была ему дороже всего, что есть на свете. Прочтите их, Лоренцо, они помогут вам понять все страдания изгнанников.

Оставив листок в его руках, она удалилась к себе. Развернув его, молодой человек прочел:

ИЗГНАННИК

 
Прощай, Испания моя, прощай навек,
Предчувствие беды меня тревожит,
А мой корабль ускоряет бег
От берега, что мне всего дороже.
Родного ветра мне принес порыв
Знакомой песни сладостный мотив.
И, словно наяву, я вижу вновь
Крестьянина, что, песню распевая,
Проходит по полям своих отцов,
А в старом доме ужин накрывают…
 

…[7]7
  Мы изъяли отсюда значительную часть стихотворения, которая представляет интерес только для Эльвиры и Лоренцо и мало интересна для читателя. Читатель может заполнить пробелы, обозначенные звездочками, сочиненными им самим строфами. Только пусть он представит себе, что чтение этого стихотворения длилось столько времени, сколько понадобилось Эльвире, чтобы уйти в соседнюю комнату и вернуться через несколько минут. (Примеч. автора.)


[Закрыть]

 
Ах, солнце Индии недоброе, оно
Само дарует новые недуги,
Хвалиться буду – жалкие потуги —
Чумой или желтухой, – все равно.
Там солнца блеск безумием грозит,
И муки, разрушающие тело…
А лихорадка примется за дело,
И в жилах кровь в отчаянье вскипит,
Порывом обжигающих ветров
Взорвется мозг от горя и печали,
И дай вам Бог, чтоб вы не испытали
Потерю Родины, земли своих отцов!
 

Как только Лоренцо кончил читать стихи, Эльвира вернулась.

– Сеньор, – заговорила она, – мне нечего больше вам сказать. Я надеюсь, что вы теперь поймете причины, заставляющие меня просить вас больше сюда не приходить.

– Один вопрос, сеньора, и я уйду. Если герцог Медина одобрит мою любовь, могу ли я надеяться, что мои желания не будут отвергнуты ни вами, ни прекрасной Антонией?

– Дон Лоренцо, я хочу быть с вами искренней: вы произвели слишком сильное впечатление на сердце моей дочери, и я вынуждена разорвать между нами все отношения из опасения, как бы ее привязанность не стала еще сильнее. Если ваш дядя герцог даст свое согласие, вы можете рассчитывать на наше – мое и дочери, но если этого не случится, вам не на что надеяться. Разрешат вам ваши родственники искать руки моей дочери и жениться на ней – в тот же миг двери моего дома будут открыты для вас; если они откажут вам в согласии – вы всегда можете быть уверены в моей благодарности и уважении. Но вы должны понять, что нам не следует больше видеться.

Лоренцо почувствовал, что беседа окончена, и встал, чтобы откланяться. Он почтительно поцеловал руку Эльвиры и вернулся к себе. Что касается Эльвиры, беседа с ним ее несколько успокоила, и она не без удовольствия рассматривала перспективу подобного брака. Но осторожность велела ей скрыть от дочери лестные надежды, которыми она сама начинала тешить себя.

День едва занимался, когда Лоренцо вновь явился в монастырь уже с папской буллой. Монашки были у заутрени, и он с нетерпением стал ждать конца службы. Наконец аббатиса появилась у решетки. Он потребовал немедленного свидания с Агнес. Лицемерная старуха приняла сокрушенный и расстроенный вид, чтобы сказать, что состояние бедного ребенка ухудшается с каждым часом и что, если он потребует встречи с ней, лекари не отвечают за ее жизнь.

Лоренцо нисколько не был обманут лицедейством аббатисы, но ее ханжеский вид стал выводить его из терпения, он не стал откладывать удовольствия и предъявил ей папскую буллу, потребовав, чтобы его сестра, больная или здоровая, была немедленно ему возвращена.

Аббатиса смиренно взяла бумагу, которую ей протягивал Лоренцо, но не успела она пробежать глазами содержание, как гнев мгновенно смел всякое притворство. Она уставилась на Лоренцо налитыми кровью и ядом глазами, лицо ее побагровело, губы дрожали, и она прерывающимся голосом пробормотала:

– Конечно, сеньор, приказ неоспорим, и мой долг не велит мне уклоняться от его выполнения, но, даже если бы я и хотела, я бы не могла это сделать, потому что сейчас это уже не в моей власти.

И, поскольку Лоренцо едва заглушил недоверчивый и удивленный возглас, она прибавила:

– Повторяю вам, сеньор, что не от меня зависит исполнение этого приказа. Из сострадания к вашим родственным чувствам я хотела постепенно подготовить вас к страшной правде, но теперь у меня нет выбора, и, так как этот категорический приказ предписывает мне возвратить вам Агнес тотчас же, я вынуждена вам сказать без обиняков, что в прошлую пятницу она умерла.

От ужаса Лоренцо пошатнулся, но взял себя в руки. Ему не понадобилось много времени, чтобы прийти к убеждению, что это утверждение – тоже ложь. Побледнев от ярости, он шагнул к решетке.

– Как, – вспыхнул он, – еще пяти минут не прошло, как вы мне сообщили, что она жива, хотя и в опасном состоянии! Сейчас же покажите мне ее, я ее увижу во что бы то ни стало, и не помогут никакие ваши увертки.

– Бог мне судья, – ответила она, отступая, – ваша сестра умерла! Какой мне интерес, скажите пожалуйста, держать у себя эту развратницу? Если бы вы знали серьезность всех ее преступлений, вы бы спасибо сказали, что спокойная смерть облегчила ей переход в мир иной. Она заболела в прошлый четверг, после исповеди в часовне Капуцинов; ее болезнь сопровождалась странными признаками, но она упорствовала, скрывая ее причины. Хвала Мадонне, мы слишком невинны, чтобы отгадать их. Судите же о нашем ужасе и возмущении, когда на следующий день она родила мертвого ребенка, за которым и сама отправилась в могилу. Что, сеньор, вы не пошатнулись от ужаса? Ваше лицо ничуть не выражает удивления и возмущения? Ее бесчестие оставляет вас равнодушным? Вы теперь узнали ее, и ваша привязанность к ней не ослабела? В таком случае бесполезно всякое сочувствие с моей стороны, мне остается только повторить вам, что я не могу повиноваться приказу, который вы мне передали, от каких бы высоких властей он ни исходил, а чтобы вас убедить, что я сказала всю правду, – продолжила она, схватив распятие на груди и поднимая его над головой жестом, проникнутым каким-то священным гневом, – муками Господа нашего Иисуса Христа, пусть отсохнет эта рука, если неправда, что вот уже три дня ваша сестра под землей!

Потом она подняла распятие к губам, поцеловала его и, повернувшись к Лоренцо спиной, направилась к выходу из приемной.

Лоренцо ушел, потрясенный горем, но горе дона Раймонда походило на настоящее безумие, он категорически отказался поверить в смерть Агнес; у него это стало наваждением, и никакие разумные доводы не могли заставить его отказаться от надежды вновь ее обрести.

У Лоренцо в ушах еще звучала ужасная клятва аббатисы, и, хотя он считал свою сестру жертвой каких-то преступных замыслов, в конце концов он смирился с мыслью, что никогда ее не увидит.

Впрочем, какую боль он ни испытывал от исчезновения Агнес – смерть сестры он переживал глубоко и искренне, – но немалое огорчение причиняло ему и то, что обстоятельства отдалили на некоторое время возможность поговорить с герцогом об Антонии. Его люди не теряли из виду дверь его возлюбленной и аккуратно докладывали ему, куда, когда и с кем она выходила из дому.

Два месяца прошли без всяких событий.

Маркиз был единственным, кто сохранил надежду увидеть Агнес в этом мире.

Лоренцо решил открыть дяде свою любовь, и, поскольку он прекрасно знал, как дядя торопится видеть его женатым, он ни секунды не сомневался в успехе своего предприятия.