Текст книги "Солнце Каннеша (СИ)"

Автор книги: Антон Данилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Данилин Антон Сергеевич
Солнце Каннеша, часть первая

Пролог

Погода стояла мерзкая, словно сбежала со страниц летописей тысячелетней давности. Весна опоздала, то ли засмотревшись на неспокойные вулканы, пышущие пеплом и серной взвесью, то ли простудившись на расползшихся с полюсов ледниках. Солнце пряталось за плотной, сыплющей мелким дождем пеленой облаков, а когда робко выглядывало, пугало мелких мистиков алым ликом в оспинах пятен. Крестьяне уже подсчитывали убытки от побитых заморозками виноградников, и зло перемотыживали кукурузные поля под овес и картофель.

А еще со вчерашнего дня дул южный ветер. Рожденный тундровым холодом, вскормленный стылыми туманами на поросших ледяными манграми отмелях, он пронесся над хвойными лесами, отвылся в обсидиановых скалах Огненного Хребта, не растеряв задора варваром-завоевателем обрушился на Ламан-Сарагар. Накурившись по пути чадом огненных гор и сожжённых горцами пограничных деревень. Впитав злую магию с развалин городов из бетона, бронзы и потускневших янтарных кристаллов.

В Верхнем городе мигали и один за другим гасли волшебные фонари. А ведь должны бы гореть еще долгие годы, нуждаясь лишь в очистке колпака и ежемесячной медитации мага-наладчика. Так обещал Орден, затребовавший за установку огромные деньги, порезаную пошлину на какао, да еще младшего княжича в послушники. Разноцветные огоньки, сами по себе зажигавшиеся вечером, недолго услаждали горожан – столкновения с суровой реальностью земель вне Контура капризная роскошь не выдержала. Как и наладчик, пластом лежавший в княжьем лазарете. Жуткое отравление дикой магией. Без амулета в дождь вышел. Местных от шалящего фона разве что тошнило иногда, а Сиятельный спекся уже в ста шагах от подворья.

На Нижний и Заречье с их лавочками, мастерскими, земляными пирамидами-святилищами и трущобами и вовсе опустилась промозглая тьма, кое-где разгоняемая факелами стражи. Стражу осьмидневку как вывели на улицу всем составом, невзирая на издержки, погоду и графики патрулей. На проводах княжича опять поцапались партии союзников и коренных, после орденской проповеди. Оратор умудрился взбесить не только туземное нгатайское население, но и половину укульцев намеками на озверение, ритуальную чистоту и искаженную Спираль. Из кланового сектора оратору заявили, что если Орден так печется об их Спирали, то пусть поднимет Контур и пустит к себе, в чистые земли. Оратор ответил, что зверью и варварам в оплоте света и цивилизации делать нечего.

Орденскую делегацию пришлось выводить с древнего стадиона боем. А затем разгром с запасом обошел прошлогодний, когда Сарагар продул Нгардоку в мечемяч.

Сегодня улицы Заречья наконец опустели. Усиленная княжьими людьми стража отбила вычищенные склады, обнесенные лавки и подпаленные орденские подворья. Клановую верхушку частью вколотили обратно в чувство, частью подкупили льготами и организованные отряды расточились, оставив партизанить самые фанатичные шайки.

Можно вернуться к обычным заботам. Например – к ловле оборотней. В Верхнем городе как раз один объявился. И молва уже успела обгрызть и разобрать его по всем искаженным косточкам: когда озверевает человек известного укульского клана, это всегда восхитительная ирония судьбы, с театральностью постановки и колоритными актерами. Особенно, если несчастного угораздило перекинуться в рогатого демона, а не в обычного сарагарского волка. Да еще аккурат к приезду помешанных на чистоте Спирали магмастеров. Говорят, это кара, посланная клану Туллия за грехи. Было заявлено, что он набил морду первожрецу их главного святилища. На аптекарской улице нашли труп с вырванным горлом.

Трое стояли в темном закоулке, выходящем на раскисшую земляную набережную. Единственный на всю округу фонарь тяжело отдавал богам душу, больше слепя вспышками-судорогами тех, кто идет по улице, чем реально освещая окрестности. Повезет – удастся подкараулить богатого балбеса, возвращающегося в столь неудачный час из злачных мест Заречья к мосту в Верхний город. Если он будет из проорденской партии, потом можно похвалиться трофеями в клановом доме.

Повезет не очень – в сети заглянет тот самый зверолюд. Главарь шайки их не боялся – довелось повоевать в городе плантаций Ксадье, когда тамошние волки попытались восстать. Будет дольше маеты, меньше вымогательства и чуть больше убийства, зато можно прослыть народным героем и в кои-то веки честно заработать объявленную Туллия награду за рогатую голову.

Стояли долго, утешало лишь то, что под козырьком. Двое подельников начали переминаться с ноги на ногу и недовольно сопеть, но пока молчали. Их терпение было вознаграждено – со стороны реки появилась сгорбленная фигура, замотанная в некогда дорогой, но теперь изрядно подранный плащ с капюшоном. Укульской расцветки. Главарь недовольно прижмурился – не такого он ждал, но и с бедняка можно вытрясти пару монет. Дождавшись, когда горбун поравняется с проулком, трое выскочили, изготовив дубинки.

– Перекошенный, гони пожитки... – жертва подняла капюшон и главарь осекся, напоровшись на недобрый взгляд оранжевых глазищ, отразивших алым свет фонаря. Горбун выматерился. Глухо и рычаще.

– Это зверь! Бей! – заводила подал пример, опустив на искаженного дубинку. И понял, что ничего-то он о войнах со зверолюдьми не узнал, гоняя по полям тощих плантационных рабов. Встали они неудачно, мешая друг другу – только пугать и годится. Неубитый медведь оказался слишком быстр – увернулся и выхватил меч. Короткий, бронзовый, однолезвийный, из тех что популярны у состоятельных полноправных граждан. Подставив клинок под очередной удар, да так ловко, что металл расколол обсидиан лезвия дубинки, горбун от души пнул незадачливого охотника в живот. Главаря отбросило к ближайшей стене и крепко в нее впечатало, обсыпав слетевшей с прутьев основы обмазкой. Протирая запорошенные глаза, он увидел, как противник расправляется с подельниками. Одного заполошным, но пришедшимся точно в цель уколом в глотку. Топорик второго перехватил в замахе, затем толкнул противника к стене, навалился, зажав когтистой лапищей рот и с хрустом вбил лезвие в подреберье.

Вожак с трудом поднялся. Дыхание не шло, позвать на помощь не получилось. Хватило лишь умереть стоя.

Расшатывая и вытаскивая из тела клинок, грозный демон тихонько скулил и всхлипывал. Некоторых сегодня выгнал на улицу страх. Перед самим собой.

С тех пор как он впервые углядел в отражении рыжеющие глаза и удлиняющиеся клыки, его жизнь стала кошмаром. Одно дело с ужасом наблюдать за тем, как озверение уродует прочих. Другое – помогать их отлавливать и держать в повиновении. Третье – самому вкусить горечи этого проклятья. За последний месяц ему довелось пережить все сразу.

Обычных оборотней-волколюдей уже давно приноровились ловить и отправлять на доводку в специальные лечебницы. Там они окончательно обрастали мехом и теряли память. Затем озверевших отправляли на плантации, во благо Ламан-Сарагара и во искупление грехов. Ставшая пугающе привычной за последний век ситуация.

Сам он уже почти смирился с такой участью и хотел сдаться. А затем обнаружил зачатки рогов. Приемный клан, или Дом, как они повадились величать себя на законтурный манер, от него разом открестился, невеста – оказалась первой заметившей неладное и поднявшей крик, а жрец, к которому он забежал, спасаясь от преследователей, едва не погубил его, пытаясь задержать проповедями. Ибо рогатые демоны, химеры или же тер-зверолюди, обитали на юге. Та или иная форма озверения передавалась исключительно по кровному родству. А следовательно – род его не ламанский и проклят богами в разы сильней.

Вряд ли бы он долго протянул в зверолечебнице или на плантации – изгои не могли рассчитывать на княжьи или клановые наделы, частные же владетели славились умением споро пережигать жизнь озверелых в прибыль. Более того – подневольные волколюди питали к новоозверевшим рогатым инстинктивную ненависть, а что до надсмотрщиков... слишком многие в Ксадье потеряли родичей в последнем набеге южан, чтобы не испытать искушения отыграться на свеженайденном потомке варваров.

От берега он рванул уже бегом – прихрамывающим и не совсем человечьим. Меч тоже убирать не стал, лишь стряхнул алые капли на немощеную улицу. Пока что ему везло – никто на шум не выскочил, кривые улочки Заречья оставались тихи и безлюдны. О том, чтобы заблудиться в этом хаосе лачуг и землянок речи не шло – он прожил здесь первые двадцать пять лет своей жизни. Как оказалось – самые счастливые.

Везения хватило на два квартала – ткачей и плотников. На родной площади гончаров он услышал чеканное шлепанье сапог по грязи и понял, что судьба воистину любит иронию. Прятаться было негде, если не считать груды амфор у мастерской. Здесь он когда-то работал, прежде чем попытаться столь неудачно выбиться в люди. За керамикой он и спрятался, шкурой чувствуя всю ненадежность укрытия от света факелов стражи.

Стражников было шестеро. Пять снаряжены типично для стражи этой, туземной, части города – холщовые штаны с вшитыми наколенниками из кожи, кожаные же доспехи, шлемы и сапоги, бронзовые копья и мечи. Шестой побогаче – в расписной льняной панцирь, вываренный для прочности в маслах, полированные шлем с поножами, дорогой белый плащ, уже изрядно вымаранный в грязи. Пять злились, кидали на спутника косые взгляды и подозрительно радостно беседовали о сожжённой часовне Ом-Ютеля. Шестой заметно нервничал. Он прибыл из Верхнего и в Заречье чувствовал себя неуютно. Когда он снял шлем, чтобы отереть пот, трепыхающийся свет факелов высветил бритую под ноль, на укульский манер, макушку.

Отряд неторопливо прошагал на площадь и остановился, обшаривая закоулки светом факелов. Озверевающий за своим укрытием лихорадочно решал – попытаться ли сбежать, сдаться или гордо, как подобает воину, выйти и помереть на копьях бывших соратников. Воином он был недолго, и пессимизмом орденских трактатов о надлежащем поведении вассалов проникнуться не успел.

Стоявший позади старшины страж из полукровок лениво мазнул взглядом по штабелю горшков, задержал на миг, а затем повернулся и заявил прямо в лицо укульцу:

– Плачет нынча Атонель, лбом бьет об алтарь. Вот засада, как же так? Сына продал за фонарь. А фонарь-то сдох.

Безысусная присказка на мотив плясовой уже была оплачена жизнями. Старшина заречного пятерка дернулся как от затрещины, повернулся и рявкнул:

– Какого козла, Ашваран? Забыл, что тебе за такое могу вкатить? Помнишь, зачем именно мы здесь?

– Помню, о вождь! – вытянулся как дворцовый гвардеец Ашваран Шор, заместитель старшины, статный муж и уважаемый в клане боец, любимец женщин и почитатель традиций, – Я просто напоминаю нашему товарищу, по чему надо опознавать мятежников. Но меня вот очень интересует какого я в чужую смену должен шляться снаружи вместо того чтобы миловаться с моей пышечкой? Зверолюда упустил клан Турийа, вот пусть...

– Дом Туллия, ты, нгатайская скотина! – взорвался бритый, не замечая, что даже бдительный старшой как-то больно нехорошо оглаживает эфес, – И это твоего братца мы сейчас ловим, Инле из рода Ольта! Мы ловим Ольта, мать его, Кёля!

– Для тебя я – Ашваран Шор. И он мне не брат. И мне все равно что зовут его теперь лишь по-укульски. А за мать ты мне ответишь, – Инле-Ашваран улыбался, как закольщик, изготовивший копье на несущегося к нему жертвенного быка, – И я не виноват, что этот ваш Атонель, князек-бастард, евнух зажористый, задолиз орденский, вконец выморозил свою пустую, бритую баш...

– Словом себя убил, схватить изменника! – Закричал укулец, пытаясь выхватить меч и обнаруживая что руки заломлены сзади. И вот кончик ашваранового кинжала рассек подбородочный ремешок шлема, позволяя его сдернуть, и в яростное, бледное лицо бьет кулак. И еще, точно в переносицу, ломая с хрустом. Затем в шею – уже металлом, выплескивая горячее и алое на бесполезный нагрудник. Хрипящий укулец был аккуратно опущен наземь. Ашваран еще раз улыбнулся:

– Сказал же, ответишь.

Тело последний раз дернулось и затихло.

– Ты знаешь, во что влезаешь, – проговорил старшина, – Кстати, Ханнока здесь уже нет, сбежал. И заметил я его еще за три дома – с тебя серебрушка.

– Не брат он мне, и имя ему – Кёль, – поморщился Ашваран, но кошель развязал, – Угораздило же идиота оказаться здесь именно сейчас. Теперь еще и эту сволочь прикапывать.

– Не рано ли? – поинтересовался еще один страж, длинноволосый и тощий как жердь. Он уже хозяйственно потрошил кошель убитого. Извлек золотой, присвистнул и запихнул в карман. Более щепетильные коллеги морщились, но не мешали.

– Мы бы все равно мимо прошли. Бритый заметил бы. Ладно. Мы с вами все равно хотели на восток податься, братья, – сказал Ашваран, разом пропитав речь торжественностью и сам того не замечая, – У меня там земли за последний поход, куда я в скорби и позоре и уползу заливать вином новость, что сам оказался носителем озверения, а Кёль и вовсе рога отращивает. У меня для всех места хватит. Все равно Сарагар с каждым годом все больше становится Ламаном, а в Майтанне нгатайской земли еще полно.

– Аш, это все славно, но с этим чего? – прервал начальник, давно переложивший командование, но не чин, на старшенького из братцев-Шоров.

– В реку.

– Не потонет... извини.

– Там у набережной кто-то об озверелых вопил... недолго, – сказал длинноволосый. – Сбегаю, гляну, если что – подкинем им. Доблестно павшего в бою со зверем и ободранного чернью от ценностей... С тебя еще деньга, кстати. За наши танцы в завтрашних отчетах.

– Хорошо. Но я и в самом деле знаю во что вас втягиваю и если кто...

– Заткнись уже! – на четыре голоса прошипели вокруг.

Инле-Ашваран криво, но довольно усмехнулся:

– Тогда действуем по плану. Как закончим здесь, у нас еще дельце есть.

–

Кулак с грохотом ударил по двери, обдирая краску с дерева и кожу с костяшек. Под ободранным проступило серое.

– Савор! Открывай! Савор! Я знаю, что ты здесь! Пожалуйста... Кау, сделай так, чтобы он был здесь...

За дверью шуршали и негромко переговаривались, но не открывали. Осознание того, что старый контрабандист по пересылке озверелых мог съехать из этого дома, или и вовсе – света, беглеца подкосило вконец. Он так и рухнул на колени посреди грязной окраинной улочки, от чего выпиравший тряпье на спине горб стал еще более заметен. Наконец, после тягостной задержки, дверь скромного, едва украшенного резьбой, но крепенького и ладно сбитого дома отворилась.

Кёль радостно рванулся внутрь, лишь для того, чтобы обнаружить приставленное к животу острие копья с охотничьим втоком. Копья обсидианового – дорогая бронза в Сарагаре не зачисленным на воинскую службу туземцам не полагалась. Впрочем, сейчас оно бы справилось не хуже стального. Хозяин дома был подобен своей собственности – столь же стар, потерт жизнью и крепок. За его плечами возвышалась пара родичей, тоже не с пустыми руками. Все в традиционных шитых бисером нгато-сарагарских рубахах со штанами.

Ханнока оттеснили в угол лавки. Один из младших закрыл обитую тканью дверь, проскрипев тугим засовом.

– Нет, вы только поглядите, кто к нам пожаловал, – нараспев, перекатывая слова во рту словно карамельки, сказал Савор, – Сам Ольта Кёль, восходящая звезда Дома Туллия, надежа Укуля, храбрый герой, почти святой. Чего изволите от нашей лавочки в неурочный час? Вин из Майтанне? Бумаги из Тсаана? Терканайских шелков?

– Савор, ты же знаешь, зачем я пришел! – речь у Кёль-Ханнока уже была рычащей, трудно различимой, но отчаянная мольба слышалась легко.

– Здесь я решаю, что знаю, а что нет, – отрезал Савор, разом став из сладкого негоцианта опасным головорезом, – что-то голосок твой нехорош, скидывай капюшон!

Кёль, помедлив, подчинился, показав то ли лицо, то ли уже морду с торчащими клыками и лихорадочно блестящими оранжевыми глазами. Некогда идеально выбритая макушка уже успела обрасти щетиной. На лбу, над висками, алели бугры зачатков. Савор, выругавшись, снова наставил отведенное было копье.

– Нгаре, мать наша! Ханнок, идиот, какого ты ждал так долго?!

– Зелье. Я купил зелье! Когда шерсть так и не полезла, я решил, что подействовало...

– Вот же идиот, – повторил, как плюнул, Савор, но сквозь презрение пробилась толика сочувствия. О том, что озверение не лечится, знали все, но отчаявшиеся хватались за любую соломинку. Некоторые алхимики охотно таковые предоставляли, тем более что больные все равно быстро теряли разум и претензий не предъявляли. Правда, учитывая слухи, последний просчитался. В демонов зверели медленнее.

– Ладно. Кровь на лезвии, – Савор бросил мимолетный взгляд на изогнутый ханноков меч, в знак мирных намерений брошенный на пол, – стражничья?

– Нет, хвала Кау! Сброд с пристаней.

– За тобой идут?

– Нет... оторвался.

– Хорошо. Быстро ж ты вспомнил прежних богов, Ханнок.

– Жрецы новых назовут меня демоном. Старых вполне устроит прихожанин-оборотень, лишь бы платил, – прохрипел озверевающий. Попытка пошутить была смазана скулежом от очередного приступа боли, – Савор... Помоги мне!

– Вот как, вдруг понадобилась наша помощь, – Савор зашел на второй круг, улыбаясь ярко, как золотая обманка, – Неужели славный Дом Туллия хуже заботится о собственных заболевших воинах, чем какие-то Кенна с Заречья? Чем же они тебя обидели, пообещали не ту лечебницу? Тесную клетку? Боишься, что от пайков живот прихватит?

Кёль-Ханнок слышимо сглотнул.

– Не надо...

– Что именно не надо? Мне просто интересно, как там у вас в Верхнем городе дела делаются.

– Ради Кау, Савор! Ты же знаешь, они вообще вышвырнули меня прочь!

– Ого, – вскинул брови нгатай, – Кто бы мог предугадать? И какие только кланы, ох прости, Дома, так поступают, а? Только подумать, кто же вообще согласен на присягу таким? Интересные наверно люди, да, Ханнок? Или все же Кёль?

Изгой дернулся, но смолчал.

– Так это что же получается, ты у нас совсем нелегальный, да? Ай-ай, как же поспешно с их стороны. Теперь даже на княжью милость, уж какая есть, рассчитывать нельзя. Страшно представить, тебя же могут прирезать сгоряча, и ничего дурного забойщику не прилетит. Даже наоборот. Какие-нибудь зареченцы например. Дикий же народ.

Ханнок долго молчал, затем сдавленно повторил:

– Я не хочу в Ксадье.

Старик вновь ухмыльнулся, на этот раз криво, не по-торгашески. Слегка повысив голос, так что сыновья за спиной разом подобрались, сказал:

– Смотри же, кровь моя, как бывает. Его мать сбежала из Верхнего города, лишь бы подальше от тамошнего безумия. Его отец всю жизнь был в Кенна. Стоило же укульскому деду поманить его радостями жизни у подножья Клыка, как парень мигом свинтил туда. А менее чем через год уже обрил голову, напялил белоснежную тогу и даже акцент сменил. А потом – бац, засада – рога из башки полезли. Как неудобно, рога, да в священных залах Ом-Ютеля. И тот же самый укульский дедушка сказал, что и доча-то была незаконорожденной, а, следовательно, и права у нгатая по имени Ханнок на членство в Доме нет. Ошиблись они, с кем не бывает. И вот теперь рогатому придурку ничего не остается, как стучаться в те двери, которые он с такой помпой за собой захлопнул. Вот так и бывает со всеми, кто ложится под Орден.

– Все сложнее было, – прохрипел рогатый, – но т-ты прав. Я зря у-ушел из Кеннау-у-у... – изгой так и сел на пол, схватился за голову и завыл.

– Тьмать и мракотец, приятно, но заткнись. Ты хоть понимаешь, что с тех пор как Туллия и присные возмечтали побороть озверение покаянием, мне намного тяжелее работать? Особенно после того, как в Верхнем объявился один излишне ретивый полукровка из бывших Кенна. Моя последняя пересылка озверелого в Майтанне из-за тебя едва не сорвалась. Меньше трепать языком надо о прошлом, Ханнок, а не то, когда он станет длинным как у демона, идти некуда будет. И вообще, ты – сплошной убыток.

– Я исправлю, – встрепенулся Кёль, достал из-за пазухи сверток, но выронил, руку свело судорогой.

На пол упала россыпь серебра и, самое ценное, плотно увязанных медных слитков.

– Ого, есть еще деньжата у Домовых из Верхнего города. Хорошо. Но да будет это груз на твою душу, не мою. И не думай, что это ради твоей шкуры – я просто хочу утереть нос бритым мерзавцам. Племянничек, дери тебя Укульский Ом-Хрен.

– Да, да! Но знаешь... когда я прикончил тех у набережной... я едва удержался. Мне вечно хочется есть, – Ханнок плотоядно облизнулся.

Савор рывком подался вперед, всмотрелся в жуткую полуморду, помянул искаженных дурней, отшагнул к стене. Сдернул копьем с крюка копченый окорок и бросил в угол. Ханнок тут же растерял остатки цивилизованности, набросившись на мясо словно дикий зверь. Трещавшие по швам обноски на горбу лопнули и разошлись, обнажив опухоль во всю спину, пятнистую, алого и синюшного цветов. Временами под кожей что-то шевелилось и тогда начинающий зверолюд стонал особенно душераздирающе, но от разгрызания хрящей и косточек не отрывался.

Младший из сыновей сбледнул и склонился над пустым горшком, да и старший выглядел не сильно лучше. Савор закатил глаза, пробормотал нелестное про молодежь, и, уже в полный голос, сказал:

– Что, сосунки, никогда тер-зверолюдей в предпоследней стадии не видели? А они вот такие вот милашки. Расслабьтесь, этот, когда нажрется, смирный будет. Расслабиться – не значит, что его не нужно будет нанизать на копье, если начнет чудить. А ты, Кёль-Ханнок, если их хоть когтем тронешь, клянусь – дохнуть будешь медленно.

Ханнок подавился и закашлялся. Дядя умел быть убедительным.

– А теперь, господа хорошие, мне пора вас покинуть, поболтать с нужными людьми, подготовить инвентарь, чтобы у нашего родственничка не возникло проблем у ворот.

Савор снял с вешалки толстый клетчатый шерстяной плащ. Завернувшись, поклонился по нгатайскому обычаю. В высшей степени учтиво, но от пристального, злого взгляда Ханноку стало совсем худо. И вышел в ночь.

Савора не было долго. Затихший было зверолюд вновь стал жаловаться на голод. Братьям удалось увлечь кузена в угол еще одной копченостью, где тот и скрючился, вгрызаясь. Младший зачарованно бился об заклад сколько еще понадобиться пищи, старший хозяйственно подсчитывал убытки. Впрочем, вскоре им стало не до того – Кёль-Ханнок все сильней дрожал, все злее огрызался на вопросы и все больше жаловался на слышный одному ему шум. И младший мог поклясться, что жуткая, шевелящаяся опухоль за это время успела еще подрасти. Как и зачатки рогов с клыками. Да и сидеть родич все чаще предпочитал как-то боком. Или же это было лишь накапливающееся напряжение?

– Да где он там уже? – прохрипел в сто двадцатый раз Ханнок, которому членораздельная речь давалась все трудней. Близилось утро, а от контрабандиста не было весточки. Едой не осилившего подъем по социальной лестнице изгоя ублажать уже не получалось, он скалился и шипел. Держащие копья руки также отчаянно затекли. Наконец, Савор вернулся, отряс иней с плаща и кинул сверток едва не упустившему его недозверолюду.

– На, оденься нормально. Не мешало бы тебя еще и помыть, жаль не получится. Стражник у Майтаннайских ворот уговорен. У них тебя ждет повозка. Там переждешь свое озверение, раз дури хватило доверится Укулю. И не возвращайся, теперь ты здесь никто.

Ханнок встал, пошел и на третьем же шаге споткнулся, заявив по-детски удивленно:

– Больно!

– Привыкай, – посоветовал Савор, – дальше будет хуже.

– Отец, может не стоит, он того и гляди сорвется! – обеспокоился старший.

– Этот протянет долго. Хоть в чем-то он должен быть на брата похож.

И вот так они с Савором и шли, сгорбившись от порывов ледяного ветра. Кёль-Ханнок все медленнее и спотыкаясь, родич – с уверенностью более влиятельного чем власть беззаконника. Когда впереди выросла громада неурочно открытых ворот на Майтанне, Ханнок почти поверил в свою упорхнувшую было удачу, настолько, что не заметил, как его спутник специально ускорил шаг.

Напоследок он обернулся, ища взглядом Клык Ламана. И тогда ему в основание шеи вонзилась стрелка из духовой трубки. Выдернув ее и ошалело потаращившись с пару секунд, Кёль-Ханнок всхлипнул, рванул шатающимся бегом прочь, но споткнулся и впечатался носом в мостовую. Подняться сил не было.

– Ну привет, Кёль, давно не виделись.

– Аш-ш-ш...

– Да, я. Мне нужно было забрать кое-что у тебя.

Братские сапоги прошли мимо бессильно оскалившейся морды и Ашваран поднял упавший бронзовый меч, которым могли владеть только полноправные граждане. Кёль завыл и заскребся, но добился лишь того, что в поле зрения появился длинноволосый стрелок, с предусмотрительно вскинутой духовой трубкой.

Ашваран, не последний человек в клане Кенна, подошел к Савору, приветственно приобнял за плечи. Затем передал запечатанный конверт вознице.

– Гони не останавливаясь. Помнишь, надеюсь – если убежит и сожрет кого по дороге – мы ничего не знаем. Но если птичка свистнет, что к этому ты руку приложил – найдем и скормим самого.

А затем подошел к затаскиваемому в клетку брату:

– Прощай, Кёль. А это тебе на память от Кенна.

Последнее что увидел Ольта Кёль был кулак, летящий ему в нос.

1

Попавшая в паутину ночная муха отчаянно билась в ловушке малого шелковичника, жужжа и трепыхаясь всеми четырьмя лапками. Крысопаук медленно, осторожно, зловещими рывками подбирался к добыче чтобы упеленать в кокон и уволочь в норку про запас. Но на сей раз его ждало разочарование: углядевшая хищника муха утроила усилия, выдрала последнюю лапку и с триумфальным писком свалилась прямо на нос тер-зверолюду, уже как день лежащему на полу без движения, а значит, ставшему деталью пейзажа.

Он очнулся от того, что на лицо свалилось что-то крупное, членистоногое и верещащее. Такого надломленная психика вынести никак не могла, он смахнул незадачливое создание с почему-то чересчур крупного носа и размазал в слизистый блин о мощеный плитняком и присыпанный соломой пол.

Выдранный из ленивого, тянущегося уже вечность кошмара Ханнок Шор приподнял голову и осоловело огляделся. Помещение одновременно было чужим и отменно знакомым – то ли комната, то ли загон, половина которого выстроена из камня и с крепкой дощатой крышей, а другая собрана из толстенного бруса в виде решетки, с решетчатой же заслонкой вместо кровли. Доски и брус несли на себе глубокие борозды от когтей. В углу сидел крысопаук и злобно сверлил его взглядом.

Сарагарец помотал головой, пытаясь вытрясти мигрень и вернуть на ее место память. Вначале получалось неважно – вспоминались лишь отсыревшие по весне стены и мостовые родного города. Да еще видимые отовсюду, подсвеченные магическим светом руины Клыка Ламана – легендарной башни Янтарной Эпохи, гордости сограждан. Бывших сограждан.

Чем больше вспоминалось, тем ясней была ошибочность затеи. Уже хотелось вернуться назад, в блаженное забытье и подданство инстинктам. Мешала боль в спине. И в копчике. И руках. Не этих, а других... Которые на спине. Которые крылья.

Ханнок зажмурился и принялся скороговоркой молить Кау, Ом-Ютеля, да кого угодно, чтобы они избавили его от накатывающей жути. Сейчас он был даже готов на демонов и Сораково пекло.

Ни отозвались ни демоны, ни новые боги, ни старые. Возможно потому, что вместо слов получались хрип и рычание. И Ханнок вспомнил в каких обстоятельствах, кем и почему здесь очутился. Было тяжко, но спустя долгое время он нашел в себе силы попытаться пожить еще денек и узнать, что уготовила судьба.

В первую очередь понять где это самое здесь. То, что это зверильня было понятно стразу. Вопрос – какая? Если родная-государственная, то развитие событий ему известно и оптимизма не внушает.

А вот если зверильня заграничная или, Кау убереги, еще и частная, варианты возможны самые разные. От того, что Ашваран с Савором не стали мстить напоследок и ему тут будет лучше – долечат и выпустят в свет с верительными. Но дальше чего? И уже тем более не хочется думать об экспериментаторах из зверолекарей-частников, ищущих лекарства... и отнюдь не только от озверения. Для таких объявившийся вне привычного южного ареала тер-демон – просто находка.

И наконец, самое главное – Ханнок попытался оценить, насколько болезнь изуродовала его. Первыми оглядел руки, уже по ним видно, что к прежней жизни возврата нет – четырехпалые, с мощными невтяжными черными когтями, серой кожей. Далее аккуратно ощупал голову – холодная мочка носа, торчащие из-под верхней губы клыки, острый кончик уха, теплая шершавость рога... да, типичная тер-зверолюдская башка... его башка.

Все самообладание испарилось разом, как вылитый в сотенный погребальный костер кувшин крепкой поминальной водки. Ханнок запаниковал, вскочил и попытался подбежать к стоявшей в углу бочке с водой, дабы увидеть все, что о себе узнал. Но споткнулся на первом же шаге, хряснувшись подбородком об пол и едва не оттяпав кончик длинного алого языка. Ноги двигались неправильно. Ступни по-звериному вытянулись, зато обзавелись раздвоенными копытами – массивными, черными и сапожисто блестящими. Урожденные и ветеранистые тер-зверолюди бегали быстро и ловко, охваченного жутью новичка хватило лишь на то, чтобы, тихо подвывая от ужаса, придавленной змеей поползти вперед, подметая солому длинным, бестолково ерзающим хвостом с зловещим костяным клинком на кончике. Да еще крыльями – здоровенными, кожистыми, мощными, с глянцевито отсвечивающими в лунном свете перепонками и торчащим на сгибе когтями.

Наконец, пальцы впились в дощатую обшивку глиняного пифоса. Ханнок подтянулся на руках, перегнулся через край и увидел свою новую морду. Кажется, он закричал.

–

Тростниковое перо-калам аккуратно клюнуло нутро чернильницы, и принялось выводить четкие, убористые буковки каллиграфического тсаанского стиля на дорогой хлопковой бумаге. Буквы слагались в слова, те в предложения, придавая бумаге смысл, а жизни – красоту.

... Касательно же нашего прошлого спора. Господина Юмёлли из Ордена вообще не стоит слушать, ибо сей доктор наук не в состоянии понять, что Кин в нгатаике вовсе не означает северный, а Тер – южный, и что нгатаи таким образом не классифицировали разновидности озверения по географическому принципу. Да и куда при таком раскладе прикажете девать варау и йехга-зверолюдей (и тот факт, что господин Юмёлли сто лет прожив среди нгатаев не освоил хотя бы торговый диалект)? Тем более что как раз недавно мне попался экземпляр, рожденный на севере (в Сарагаре, если быть точным), проживший там всю жизнь и там же обратившийся в середине весны, так что и гипотеза госпожи Куух, при всем моем к ней уважении, о климатическом или хотя бы широтном влиянии на ход озверения не подтверждается.

Можно было бы предположить о влиянии Спирали, или даже культурных традиций разных народов на ход прогрессии заболевания, изначально заключающего в себе все потенциальные линии развития (уместно ли в данном случае говорить скорее о «вариативном заболевании Спирали»?), однако мне приходилось читать подтвержденные наблюдения о кин-нгатаях (этих, как вы можете догадаться, я наблюдал лично) , йехга-нгатаях, тер-утудже, и, в лично виденном мной случае, тер-матавильца (напоминание для господина Юмёлли – полкуровок-нгатаев в Сарагаре зовут именно так, а вовсе не «отродье Кау», что бы там не говорили его друзья из Верхнего города). Так что и убеждения моего собственного отца придется отвергнуть (дабы никому не показалось что я пристрастен). И последнее разъяснение для господина Юмёлли – этот матавилец до обращения был истовым прихожанина Храма Светлых, с родней по матери восходящей к святовоинам Укуля, так что специально попрошу его больше не сбивать мое понимание проблемы теориями «Божественного воздаяния для варваров».