Текст книги "Том 4. Педагогические работы 1936-1939"
Автор книги: Антон Макаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 42 страниц)
Мы живем в самую счастливую эпоху
Мы, вероятно, не в состоянии постигнуть всего величия исторического значения Конституции СССР, первой в мировой истории конституции бесклассового общества. Мы не способны, наверное, почувствовать всю глубину гениальности ее простых положений, потому что эта простота вытекает из железной естественности свободного человечества. Мы живем в самую счастливую эпоху, когда восстанавливается эта свобода и когда вдруг ненужными и смешными стали тонкости так называемой демократии, оправдывающей и регламентирующей повторение несправедливости классового общества.
Нашу Конституцию через тысячелетия будут изучать в школах как первый основной закон нового человечества, как документ, разделяющий всю историю человеческого общества на две принципиально разные части.
И как раз поэтому я считаю, что в Конституции в главе Х должно быть сказано о семье. Семья в социалистическом обществе является первичной ячейкой, и эта ячейка должна быть социалистической. Должно быть сказано, что семья является не подвластной отцу (как хозяину) группой родственников, а трудовым коллективом, счастье и разумная жизнь которого обеспечиваются всем строем социалистического государства. Эта семья имеет права и обязанности, особенно обязанности по отношению к детям, их воспитанию, здоровью и т. п. Я полагаю, что такой раздел о семье должен быть в тексте Конституции.
Дело партии
Больше, чем другие детские учреждения Союза, коммуна им. Дзержинского отражает в своей истории и в своем стиле нашу великую эпоху. Трудно найти в организации «Дзержинки» такую область работы, где бы строительство, которое проводит большевистская партия, не звучало бы во всю мощь, не призывало к новой борьбе и новым завоеваниям. И это потому, что коммуну им. Дзержинского строили лучшие большевики – чекисты.
Пройдите по коммуне, и вы на каждом шагу встретите ответ коммунаров на тот или другой исторический лозунг нашей партии.
В производственных цехах вы увидите бесконечные шеренги лучших станков. Тут техника, достойная социалистических требований. Сама продукция производства – ФЭД и электросверла – это прежде всего работа за экономическую независимость нашей страны…
Развивая производство, выполняя из года в год миллионные промфинпланы, непрестанно повышая качество продукции, дзержинцы не отстали и в выполнении тех требований, которые партия предъявила школе.
Уже на протяжении шести лет у коммунаров есть полная средняя школа, они ежегодно выпускают из школы десятки образованных людей…
Пятого сентября этого года коммуна торжественно выпустила в жизнь семьдесят человек. Все они, в прошлом беспризорные и правонарушители, вышли из коммуны образованными и квалифицированными людьми, все семьдесят вышли комсомольцами. Наши большевистские заботы о людях праздновали в этом случае великую победу. В коммуне забота о людях – главное содержание работы. Ведь только за последний год коммуна приняла в свои стены свыше 400 новичков, выполняя директиву Коммунистической партии о ликвидации беспризорности.
И именно потому, что коммуна так чутко, так энергично и так искренне откликается на каждое указание партии, именно поэтому в ее жизни на каждом шагу чувствуется: «Жить стало лучше, жить стало веселее».
Коммуна живет действительно прекрасно, радостно, разумно.
Трудно себе представить более жизнерадостный и бодрый коллектив. У дзержинцев интересна и новая жизнь, полная света, комфорта, чистоты, музыки, танцев, физкультуры, – подлинно социалистическая жизнь.
Пожелаем же коммуне им. Дзержинского – коммунарам и руководителям ее – с таким же энергичным и прекрасным успехом и дальше идти великим и счастливым путем, которым ведет нас Коммунистическая партия!
Выступление на заводе «Шарикоподшипник» 24 октября 1936
А. С. Макаренко. – Дорогие товарищи, очень благодарен вам за внимание, которое вы оказываете мне и тому делу, которому служу я и вместе со мной многие тысячи людей, – делу воспитания.
Я хочу сказать вам несколько слов с таким расчетом, чтобы понятно для вас стало, как я представлял себе задачу своей книги и что рассчитывал вызвать у читателя.
Признаться, я не очень надеялся на то, что вопросы воспитания беспризорных вызовут такой интерес у общественности, как это оказалось на самом деле. Кроме того, я не надеялся на свои литературные способности. Поэтому написанная мною книга пролежала пять лет, пока я решился под большим нажимом и после энергичных требований А.М. Горького отдать ее в печать.
Чего я хотел добиться этой книгой? Я вовсе не думал писать книгу для того, что у меня учились работать с беспризорными. У меня была другая цель – я хотел доказать нашему широкому обществу, а не педагогам, что эти дети, которые назывались беспризорными, – это такие же обыкновенные, хорошие, нормальные дети, как и все. Я хотел вызвать у читателей симпатию к этим детям и тем самым в какой-то мере улучшить нашу работу по воспитанию этих детей.
Это была первая цель.
Какова была вторая цель? Мне хотелось показать, что только в нашем обществе – обществе трудящихся, в советском обществе, даже из людей третьего сорта, последнего сорта, из тех людей, которых на Западе сваливают на свалку нищеты, огромной смертности и каторжного фабричного детского труда, – могут получиться и получаются образцовые, настоящие советские, я бы даже сказал, – большевистские коллективы.
Мне хотелось на всей этой стихии беспризорности отразить наш советский стиль – стиль нашей жизни.
Наконец, мне хотелось высказать громким голосом те чисто педагогические мысли, которые возникали у меня в процессе работы.
И вот что касается педагогических мыслей, то, вероятно, меньше всего меня поняли даже педагоги, может быть, по моей вине, потому что я только между делом говорил о педагогике. Говорил между делом еще и потому, что боялся говорить, – должен вам прямо признаться в этом.
Вы прекрасно знаете, что только в этом году педология, так сказать, скончалась благополучно.
Что такое педагогика? До сих пор у нас в этой области существует еще некоторая путаница в терминах. Под педагогикой мы подразумеваем вопросы образования, школьное дело, вопросы повышения человеческих знаний, т. е. все то, что входит в так называемый образовательный процесс. Кроме того, мы понимаем под педагогикой очень широкую стихию воспитания, которая проводится не только воспитателями, но и всей нашей жизнью – каждым из вас над каждым из вас. Два человека, проживающие вместе неделю, уже воспитывают один другого. Явление воспитания – чрезвычайно широкое явление. Трудно понимать его как явление только детское, в особенности в Советском Союзе, где воспитание сделалось одним из широчайших общественных дел. Вы об этом прекрасно знаете.
Если спросить, например, откуда взялась наша новая советская молодежь, то ведь прямо как будто ниоткуда, как будто у нас никаких особенных воспитательных книг не написано, как будто и Наркомпросы наши работали плоховато, во всяком случае, мы их ругали буквально ежедневно, как будто и родители наши плавают еще в вопросах воспитания, настоящего коммунистического воспитания, и любовь у нас не всегда зефиром звучала, иногда сквознячком прохватывало. Семейные формы нашего быта недостаточно утряслись. Семья наша только теперь получает свое оформление.
Но вот смотрите – на наших глазах выросли десятки тысяч новых, совершенно новых, страшно интересных людей, которые фактически сейчас ведут нашу работу, – это молодежь, советская молодежь. Вот на вашем заводе средний возраст – это, наверное, 22–24 года.
Да, товарищи, воспитание – это очень широкое общественное явление, и я не осмелился бы взять на себя задачу писать законы этого общественного воспитания. Некоторые догадки, некоторые отдельные мысли, которые у меня, естественно, возникли в процессе работы с беспризорными, я позволил себе высказать в этой книжке.
Я еще раз повторяю – педагогики я боялся настолько, что в своей книге ни разу не упомянул слова «педология», тогда как фактически моя борьба была с педологией и с педологическим уклоном в педагогике.
В чем заключается педологическая работа в педагогике? Коротко говоря – в том, что ребенок берется совершенно отдельно, как обезьяна или кролик в биологическом кабинете, и рассматривается. При помощи разных искусственных форм наблюдения, иногда оторванных от жизни, оторванных от коллектива, от широкого общественного движения, и не диалектически этот ребенок рассматривается и, естественно в таком случае, что картина получается не социальная, а биологическая.
Этот совершенно уединенный, обособленный ребенок, по мнению педологии, давал основание для того, чтобы делать о нем разные выводы и рекомендовать методы его воспитания.
С моей точки зрения, такой подход к ребенку всегда был подходом вредным, прямо скажу – антисоветским подходом. С моей точки зрения, ребенок – это прежде всего член общества, и притом общества советского, общества трудящихся, общества социалистического.
Несмотря на то, что эта мысль как будто бы совершенно ясна, в самой работе по воспитанию на каждом шагу эту ясность нельзя было доказать очень многим людям из нашего педагогического лагеря, людям, которые в тот или иной мере увлекались педологическим подходом к ребенку.
С этой точки зрения я и позволил себе высказать несколько мыслей, строго теоретических, какие было бы, может быть, даже уместнее высказать не в этой книге, а в книге научной, специально посвященной вопросам воспитания.
Коснусь только одного из всех педагогических вопросов, который и вас, вероятно, в известной мере занимает – вопроса о наказании. Это чрезвычайно трудный вопрос. Мы знаем, что в старой школе и в теперешней буржуазной школе не только употребляются наказания и утверждены как главный метод, но употребляются даже наказания физические. В немецкой школе порют еще сейчас, то же самое и в английской школе. Это установлено законом, допускается и считается необходимым.
После революции мы, педагоги, так широко размахнулись, что пошли прямо по линии свободного воспитания. Никакого наказания. Даже слово «наказание» было запрещено. Было запрещено даже слово «методы воздействия», потому что этим можно было прикрыть вопрос наказания.
Я в своей работе с беспризорными правонарушителями сорвался на этом методе. Об этом я прямо и правдиво рассказал в своей книге. Но я сорвался, если хотите, по-советски. Я избил мальчика, но избил его не потому, что был убежден в необходимости избить его, не потому, что я сторонник такого наказания, а потому, что я, как человек, просто сорвался.
Работать с беспризорными, в особенности с правонарушителями, очень трудно. Но сейчас я могу держать коллектив в 800 человек, и у меня нет такого момента, когда я мог бы сорваться. Это невозможно. А тогда, в 1920 году, я совершил преступление. Я это иначе и не называю. Это было преступление, и меня можно было судить и осудить, и я не имел права заявлять какие бы то ни было претензии.
Я рассказал об этом в своей книге вовсе не для того, что другие мне подражали и совершали такое же преступление и с преступления начинали, а для того, чтобы показать, как плохо, как гибельно, как преступно я начал свою работу.
Интересно, между прочим, что я и такие, как я, – а таких очень много, в особенности много у нас, в нашем ведомстве НКВД, которое занимается исключительно перековкой взрослых и малолетних правонарушителей, – прошли одну линию. Те, которые раньше говорили, что ребенку все позволено, что ребенок – творческая личность, что он сам себя воспитывает, а потому по отношению к ребенку не может быть никаких мер воздействия, – прошли свою линию. И вот наши линии в прошлом году столкнулись. Это линия таких людей, как я, и старая, наробразовская линия. Столкнулись они тогда, когда мы, согласно постановлению ЦК партии и СНК, принимали от Наробраза некоторые колонии для правонарушителей.
Мне самому пришлось принять такую колонию, которая была целиком во власти педологов, т. е. наиболее образованных, прекрасных, с их точки зрения, педагогов, – это одна киевская колония.
За 16 лет нашей работы, стоя на позиции наказания, признавая, что наказание – не физическое, конечно, а вообще – необходимо, мы фактически пришли к такой жизни, когда наказывать, собственно, не нужно, не приходится наказывать, ибо у нас есть другие методы работы.
И вот я принял эту колонию под Киевом у целой кучи педологов в таком виде: колония имела 300 мальчиков и делилась она на 3 коллектива. Один коллектив сидел буквально за решеткой и не имел права даже и носа показывать из-за решетки. Это были наиболее трудные дети – так называемые дезорганизаторы. Второй коллектив сидел тоже взаперти, но решеток на окнах не было, а третий коллектив бродил вокруг этих двух коллективов по двору. (Смех).
К такой системе пришли на базе отрицания наказания.
Меня уверили, что посадить таких мальчишек 12–13 лет за решетку – это не наказание, а это только изолирование более трудных – дезорганизаторов – от менее трудных. Я им только сказал:
– Если бы вас посадить за решетку, как бы вы это испытывали – как изолирование или как наказание? (Смех).
Мне на это не ответили и с презрением на меня посмотрели.
Что мы сделали из этой колонии? Мы в течение одного дня разрушили все три коллектива, всех смешали вместе, уничтожили решетки, и они и сейчас живут в этой колонии. Прекрасные дети, приветливые, ласковые, трудолюбивые, дисциплинированные и красивые. И вот они живут и живут, потому что мы их не изолируем, а наказываем так, как это рекомендовано постановлением ЦК партии.
Как мы наказываем? В крайнем случае, если вам нужно оказать какое-то давление, затормозить человека, остановить его в каком-то падении, мы позволяем себе оставить его без отпуска, не выдать ему заработанные деньги, а положить их в сберкассу на его имя; если он лентяй – поручить ему специальную работу с индивидуальной ответственностью, иногда мы лишае его какого-нибудь удовольствия, вроде кино или поездки в театр. Вот что мы понимаем под наказанием.
В коммуне им. Дзержинского – это наша опорная образцовая коммуна на Украине – за опоздание из отпуска на пять минут коммунара посадят под домашний арест на полчаса в кабинете управляющего, а за кражу не накажут совсем, потому что считают, что ты крадешь потому, что привык к этому. Поставят такого пацана на середину и скажут ему:
– Ты еще два-три раза украдешь, потому что ты привык, так пускай уж скорее эти три раза пройдут. (Смех).
Такой пацан начнет доказывать:
– Нет, никогда больше не украду.
– Брось, – говорят ему, – еще на той неделе, еще в том месяце украдешь, а потом перестанешь.
И что всего удивительнее, что это не только точно в смысле воспитательного метода, но это точно и в смысле прогноза. Он на следующей неделе сопрет у кого-нибудь пояс, через некоторое время у другого – 3 рубля, а потом ему скажут:
– Ну это уже в последний раз, правда?
– Совершенно верно, в последний раз. (Смех).
Обычно воровство после этого прекращается. Воровство – это результат опыта, и даже дети это понимают. Наказывать за это нельзя.
Опоздание же из отпуска – это большое преступление. Раз ты заслужил отпуск, раз ты представился перед коллективом таким, что тебя можно отпустить, а потом ты опоздал и не пришел точно, – значит, ты наврал, значит, ты не уважаешь коллектив, не уважаешь себя, значит, у тебя к себе нет достаточной требовательности, а ты должен ее иметь, ты должен требовать от себя точности. Поэтому, пожалуйста, посиди на диване в кабинете управляющего и подумай.
Видите, какие могут быть страшно интересные повороты в вопросе о наказании. Это повороты, взятые вместе со всеми остальными приемами, должны составить ту педагогическую технику, которая должна быть техникой советской, техникой коммунистического воспитания, и мы эту технику творим, творим открыто перед всем миром.
Вот, например, 7 апреля прошлого года был издан закон, что все несовершеннолетние, совершившие преступления, отдаются под суд и судятся по всем законам обычного нашего советского уголовного права. В Европе тогда крик подняли:
– Смотрите, – говорят, – в Советском Союзе малышей судят по уголовному закону.
Мы не испугались этого – судим и теперь. Но у нас совсем другая стихия этого суда и этого наказания.
Вот и сейчас многие дети, большей частью семейные, потому что беспризорные сейчас перестали совершать преступления, попадаются в том или ином преступлении – в краже, в хулиганстве, иногда и в маленьком грабеже, и их судит суд. Выносится приговор: 3 года или 5 лет заключения. Немедленно после суда, тут же в судебном заседании, этот мальчик освобождается из-под стражи и передается в наши совершенно открытые колонии, где запрещено иметь стены, заборы, решетки, сторожей. Приезжает он туда, и говорят ему:
– Ты осужден, но это вовсе не значит, что тебя приговорили к страданию. Нет, это значит, что тебя осудили морально, тебе сказали – ты заслуживаешь по своему проступку 3 года тюрьмы, но фактически ты живешь в свободной трудовой колонии, ты носишь очень почетное звание колониста – члена колонии, ты работаешь на производстве, как и всякий трудящийся, ты учишься в школе, как и каждый ребенок и юноша, ты пользуешься всеми правами гражданства. Проживешь здесь 3–4 года, затем мы тебя выпустим и снимем с тебя ту судимость, которую ты имеешь.
Принципиально оставаясь на позиции наказания, фактически вся наша советская жизнь идет к тому, что наш метод воспитания является методом не наказания, а методом трудового коллектива, так же воодушевленного общей работой, как и здесь все на заводе им. Кагановича, так же ведущего свою работу по-стахановски, так же идущего вперед в образовательном, политическом и культурно-просветительном деле. Одним словом, такой мальчик становится полноправным настоящим советским гражданином.
Вот видите, как можно, чувствуя общий тон нашей жизни, общие устремления, установить, как нужно воспитывать наших детей.
Это главный пункт, которого я коснулся в «Педагогической поэме». Это вопрос о методе, главным образом в смысле приемов воспитания.
Что такое дисциплина? У нас в Советском Союзе это очень хорошо знают. Образцом у нас является дисциплина нашей Коммунистической партии. Такую дисциплину надо, конечно, воспитывать и в наших детях. Если подумать над теми образцами дисциплинами, которые мы имеем, то очень легко вывести педагогический метод.
Вот все, что я хотел вам сказать по вопросу о педагогике.
Все остальное, что есть в книжке, – это уже не столько педагогика, сколько живые люди, живые характеры, т. е. то, что вас, вероятно, больше всего могло привлечь и больше всего убедило в том, как нужно работать с таким народом и как нужно к нему относиться.
В настоящее время, согласно постановлению ЦК партии и СНК от прошлого года, беспризорность у нас фактически ликвидирована. Сейчас наша работа заключается уже не столько в подборе беспризорных с улиц, сколько в воспитании тех, кого мы собрали за все это время, и в установлении окончательного трудового метода.
Но должен сказать вам, что в настоящее время перед нами возникла другая, чрезвычайно важная задача – это воспитание тех детей, которые выпадают из семьи. Это небольшой процент, но даже 1–2 процента нас не устраивают.
Есть такие семьи, которые с ребятами, в особенности с мальчиками, не умеют справиться по-настоящему, по-советски, не умеют воспитывать настоящих будущих граждан. Таких детей мы получаем сейчас в наши колонии, и признаться вам – они труднее беспризорных. Они труднее потому, что беспризорных портила улица и некоторые педагоги, а этих портят и улица, и педагоги, и родители.
Беспризорные, приходя к нам, видят в нас и отцов, и матерей. Больше им не к кому обращаться. Семейный же ребенок, который сбился с пути, может выбирать. Некоторые прямо выбирают наши трудовые колонии, а некоторые ребята, окончательно избалованные родителями, не приученные к труду, а только к потреблению, к удовольствию, приученные каждый день ходить в кинотеатр, приученные с 12 лет мечтать о галстуке, о нарядах, о танцах, стараются от нас уйти, чтобы опять продолжать свою жизнь в такой семье, которая их так плохо воспитала.
Эти дети представляют сейчас предмет нашей работы, и я думаю, что всем родителям, в особенности теперь, после постановления ЦК партии о семье, о воспитании и о ликвидации беспризорности, нужно особенно заинтересоваться вопросами воспитания. Идя навстречу нужде многих родителей, я написал вторую книгу, которая печатается сейчас в Москве. Она так и называется – «Книга для родителей».
В этой книге я хочу рассказать родителям в простых словах, на примере разных хороших и плохих родителей, как нужно воспитывать настоящих советских граждан, каких ошибок нужно избегать, как нужно себя вести, чтобы воспитать своего ребенка как следует, как нужно найти середину между строгостью и лаской, как нужно найти тот родительский авторитет, который необходим и который является для многих родителей довольно трудным. Вы знаете, в старое «доброе» время родительский авторитет базировался на третьей заповеди: «Чти отца своего и мать свою, и благо тебе будет». Сам бог приказал чтить, и за это обещалась определенная награда. Будешь чтить – будет тебе хорошо, получишь наследство, получишь приданое, получишь имение от папаши и мамаши.
Так как большинство родителей не имело никаких благ, то обещать своим ребятам награду за почтение было, собственно, не из чего. Таким родителям предлагалось обещать благ со знаком минус, т. е. чти, но если не будешь чтить, то будет тебе порка.
Выходит, что родительский авторитет был построен на законе божьем. А теперь на чем построен родительский авторитет? Никакой исповеди нет, никакого наследства, никаких благ нет – ни со знаком плюс, ни со знаком минус.
Теперешний мальчик в подавляющем большинстве случаев не позволит папаше взять палку – не позволит, да и все. Убежит. Вот родителям и нужно свой авторитет построить на том, чтобы мальчик оставался их другом, в то же время, чтобы отец и мать почитались своим сыном.
Всю эту хитрость не трудно постигнуть, если хорошенько вдуматься в один главный вопрос – кого мы должны воспитывать из нашего ребенка.
Я буду очень рад, если из «Педагогической поэмы» и из моей второй книги – пусть даже незначительное число людей получит для себя какую-нибудь пользу, хотя бы даже в том смысле, что задумается над вопросом воспитания, остановится на вопросе воспитания, что-то пересмотрит, перечувствует, – более серьезно, чем это обычно бывает.
В заключение два слова о самой книге и ее истории. Я книгу писал не как писатель, а потому не придирайтесь ко мне за некоторые промахи, может быть, чисто художественного порядка. И сейчас я себя писателем не считаю, по-прежнему работаю с беспризорными и буду продолжать работать. Поэтому все обвинения, какие будут направлены ко мне как к писателю, я заранее отвожу. (Смех). Я просто педагог, который написал так, как писалось.
Затем очень прошу, товарищи, в самую глубину вашей души смотрю с просьбой, – не нужно меня хвалить, потому что это может меня испортить, как лишние похвалы портят многих детей. Всегда в похвале нужно быть особенно осторожным. (Бурные аплодисменты).
А. С. Макаренко. – Мне было подано много записок. Большинство записок касается одного вопроса – просят рассказать о моей жизни. Мне легко это сделать, потому что жизнь моя очень проста.
Я учитель, сын рабочего – маляра-железнодорожника. Учительствую с семнадцати лет. Батька у меня был очень строгий и противник образования. Поэтому я получил образование только низшее и начал учительствовать в 1905 г. в железнодорожной рабочей школе того самого вагонного завода, где работал мой отец.
Только в 1914 г., через 9 лет, уже после смерти отца, я смог поступить в педагогический институт и окончил его в 1917 г.
С 1917 г. я опять учительствовал в той же школе, что и раньше, но я был уже директором школы. Это вагонный завод в Крюкове. Меня привлекло туда то, что там была очень знакомая мне среда, так как буквально все рабочее общество, до одной семьи, было мне известно.
Я в этой школе был до Деникина. Во время Деникина мне пришлось оттуда уйти. Я пошел в народную школу в Полтаве учителем. Там я проработал год, когда мне предложили колонию им. Горького – я ее взял.
В этой колонии я работал с 1920 по 1928 г.
Мне пришлось уйти оттуда из-за разногласий с Наробразом. Я, может быть, еще боролся бы и не уходил, если бы в это время я уже целый год параллельно заведовал коммуной им. Дзержинского, открытой ГПУ.
Я ушел в коммуну им. Дзержинского, потому что ГПУ всецело приняло мою систему, и мог работать там более эффективно. Само собой разумеется, что большинство горьковцев, оставшихся в колонии им. Горького, перебежали ко мне в коммуну им. Дзержинского (аплодисменты), так что с этой стороны ребята начало не потеряли.
В коммуне Дзержинского я ботал 8 лет. В прошлом году, после постановления ЦК партии о ликвидации беспризорности, меня командировали в Киев для руководства всей воспитательной работой всех колоний НКВД Украины. Всего там 14 колоний. Эта работа меня не удовлетворяло так как, сидя в одном месте в канцелярии, я чувствовал себя непривычно. Я привык иметь дело с живым материалом.
Сейчас я упросил свое начальство и мне дали колонию. В Киеве строится образцовая колония, которая должна быть чем-то вроде коммуны им. Дзержинского. Мы ходатайствуем, чтобы ей дали имя Павла Петровича Постышева. Меня это дело увлекает. Правда, опять придется с начала начинать, но мне интересно, какое теперь будет начальство. Я думаю, конечно, воспользоваться помощью дзержинцев.
Тут есть много записок о коммуне Дзержинского в Харькове. Если я начну рассказывать о коммуне Дзержинского, то вы и до утра не уйдете отсюда. Это, конечно, очень большое и чрезвычайно интересное дело. О нем в 2-х словах не расскажешь. Это та самая коммуна, которая, может быть слышали, производит лейки-фотоаппараты.
Коммуна Дзержинского прекрасно организована в смысле материальном. Прекрасное здание, живут они богато, но живут на свой отчет – от государства ничего не получают. Наоборот – они государству дают ежегодно 8 миллионов чистой прибыли. Производят они эти самые «ФЭДы». Завод у них, конечно, по сравнению с вашим, изящная коробочка, но производств серьезное. Требуется большая точность. Это ново и интересно для ребят, особенно оптическая часть требует страшно много всяких знаний, в том числе и математических.
Имеется у них 10-летка, все они оттуда выходят, получив полное среднее образование, и большинство из них уходит в вузы. Всего из коммуны Дзержинского только одних студентов в вузах сейчас – в Москве, Харькове, Одессе и т. д. – 86 человек. Кто не идет в вуз, выходит мастером высокой квалификации, обычно 6-го, 7-го, иногда 8-го разряда.
У них свой интересный быт, но в общем повторяющий ту же систему, которая описана в «Педагогической поэме». В коммуне этой есть и девочки, и мальчики.
Иногда спрашивают о судьбе героев «Педагогической поэмы».
Нужно вам сказать, что в книге почти все фамилии даны без изменения; кроме тех, относительно которых неловко было назвать фамилию – это те, которые попадались в воровстве и т. д.
Где они сейчас? Почти со всеми я имею связь, правда не регулярно, потому что многие уехали очень далеко.
Задоров полгода сидит в Туркменистане, где строится большой совхоз им. Сталина – он работает там инженером-мелиоратором. Остальные полгода он сидит в Москве и подготовляет свою деятельность на дело. Он работает здесь в каком-то научном институте.
Братченко я потерял. Он окончил ветеринарный институт и уехал с каким-то полком в Сибирь. Потерял его не только я, но и другие мои ребята.
Карабанов работает у меня, заведует Винницкой трудколонией НКВД им. Косиора. Он беспризорным не изменяет.
Работает в нашем ведомстве пом. управляющего Днепропетровской колонии НКВД Марк Шейнгауз, если вы помните из 3-й части моей книги, – такой мальчик с хорошими глазами. Ему такая работа также удается.
Бурун работает врачом в Ярославле.
Синенький недавно только вышел из коммуны Дзержинского и пошел в летчики.
Вообще в летчики ушло очень много народу – человек 30.
Митька Жевелий сейчас на штурманской работе в Арктике. Он окончил морской техникум в Мурманске.
Из девочек Оля Воронова – партийный работник в Полтаве и по-прежнему работает на селе.
Олешка Новиков – секретарь Райкома партии.
Прошли ведь сотни, а в книге я всех их не мог вывести. Были лица, которые имели не меньшее значение в колонии Горького, чем названные, и которые сейчас мне помогают.
Среди горьковцев существу большая, крепкая связь. В день смерти А.М. Горького я получил 9 телеграмм со всех концов Союза с выражением сочувствия мне. Эти телеграммы давали мне мои ребята. У них и сейчас еще существует такое стремление – устроить съезд бывших горьковцев. Это, конечно, очень трудно, так как отпуск они полу в разное время и очень далеко живут. Между прочим, сторонником такого съезда был и А.М., но так нам и не удалось его устроить.
Вершнев работает сейчас врачом в коммуне им. Дзержинского. Между прочем, очень интересная фигура, его все помнят и называют его по-прежнему Колькой. (Смех). С этим Вершневым был недавно такой случай: он работал главным врачом в больнице в Комсомольске на Амуре. Так нам врачей, умеющих воспитывать наших ребят, не хватало, то я приказал ему телеграммой приехать в Харьков в коммуну Дзержинского. Он подчинился беспрекословно, бросил Комсомольск на Амуре и приехал на новое место.
Колька этот вышел самым интересным человеком из всех. В свою больницу пол натирать он полотеров не пускает, говорит – вы мне напачкаете, и сам натирает пол. (Смех.) Хорош он, как врач, тем, что ни один беспризорный его никогда не обманет. Никакая симуляция для этого Кольки не страшна. (Смех.)
Расскажу вам один случай; это было во время одного из наших походов – «Дзержинка» каждый год выезжает, она прошла Кавказ, Крым, Волгу и что хотите. Во время одного из походов этот самый Колька пришел ко мне, притащил зав. Хозяйством и говорит:
– Что это такое, немытые груши давать ребятам? Тот смутился и сказал:
– Хорошо, будем мыть.
Но обиделся на Кольку не только завхоз, но и вся хозяйственная комиссия, которая считала, что мыть груши – это лишнее дело. Через полчаса этого самого Кольку притащили ко мне с немытой грушей, которую он ел сам. Колька говорил:
– Какое тебе дело, если я умру, ты за меня не ответишь.
Все равно, общее собрание совета командиров постановило: раз Колька нарушает дисциплину, обязательную для всех, дать ему 3 наряда. (Смех,) И вот Колька выполнял эти 3 наряда и лично убирал лагерь вокруг свое больничной палатки. Чрезвычайно интересный и симпатичный человек.
