Текст книги "Том 12. Пьесы 1889-1891"

ЛЕШИЙ

Впервые – отдельное литографированное издание: Леший. Комедия в 4-х действиях А. П. Чехова. Литография комиссионера Общества русских драматических писателей С. Ф. Рассохина, Москва (ценз. разр. 1 мая 1890 г.; вышло в свет с 16 по 23 августа 1890 г.; напечатано 110 экз.).

Сохранился рукописный цензурный экземпляр (переписанный несколькими лицами, с описками и грамматическими ошибками), с вычерками цензора в тексте и его резолюцией: «К представлению дозволено. Цензор др<аматических> соч<инений> Альбединский. 10 октября 1889» ( ЛГТБ).

Печатается по тексту литографированного издания, с восстановлением двух вычеркнутых цензором мест (имя Лассаля и слова: «я помогаю богу создавать организм» – см. ниже), а также с исправлениями по рукописи:

Стр. 156, строки 7–9:одежда… одежду – вместо:одежа… одежу

Стр. 172, строки 5–6:так это – вместо:так этого

Стр. 180, строка 22:в среднюю – вместо:в соседнюю

1

Пьеса написана в конце сентября – начале октября 1889 г., переделана в декабре 1889 г., окончательно завершена в феврале – апреле 1890 г.

Первое упоминание о пьесе содержится в письме Чехова к А. С. Суворину от 30 мая 1888 г. Он говорил, что собирается в Крым и там намеревается начать «лирическую пьесу». Однако к работе тогда не приступил и, уезжая из Феодосии, объяснял причину: «Мечтал я написать в Крыму пьесу и 2–3 рассказа, но оказалось, что под южным небом гораздо легче взлететь живым на небо, чем написать хоть одну строку. Встаю я в 11 часов, ложусь в 3 ночи, целый день ем, пью и говорю, говорю, говорю без конца. Обратился в разговорную машину. Суворин тоже ничего не делает, и мы с ним перерешали все вопросы» (Чеховым, 22 июля 1888 г.).

Несомненно, в числе обсуждавшихся «вопросов» фигурировала и будущая пьеса, которую Чехов намеревался тогда писать не один, а вместе с Сувориным. 18 октября 1888 г. он сообщил Суворину «афишу» пьесы – перечень основных действующих лиц и их краткую характеристику. Кроме работника Семена, все лица в «афише» названы иначе, чем впоследствии, и все же в этих первоначальных записях уже содержалось «зерно» будущей пьесы, намечены характеры и даже отдельные моменты сюжетного развития – и не только «Лешего», но и выросшего из него «Дяди Вани».

Так, в Александре Платоныче Благосветлове, который, по замыслу Чехова, «должен действовать на зрителей и как умный, подагрический брюзга и как скучная музыкальная пьеса», заметны черты будущего профессора Серебрякова. Это отчетливо видно из приведенной Чеховым характеристики Благосветлова: «Страдает подагрой, ревматизмом, бессонницей, шумом в ушах. Недвижимое получил в приданое. Имеет ум положительный. Не терпит мистиков, фантазеров, юродивых, лириков, святош, не верует в бога и привык глядеть на весь мир с точки зрения дела. Дело, дело и дело, а все остальное – вздор или шарлатанство».

Молодой помещик, медик Виктор Петрович Коровин, по прозвищу Леший, «поэт, пейзажист, страшно чувствующий природу», – прообраз главного героя пьесы Хрущова, от которого, в свою очередь, тянутся нити к доктору Астрову. В «афише» подчеркнуто богатство натуры Лешего, его «талант», «широкий размах идеи», «своеобразное творчество» – страсть к разведению леса и горячая проповедь в защиту живого дерева: «Дерево прекрасно, но мало этого, оно имеет право на жизнь, оно нужно, как вода, как солнце, как звезды. Жизнь на земле немыслима без деревьев. Леса обусловливают климат, климат влияет на характер людей и т. д., и т. д. Нет ни цивилизации, ни счастья, если леса трещат под топором, если климат жёсток и черств, если люди тоже жёстки и черствы…»

В «афише» был намечен будущий рассказ Лешего о «березке» (акт I, явл. 8): «Как-то, будучи еще гимназистом, он посадил у себя во дворе березку; когда она позеленела и стала качаться от ветра, шелестеть и бросать маленькую тень, душа его наполнилась гордостью: он помог богу создать новую березу, он сделал так, что на земле стало одним деревом больше!» Там же записан еще один эпизод, вошедший затем в пьесу (акт III, явл. 12), – сцена, где Леший прибегает к Благосветлову «и со слезами, всхлипывая, умоляет его, чтобы он не продавал своего леса на сруб…»

В характеристике дочери Благосветлова Насти можно уловить некоторое сходство с Еленой Андреевной из окончательной редакции пьесы: «Она отлично образованна, умеет мыслить… Петербург ей скучен, деревня тоже. Не любила ни разу в жизни. Ленива, любит философствовать, читает книги лежа; хочет выйти замуж только ради разнообразия и чтобы не остаться в старых девах. Говорит, что может влюбиться только в интересного человека <…> Увидев и послушав Лешего, она отдается страсти до nec plus ultra, до судорог, до глупого, беспричинного смеха. Порох, подмоченный петербургской тундрой, высыхает под солнцем и вспыхивает с страшной силой… Любовное объяснение я придумал феноменальное».

В записях Чехова фигурировал также «брат покойной жены Благосветлова», управляющий его имением, Василий Гаврилович Волков – прообраз будущего Войницкого: «Он не ожидал, что петербургская родня так плохо будет понимать его заслуги. Его не понимают, не хотят понять, и он жалеет, что не крал. Пьет Виши и брюзжит. Держит себя с гонором. Подчеркивает, что не боится генералов. Кричит».

Дочь Волкова Люба, «настоящая хозяйка», во многом напоминает будущую Юленьку: «Эта о земном печется. Куры, утки, ножи, вилки, скотный двор, премия „Нивы“, которую нужно вставить в раму, угощение гостей, обеды, ужины, чай – ее сфера. Считает личным оскорблением для себя, если кто-нибудь вместо нее берется наливать чай: „А, стало быть, я уж не нужна в этом доме?“ Не любит тех, кто сорит деньгами и не занимается делом». От Любы тянутся нити также к Соне из «Дяди Вани», хотя сходство с ней уже более отдаленное.

Вошел в будущую пьесу в несколько преобразованном виде также упомянутый в «афише» старик Анучин, названный так Сувориным в присланном начале (в пьесе это – «всеобщий крестненький» Орловский). О нем Чехов писал в «афише»: «Анучин натура рыхлая, масленистая, любящая, и речь его тоже рыхлая, масленистая, а у Вас он слишком отрывист и недостаточно благодушен. Надо, чтобы от этого крестного отца веяло старостью и ленью <…> Когда-то хандрил и брюзжал, имел плохой аппетит и интересовался политикой, но случай спас его: однажды по какому-то поводу, лет 10 тому назад, ему пришлось на земском собрании попросить у всех прощения – после этого он вдруг почувствовал себя весело, захотел есть и, как натура субъективная, общественная до мозга костей, пришел к тому заключению, что абсолютная искренность, вроде публичного покаяния, есть средство от всех болезней. Это средство рекомендует он всем, между прочим, и Благосветлову». Эпизод этот был включен затем в пьесу (акт IV, явл. 8).

В том же письме Чехов наметил план дальнейшей совместной работы над пьесой. В ближайший месяц-два («не позже Рождества») он собирался завершить I акт. Суворин должен был начать II акт – сцену с гостями. Чехов полностью отдавал ему также разработку ролей Благосветлова, Галахова («Галахов, сверстник Лешего, но уже статский советник, очень богатый человек, служащий вместе с Скальковским. Чиновник до мозга костей…») и терпеливой сиделки Благосветлова, француженки, которая тоже в восторге от Лешего («Эмили добрая старушка, гувернантка, не потерявшая еще своего электричества»). Половина роли Насти тоже поручалась ему («Я один с ней не справлюсь»). Зато роль Лешего Чехов оставлял почти целиком для себя: «Леший до четвертого акта мой, а в четвертом до беседы с Благосветловым Ваш. В этой беседе я должен буду держаться общего тона фигуры, тона, которого Вы не поймаете».

Замысел пьесы пришелся Суворину, видимо, не по душе. 24 октября Чехов отвечал ему (письма Суворина не сохранились): «„Леший“ годится для романа, я это сам отлично знаю. Но для романа у меня нет силы <…> Если бы я писал комедию „Леший“, то имел бы на первом плане не актеров и не сцену, а литературность. Если бы пьеса имела литературное значение, то и на том спасибо». Чехов продолжал убеждать Суворина не бросать пьесу: «Отчего Вы отказываетесь писать вместе „Лешего“? Если бы пьеса не удалась или если бы она пришлась Вам почему-либо не по вкусу, то я дал бы Вам слово никогда не ставить ее и не печатать» (15 ноября 1888 г.).

Суворин продолжать пьесу не захотел, и на этом попытка совместной работы прервалась. В течение нескольких месяцев Чехов за «Лешего» не принимался, и сроки возврата к пьесе представлялись ему тогда неопределенными: в «отдаленнейшем» будущем, «летом» (Суворину, 8 января, 6 февраля; Ал. П. Чехову, 2 марта 1889 г.).

Но уже 5 марта 1889 г. Чехов известил Суворина о начале работы над пьесой: «Шагая во время обеда из угла в угол, я скомпоновал первые три акта весьма удовлетворительно, а четвертый едва наметил. III акт до того скандален, что Вы, глядя на него, скажете: „Это писал хитрый и безжалостный человек“». 17 апреля он уже извещал, что «начал» пьесу.

П. М. Свободин выступал в это время, по выражению Чехова, в роли «демона-соблазнителя»: он торопил его закончить пьесу обязательно «к концу октября», когда в Александринском театре должен был состояться его бенефис (письма Чехову от 18 апреля и 2 мая 1889 г. – Записки ГБЛ, вып. 16, стр. 193–194).

Однако работа над «Лешим» шла довольно вяло. Чехов все время ощущал драматургическую «неправильность» пьесы и замечал: «Выходит скучища вроде „Натана Мудрого“» (Суворину, 17 апреля); «Пьеса вышла скучная, мозаичная» и т. д. (ему же, 14 мая; см. также письмо В. А. Тихонову, 31 мая 1889 г.).

Первый акт был закончен к 4 мая 1889 г. Чехов надеялся тогда, что «к началу июня пьеса будет готова» (Суворину, 4 мая 1889 г.). Вопреки ожиданиям, уже через десять дней был закончен и второй акт. Чехов сообщал, что «доволен своей работой» над пьесой, которая оставляет «впечатление труда» (ему же, 14 мая). Одновременно он известил о «Лешем» секретаря Общества русских драматических писателей и композиторов и просил включить свою новую «комедию в 4-х действиях» в каталог пьес (И. Кондратьеву, 18 мая 1889 г.).

Но после этого работа снова застопорилась. В конце мая – начале июня Чехов говорил о пьесе: «надоело», «не пишется», «пьеса моя замерзла» (Тихонову, 31 мая; Н. Н. Оболонскому, 4 июня; А. Н. Плещееву, 26 июня). По воспоминанию И. Я. Гурлянда, беседовавшего с Чеховым в июле 1889 г. в Ялте, Чехов привез туда «совсем сделанными два первые акта и конец четвертого. Третий акт ему решительно не давался, так что были дни, когда он говорил, что, кажется, пошлет своего „Лешего“ к лешему. Одна сцена этого акта рисовалась ему вполне: сцена с пощечиной» (Арс. Г. Из воспоминаний об А. П. Чехове. – «Театр и искусство», 1904, № 28 от 11 июля, стр. 520).

29 августа 1889 г. Чехов писал И. Л. Леонтьеву (Щеглову): «В этот сезон я ничего не дам для театра, ибо ровно ничего не сделал». На запросы волновавшегося Свободина Чехов отвечал, что «к нынешнему сезону» пьесы не будет и что законченные два акта он бросил в Псёл (приведено в ответных письмах Свободина от 22 и 27 сентября 1889 г. – Записки ГБЛ, вып. 16, стр. 198, 200).

Текст I и II актов первоначальной редакции остался неизвестным. Во всяком случае действующих лиц в «Лешем» было тогда не тринадцать, как в окончательной редакции, а лишь «восемь, и из них только три эпизодические» (Суворину, 14 мая 1889 г.). Свободин, успевший ознакомиться с «Лешим» в июне 1889 г., припоминал через несколько месяцев, что в пьесе были изображены «бездарный профессор», «мнящий себя талантом и человеком, способным открыть истину»; «профессорша» – «молодая интеллигентная девушка, полюбившая в профессоре идею, а не его самого»; «у профессорши сестра – простой, молодой, жизненный человек, без всяких претензий на „идеи“ – девушка, способная полюбить того, кто ей понравится – и только, не справляясь о том, достоин ли он ее любви, достаточно он идеен»; изломанный «зуда» – «никогда сам никого не любивший, а следовательно и взаимности любви не знающий, пристает и лезет к жене бездарного профессора и жужжит ей в уши <…> намекает ей на то, что уж если сам он ей не под пару, так ведь вот есть настоящий человек „леший“…» (28 сентября 1889 г. – Записки ГБЛ, вып. 16, стр. 200–201).

Чехов вернулся к пьесе лишь после завершения работы над повестью «Скучная история», над которой работал параллельно с «Лешим». Кончая повесть, он необычайно удивил Свободина своим известием, что «„Леший“ будет» еще в текущем сезоне (приведено в ответном письме Свободина от 22 сентября 1889 г. – там же, стр. 198).

На этот раз Чехов работал «с большим удовольствием, даже с наслаждением» (Суворину, 13 октября 1889 г.), и «Леший» был закончен в какие-нибудь десять дней. 27 сентября 1889 г. Чехов известил А. П. Ленского: «Пьесу начал и уже написал половину первого акта». А 30 сентября он извещал Плещеева: «Пишу, можете себе представить, большую комедию-роман и уж накатал залпом 2½ акта. После повести комедия пишется очень легко. Вывожу в комедии хороших, здоровых людей, наполовину симпатичных; конец благополучный. Общий тон – сплошная лирика».

В письме к Свободину он тогда же заметил: «два новых акта вышли <…> так хорошо, что прежние два в сравнении с новой редакцией – невинный лепет младенца»; а третий акт тоже «хорош» и поражает своей бурностью и неожиданностью» (приведено в ответном письме Свободина от 30 сентября 1889 г. – Там же, стр. 202). В то же время его сильно беспокоило, что пьеса получается «несценичной» (в письмах 1 и 2 октября – там же, стр. 204, 205).

Чехов был в это время «в лихорадочном периоде писанья» (приведено в ответном письме Свободина от 2 октября 1889 г. – там же, стр. 204). 6 октября он сообщил Плещееву о завершении работы: «А я написал комедию! Хоть плохую, а написал! В сентябре и в начале октября работал так, что в голове даже мутно и глаза болят. Теперь 2 недели буду отдыхать». Одновременно он информировал Ленского: «Пьеса готова и уже переписывается начисто» (7 или 8 октября).

Передав переписанный набело экземпляр «Лешего» Свободину, который специально для этого приезжал в Москву, Чехов следом выслал еще и письмо «о поправке в IV действии» (10 октября 1889 г. – Записки ГБЛ, вып. 16, стр. 206). И все же концом пьесы он остался неудовлетворен и замечал в письме Суворину 1 ноября 1889 г.: «Пьеса „Леший“, должно быть, несносна по конструкции. Конца я еще не успел сделать; сделаю когда-нибудь на досуге».

С авторского экземпляра пьесы, который был привезен Свободиным в Петербург (не сохранился), членами его семьи были изготовлены две копии. 9 октября 1889 г. они были представлены Свободиным в драматическую цензуру.

Цензор вычеркнул упоминание имени Лассаля в реплике Войницкого (д. I, явл. 6) и слова Хрущова: «я помогаю богу создавать организм» (д. I, явл. 7). В окончательном тексте пьесы (литографированное издание) Чехов в этих местах сделал замены: вместо «Лассаль тоже умер» – «Шопенгауэр тоже умер»; вместо «и помогаю богу создавать организм» – «благодаря мне на этом свете одною жизнью больше…» В настоящем издании первоначальный текст, исключенный цензором, восстанавливается (см. стр. 136 и 141).

Газеты поторопились с известием, что новая пьеса Чехова «пойдет в бенефис г. Свободина в Александринском театре 30 октября» («Петербургская газета», 1889, 10 октября, № 278; ср. также «Новое время», 1889, 11 октября, № 4892). Театрально-литературный комитет, без одобрения которого ни одна пьеса не могла появиться на сцене казенных театров, «Лешего» не пропустил. Свободин читал пьесу членам этого неофициального комитета 9 октября. На заседании присутствовали Д. В. Григорович, А. А. Потехин, Н. Ф. Сазонов и в качестве председателя – директор императорских театров И. А. Всеволожский.

В письме Чехову Свободин объяснял, что Всеволожский был напуган предстоящим визитом в театр великих князей, собиравшихся посетить его бенефисный спектакль, и опасался, что пьеса Чехова покажется им скучной и «отобьет у них охоту ездить в Русский театр» (10 октября 1889 г. – Записки ГБЛ, вып. 16, стр. 207; ср. также письмо Плещеева Чехову от 18 октября 1889 г. – ЛН, т. 68, стр. 352).

О решении Театрально-литературного комитета Свободин рассказал также в письме В. М. Лаврову: «…этот „Леший“, которого я жаждал поставить в бенефис мой, не годитсядля представления на сцене, по мнению импровизированного комитета (директор, Григорович, Потехин, Сазонов и я), потому что в нем нет крыловских эффектов, пережеванных положений и лиц, глупых, бездарных пошлостей, наводняющих теперь Александринскую сцену. Он скучен, растянут, странен, как и все даровитое и глубокое перед судом ничего не смыслящих людей. Я и сам скажу, как говорил тебе в Москве еще, что „Леший“ не комедия по форме, но живые лица, живые речи и характеры таковы, что вся александринская дребедень не стоит и половины пьесы Чехова. Несценичность, в угоду которой расплодилось столько драматических мастеров, поставлена тут также в число недостатков пьесы» (11–12 октября 1889 г. – «Вопросы литературы», 1960, № 1, стр. 104).

«Петербургская газета» известила своих читателей, что «драма г. Чехова „Леший“, читанная на днях в частном собрании комитета, встретила некоторое колебание в ее постановке. Говорят, будто бы нашли, что это прекрасная драматизированная повесть, а не драматическое произведение» (19 октября 1889 г., № 287).

Все, кому Чехов давал тогда читать пьесу, обратили внимание на имевшиеся в ней отступления от привычных драматургических правил и на отсутствие «сценичности».

Чехов отнес рукопись Ленскому в надежде, что «Леший» будет принят и поставлен Малым театром. Однако Ленский вернул пьесу с суровым приговором. Не щадя авторского самолюбия, он советовал Чехову вообще оставить драматургическое поприще: «Одно скажу: пишите повесть. Вы слишком презрительно относитесь к сцене и драматической форме, слишком мало уважаете их, чтобы писать драму. Эта форма труднее формы повествовательной, а Вы, простите, слишком избалованы успехами, чтобы основательно, так сказать, с азбуки начать изучать драматическую форму и полюбить ее» (1 или 2 ноября 1889 г. – ГБЛ).

После этого Чехов обратился к Вл. И. Немировичу-Данченко, которому показал и пьесу, и письмо Ленского. Немирович-Данченко не разделял скептического отношения Ленского к чеховской драматургии в целом и совершенно иначе понимал требования «сценичности», однако «Леший» его тоже не удовлетворил. Впоследствии он припоминал, что «в сценической форме у автора» ему тогда «казалось что-то не все благополучно» ( Из прошлого, стр. 32).

Чехову он объяснял в письме от 6 ноября 1889 г.: «Ленский прав, что Вы чересчур игнорируете сценические требования, но презрения к ним я не заметил. Скорее – просто незнание их <…> И с моей точки зрения, Вам легко овладеть сценой». Не называя прямо «Лешего», он указал далее на те требования «сценичности», игнорировать которые, по его мнению, действительно невозможно: «Что они там ни говори – жизненные, яркие лица, интересные столкновения и правильное развитие фабулы – лучший залог сценического успеха. Не может иметь успеха пьеса без фабулы, а самый крупный недостаток – неясность, когда публика никак не может овладеть центром фабулы. Это важнее всяких сценических приемов и эффектов» ( Избранные письма, стр. 54).

Письмо Суворина к Чехову по поводу «Лешего» не сохранилось, однако его мнение о пьесе известно по письму к Свободину, от которого он получил экземпляр «Лешего»: «По-моему, это талантливая вещь, весьма правдивая, оригинальная, но написана не по общепринятому шаблону. Скажу даже, что Чехов слишком игнорировал „правила“, к которым так актеры привыкли и публика, конечно. Мне не нравится только окончание 3-го акта – Евгения ) Андреевна могла просто сама убежать на мельницу – и весь 4 акт, который надо было построить иначе. Я бы выкинул совсем два лица – Ивана Ивановича и Федора Ивановича, и это дало бы возможность несколько развить другие лица, в особенности Лешего» (11 ноября 1889 г. – ЛГТБ; т. III Писем, стр. 470).

Свободин на другой день ответил Суворину: «Вы написали мне слово в слово все то же, что и я говорил и говорю об этой решительно-таки талантливой, свежей по замыслу и по жизненности типов вещи. Замечательно, что и во взглядах на недостатки пьесы мы также совершенно сошлись с Вами: два ненужных лица в комедии, нескладный побег с одним из них Елены Андреевны – на мельницу, а отсюда естественная перестройка всего 4-го акта, во всяком случае не стихотворное, вредное для действия окончание пьесы. Ведь это все я говорил Антону Павловичу, но он упорствовал, как петербургский климат. Вы заметили полторы страницы зачеркнутых стихов в 4 акте? Это он уступил мне в 4 часа утра, после трехчасового спора, когда я ездил к нему в Москву за пьесой» ( ЦГАЛИ; «Вопросы литературы», 1960, № 1, стр. 104).

В ответ на замечания Суворина Чехов объяснял ему 12 ноября 1889 г.: «Я и сам знал, что IV акт никуда не годится, но ведь я же давал пьесу с оговоркой, что сделаю новый акт. Больше половины Ваших замечаний таковы, что я ими непременно воспользуюсь».

К доработке пьесы Чехов приступил после 16 декабря 1889 г., когда дал окончательное согласие на постановку «Лешего» в театре М. М. Абрамовой. В оставшиеся до премьеры дни он готовил, по свидетельству М. П. Чехова, «по акту» каждый день: «Работа кипела. Брат Антон писал, Соловцов сидел сбоку и подгонял, я переписывал – и, таким образом, пьеса к сроку была готова…» ( Вокруг Чехова, стр. 200).

Доработка первых трех актов была закончена к 20 декабря 1889 г. Н. Н. Соловцов, ставивший «Лешего» в театре, сообщал в этот день Чехову: «Роли готовы трех актов, декорации рисуют» (ГБЛ). Работа над последним, четвертым, актом несколько затянулась и была завершена лишь за два дня до премьеры, состоявшейся 27 декабря. 25 декабря Соловцов просил Чехова: «Приезжайте сегодня на репетицию в 7 часов и привозите 4-й акт» (там же).

Текст этой промежуточной редакции, по которой пьеса игралась на сцене, остается неизвестным, так же, как неизвестна точная дата окончательной доработки «Лешего», хотя несомненно, что такая доработка была и относилась к зиме или даже весне 1890 г.

В одной из рецензий на спектакль приводился отрывок речи Войницкого в сцене перед его самоубийством: «Я не жил! Я истребил, уничтожил лучшие годы своей жизни» (Ив. Иванов. Театр г-жи Абрамовой… «Леший», ком. в 4 д. г. Чехова. – «Артист», 1890, кн. 6, февраль, стр. 124). Однако в первоначальной цензурной рукописи этих реплик нет, отсутствуют они и в окончательном тексте литографированного издания. Следовательно, какие-то изменения несомненно вносились в текст пьесы после ее постановки, уже в начале 1890 г.

Это подтверждается также заявлениями самого Чехова, который говорил тогда, что согласится на публикацию пьесы только после внесения в нее дополнительных исправлений. Так, он потребовал от редакции журнала «Артист» обратно рукопись пьесы, мотивируя свой отказ от публикации необходимостью «поработать еще над „Лешим“» (Ф. Куманину, 8 января 1890 г.). Передавая затем пьесу в «Северный вестник», он снова предупреждал, что перед этим «„Леший“ будет еще раз прочитан, исправлен…» (Плещееву, 10 февраля 1890 г.). Наконец, неизбежность внесения в пьесу поправок стала, видимо, еще более очевидной после получения Чеховым отзыва и замечаний Плещеева, которому он выслал пьесу 17 марта 1890 г. Плещеев ответил Чехову 24 марта 1890 г.: «…скажу вам прямо и откровенно, – что „Леший“ меня не удовлетворил <…> Первый акт, наполненный разговорами, на 3/4 ненужными, – очень скучен <…> Леший – не есть вовсе центральное лицо, и неизвестно почему комедия названа его именем. Он действует в ней столько же, сколько и все другие. И что это за „идеалист“, который на основании каких-то сплетен позволяет себе грубо оскорбить женщину. Он в этой сцене, по-моему, противен, так же, как и в отношениях своих с Соней <…> Войницкий – хоть убейте, я не могу понять, почему он застрелился! – Жена Серебрякова – не внушает мне, несмотря на свое жалкое положение, никакой симпатии. Ушла от мужа – затем только <…> чтоб опять хныкать всю жизнь. – Отношения ее к Войницкому – какие-то неопределенные, не то она любит его, не то нет… Орловский-сын – банален, – это какое-то водевильное лицо, которое надоедает читателю своим остроумием – армейского юнкера» ( ГБЛ; Слово, стр. 279–280, с ошибочной датой: 24 апреля).

После получения рукописи от Плещеева у Чехова до отъезда на Сахалин (21 апреля 1890 г.) оставалось несколько недель. Перед отъездом он сдал пьесу на литографирование – уже с теми исправлениями, о которых неоднократно упоминал ранее как непременном условии публикации. Московский цензурный комитет утвердил «Лешего» к печати 1 мая 1890 г. – то есть после отъезда Чехова. Само литографированное издание вышло в свет еще позднее и также в его отсутствие – во второй половине августа 1890 г.

Текст литографированного издания 1890 г. существенно отличается от первоначального варианта пьесы (цензурный экземпляр 1889 г.), при этом наибольшие изменения коснулись IV акта.

В числе сделанных добавлений – романтически приподнятая декларация Лешего, его жизненное кредо: «…надо быть человеком и твердо стоять на ногах <…> Пусть я не герой, но я сделаюсь им! Я отращу себе крылья орла, и не испугают меня ни это дерево, ни сам черт! Пусть горят леса – я посею новые!» (д. IV, явл. 9). Дополнительно включены в текст также фразы Лешего, поясняющие скрытый смысл его прозвища и заглавия пьесы: «…не я один, во всех вас сидит леший, все вы бродите в темном лесу и живете ощупью», «…нет истинных героев, нет талантов, нет людей, которые выводили бы нас из этого темного леса, исправляли бы то, что мы портим…» (д. IV, явл. 8 и 9).

В то же время вычеркнуты места, где проявлялась его нервная слабость, болезненно-обостренная чувствительность: в сцене с Серебряковым – рыдания и мольбы не продавать лес (д. III, явл. 12), в сцене на пикнике – момент крайнего возбуждения, вызвавший всеобщее замешательство: «Все погибло! Бегите все, кричите…» (д. IV, явл. 5).

В сюжетном развитии IV акта мотив таинственного исчезновения Елены Андреевны перестает играть прежнюю главенствующую роль. Тайна ее местонахождения теперь открывается зрителю сразу, и появляется она на сцене уже не в самом конце пьесы, как было раньше, а с первых же реплик в начале акта. Интерес зрителя переключался на обрисовку внутреннего состояния Елены Андреевны, в характере которой на первый план выдвинуты черты социально-психологического типа женщины, обреченной играть в жизни роль «эпизодического лица» и довольствоваться «канареечным» счастьем.

Заметно преобразован образ Федора Ивановича: в окончательной редакции он предстает лишенным прежних «мефистофельских» замашек и ореола человека «роковой страсти». Изменена сцена с Еленой Андреевной, где он стремится запугать ее наглым приставаньем: ранее он уходил победителем, теперь же получает с ее стороны решительный отпор – пощечину, после которой мгновенно смиряется и отказывается от донжуанских замыслов (д. III, явл. 7).

Снят и финальный эпизод того же акта, где в первоначальном варианте Федор Иванович под занавес скандальным образом увозил падавшую к нему на руки Елену Андреевну. Соответственно с этим в начале IV акта снят рассказ Вафли о ее последующем побеге от Федора Ивановича.

Далее в IV акте вычеркнута сцена, где Федор Иванович предлагал Серебрякову «выкуп» за Елену Андреевну, исключен эпизод его ссоры с Желтухиным и затем с Лешим, двойной вызов их на дуэль и, наконец, внезапный перелом в его отношениях с окружающими, вызванный известием о смерти отца. В окончательной редакции IV акта Федор Иванович представлен совершенно иным – добродушным, подвыпившим «фараоном» и «мотыгой», влюбленным в Юленьку и делающим ей предложение.

Изменена также линия поведения Серебрякова, который после бегства жены уже не перерождается и не испытывает чувства вины и раскаяния, как это было первоначально, а остается таким же непреклонным и самонадеянным, до конца выдерживает роль «статуи командора».

В речи Желтухина выброшен ряд высказываний, повторявших избитые трафаретные образцы либерально-народнической фразеологии: тирады о «кулаках и щедринских героях», о «всеобщем невежестве», «инертности руководящих классов», исключен его тост «за лучшие времена, за лучших людей, за идеалы», декламация стихотворения Некрасова и т. д.

Сделаны сокращения и в роли Юленьки – в основном, за счет реплик, выражавших преувеличенную озабоченность хозяйственными делами: ее упоминания о гусях и индюшатах, цыплятах и карасях, телушках и бычке, мешках и «сардиночке», о «пироминдальных» тополях и т. п.

Сжаты сцены бытового плана – приезд Серебряковых в гости к Желтухиным, разговоры за столом и т. д. В то же время расширен эпизод ссоры Войницкого с Серебряковым, в котором усилена напряженность действия.

В ремарках в написании имени Марьи Васильевны в текстах рукописи и литографированного издания допущен разнобой (Мария и Марья). В настоящем издании написание это всюду в ремарках унифицировано и дано как в перечне действующих лиц («афишка»): Марья Васильевна.

2

«Леший» был впервые поставлен в Москве 27 декабря 1889 г. труппой общества драматических артистов на сцене театра Абрамовой, куда перешла часть артистов из театра Корша. Роли исполнили: В. В. Чарский (Серебряков), М. М. Глебова (Елена Андреевна), Н. Д. Рыбчинская (Соня), И. П. Киселевский (Войницкий), Н. А. Мичурин-Самойлов (Желтухин), Н. Н. Соловцов (Федор Иванович), Н. П. Рощин-Инсаров (Хрущов) и другие.