Текст книги "Новый Нечистый из Самого Пекла"

Автор книги: Антон Таммсааре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава шестая

У Юрки отлегло от сердца, когда он услышал, что дело о пропаже его жены прекращено по приказу властей. Не за себя порадовался Юрка – за других. Особенно беспокоила его Юла, которая начала было сомневаться: в самом ли деле Лизета ушла прямиком в ад. Может быть, из-за глубокого снега и метели она не нашла дороги туда, бродит теперь призраком где-нибудь по лесу, да еще явится чего доброго домой, как случается даже с теми, кто похоронен.

– С испуга, глядишь, молоко в груди испортится, у ребят животы заболят, – объясняла Юла свои страхи.

– А ты сразу и пугаться по пустякам, – говорил Юрка. – Живую не боялась, чего же тебе ее мертвой бояться?

– Кровь у меня хлипкая, не иначе.

Эти слова особенно поразили Юрку. Подумать только: такая сильная и здоровая женщина, эта Юла, – ан кровь хлипкая. Стало быть, и сама она робкого десятка, – вот что проняло Юрку. Он сказал:

– Не бойся, я свою бабу знаю, она сразу в ад ушла, больше ей некуда. Если и вернется, так прямо из ада. Ну, а тогда она будет иметь дело со мной.

Все же Юла никак не могла успокоиться, у нее скребло на сердце. Она спросила у Юрки:

– Не хотел бы ты сходить разок на кладбище?

– Зачем? – сказал Юрка и, так как Юла смущенно молчала, добавил: – Что ж, можно и сходить.

Юла же, переведя разговор на другое, молвила:

– Странные все-таки люди!

– Какие люди? – спросил Юрка.

– Ну, полиция там и другие. Взбрело им в голову, что это я отправила твою жену на тот свет.

– Чего о них толковать! – пренебрежительно сказал Юрка. – Аж до того дошли, что кости, мол, Лизетины.

– А может быть, и впрямь ее, не зарекайся!

– Значит, ты тоже думаешь, будто…

– Ничего я не думаю. Просто раз уж этак… хорошо бы тебе сходить на кладбище, – люди ведь ходит на могилы. Пойти и вытоптать пяткой три ямки в ногах, в каждую ямку поплевать три раза, а как плюнешь, приговаривать: «Чтоб тебе не встать, чтоб тебе не встать, чтоб тебе не встать». Я бы и сама сходила, да только от меня толку не будет. Тебе самому надо: твоя жена, твоя плоть и кровь – ты и заговаривай.

Юрка слушал ее, разинув рот: до сегодняшнего дня он и не подозревал, что Юла так умна. Раз от разу он все больше убеждался, какое сокровище удалось ему найти. Эта женщина – настоящий клад.

– Значит, коли я пойду, сделаю ямки, плюну да скажу, что надо, так ей не выйти больше на землю? – молвил он в раздумье.

– Другие не выходили, и она не выйдет, – подтвердила Юла. – Это уж с давних пор испытано.

– Так ее же ведь нет…

– Конечно нет, – перебила его Юла, – но… если она все-таки там и ей захочется встать, то надо помешать. Люди ведь уверены, что она в могиле; а раз все так сильно верят – может статься, что она и взаправду… Ты все же ради наших детей сходил бы.

Говоря это, Юла приложила одного ребенка к одной груди, а другого к другой. Это так подействовало на Юрку, что он, не долго думая, сказал:

– Ладно.

– Пойдешь, стало быть?

– Вроде бы так.

– Тогда мальчикам нечего будет бояться поноса, – ответила Юла, с улыбкой поглядев на сосущих ребят.

И потекли в Пекле спокойные и, пожалуй, даже безгорестные годы. Сложа руки здесь, конечно, не сидели, работали Юрка и Юла не покладая рук – то одно набегало, то другое. Особенно тяжко приходилось Юле, которая, несмотря на труд, беспрестанно носила ребенка то на груди, то под грудью, а бывали времена, что сразу и тут и там. Но, по Юлиному разумению, иначе и быть не могло. В целом мире она только и видела, как все плодилось и размножалось. Без этого вообще не было бы и жизни.

Юрка работал вначале главным образом на Антса, погашал старый долг. Но так как взамен старых долгов все время возникали новые, то казалось, что Юрка никогда не избавится от Антсовой кабалы. Пойдет этак дальше – смотришь и Юркиным детям придется гнуть спину на Антса. Увидев как-то первых Юркиных близнецов, Антс так и сказал:

– Пастухов мне растишь.

Впервые в жизни что-то кольнуло в сердце Нечистого из Самого Пекла.

– Пожалуй, и самому сгодятся, – промолвил он.

– Один тебе, другой мне, – ухмыльнулся Антс. Однако Юрка не мог забыть, что Антс уже загодя выглядывает его ребят, его первенцев. А они почему-то были особенно дороги ему. Однажды, сидя с Юлой на пороге и смотря, как мальчики играют на траве, Юрка сказал:

– Антс на парней зарится.

– На наших, что ли? – спросила Юла.

– А то на чьих же?

– Куда же они ему?

– В пастухи.

– У нас у самих скотина.

– И по-моему так.

Они замолчали. Ребята барахтались на траве. Для них мир простирался лишь до огорода. Время от времени оттуда, с другого конца света, появлялся отец, а потом снова исчезал в тех краях.

– Надо будет тебе поговорить с Аптсом, пусть домой отпустит, – сказала Юла.

– Говорил. Не пускает.

– Пошли ему батрака.

– Говорит, другого такого батрака, как я, нету.

– И хозяина такого, как ты, тоже нет. Потому ты и должен на него работать?

– Вроде бы так.

– Нельзя нам больше занимать у Аптса.

– Кабы можно было обойтись!

– Обойдемся. Надо обойтись, – сказала Юла. – Он тебя долгом неволит. И дети твои – дети раба.

– Я хозяин.

– Ты раб у Антса. А я – жена раба.

Юрка ничего не смог возразить. После долгого молчания он спросил:

– Откуда ты это взяла?

– Я сама на Антса работала, вот откуда.

Никогда еще дотоле обитатели Самого Пекла не обсуждали меж собой столь значительных и важных дел. Как будто раньше им было невдомек, что есть на свете такие дела. С этой минуты Юрка уже не давал Антсу покоя, то и дело требуя, чтобы его отпустили. Наконец, поладили на том, что Юрка будет работать на Антса по очереди со своим батраком: неделю – Юрка, неделю – батрак. Это был большой шаг вперед. За хозяйство взялись в Пекле крепко, по-новому. У Юлы даже изменилось выражение лица. Но взвалить все отработки на плечи одного лишь батрака не удалось. Антс пригрозил вызвать свидетелей и поручителей, если Юрка не перестанет упрямиться.

– Кто тебе голову морочит, что ты таким строптивым стал? Уж не Юла ли? – спрашивал Антс.

– Ребята растут, – отвечал Юрка.

– Ну и что с того? Ребята пусть растут, работники нужны! И сам ты трудиться горазд, и Юла здорова, – и дети работягами будут.

– Работяги работягами, да придется им спину гнуть па мозгляков.

– Ишь ты! Скажи на милость, чего только Нечистый из Самого Пекла не выдумает, – словно про себя усмехнулся Антс. – У меня ты, что ли, выучился?

– Вроде бы так.

– Если у тебя этак дальше пойдет – бунтовщиком станешь!

– Мне бы хозяином стать.

– Ты и есть хозяин.

– А на другого хозяина работаю.

– Уж так на этом свете заведено, – стал поучать Антс, – малый гнет спину на большого, слабый – на сильного, глупый – на умного. Так самим богом устроено. И кто супротив пойдет – тот против бога пойдет; а кто против бога– того ждет погибель. Запомни это. Юрка, и с малолетства учи этому своих детей. Тогда ты дом свой возведешь на граните, и стада твои будут кормиться на тучных пастбищах.

Юрка выслушал его и молвил про себя: «Всюду бог поперек дороги, и всегда он за того, кто посильней да поумней!»

Раздумывая этак, Юрка вспомнил свою схватку с медведем: «В тот раз бог потому за меня постоял, что я умнее медведя оказался. Я с топором вышел, у топора топорище длинное – в этом мой ум и был. А у медведя что? Зубы да когти, ан рукоятки у них нет. В том медвежья глупость была. Вот я и победил».

Но вскоре Юрка убедился, что порой трудно бывает решить, за кого все же бог. Особенно сильно он почувствовал это, когда змея ужалила во ржи его трехлетнего ребенка и тот умер. Правда, подоспевшая собака мигом разорвала змею на куски, да что проку – ребенок все же умер. Впервые в жизни столь тяжкая утрата постигла Нечистого. Хуже всего было то, что он сам никак не мог понять, почему так больно ощущалась эта смерть. Ребят у него оставалось много, к тому же через каждый год-полтора прибавлялись новые. Слезы набежали ему на глаза, когда он опустил в могилу гроб с ребенком, когда заработали лопаты и гулко застучала земля, ударяясь о крышку гроба. Юркины слезы привлекли общее внимание – для всех это было зрелищем невиданным: этакий мужичище, этакий медведь, а тоже – плачет!

– Смерть ребенка и у Нечистого слезу прошибла, – беззлобно шутили одни.

– Не иначе, как жаль было хоронить! То ли дело прямо в ад отсылать, как старуху отослал, – с издевкой говорили другие.

Сам же Юрка, ничего не ведая о таких шутках, медленно тащился домой на своей кляче. Он и Юла, оба рослые, кряжистые, не уместились рядом на телеге, а потому сели спиной друг к другу. Юрка впереди – лицом к лошади, Юла позади. Обычно по дороге в церковь Юла позвякивала вязальными спицами, но сегодня руки у нее словно застыли. Чулок, правда, лежал на коленях, однако спицы молчали. Юрке с Юлой в пору было бы кое о чем потолковать, но нынче и разговор не клеился. Даже дома, когда Юрка уселся на лавку, а Юла притулилась около, они не сказали друг другу ни слова, только посидели немножко, а потом встали и пошли. Делу – время, как тут не пойдешь, если жизнь идет своим чередом.

Одно лишь стало теперь ясно для Юрки: дети – совсем не то, что телята и ягнята в хлеву, птенцы в гнезде, пробивающиеся древесные побеги и трава в лесу или зеленеющие всходы на ниве. Никогда еще этакое не вызывало слез на Юркиных глазах. Отцовское чувство особенно сильно довелось испытать Юрке на следующее лето, когда он вместе с Юлой и детьми отправился однажды в лес по ягоды. Только они вышли на вырубку к солнышку, как сюда же явилась медведица с двумя медвежатами. Юла сидела на пне, держа у груди ребенка. Завидя медведя, старшие дети в испуге сбежались к матери. Растянувшийся было на траве Юрка встал.

– Уйдем, – тихо сказала Юла мужу.

– Из-за медведя? – спросил тот.

– А то из-за кого же?

– Нет, – решительно возразил Юрка. – Охота ему, пусть греется на солнышке, а я останусь.

– А вдруг набросится?

– У меня нож есть, – сказал Юрка и добавил: – Жаль, топора нет с длинным топорищем.

– Да, сейчас бы топор в самый раз, – молвила Юла.

Словно не замечая людей, медведица медленно приближалась к ним. Чтобы отпугнуть ее, Юрка рявкнул своим зычным голосом. Юла и дети тоже закричали изо всех сил. Медведица зарычала, но продолжала все так же медленно подходить к ним.

– Уйдем отсюда, – повторила Юла.

– Не уйду, – ответил Юрка, на этот раз уже гневно, и, сняв со штанов ремень, принялся обматывать им левую руку от запястья к плечу.

Медведица приближалась. Юрка, обмотав руку ремнем, пошел ей навстречу и вытащил длинный нож, сверкнувший на солнце.

– Не ходи, старик, – молила Юла, и дети снова принялись кричать. Но Юрка шел и шел вперед. Юла отняла от груди ребенка, положила его на мох около пня и встала:

– Пойдешь ты на зверя, пойду и я!

Но прежде чем она догнала Юрку, тот поднял с земли увесистую дубину и издали запустил ею прямо в голову медведице. Это привело зверя в ярость, и, разинув пасть, он бросился на человека. Но тут Юрка забил свой левый кулак глубоко в медвежью глотку и ножом стал наносить удары. Человек и медведица стали кататься по земле. Зверь задыхался, – кулак крепко засел у него в горле. Внезапно нож выпал из Юркиной правой руки. Юла подхватила его и изо всех сил вонзила медведице в бок, где, ей казалось, было сердце. От боли зверь перестал мять Юрку и схватился за рану. При этом он попал лапой на рукоятку ножа и сам себе до отказа всадил лезвие в грудь. Медведица дернулась, лапы ее ослабели, но руку человека ей все-таки удалось вытолкнуть из горла. Затем она оставила Юрку и направилась к детенышам. Обнюхав их и раз-другой лизнув окровавленным языком, медведица снова повернулась к своему врагу. Но, сделав несколько шагов, свалилась на землю и уже не смогла подняться. Детеныши приковыляли к матери и сунули свои морды в ее теплую кровь. В их жизни это было совершенно новым ощущением.

Окровавлен был и человек, потому что, несмотря на ремень, медведица помяла ему левую руку; звериные когти разодрали одежду и кожу на ногах и на ребрах. Самая тяжелая рана оказалась на груди елевой стороны, где вместе с кожей было содрано мясо, местами до самой кости.

Старшие дети подбежали к родителям поглядеть поближе, что случилось.

– Бог постоял за нас, – сказал Юрка, поднимаясь с земли.

– Медведь был один, а нас двое, – рассудила Юла.

– У нас был нож.

– Ay медведя зубы и когти.

– Отец одолел медведя, – говорили промеж собой первенцы-близнецы. Они порассуждали бы еще кое о чем, не менее значительном, но мать поочередно отвела каждого к отцу и заставила помочиться на его раны. Это, по ее мнению, действовало лучше, чем паутина или тысячелистник, и почти столь же целительно, как самогон. Мальчишки преисполнились серьезностью, занявшись лечением, и потом думали, что спасли жизнь отца. Только одно огорчало первенцев: у них не получалось таких длинных струек, как хотела мать, ну никак не получалось.

После того как Юркины раны кое-как перевязали, Юла спросил'а:

– Что делать с медведем и с детенышами?

– Оставим, как есть, – отвечал Юрка. – Свежевать ведь не стоит, все равно шкуру у нас отберут, а медвежат и подавно.

– Как же нам нож достать?

– И нож оставим, увидят тогда, что мы убили.

– Иначе, что ль, не поверят?

– Кто их знает, чему они верят.

– Ты сам ведь ободран.

– Да, в лес ходить – надо большой топор брать. Тут Юла вдруг вспомнила о младенце. Где он? Куда мальчишки подевали его? На это близнецы возразили, что они-де пришли сюда к родителям не зря, а по нужному делу. Ну конечно, они были очень нужны, иначе бог знает, что стало бы с отцом.

А с малюткой ничего тем временем не случилось, он барахтался на солнцепеке возле пня и совал пальцы то в глаза, то в рот. Над ним в вышине синело небо, белели редкие клочья облаков, но он не знал еще, что синее – небо, а белое – облака. Он не знал даже того, что все это существует на самом деле, и поэтому довольствовался своими пальцами, которые так и лезли ему в рот и в глаза.

– Медведь поганый, не дал малышу поесть досыта, – сказала Юла, подымая младенца со мха.

– Зато и досталось зверю поделом, – промолвил Юрка.

– Ну, и тебе тоже попало, – добавила Юла.

– Попало.

– Дойдешь ли домой-то на своих на двоих?

– Вроде бы так.

Обычный этот ответ подействовал на Юлино сердце, как бальзам. «Если муж может еще так разговаривать, значит, ничего страшного нет», – подумала она. И правда, ничего страшного не произошло. Они преспокойно пришли домой, тут же Юрка улегся, и вскоре послышался его сильный храп. Юла же поспешила к леснику сообщить о случившемся. Лесник тотчас передал известие дальше, и уже к вечеру в Самое Пекло нагрянули власти. Они хотели, чтобы их свели на место происшествия. Кроме Юлы, идти было некому, и таким образом вторые полдня пропали у нее ни за что.

В лесу подле убитой матери играли медвежата. Один забрался на мать, другой старался согнать его оттуда. Потом они поменялись местами. Игра была в полном разгаре, ибо хотя мать и до сегодняшнего дня терпеливо сносила их проказы, нынче она своим долготерпением прямо-таки превзошла самое себя. Вот только голод начал пробирать медвежат, а есть было нечего: материнские соски оказались пустыми и необычайно холодными. И вся-то мать была холодна, – такого с нею раньше не случалось.

Время от времени медвежата сталкивались мордами и обнюхивали друг друга, словно хотели убедиться, уже не сами ли они захолодали? Нет, оба они были теплые, только мать оставалась холодной, несмотря на горячее солнце.

Когда пришли люди, медвежата попытались убежать, но люди шли отовсюду; медвежат окружили со всех сторон. Куда денешься, – их поймали. И тут же, у них на глазах, люди, ободрав черную и лохматую мать, превратили ее в гладкую и блестящую. И что удивительней всего – она нисколько не сопротивлялась, даже не шевельнулась. Люди возились и перекликались так, словно ни во что не ставили медведицу. Медвежата не знали, что существует бог, который отвернулся от их матери и от них самих, ибо он держит сторону сильного.

Юла глядела на всю эту возню до тех пор, пока не получила своего ножа. Она вытерла нож о мох, счистила с него медвежью кровь и направилась домой. Ей не к чему было дольше оставаться в лесу, они с Юркой свое Дело сделали: медведя убили.

Однако их не оставили в покое. Через несколько дней в Пекло явился чиновник, который захотел возможно подробнее узнать, как именно был убит медведь. То обстоятельство, что Юрка, перед тем как пойти на медведя, обмотал себе левую руку ремнем, возбудило у чиновника подозрение. Он пожелал увидеть упомянутый ремень, и когда последний принесли, сказал:

– Это же чересседельник.

– Он самый, – ответил Юрка.

– Зачем ты взял его с собой?

– Штаны подпоясать.

– Подпоясать чересседельником? – удивился чиновник.

– Другого ремня у меня нет.

– Ну а раньше – тоже не было? Может, был ремень для штанов, а только теперь нет? Может, пропал?

– Какой такой ремень для штанов? – спросил Юрка.

– Об этом-то я и спрашиваю – был он или не был, пропал или не пропал?

– Не пойму!

– О чем же мы все время толкуем?

– Откуда мне знать!

– Я спрашиваю: был ли у тебя когда-нибудь ремень для штанов или не было его, пропал он или не пропал?

– Где?

– Здесь, в Самом Пекле.

– Как же ему пропасть, если его не было.

– Итак, значит, не было?

– Здесь не было.

– А где же еще ему быть, как не здесь?

– У Антса.

– Куда же он девался?

– Про то Антс знает.

– Стало быть, ремень остался у Антса?

– Он и был Антсов.

– А ты его носишь?

– Ношу.

– Но в тот день его не было?

– Двумя ремнями не подпоясываются.

– Почему же именно в тот день, когда ты пошел бить медведя, тобою был взят чересседельник?

– Я за ягодами ходил, а не медведя бить.

– Однако все-таки убил и для этого обмотал руку чересседельником.

– Что ж мне было делать?

– Не убивать медведя. – Так он убил бы меня.

– Ты бы ушел.

– Со мной малые дети были, я не мог уйти.

– И у медведя были дети, поэтому он тоже не мог.

– Вроде бы так.

– Все же я не понимаю: почему именно тогда ты надел чересседельник?

– Чем же мне было подпоясаться?

– Ну этим, как его, настоящим ремнем для штанов.

– Он же Антсов.

– Как так? Твой ремень – и вдруг Антсов? – Нет, это не мой ремень.

– Чей же он, раз ты его носишь?

– Я же сказал, что Антса.

– Итак, ты носишь Антсов ремень? – Ношу Антсов ремень.

– Почему же ты не надел его, когда пошел убивать медведя?

– Я вовсе не шел убивать медведя; медведь сам хотел меня убить.

– Вот тут-то и вопрос, который надо выяснить: медведь ли хотел тебя убить, или ты медведя? Я так понимаю это дело: ты умышленно подпоясался чересседельником, чтобы чем-либо длинным обмотать руку; ты вероятно, знал, где найти медведицу с детенышами. Ты заранее рассчитал, что если пойти ей навстречу и раздразнить, то она непременно нападет на тебя и ты сможешь ее убить. Так ©но и вышло.

– Почему же я тогда топор не взял? – спросил Юрка.

– Первый раз ты топором убил, это было для тебя слишком просто, рубанул – и готово. Какое тебе от этого удовольствие? После ты пошел на медведя с ножом и чересседельником – должно быть, крепко понадеялся на свою силу. Я думаю, что в третий раз ты пойдешь на медведя с голыми руками, не захватишь ни ножа, ни чересседельника.

– Не пойду. И этого-то медведя убила Юла, а не я.

– Как так Юла? – воскликнул изумленный чиновник.

– Взяла нож и ткнула, потом сам медведь помог.

– По твоим словам выходит, что медведь сам себя убил.

– Если не верите, можете у Юлы спросить.

– Что ж, спросим.

Стали допрашивать Юлу, и только от нее, наконец, дознались, как все произошло на самом деле: как медведь подмял окровавленного Юрку, насколько глубоки были его раны и к чему, пришлось прибегнуть, чтобы остановить кровь. Тут кстати подоспели близнецы и закричали:

– Мы на него струйки пустили.

Должно быть, эти слова разъяснили все до конца. Чиновник вынужден был признать, что в деле об убийстве медведя вопрос насчет чересседельника и ремня для штанов имел крайне малое значение. У Юрки же было одно-единственное заветное желание: оставили бы его, наконец, в покое!

Глава седьмая

Однако именно теперь-то каша и заварилась. То ли по наущению пастора, то ли сама по себе, своим умишком, но вдруг и полиция уразумела, что Юркин паспорт – подделка. Юрка, конечно, оставался Юркой при любом паспорте – настоящем или фальшивом, или вообще безо всякого паспорта. Но беда заключалась в том, что, по общему мнению, не разберясь в паспорте, нельзя было никак разобраться и в Юрке. А поди разберись по-настоящему в фальшивом документе!

Все и стали напирать на Юрку, то дома, то в полиции: объясни да объясни, что это за удостоверение, от кого получено и кто ты в сущности сам? Кроме того, допытывались: на самом ли деле женщина, по имени Лизета, которая столь странным образом умерла и при еще более странных обстоятельствах была похоронена Юркой, являлась его женой, а если нет, то кем же она все-таки была?

На последний вопрос Юрка ответил:

– Женой моей была.

– Какие у тебя к тому доказательства?

– Она ведь ушла прямиком в ад.

– Разве твоя жена должна была уйти прямо в ад?

– А то куда же?

– Отчего бы и не в рай?

– Туда ее Петр не пустит.

– Почему ты так думаешь?

– Петр не дурак, чтобы мою бабу в рай пустить.

– А что, очень злая была?

– Почему злая?

– Так с чего же ты взял, что ей в рай не попасть?

– Она ведь прямиком в ад ушла, при чем тут рай?

– Ты же сам сказал, что Петр не пропустит.

– И не пропустит.

– Но почему? Вот что мне хотелось бы узнать! Из-за чего ее не пускают в рай?

– Пастору я об этом говорил, да он не поверил. Больше говорить не стану, все равно никто не поверит, – сказал Юрка.

И как ни дознавался чиновник, как ни угрожал – все напрасно, Юрка твердо стоял на своем: второй раз он объяснять не станет, ибо никто не поймет, а потому и не поверит. Выходит так, что вера от одного только разумения и зависела. В конце концов, для того чтобы разобраться с Юркиным делом, осталось одно средство – допросить пастора.

Тут у чиновника возникли некоторые сомнения, и поэтому он спросил Юрку:

– Ходил ли ты к пастору исповедоваться?

– Я ходил близнецов записывать.

– Стало быть, не из-за своих грехов ходил?

– Каких грехов?

– Не ходил, значит, из-за грехов?

– Я же сказал: из-за близнецов.

– Ладно, хорошо, – успокоил чиновник Юрку, который стал выражать нетерпение, что ему задают вопросы, ответы на которые известны сами по себе.

Вообще говоря, допрос можно было бы на этом и прекратить, ибо чиновнику стало ясно, что Юрка признался не на исповеди, а потому пастору не составляло затруднений сообщить об этом признании властям. Но чиновника неожиданно заинтересовала Юркина двойня, и он спросил:

– Если твоя жена скончалась, то от кого же у тебя близнецы?

– Я их с Юлой прижил, а не с умершей.

– Кто же такая эта Юла?

– Юла – та самая, из-за которой покойница ушла в ад.

Чиновник, которого недавно перевели сюда в интересах службы, был лишь поверхностно знаком с обстоятельствами смерти и погребения Юркиной жены, и ему захотелось услышать обо всем происшедшем от самого Юрки, но тот отказался отвечать и снова объяснил свой отказ признанием, сделанным пастору. Если никто-де ему, Юрке, не верит, то к чему попусту тратить слова. Таким образом, чиновнику осталось одно: обратиться к пастору, который и поведал все, что знал о Юрке, как о Нечистом, и о Петре, выдавшем фальшивое удостоверение личности.

По мнению чиновника, эти данные о Юрке были весьма важными и характерными. Следовало лишь узнать: нет ли и здесь умышленной фальсификации.

Пастор считал, что Юрка говорил правду. Другое дело – достаточно ли чиновнику этой правды, или, что более правильно, не заведет ли она чиновника слишком далеко, потому что Юркину правду надо было, так сказать, принимать на веру, а верить – это для одних слишком мало, для других же чересчур много. Юрка верит, что он Нечистый, сошедший в образе человека на землю, чтобы спасти душу, – и не в этом ли проявляется знамение времени: даже тот, кто считает себя Нечистым, жаждет блаженства! Даже тот, кто едва ли сознает, что у него живая и вечная душа, инстинктивно ощущает влечение к бессмертию. Даже тварь неразумная стремится стать безгрешной, – а в то же время нашему мирскому разуму совершенно нет дела до греховности, до прощения грехов. Но если нет греха, то кто же тогда пастырь? Кто – как не чиновник, как не тысячи чиновников? Поэтому пастору считал Юрку как бы сверкающей в кромешной тьме звездой, чей свет, однако, немного отклонился в сторону. Следовало бы изучить, отчего это божественное светило сбилось с пути истинного, – и тут, по мнению пастора, нужно было не столько карать, сколько поучать, наставлять, увещевать.

Чиновник, вдоволь наслушавшись пасторских рассуждений, сказал:

– Мне кажется, что Юрка слегка скудоумен.

– Правильно, – подтвердил пастор, – умом слаб, но в вере силен. Это и есть чудесное знамение времени.

Однако у чиновника были свои соображения; исходя из них, он и намеревался действовать в отношении Юрки. Чиновник интересовался не тем, кем человек считает себя, по кем является на деле. Поэтому, снова взявшись за Юрку, он сказал:

– Ты говорил пастору, что ты, мол, Нечистый. Дурака ты валяешь или действительно веришь в это?

– Чего там еще верить.

– И что твоя старуха была из бесовского рода?

– А то откуда же?

– Знаешь, Юрка, я тебе советую: брось дурачиться и скажи, кто ты, где получил свой паспорт и кто его подделал.

– Я же сказал пастору.

– Стало быть, Петр или ангел?

– А то кто же?

– И ты в это веришь?

– Вроде бы так.

– Неужели тебе так-таки и не понять, что это невозможно?! – воскликнул чиновник. – Неба ведь не существует, есть голубой воздух, и только. Как же ты к Петру на небеса попал, раз небес нет?

– Кто не верит, для того и нет, – спокойно возразил Юрка. – Откуда им быть-то, если не веришь.

– Проваливай в ад со своей верой! – закричал чиновник и хотел было продолжать в том же духе, но Юрка опередил его, сказав:

– И пойду, вот только сперва спасение души обрету.

– Спасения захотел? Затем, чтобы в преисподнюю отправиться? – разошелся чиновник. – Ты думаешь, о чем говоришь?

– Чего же тут думать?

– Ведь спасенные вознесутся на небеса, если они вообще куда-нибудь попадут!

– А не в рай, так в ад, – сказал Юрка.

– Если нет рая, так и ада нет.

– Ад есть.

– Ты бывал там?

– Оттуда-то я и пришел в образе человека, чтобы обрести блаженство.

«Опять старая песня!» – в сердцах подумал чиновник и помолчал, обдумывая, с чего бы начать. Он перепробовал разные уловки, но все они так или иначе приводили к одному и тому же: небо, ад, Петр, ангел. Только и услышал он нового, что Юрка долгое время работал у Антса. Тут у чиновника появилась надежда: авось будет за что ухватиться. Главное – разделаться бы пристойным образом со всей этой кутерьмой, ибо в сущности совершенно безразлично, кто этот пентюх и откуда он раздобыл себе документ.

Но Антса чиновничье горе только позабавило.

– С ним надо умеючи, с понятием, – сказал он, обещав заняться Юркой, и выразил надежду, что вскоре внесет в дело ясность.

– Странно, – пробурчал чиновник, – подходить с понятием к тому, кто сам ничего не понимает.

– Поэтому тем, кто воспитывает людей да руководит ими, и надо учиться выращивать скотинку, учиться помыкать ею. А мы точно мясники – первым делом накручивай быку хвост, – заключил Антс.

Оставшись наедине с Юркой, Антс спросил, что у него за напасть с чиновниками?

– Не верят они никому, а потому ни шиша не понимают, – уверенно ответил Юрка.

– Это оттого, что ты правду говоришь, – объяснил Антс.

– Что же мне делать? – недоумевающе спросил Юрка.

– Врать надо.

– Неужели тогда поверят и поймут?

– Сразу же.

– Но врать я не умею.

– Учиться надо. Что же ты за человек, коли не умеешь врать?

– Я спасения души ищу, а разве тут ложь пособит?

– Почему бы и нет, ежели врать как полагается…

– Научи же меня, Антс, врать как полагается!

Антс научил. Научил потому, что привязался к Юрке, как к домашнему скоту. Своими словами эта скотинка вырыла себе яму, откуда не может выбраться собственными силами и разумением. Так или иначе, а надо поспешить ей на помощь.

– Ты говорил пастору: я, мол, Нечистый… – начал было Антс свое вступление; но Юрка дерзко перебил его:

– Я и есть.

– Не важно. Главное – не говори об этом и не будь тем, кто ты есть, потому что человек никогда не должен быть по-настоящему самим собою. Каждый день человеку надо переделывать себя по-новому, надо рождаться заново, чтобы приспосабливаться и к окружающему и к обстоятельствам.

– Да ведь я не родился, а просто так пришел.

– В таком случае, чтобы стать настоящим человеком, изволь рождайся ныне же! Если ты действительно Нечистый и хочешь в ад, то сложи руки и смотри на небо. Если у тебя в теле медвежья силища, как это, впрочем, и на самом деле, то говори, что сила-де от нерушимой веры и от упования на господа. Спалишь своего батрака – говори, что батрак сам себя сжег; если убьешь свою бабу – говори, что она сама себя извела из-за Юлиных близнецов.

– Я свою бабу не убивал.

– Не о том речь. Я сказал: «если убьешь».

– А если я не убивал, как тогда? Сказать, что убил?

– Конечно, коли хочешь спасти Юлу ради ее двойняшек.

– Ну, а коли и Юла не убивала, тогда что мне говорить?

– Ничего. Молчи да горюй по бабе, хоть сам про себя и рад, что отделался от нее. А теперь заруби себе на носу, что я тебе скажу. Ты пришел прямиком из ада…

– Прямиком.

– Про то больше никому ни слова. Ежели спросят, почему ты раньше об этом болтал, отвечай: должно быть, потому, что медведя ножом забил, а тот тебе бок ободрал. Говори, что ребра из-под мяса наружу лезли, – с того, мол, и ад и все прочее. А к этому сразу добавляй, что тайком перебрался из России и что там кто-то огрел тебя по голове – ну, скажем, бутылкой с самогоном, гирей или колом, вообще чем-нибудь твердым и тяжелым. Паспорт у тебя тоже из России, а не от Петра и не от ангела, понял? От Петра отрекайся, как и он сам отрекся от господа; говори, что и не видел его, ничего о нем не слышал и ничего вообще знать не знаешь. То же самое говори и об ангеле, который вручил тебе паспорт. А спросят, почему ты имя Петра поминал, отвечай, что был-де в России такой Петр – не то поп, не то кузнец. Отчего из России удрал? Соври, что церкви там закрыли и ты за душу свою испугался. Сюда, мол, перебрался ради спасения своей души, ибо здесь церкви есть, да еще новые каждый день строятся, а стало быть – и блаженство здесь. Спросят: почему раньше правду скрывал? А потому что боялся, отвечай: пошлют-де обратно в Россию, где ни церквей, ни блаженства. Будешь этак вот говорить, все умные люди – а умным себя всякий мнит – подумают: ага, мол, значит Россия и есть тот самый ад, о котором ты раньше болтал, а Петр – ну, из полиции кто-нибудь или пограничник.