Текст книги "Главред: назад в СССР 4 (СИ)"

Автор книги: Антон Емельянов

Соавторы: Сергей Савинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Итак, уважаемые коллеги, – своим обращением я сразу расположил к себе юных кружковцев. – Меня зовут Евгений Семенович, я редактор районной газеты «Андроповские известия». У нас намечается интересный проект, где каждый из вас сможет проявить все свои таланты.

– И что надо делать? – спросила серьезная девочка с двумя длинными тонкими косичками.

– Тася у нас талантливый оператор, – с улыбкой сказал Яблоков. – Всего четырнадцать, а кадр ставит не хуже профессионалов с центрального телевидения.

– Это очень хорошо, – кивнул я. – Рад познакомиться, Тася. Значит, тебе точно понравится мое первое задание. И всем остальным, разумеется. Я просто не так силен в кинематографе и надеюсь, что вы с Игорем Марковичем сами распределите, кто чем будет заниматься. А попрошу я вас вот о чем…

Я сделал небольшую паузу, но ее было достаточно, чтобы юные киноделы напряглись от любопытства и едва не перестали дышать.

– Нам нужен цикл короткометражных фильмов на важные темы, – вновь заговорил я, и дети выдохнули. – Наверняка же вы слышали все эти истории с холерой, чумой и старым заброшенным кладбищем.

– Да! Да! – оживленно загалдели кружковцы.

– Так вот, первый фильм будет как раз об этом, – улыбнулся я. – Задача следующая. Игорь Маркович, позволите?

– Конечно! – с готовностью подтвердил Яблоков.

– Задача следующая, – повторил я. – Составить сценарий, пока только наброски, которые мы потом обсудим и примем окончательный вариант. Справитесь, – я сделал вид, будто сомневаюсь, – за два занятия?

– Зачем так много⁈ – воскликнул пухлый мальчик, прической напомнивший мне английского политика Бориса Джонсона. – Мы и прямо сейчас вам сценарий набросаем!

Я улыбнулся. Как же приятно общаться с теми, кто горит своим делом. Даже если это дети. Или особенно если дети?

[1] Тулуп из натуральной овчины, полушубок.

Глава 11

Дети моментально увлеклись и загалдели, производя столько шума, сколько толпа взрослых в базарный день. К счастью, Яблоков моментально взял ситуацию под контроль.

– Будущие кинематографисты! – голосом он обладал негромким, однако авторитет самой личности педагога, по всей видимости, был настолько непререкаемым, что кружковцы тут же затихли. – Давайте упорядочим нашу работу. Понимаю, что всем хочется поучаствовать, но без четкого алгоритма действий у нас с вами воцарится хаос…

Мальчишки и девчонки жадно ловили каждое слово Яблокова, а я с любопытством наблюдал за происходящим, не вмешиваясь. Когда будет нужно, обязательно подключусь, сейчас же пускай сами. Мне интересно, кто проявит больше активности, кто более внимателен, у кого больше организаторских способностей. Фактически это мой кадровый резерв. А вот Яблокова жаль – талантливый дядька, который уже скоро окажется никому не нужен. Вернее, может оказаться, но я постараюсь этого не допустить. Вон у него как глаза горят, когда он рассказывает что-то детям!

– Итак, для начала определимся с темой, – улыбающийся бородач повернулся ко мне. – Евгений Семенович, у вас есть какие-либо пожелания?

– Есть, – я кивнул. – Основная задача фильма – показать, что никакой холеры в старом захоронении нет. В идеале наглядно, возможно, с использованием реквизита для того, чтобы показать, как процесс идет на клеточном уровне. А еще нужно подчеркнуть, что это не само по себе…

– Это потому что на страже нашего здоровья стоят советские врачи, – закончила мою мысль девочка Тася.

– Именно, – улыбнулся я. – И верить нужно только им, а не любителям слухов.

– Задача ясна? – Яблоков обратился к детям.

– Да! – раздался в ответ дружный хор.

– Тогда Дима у нас отвечает за сценарий, – довольно кивнув, продолжил педагог. – Тася, ты делаешь раскадровку. Наум, Гриша – продумайте звуковой ряд. Все, кого я назвал, соберите команды помощников и приступайте.

Как я понял, Яблоков выделил наиболее активных детей и подтянул либо новеньких, либо тех, кто пока еще себя не проявил до конца. А может, и то, и другое.

Бородач вежливо предложил нам с Сеславинским присесть на протертые стулья, и мы, конечно, не стали скромничать. Яблоков разместился рядом с нами и заговорил вполголоса, но очень проникновенно.

– Евгений Семенович, есть такой момент… Дети очень творческие, увлекающиеся, они не всегда понимают границы.

– Вы о чем, Игорь Маркович? – спросил я.

– Им может прийти в голову отправиться в больницу, например, – Яблоков нервно потеребил сбившийся галстук. – Поймите меня правильно, я только за… У них очень смелые идеи, однако… Сами понимаете, пропуска, разрешения.

– Не вижу препятствий, – я улыбнулся. – И в больницу, и на очистные сооружения вас пропустят. Более того, мы еще выпишем редакционное задание, чтобы все было как у взрослых. Так что вы с вашими ребятами будете не кружком с кинокамерой, а журналистами, готовящими серьезный проект.

– Вот это очень хорошо, – Яблоков наконец-то расслабился.

– Но вы же и так всякие кинохроники делаете, – напомнил я. – И снимаете демонстрации, празднование Нового года. А тут почему вдруг такие опасения?

– Ох, Евгений Семенович, – засмеялся педагог. – Вы бы знали, куда они лезут со своей камерой! Вот Тасю даже взять – девочка же, а удачный кадр пыталась поймать с фонаря. Еле сняли!

– А у вас только одна камера? – удивился я.

– К сожалению, да, – посетовал Яблоков. – Зато хорошая! «Красногорск-3».

Я уважительно закивал. Сам я в подобной технике не был силен, помогла память Кашеварова – мой предшественник сталкивался с этим аппаратом в одной из командировок. Какая-то конференция то ли в Орле, то ли в Туле, и там местная студия вела хронику на красногорскую камеру. Техники как на Центральном телевидении у них не было, а вот любительский аппарат выдавал картинку не сильно хуже. Особенно в умелых руках.

– Если короткометражка получится удачной, уверен, мы сможем решить вопрос и со второй камерой, – пообещал я, и Сеславинский с Яблоковым заметно приободрились.

А потом, я надеюсь, мы максимально оперативно сменим пленочные кинокамеры на более удобные VHS. Но это уже, конечно, ближе к началу девяностых.

– Мы готовы! – тем временем объявил вихрастый Дима.

Яблоков кивнул и указал ему рукой в центр аудитории. Мальчик вышел, держа в руках исписанный лист бумаги. Прокашлялся и начал читать.

– В старые времена люди страдали от многочисленных болезней, – Дима постарался придать своему голосу максимальную серьезность. – Чума, тиф, холера, туберкулез. Но с тех пор медицина шагнула вперед, и лечить их стало проще. А некоторые инфекции и вовсе остались в прошлом. Кто, например, сегодня помнит про тиф?..

Мальчишка читал упоенно, менял интонации, расставлял паузы и, надо сказать, делал это весьма грамотно. Не переигрывал, как это свойственно детям, и не был вместе с тем скучным.

– Вот здесь у нас будет съемка на кладбище… – пояснил Дима. – Мы еще музыку наложим тревожную. А дальше опять текст, – он прочистил горло. – Холера. Опасное заболевание, которое в девятнадцатом веке унесло множество жизней. Распространяясь через зараженную воду…

– А вы молодцы, – жестом попросив мальчика сделать паузу, сказал я. – Откуда это знаете?

– Так из газеты, – улыбнулся Дима, и остальные дети весело рассмеялись. – Вы же это все и писали, Евгений Семенович!

– Приятно, – кивнул я. – Я очень рад, что вы читаете наши статьи. И не просто читаете, но и используете полученные знания в жизни. Извини, Дима, что прервал. Читай, пожалуйста, дальше.

Мальчик продолжил, а я призадумался. То, что дети знакомы со взрослой прессой, абсолютно нормально. Я и сам в юном возрасте читал не только «Пионерскую правду» с «Черным котом». Но почему школьники сразу же все правильно восприняли, а некоторые взрослые продолжают верить сказкам? Вот оно, гибкое и незашоренное детское мышление. Надо это учесть.

Помню, как на одном из тренингов в той самой конторе, где я делал корпоративный журнал, с нами провели показательную игру. Коуч, бойкая девушка из Москвы, предложила нам поехать в путешествие на море, взяв с собой каждому одну вещь. А условие было такое: поехать можно, если ее эта вещь устроит. Сама она выбрала мобильник и потом слушала версии менеджеров, супервайзеров и руководителей групп, отказывая каждому первому. Лекарства, купальники, очки, сумки – все мимо. Потом кто-то уже от отчаяния ляпнул «молоко», и наша гостья взяла счастливчика в это выдуманное путешествие. И так потом было с каждым, кто назвал любое слово на букву «М».

«Обратите внимание, – сказала тогда девушка, имени которой я уже и не помню. – Вы все брали с собой то, что хотели сами, и злились, когда я вам отказывала в поездке. Начинали даже спорить, говорили, что я не права или даже издеваюсь. А между тем, задача решилась легко. Просто вы сами придумали себе ограничения, включив взрослую логику. Дети же догадываются почти моментально, потому что у них еще свободное мышление. Вы думаете, что в поездке нужны лекарства, и вы по взрослой логике правы. Но шагнуть в сторону или хотя бы просто спросить, а какие, вообще, правила у этого задания, вам не дала инертность…»

Инертность мышления. Эту формулировку я запомнил на всю жизнь. Даже в итоге на две! Мы цепляемся за привычное, сопротивляемся новому и часто не желаем посмотреть не только вперед, но и в другие стороны. Например, обернуться. Боимся признать ошибку, спорим до хрипоты, оправдываемся, лишь бы только не пошатнулась наша репутация. Мол, как же так⁈ Мне сорок лет, у меня высшее образование, я не могу ошибаться! Этого не может быть, потому что не может быть никогда! А спросить – гордость не позволяет и страх показаться глупым. Я же все знаю!

И как в прошлой жизни та простая игра многое поменяла во мне, так и сейчас, в этом теле и в этой реальности, я опять получил урок, фактически проиграв детям. Почему проиграв? Да потому что по собственной косности снисходительно ждал от школьников наивной ерунды. А они, оказывается, соображают не хуже взрослых. И кое-где даже лучше.

– И вот здесь нам нужно будет показать, как работают очистные сооружения, – Дима тем временем подошел к очередной точке своего рассказа. – Нас туда пустят?

– Обязательно, – пообещал я. – И туда, и в больницу, и даже в санпропускник. А сейчас покажете мне раскадровку?

– Конечно, – отозвалась талантливый оператор Тася. – У нас уже все по хронометражу расписано. Только мы вам хотим предложить сократить время. Минут десять, как мультик.

– Да, – поддержал девочку Дима. – Лучше сделать многосерийный фильм. В каждом что-то одно. Вот в первом мы придумали, как вы сказали, про холеру, а во втором можно про скотомогильники.

– И про нашу архитектуру, – добавила еще одна девочка, до этого скромно молчавшая. – Дядя Якименко пишет, что нельзя ломать могилы. Я с этим согласна.

– И я тоже, – заговорили другие дети. – И я! И мы! Мы согласны!

Я смотрел на них, сжимая в руках протянутый Тасей листочек с раскадровкой, и в голове билась только одна мысль: почему я не подумал об этом кружке раньше?

* * *

С детьми мы проговорили еще целый час. Немного поправили сценарий, добавили пару фактов, составили список спикеров и построили маршрутный лист съемок. Со своей стороны я обещал все договоренности и еще транспорт – попрошу у Краюхина микроавтобус. И, конечно же, я не выдержал, подсказал детям немного приемов из будущего. Например, поиграть с планами и ракурсами.

В советском кино, разумеется, хватало отличных художественных приемов. И неправы те, кто говорит, что оно проигрывает современному. В техническом исполнении – да, но вот в подаче оно скромнее далеко не всегда. Вот только у нас все-таки документалистика, и здесь пока еще все довольно скованно. Нет широты и смелости эксперимента. Считается же, что раз кино документальное, значит должна быть максимальная точность. Но кто сказал, что немного свежего взгляда этой самой точности помешает? Вот я и предложил детям прием, который использовал еще Джордж Лукас, пока что малоизвестный в СССР западный кинорежиссер. Сам он, кстати, признавался, что черпал вдохновение из фильмов Павла Клушанцева, советского коллеги, но стал в итоге более известным. А предложил я использовать игрушки в качестве спецэффектов – взять солдатиков разного цвета и дать им «роли» вибрионов и лекарств. Это, конечно, не масштабные модели космических кораблей, как у Лукаса, но тоже оригинально. И потом, кстати, можно будет предложить другим кружковцам попробовать себя в качестве декораторов – тех же моделистов, к примеру. Но это чуть позже, когда обкатаем саму идею.

А еще мы с разгона набросали сценарий ролика про архитектуру, и там я уже предложил опробовать юным киношникам жанр докудрамы. И они, надо сказать, активно эту идею восприняли – тут же родилась мысль поставить небольшую сценку из жизни старого города. С костюмами, гримом и всем таким прочим. Здесь ребята было приуныли, потому что понимали: с их средним возрастом получится недостоверная школьная сценка. Но я тут же их обрадовал, сказав, что договорюсь с настоящими актерами, имея в виду студию режиссера Владимирского. Директор ДК меня поддержал и, решив ковать железо, пока оно горячо, даже сбегал за Филиппом Артемовичем.

– О, какие люди! – горячо поприветствовал меня будущий легендарный постановщик. – Евгений Семенович, рассказывайте! Константин Филиппович, интриган эдакий, молчит!..

– Да вот кино снимать будем, – я улыбнулся и показал на затихших ребят. – С юными талантами. Нужны актеры и опытный режиссер в пару молодому коллеге.

– А кто у нас за режиссера? – Владимирский деловито осмотрел аудиторию.

– Я, – вихрастый Дима, похожий на Бориса Джонсона, встал и взволнованно вытер вспотевшие ладошки о брюки.

– Очень приятно, коллега, – если Филипп Артемович и притворялся, то делал это мастерски, и мальчишка тут же ожил, зардевшись от гордости. Надо же, сам Владимирский назвал его коллегой!

– И… – Дима все-таки немного запнулся, но быстро пришел в себя. – Мы можем поговорить с актерами?

– Мы собираемся в восемь вечера, – развел руками Владимирский. – Вряд ли ваши родители согласятся держать вас тут до этого времени.

– Давайте так, – я вмешался. – Филипп Артемович, вы можете попросить актеров специально прийти на занятие кинокружка?

– Конечно, – кивнул режиссер.

– Игорь Маркович, вы тогда пока занимайтесь с ребятами съемками первого фильма, все равно снимать параллельно два не получится. А следующее занятие можно будет совместить с кастингом… с подбором актеров.

– Отлично! – Яблоков широко улыбнулся, сверкая белыми зубами сквозь заросли черной бороды.

– Я тоже согласен, – добавил Владимирский.

– Что ж, – сказал я. – Завтра я позвоню вам, Игорь Маркович, и сообщу, когда, кто и где вас будет ждать со съемками. А сейчас, прошу прощения, вынужден вас покинуть. Скоро начнется собрание клуба «Вече», мне нужно быть там.

Хорошо, что посмотрел на часы. Насыщенный сегодня у меня день! Впрочем, в последнее время по-другому и не бывает.

Глава 12

Выглянув в холл, я с облегчением выдохнул. Разношерстная публика, собравшаяся на очередное заседание, мирно беседовала несмотря на политические разногласия. Бабушка Кандибобер со своей неизменной сумкой что-то увлеченно рассказывала отцу Варсонофию и Зое Шабановой. Якименко и Сало, сосредоточенно кивая, слушали Васю Котикова. Остальные тоже разбились на несовместимые, казалось бы, кучки: Жеребкин и Громыхина – с Котенком и Леутиным, паранормальщики – с директором Сеславинским и Никитой Добрыниным, у которого, кстати, сегодня дебют. Будет рассказывать про кино и заодно объяснит, зачем в доме культуры еще один кинокружок.

– Здравствуйте, Евгений Семенович! – первым меня выцепил взглядом Котенок, которого я не видел уже почти неделю.

Странно – раньше меня не волновали такие вопросы, но после того, как главный городской диссидент стал мне фактически коллегой, мы стали встречаться чаще. А тут он вдруг куда-то запропастился, хотя до этого мы нередко обсуждали с ним опусы наших колумнистов. Видимо, прошлое собрание оставило между нами множество недосказанностей.

– И вам доброго вечера, Алексей, – тем не менее, я дружелюбно протянул ему руку, параллельно здороваясь с остальными. – Помните сегодняшнюю программу?

– Разумеется, – Котенок улыбнулся, блеснув стеклами затемненных очков.

– А где Фаина? – поинтересовался я, заметив, что отсутствие его подруги.

– Она сегодня не смогла подойти, – уклончиво ответил диссидент.

– Что ж, – я пожал плечами. – Жаль, в прошлый раз она нам неплохо помогла. Пройдемте в помещение, не будем заставлять людей ждать.

Кажется, в целом-то атмосфера стала более расслабленной и… дружелюбной, что ли. Если не считать напряженного Котенка, и не скажешь, что тут собрались настолько разные люди. Похоже, участники клуба постепенно становятся ближе. Во всяком случае, на бытовом уровне точно. А что касается идеологии и образа мыслей – тут главное всем понять, что действуем мы в интересах одной страны. Или как минимум одного общего города.

– А вот и вы! – раздался от входа в ДК подозрительно знакомый голос.

– А вот и я, – согласился я, повернувшись и увидев депутата Растоскуева. Надо же, пришел бросить мне вызов, не испугался! – Здравствуйте, Игнатий Захарович.

– И вам доброго вечера, – пробухтел народный избранник, довольно шустро подбежав ко мне. – Куда идти?

– Сюда, – я показал на дверь, куда как раз сейчас заходил Никита Добрынин с внушительным портфелем.

Растоскуев смерил меня изучающим взглядом и тут же проследовал за моим корреспондентом. Я мысленно улыбнулся и подумал, что вечер уже однозначно обещает быть интересным.

– Добрый вечер! – я еще раз всех поприветствовал, теперь уже больше формально, как начало собрания. – Рад сообщить, что у нас все больше людей, желающих вступить в аргументированную дискуссию. Я ведь правильно понял, Игнатий Захарович, что вы пришли к нам не из простого любопытства, а выразить свое мнение?

– Все вы правильно поняли, гражданин Кашеваров, – надменно произнес Растоскуев. – Мне подождать, пока все выступят? Или вы позволите мне сразу рубануть правду-матку?

– Серьезное заявление, – что-то в голосе Котенка меня смутило. – Я бы предложил голосование. Если большинство членов клуба согласится, мы бы уступили товарищу депутату пальму первенства. Как считаете, Евгений Семенович?

– Разумеется, все в рамках правил дискуссионного клуба, – подтвердил я.

– Тогда голосуем, – предложил Алексей. – Кто за то, чтобы дать высказаться Игнатию Захаровичу Растоскуеву? Ах да, простите, важное уточнение: в первую очередь.

– Я лично не хочу, чтобы вперед меня кто-то лез, – возмутилась бабушка Кандибобер. – Пусть ждет, сколько может. А не хочет – дверь вон там.

– Помягче, Аэлита Ивановна, – предложил я. – Значит, вы против. Остальные?

Не знаю, с чем это оказалось связано, но все единогласно отказались пропускать Растоскуева. Похоже, его надменный заход так или иначе задел каждого. И я это одобряю – пусть видит, к чему приводит такой уровень общения.

– Ах вот как! – воскликнул Игнатий Захарович, когда мы с Котенком озвучили ему результаты голосования. Хотя это тоже было больше формальностью, потому что он и сам наблюдал за процессом. – Значит, такая у вас свобода слова? Так вы цените чужое мнение? Да вы просто боитесь!

– Боимся? – уточнил я, сохраняя на лице и в голосе максимальное спокойствие. – И чего же?

– Боитесь правды! – Растоскуев вскочил со своего места. – У вас здесь, гражданин Кашеваров, настоящее сборище антисоветчиков! И вы сейчас всей вашей кодлой пытаетесь меня заткнуть!

– Поаккуратнее в выражениях, Игнатий Захарович, – строго сказал я. – Или покиньте помещение.

– И я уйду! – с достоинством ответил Растоскуев. – Но перед этим!..

– Ах, это я антисоветчик? – неожиданно бабушка Кандибобер вскочила со своего места. – Это я кодла⁈

Я с тоской посмотрел на холодное окно, всего в паре шагов от меня. Вот бы его открыть, впустить свежий уличный воздух да остудить все горячие головы.

– Аэлита Ивановна, успокойтесь! – удивительно, но тем, кто аккуратно попытался усадить ее, бережно обхватив за плечи, стал комсомолец Жеребкин. – А вам, товарищ Растоскуев, должно быть стыдно! Депутат Городского совета трудящихся! Не позорьте свое звание!

– А ты, Стасик, с ними заодно⁈ – зашипел народный избранник, и у меня перед глазами словно бы встала огромная змея. Неужели он такой громкий?

– Пожар! – крикнул вдруг паранормальщик Белобров. – Горим!

Шипение продолжилось, и я понял, что теперь это точно не Растоскуев. Помещение быстро заволакивало дымом, густым и удушливым. Вот уже и выход затянуло. Что происходит? Какого?..

Выругавшись, я рванул к окошку, попытался его распахнуть. Увы – рамы оказались заклеены и не поддавались.

– Товарищи! Без паники, товарищи! – голос директора Сеславинского звучал с надрывом, что сильно разнилось с его словами. – Организованно покидаем помещение!

– Черт подери, кто так окна заклеивает? – крикнул я.

Странный дым уже затянул комнату полностью, силуэты людей и мебели скрылись в его густых, клубах. Раздался грохот, кто-то закричал. По коридору за дверью затопали десятки пар ног, включился звонок, которым обычно возвещали начало представлений. Сейчас он звучал совсем не весело. Тревожно!

– На пол! – крикнул я, чувствуя, что задыхаюсь. – На пол! Дышим через рукава!

– Евгений Семенович, что случилось?

– Я ничего не вижу!

– Что происходит?

– Товарищи, все сюда… Ай! А-а-а!

Бедняга Сеславинский, заблудившись в дыму, врезался в стену. Кажется, он нас точно отсюда не выведет. Зараза, открыл бы кто-то снаружи дверь!

– Надо разбить стекло! – послышался голос Сашки Леутина.

– Не надо! – протянул директор дома культуры. – Пожалуйста, мы только недавно… кха-кха!.. только недавно вставили стекла!

– Плевать на стекла! – я упал на пол, и дышать действительно стало немного полегче. – Надо выбираться отсюда!

Раздался грохот и звон разбитого стекла. Похоже, Леутин все-таки воплотил в жизнь свою идею. С другой стороны, хотя бы частично дым утянет на улицу. Я упрямо полз, пока не уперся в стену, дальше двинулся вдоль… Ну же! Под крики и очередной грохот со звоном я наткнулся руками на дверь, вскочил и распахнул ее.

– Выходите! Скорее выходите!

Звонок продолжал греметь, закладывая уши. Кто-то потащил меня от изрыгающей дым двери, я вырвался, покачал головой.

– Там люди! – крикнул я, указав на клокочущую бездну, и нырнул в дым, предварительно закрыв лицо рукавом.

Глупо. Глупо вот так бросаться без подготовки. Вот только я себе не простил бы, выбравшись и оставив остальных там. Как же отец Варсонофий, как же Аэлита Ивановна? И как директор Сеславинский? Они ведь пожилые люди, сами могут не выбраться.

Меня чуть-чуть закрывает рукав, дышать не так трудно, но по-прежнему ничего не слышно. Зато дым, кажется, рассеивается – Леутин поступил правильно, выбрав столь варварскую, как могло показаться со стороны, тактику. Кто-то в меня врезался, заставив от неожиданности прикусить язык.

– Евгений Семенович?

– Никита, ты?

– Я!

– Давай вытаскивать всех, кого найдем!

– Понял!

И я тут же споткнулся о лежащее тело. Наклонился, рука запуталась в длинных волосах. Мягкая кожа, очки… Зоя или Клара Викентьевна? Да какая разница! Кто бы это ни был, тело невероятно тяжелое. Почему люди без сознания весят как будто бы раза в два больше?

Свет… Проем двери подсвечен и выглядит будто какой-то небесный портал из фантастического фильма. Может, я опять умираю? Так глупо и так обидно. К горлу подкатил спазм, меня замутило – черт, кажется, наглотался дыма.

Я сделал над собой усилие и побежал к выходу из аудитории. У двери кто-то встретил меня – чьи-то руки, лица размыты. Приняли Зою – все-таки Зою! – и что-то сказали. Но я не слушал, опять ныряя в задымленное помещение. Грудь ломило, как будто при пневмонии, кашлем буквально рвало горло. Глаза слезились, и ощущение было такое, словно кто-то упоенно ковырялся в них ножиком.

Потянуло морозным воздухом – в разбитые окна утягивало дым сквозняком. Вот только долго, слишком затянуто долго… Не успеем. Что это за пожар такой? Что горит? И горит ли?

Снова чьи-то руки.

– Кто это? Живой? Жив?

– Живой, – ответил я. – Дверь там.

– Вижу. Помогите… Евгений Семенович?

– Стас?

– Да, это я, Жеребкин.

– Давай помогу.

Вдвоем с секретарем районного ВЛКСМ мы дотащили до двери Растоскуева, оказавшегося еще более тяжелым. Потом вновь побежали в дым… Вернее, это нам так казалось, что побежали. А на самом деле сил не было.

Дымовую завесу взрезал мощный фонарь. Вновь послышался звон и лязг, прерываемые урчанием. Похоже на работающий под натугой двигатель. Точно, это машина. В окно залез человек в необъятном одеянии и с уродливой головой… Нет, это шлем. Пожарный защитный шлем.

– Куда? – невпопад крикнул я.

Или прошептал. Голова была ватной, я попытался смахнуть с нее кошку… Какую кошку, при чем тут кошка? Мерещится уже всякое.

– Евгений Семенович, простите… Все должно было быть не так.

Шепот. Такой отчетливый, но при этом тихий. Кто это?

Я потерял сознание.

* * *

Очнулся на старой пружинной койке. На дворе конец восьмидесятых годов, а койки в больницах словно остались с Великой Отечественной. Но главное, что я жив и, судя по ощущениям, вполне себе цел и здоров. Голова только жутко раскалывается. Наверное, так и должно быть с человеком, который наглотался дыма.

Я вспомнил, что был не один, попытался вскочить с кровати. Неизвестная сила бросила меня обратно, словно котенка. Никакой мистики – голова закружилась, и я просто завалился. Так, стоп. Без глупостей, Женя. Ты в безопасности. И самое главное – цел.

Судя по темноте за окном, сейчас поздняя ночь или раннее утро. Часы на руке, но время в упор не вижу. Снова попробовал встать, на этот раз получилось. В свете Луны блеснули соседние койки – целых шесть штук вместе с моей. И все, кажется, заняты. Интересно, есть тут кто-нибудь еще из моих?

Нащупал ногами шлепанцы – видимо, из больничных запасов. Аккуратно, чтобы не упасть, добрался до двери, вышел из палаты и тут же сощурился от яркого света.

– Вы куда, товарищ? – молоденькая медсестра, рыжая, как огонь, вскочила со стула и подбежала ко мне.

– Пройтись, – улыбнулся я. – Меня зовут Кашеваров… Евгений Семенович.

– Вот что ты будешь с ним делать! – послышался такой родной голос, в котором одновременно слышалось облегчение, страх и что-то похожее на многочасовое напряжение. – Только в себя пришел и уже с медсестрами знакомится!

Рыжая девчонка смущенно хихикнула и вернулась на сестринский пост. А ко мне подошла Аглая, такая родная и теплая. В медицинском белом халате, пропахшем какими-то забытыми с детства лекарствами, которых уже не было в моей прошлой жизни.

– Вот почему, скажи мне, – заговорила Аглая, когда прошла вечность в объятиях, – почему ты всегда влипаешь в какие-то неприятности, стоит мне взять дежурство на «скорой»?

– Это намек на то, что тебе пора заканчивать работать на «скорой», – улыбнулся я. – А то ты со своей диссертацией и так практически не отдыхаешь, еще я тебя на аудиогазету подтянул…

– Позволь мне самой решать, – отрезала девушка, потом осеклась, вспомнив, что мы не дома и не одни, и смягчилась. – Что случилось-то знаешь?

– Война в Крыму, все в дыму, – попытался я пошутить. Как всегда в таких ситуациях, неудачно.

– Эдик, хоть ты с ним поговори, – Аглая отстранилась и повернулась в сторону движущейся по коридору фигуры. Небрежно накинутый на плечи халат напоминал плащ супергероя. – Меня вообще не слушается.

– Распустился, – улыбнулся Апшилава, шагнувший из полумрака. – И не думай, что от меня отвертишься. Я сейчас с Растоскуевым разговаривал и еще с пострадавшими. Думал уже домой ехать, а тут ты. Аглая, я заберу у тебя жениха на время?

– На перевоспитание, – сверкнула глазами девушка. – Забирайте, товарищ следователь. А я пойду в приемную, у меня смена еще не закончилась.

– Потом заходи на огонек, – я подмигнул Аглае, дробно застучавшей каблучками по коридору, и пожал руку Эдику. – Расскажите мне, Эдуард Асланович, что случилось… Если, конечно, милиция уже в курсе.

– Дымовая шашка, – ответил парень, жестом предложив мне сесть на диванчик для посетителей. – Простите, мы вам не помешаем?

Он повернулся к рыженькой медсестре, на всякий случай махнув красной книжечкой, дождался смущенной улыбки и неразборчивого воркования. Потом мы опустились на мягкое дерматиновое сиденье.

– Это такой жуткий эффект от шашки? – удивился я.

– Так в закрытом же помещении, Жень, – пояснил Эдик. – Дым густой, плотный. Движения воздуха нет. В итоге половина в больнице с отравлением продуктами горения.

– Кто? – коротко спросил я.

– Кандибобер, – ответил следователь. – Священник, девушка… Зоя, кажется? Директор дома культуры. Потом Котиков, Якименко. Жеребкин с Леутиным отделались легким испугом. Хотя какой уж легкий… Потом ваша Клара Викентьевна тоже дыма наглоталась. Тот, что из Калинина – Хватов, кажется. Трофим-Душевед, Белобров и Валетов тоже. Растоскуев, потом этот Котенок. Ему хуже всех. Жуть просто. Вот теперь ищем сволочь, которая это сделала. Ты что-нибудь видел?

– Нет, – я покачал головой. – Дым пошел, когда депутат с бабушкой Кандибобер с Растоскуевым повздорили. Кто меня, кстати, вытащил?

– Жеребкин, – улыбнулся Апшилава. – Настоящий комсомолец. Как только не угорел.

– Да на нем пахать надо, – я махнул рукой, потом добавил, увидев недоумение на лице Эдика. – Разумеется, это я в целом. А так спасибо ему скажу, разумеется, при первом же случае.

– То есть у тебя нет никаких мыслей? – Апшилава снова переключился на происшествие.

– Никаких, – я покачал головой. – Все внезапно произошло, закрутилось. Но одно могу точно сказать. Окна были закрыты, их Леутин даже разбил, потому что рамы не отодрать было…

– Переусердствовал кто-то, – понимающе закивал Эдик.

– И еще, – продолжил я, – дверь тоже была закрыта, никто не выходил и не заходил. Понимаешь, что это значит?

Я даже подскочил от неожиданного умозаключения. В момент инцидента мне было не до того, а тут голова постепенно заработала, и вот пошли выводы. Дымовой заряд нам не подбросили снаружи…

– Шашку приволок кто-то из тех, кто был на собрании, – понял следователь.

– Причем этот кто-то даже извинился… – грустно проговорил я.

– Что?

– Я говорю, кто-то даже извинился, но я не видел лица. А говорил он шепотом, по голосу не удалось понять.

Апшилава эмоционально всплеснул руками и еле слышно выругался по-абхазски.

– По отпечаткам искать будете? – уточнил я.

– Придется всех прокатать, – мрачно ответил Эдик. – Может, Котенок?

Я вспомнил, как он смотрел на меня, каким неприязненным было его лицо, когда появился депутат Растоскуев… А вдруг и вправду он? Под грузовики же он кидался, в конце концов.