Текст книги "Мертвый шар"

Автор книги: Антон Чижъ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

19

Близкая осень подбиралась ночной прохладцей. Окна закрылись, сберегая дневное тепло. Доходный дом на Садовой погрузился в мирную дремоту. Свет не горел. Только домовладелец Крюкин, экономивший на ночном стороже, дремал за воротами на каменной тумбе.

Родион вежливо погремел закрытой калиткой. Спросонья не разобрав, что творится, Крюкин подскочил, но, узрев знакомый силуэт, кинулся отпирать. Господин Ванзаров хоть и снимал маленькую квартирку, платил исправно и никогда не спорил с повышением квартплаты. Чем домохозяин бессовестно пользовался. Заперев за поздним постояльцем калитку, пожелал доброй ночи. Однако про себя подивился: это как же надо кутить, чтобы за день отпуска спустить весь багаж с саквояжем да явиться домой пешком, как видно, без копейки. Видать, юноша – тайный игрок, раз пришел на своих двоих и без хмеля. Надо будет с него аванс за сентябрь потребовать, а то мало ли что: спустит костюм – и за квартиру платить нечем.

Между тем Ванзаров пробирался по темной лестнице, на освещении которой экономились свечи и керосин. Вот и пещера лестничной площадки. Ключ механически ткнулся в скважину замка, оборот-другой. На коврик скользнуло что-то прямоугольно-белесое, прижатое дверью. Жилец поднял заклеенный конверт без надписи.

Неторопливо скинув пиджак и испив из крана воды с гниловатым душком, Родион зажег на рабочем столике керосиновую лампу под зеленым абажуром и старательно обнюхал послание. Нечему удивляться, у каждого своя манера. К запахам Ванзаров относился с большим почтением, если не сказать с любовью. Бывало, в детстве старший братец завяжет ему глаза, подсунет разнообразную гадость и потребует угадать. Ладно, не будем ворошить темное прошлое, и так время позднее.

Ну так вот. Конверт пах чем-то странно знакомым, только не канцелярским клеем. Запах чуть резковат, но приятен: была в нем сладкая нотка и что-то от химической эссенции. Но разве мог даже чуткий нос, даже состоящий в сыскной полиции, сравниться с лабораторией Лебедева? Конечно, нет. Ах, Аполлон Григорьевич, где же ты!

Из аккуратно срезанного бока вывалился листок, сложенный пополам. Развернув его, Родион обнаружил послание.

Несмотря на некоторое косноязычие, смысл выпирал предельно ясно. Вместо того чтобы испугаться или заставить двери шкафом, юный чиновник опять принюхался. Ну прямо как хорошая легавая, пардон, конечно… Пахло все тем же. Конверт и слова держал один клей. И довольно прочно. Вырезанные лепестки ни за что не хотели отрываться.

Письмо Бородина легло рядышком. Хоть без великого криминалиста выводы хромали на обе ноги, но кое-куда привели. В свежем послании края обрезов – рваные и кривые. Забавно, что все слова начинаются со строчных букв. И еще мелочь: после слова «берегись» ножницы пощадили странный значок из двоеточия и скобки: «:)». Брак наборщика, зато какой полезный. С такой отметиной издание опознать легче.

Буквы, хоть напечатаны типографски, наверняка не из газет. Скорее всего, какая-то дешевая брошюра из тех, что продают на лотках по пять копеек. Может быть, переводной романчик. Интересно, что в одной брошюре нашлись такие разные высказывания, как «расследовать это дело» и «приказано богом». И автору удалось найти даже такое полезное выражение, как «в бедствиях, ниспосылаемых богами». Что так сильно и напугало Бородина.

Только в этих громогласных угрозах не было смысла ни на грош.

Во-первых, великого бильярдиста и чиновника особых поручений пугали похожими словами, но по разным причинам. Нил явно совершил промашку, искренне не подозревая об этом. Дело, скорее всего, в женитьбах. Но господин Ванзаров тут ни при чем. Если бы сыскной гений на самом деле разнюхал что-то важное, если бы его орлиный взор (о как!) залез в потроха чьей-то тайны – пора пугать. Только штука как раз в том, что он не знал ничего. Предполагал – не более того. Хитрый преступник обязан это понимать. Невозможно поверить, что Родион держит в руках важнейшие улики, но об этом не догадывается. Их всего-то наперечет.

Глаз? Лежал себе в варенье, напугал женщин до смерти, заставил Нила побежать в полицию. Но никакого отношения лично к Родиону. Трудно предположить, что вырезальщик слов так глуп, что надеется одной бумажкой отпугнуть лучшего сыщ… тьфу ты, дельного чиновника полиции. Глаз отпадает.

Несчастье с Марфушей? Да, смерть шита белыми нитками, грубо и неумело. Но письмо, наоборот, кричит: смотрите, какую фальшивку соорудили. Разве так отваживают сыскную полицию? Так только разжигают ее любопытство.

Но самое забавное – стремительность угрозы. Еще утром Родион счастливо не догадывался о семействе Бородиных, как и они о нем. Значит, адресат познакомился с ним сегодня и каким-то образом узнал, где проживает коллежский секретарь. Круг таких персон опасно узок. Не спрятаться в тени.

Что же остается? Остается логика. Одно из двух: или автор так испугался, что совершил преступную ошибку, то есть поторопился. Или… Другой вывод казался таким простым, что согласиться с ним было трудно. Вернее, невозможно.

Романтическая чушь была изучена еще раз. Ну и какая в наше просвещенное время может быть «ужаснейшая язва» хуже чиновников?

Быть может, правда над семьей тяготеет рок? Этого неприятного субъекта Родион представлял отлично. В древнегреческих трагедиях он распоряжался судьбами людей как вздумается. Не только герои, сами олимпийские боги страшились его. Древний рок был слеп, беспощаден, но по-своему справедлив. Гадости делал только тем, кто этого заслуживал с точки зрения высшей справедливости. На него обижались, но терпели, считая неотъемлемой частью древнегреческой жизни, как вино и однополую любовь. Но что року делать в современной семье? Откуда ему взяться на столичных проспектах? Тут и своей нечисти хватает.

Нет, не верил чиновник полиции в рок, как бы ни старались убедить его. А верил в то, что за его маской кроются жизненные интересы. Чем страшнее малюют рок, чем больше тумана напускают, тем проще и гаже интересики.

Опять пронесся бильярдный шар, пущенный недрогнувшим кием Варвары. Обе барышни уверяли, что не знают своих соперниц. Но в удивительной партии, которая наверняка войдет в историю бильярда, уж поверьте, сквозило иное соперничество, не только спортивное. Что-то вроде танца на ножах горячих испанских дам, когда выясняют, кому достанется красавчик Педро. Неужели слепая ревность – и ничего больше? Для рока и меньшего достаточно.

Блестящая задумка – убрать соперницу публично. Сотня человек подтвердит, что имел место фатальный случай: дама, разгоряченная поединком, рвалась к победе, вложила всю силу в удар, к несчастью, случился кикс, шар угодил куда не следует. Преступного умысла нет. Дело и до суда не дошло бы. Липа, конечно, могла остаться жива, но попадание в глаз или в висок снаряда слоновой кости товарные качества невесты значительно бы подпортило. Кого бы тогда выбрал Бородин?

И вот какой вопросец подмигивает: куда делось оружие убийства Марфуши? Как ни странно, ответ мог быть в письме с обрезками. И тогда оно аккуратно ложилось в логическую цепочку.

Полагалось проработать и другие версии. Но усталость одолела чиновника полиции со стальным сердцем. Поклевывая носом и встряхивая засыпающей головой, Родион добрался до подушки и забылся сном.

Штос

На биллиарде, например, невозможны ни «передержки», ни «подтасовки», ни «крапление», ни многие другие приемы, практикуемые в карточных играх. Биллиард, как и играющий на нем, весь открыт, и ничего тайного на нем для играющего партнера не остается.

Там же

1

Еще не рассвело, еще темень и мгла, а трудолюбивые обыватели раскрывают ставни, хозяйки бегут за провизией, рынок бурлит и торгуется. Где? Да в каждом городе Европы. Только одна столица не похожа на другие.

Выскакивает иностранец из петербургского отеля эдак часов в семь и чуть не падает в обморок. Кругом пустынные улицы да закрытые лавки. Сонные дворники подпирают ворота, заспанные городовые зевают во все пасти, а если и мелькнет фигура, то самого непотребного вида. Гость с перепугу проверяет часы – тикают. Быть может, не проснулся и это снится? Щиплет нос – явь. Неужто население сразила хворь? Все проще: Петербург дрыхнет и лениво ворочается с боку на бок. Даже жулики с грабителями изволят отдыхать. В этот счастливый миг чужеземцу открывается вся глубина отечественной лени. И гость возвращается досыпать.

Хотя этим утром не все столичные жители предавались любимому делу. Было таких героев немного, но один точно нашелся. Проснулся он часов в шесть, если не в пять, и больше не сомкнул глаз. Все пытался вспомнить, что же приснилось. Было во сне нечто важное, что не зацепить ни мыслью, ни словами, а только ощутить мучительной занозой в душе. Родион старался подобраться к желанной цели, но все было напрасно. Всплывали какие-то персоны, уродливые и трагические, носились смутные виденья, но главное не давалось. А ведь казалось простым и ясным.

Жертвой бдений стало настроение. Юный чиновник полиции встал в скверном расположении духа. Крепко приложив невинный стул, ругаясь и уже прихрамывая, заковылял в душевую, то есть к большому тазу на кухне. Три ведра ледяной воды прибавили сил. Фыркая, что бодрый конь, Родион зашлепал к шкафу. И обнаружил катастрофу: чистых сорочек больше нет. Вернее, есть – у прачки. Или в саквояже, что остался в участке.

Нас уличат, что для чиновника полиции со стальным сердцем такая слабость неуместна. Подумаешь, несвежая рубашка, когда преступление не раскрыто. Нет, господа, не «подумаешь»! Чистота мысли требовала чистоты костюма. Иначе мнительный Родион никак не мог. Все ему казалось, что… Ну, не будем бесцеремонно совать нос в слабости героев. Они тоже люди.

Облачившись в помятое белье, выуженное из корзины, Ванзаров брезгливо разгладил грудку, торчавшую над жилетом, и натянул пиджак. Делать в этот час было решительно нечего. Мозги отказывались заниматься логической гимнастикой, а тело настоятельно требовало подкрепиться. Но трактир, где привык завтракать, еще не открылся. А в доме шаром покати, даже чаю не напиться. Всегдашнее спасение – заявиться к матушке – теперь недоступно. Лучше голодная смерть, чем женитьба.

Спустившись во двор, Родион испортил утренний сон невинным людям. Дворник, продирая глаза, никак не мог понять, чего от него хотят и о каком письме допрашивают. А домовладелец, разбуженный громким разговором, только печально таращился. Ничего удивительного: дом доходный, то есть почти проходной двор. Кто принес дурацкое послание – выяснить не удалось.

Побродив по сонным окрестностям голодным волком, Ванзаров дождался девяти и отправился в участок. Как по волшебству, створка двери распахнулась сама, обнаружив коллежского регистратора Матько, словно игравшего в швейцара. Накипевшее уже готово было обрушиться на лысоватую голову, но чиновник источал медовую покорность без подвоха: поклонившись чуть не в пояс, пожелал доброго дня, проведал о самочувствии и доложил, что Родиона Георгиевича ожидают с нетерпением.

В приемной случилось страшное: наличный состав чиновников в количестве двух человек выстроился в шеренгу. Рвение было столь велико, что казалось, прикажи молодцам прыгнуть в огонь или прорубь – сиганут не задумываясь. Те же личности, что за спиной обзывали Ванзарова чужаком и выскочкой, устраивали мелкие пакости и совали шпильки, преобразились совершенно. Господа Редер и Кручинский чуть не хором доложили, что ждут приказаний, только свистни. Да что они – сам пристав в нетерпении сучит ножкой. Родиона непременно просили явиться наверх, то есть на второй этаж.

Не успел юный чиновник шаг ступить, к нему бросился сам подполковник, распахнув объятья. Желудь светился таким обожанием, от которого делалось кисло. Усадив дорогого гостя, пристав высказался в том смысле, что всегда считал Ванзарова личностью исторического масштаба и теперь рад доказать это любыми средствами, чего бы это ни стоило. В таком духе Савелий Игнатьевич рассыпался без устали.

Тайна этого чуда не тайна вовсе. Конечно же, полицеймейстер Вендорф любого волшебника переколдует на вверенной ему территории. Как же иначе…

Истощив запасы лести, пристав понизил тон и, дружелюбно подмигнув, поинтересовался, нельзя ли узнать хоть краешек того дела, что поручено Родиону Георгиевичу. Не ради любопытства, а чтобы быть полезным…

Стальное сердце очень даже пригодилось. Скроив непроницаемую мину, Родион задумчиво сообщил, что произносить даже запятую нельзя, поручение важнейшее, секретное и деликатное. Желудь глубоко проникся важностью момента, хотя в душе рвал поганого мальчишку на кровавые куски за то, что обскакал и выехал на его горбу.

Позабыв про саквояж чистых сорочек, Родион испил божественный яд власти. Мир преобразился. Даже его стол передвинулся так, чтобы свет из окна выгодно падал на бумаги. Чиновники замерли в ожидании указаний.

Юная звезда сыскной полиции развалился в кресле и принялся отдавать команды. Матько было поручено собрать сведения по полицейским участкам и больницам: не доставлялся ли труп с вырванным глазом. Коллежскому секретарю Кручинскому досталось землю рыть, но выяснить все о барышнях Варваре Нечаевой и Олимпиаде Незнамовой. А вот губернскому секретарю Редеру поручалось найти живой или мертвой, лучше живой, пропавшую барышню Москвину, начав с моргов и больниц. Чиновники бросились исполнять с охотой и удовольствием.

– И позвать ко мне городового Семенова! – крикнул вдогонку важный господин.

Приказ подхватили на лету как должное.

Однако как сладостно быть начальником, даже голод забылся. Но вдруг Родион ощутил, что вершина власти, на которую уселся, больно впилась в задницу. Уж извините. Увидел он себя со стороны: обнаглевший юнец, потерявший человеческое обличье только потому, что дали право командовать. Как же мог так стремительно измараться? Разве для этого шел в полицию? Разве хотел стать маленьким ханом?

Стало мерзко, как в тот раз, когда братец подложил в суп лягушку. Железное сердце раскалилось от стыда. Захотелось вымыть руки. Родион невольно вытер их о штанину и подумал: какое счастье, что этого не видел Лебедев. И тут же исцелился… А то что бы с ним делать? Разве угрохать к середине книги, подлецов и так кругом хватает.

Напротив стола сама собой, как-то незаметно нарисовалась долговязая фигура, смутно растекавшаяся. Родион подскочил и горячо поприветствовал долгожданного филера. Несмотря на молодость, Афанасий Курочкин славился на всю столичную полицию и жандармский корпус умением быть… невидимым. Никак не меньше. При выдающемся росте и тщедушной комплекции это казалось невозможным: фонарный столб или шлагбаум менее заметны. Но молодец умудрялся буквально пропадать с глаз. За что был негласно коронован великим Евстратием Медниковым в лучшие ученики и наследники филерской науки. Вендорф прислал действительно лучшего.

Кратко введя в курс дела, Родион попросил сразу отправиться на Крестовский остров и не выпускать из виду особняк. Брать на карандаш – кто и когда. Если кто-то надумает выехать – оставить в покое. Важнее наблюдать за тем, что делается в доме. Любого гостя запоминать наизусть. Постараться не обнаружить себя.

На это Афанасий только хмыкнул, почиркал в филерском блокноте и, не простившись, растворился. Показалось, что тело растаяло в воздухе. Нет, конечно, показалось. Но все-таки… Талант филера приводил в некоторый трепет.

А вот явление старшего городового Семенова сопровождал грохот каблуков под цоканье полицейской шашки. В этом теле никакой загадки не скрывалось. Напротив – все на виду. Богатырский детина, на спор державший на прямых руках бочку с цементом, служил в полиции не от больших талантов, а потому что больше негде. Куда деть недюжую силушку при заурядных способностях? В цирковые борцы не брали, оставалось охранять порядок. Семенов был самым обычным полицейским, то есть исполнял что полагалось или меньше, брал по чину, когда случалось, и мечтал скинуть ярмо службы, поднакопив деньжат. Но к юнцу, о котором в участке отзывались с презрением, относился с искренним уважением. Хотя бы потому, что только Родион обращался к городовому на «вы».

– Михаил Самсоныч, могу рассчитывать на вашу помощь? – спросил Ванзаров, заставив сесть рядом. – Дело несложное, но мне не справиться.

Не раздумывая, Семенов пообещал свернуть любого в бараний рог.

– Уличное общество знакомо?

– Вот как эти пять пальцев, – ладонь городового сложилась в кулак удивительной авторитетности. Так и виделось, как жулики в нем пикнуть не смеют.

– Необходимо собрать сведения об одной нищенке.

– Как звать?

– Марфуша… Блаженная старушка лет семидесяти.

Сквозь мощный лоб городового упорно пробивалась мысль.

– У нас на участке ее не было, – сказал он, все еще пытаясь думать. – Но имя знакомое… А, конечно! Года два назад ходила по Садовой, тихая, не попрошайничала. Потом пропала.

– Так сможете?

– Выясним. Найдутся знатоки. Сегодня же достанем…

Грохот каблуков под цокот ножен поглотила улица.

Позволим не думать, как именно друг-городовой добудет информацию. В конце концов, тут вам полиция, а не шелковые перчатки. Другие дела не ждут. Следовало хорошенько поработать головой. А без чашечки кофе она шевелиться не будет.

– Не опоздала?

Голос с арийским металлом развеял мираж завтрака, уж сладко поманивший. Строгая коллега из берлинской полиции торчала колом.

– У вас поздно встают. Возмутительно. Я вся натерпелась, – отчитала Ирма фон Рейн наименее виновного в столичной лени. – Пора торопиться. График не ждать. Ви обещал.

– Йя, – выдавил Родион немецко-русское междометие.

Что за напасть! Начисто забыть о данном слове. В другой день железное сердце взяло бы совесть в тиски, чтоб не трепыхалась. Но сегодня было иначе. Отыскав в усах радушную улыбку, Ванзаров покорился судьбе в черной повязке. Как-никак дама, хоть и одноглазая. Приступ доброты самого Желудя пришелся как нельзя кстати – для путешествия по злачным местам гостье с коллежским советником была предоставлена полицейская пролетка.

И такое порою бывает.

2

Воображение невольно рисует, как полицейские дрожки вихрем неслись по улицам и проспектам, распугивая все живое на своем пути, а другие народы и государства, косясь, постораниваются и дают им дорогу. Ох уж эти книжные фантазии. Честное слово, нет от них никакой пользы. Начитаются всякой белиберды и воротят нос от правды жизни. Она, как обычно, скучнее и примитивней.

Возничий, он же младший городовой Синицын, вовсе не нахлестывал, а позволял потасканной лошаденке плестись, как велели лень и побитые копыта. Сам же извернул шею до возможного предела, чтобы не упустить ни единого словечка. Потому что был падок на сплетни и интрижки, как и любой мужчина на государственной службе. А повод для разговоров в караулке был отменный. Мало того что барышню украшала пиратская повязка, так еще и спор шел о том, в какой дом терпимости поехать. Синицына распирало от любопытства: для чего это господину Ванзарову потребовалось отправляться в такое славное местечко с дамой. В Тулу, как известно, со своим самоваром не ездят. Уж не скрывает ли особые страстишки? Подслушиванием младший городовой наслаждался с искренним простодушием.

– Извозчик рискует вывихнуть шею, – не скрывая раздражения, сказал Родион по-немецки. – Давайте выберем что советую, прошу вас.

Исполнение долга давалось слишком мучительно. А все потому, что коллеги из Врачебно-санитарного комитета встретили германскую гостью исключительно гостеприимно: из пятидесяти четырех публичных домов, надзираемых комитетом, пятьдесят один внезапно закрылся на летний ремонт, как уверяли. Так что для экскурсии было предложено на выбор три. Естественно, образцовых и самых публичных, так сказать. Но в одном из них, что на Лиговке, Родион не хотел появляться снова. Была с ним связана недавняя печальная история. Другой же находился в опасной близости от дома самого Ванзарова. Не хватало, чтобы кто-то увидел, как приличный юноша входит в развратное заведение, да еще с дамой. Никто ведь не поверит, что выполнял служебные обязанности. Оставался единственный адрес.

– Это типични заведений? – строго спросила Ирма.

Крупный знаток публичных домов столицы уверил, что типичнее не бывает.

– Согласен. Йедем, – смилостивилась гостья.

Ванзаров назвал адрес в Песках, районе столицы, известном веселыми заведениями. Синицын ответил: «Слушаюсь, ваше благородие», взмахнул кнутом, но у полицейской лошаденки были свои представления о скорости.

Берлинская коллега достала из сумочки походный блокнотик и приготовила карандаш:

– Что есть о нем знать?

– Вам нет нужды коверкать язык, госпожа фон Рейн, – с некоторой досадой ответил Родион. Резковато, прямо скажем, но уж как вышло.

Единственный глаз дамы жалил строго, как прокурор:

– Как есть понять?

– Могу поспорить: по-русски вы говорите чисто…

– О нет!

– Именно так. Я прекрасно понимаю, для чего вам этот маскарад. Немецкий полицейский, изъясняющийся без акцента, вызвал бы у нашего начальства лишние вопросы. Вы их попытались избежать. У вас получилось. Но со мной можете чувствовать себя свободно.

– Как догадались, Родион Георгиевич? – скорее с профессиональным любопытством спросила Ирма, вмиг обретя русский в певучем совершенстве. – Где допустила ошибку?

Чтобы не обидеть даму, Родион объяснил, что слова ломались слишком старательно для иностранца. Не мог же признаться, что нутром чувствовал свояка. Ведь у юного чиновника имелись немецкие корни. От прадедушки.

– Как хорошо, что меня раскусили, – и она улыбнулась. Сбросив напряжение, Ирма стала мила, по-своему, конечно, и даже призналась, что ее матушка, увезенная в Германию, разговаривала с ней все детство только по-русски, заставляла читать русскую классику, так что немецкий дался ей с некоторым усилием, а Гоголя с Загоскиным ненавидит искренне – за испорченное чтением детство.

Как ни странно, но Родион ощутил нечто вроде облегчения.

– Будете очень толковым полицейским. Над чем сейчас работаете?

Ванзарову ужасно хотелось расспросить фрейлейн фон Рейн о подвигах, но долг вежливости вынуждал отвечать:

– Довольно примитивное дело. Богатый неженатый господин возраста последнего цветения по глупости хочет жениться, но не может выбрать на ком. То есть у него сразу две невесты. Очевидно, зная о сопернице, одна из барышень устроила нечто вроде охоты. Покушение совершила публично и так, что ее никто бы не заподозрил в случае успеха. Она умна и изворотлива. Что же касается другой, то и та не так проста, как кажется.

– Она убила своего жениха? – не поняла Ирма.

– Жених-то живехонек, только напуган до трясучки…

– Хотите сказать: петербургская полиция дошла до таких высот, что раскрывает еще не совершенное преступление?

– Почти что так, – Родион оценил быстроту мысли дамы. Что встречается нечасто, сами понимаете…

– Что мешает задержать преступницу?

– Детали не желают лезть в логическую цепочку. Например, не могу понять, для чего подбрасывать глаз в варенье. И убивать полоумную нищенку…

Ирма оценивала проблему молча, за что Родион был ей искренне благодарен.

Пролетка между тем встала напротив скромного домика в три этажа. Окна первого, как предписано указом градоначальника, были задраены массивными портьерами, так чтобы и щелочки не осталось. Не полагалось с улицы видеть, что творится внутри. В остальном же дом разврата внешне не отличался от обиталищ так называемых приличных горожан, которые не хотели заниматься со своими женами бесплатно тем, за что платили тут.

На пороге по счастливой случайности встречала хозяйка – мадам Ардашева. Поддерживал владелицу заведения швейцар в чистой ливрее. Без сомнения, господа из Врачебно-санитарного комитета доходчиво разъяснили, каким должен быть публичный дом столицы империи в глазах международной общественности и что будет, если эта проклятая международная общественность пронюхает о неполадках.

Мадам Ардашева была дамой тех лет, когда любопытно не сколько их прожито, а каким образом удалось сохранить товарные качества так долго. Выглядела, прямо скажем, хрустящим огурцом. Умом же и волей обладала нерядовыми. Оно и понятно: надо иметь особый характер, чтобы держать в порядке и послушании сами знаете кого. Девицы, они ведь такие: им только дай волю, так устроят из приличного дома терпимости настоящий вертеп.

Полине Павловне хватило одного взгляда, чтобы распотрошить гостей. Одноглазое чудище вызвало некоторые опасения, уж больно резка и пронырлива. А про юнца поняла все и сразу. И впрямь, Родиона мучила неловкость. Найдя в душе строгость, официально представил гостью из Берлина. Мадам Ардашева поклонилась, за ней и моложавый швейцар, приглашая гостей дорогих. Не хватало, чтобы девицы вынесли хлеб-соль.

Холл заведения воплощал гриппозный бред о земном рае. Римские колонны в обрамлении плюшевых занавесок, над которыми громоздились невероятные копии великих полотен, тонувшие в зарослях пальм в кадках. Густой запах парфюма, настоянный на пудре и скисшем шампанском, бил по голове не хуже дубины. Девочки по строгому приказу хоронились в своих комнатах. Господ посетителей благоразумно спровадили подальше.

Картина образцово-показательного разврата не произвела на фон Рейн впечатления, единственная бровь не дрогнула. Усевшись на канапе, опять извлекла блокнотик и принялась задавать вопросы. Мадам Ардашева отвечала скромно, но честно. Да, у нее трудятся только билетные, то есть у каждой девочки вместо паспорта имеется особая книжечка Врачебно-санитарного комитета – желтый билет, в котором подробно прописано ее ремесло. Да, девочки раз в две недели проходят врачебный осмотр, так что сифилиса и прочих радостей не бывает… почти. Клиенты платят от трех до пяти рублей, из чего заведение забирает половину. За день разрешается обслужить не больше четырех клиентов, но обычно – один-два, никого не принуждают. Стараются, чтобы клиенты остались довольны и возвращались, это же бизнес, ничего личного. Девочки трудятся лет до двадцати пяти, редко – тридцати, потом уходят. Да, живут мирно, но если скандал и случается, то только по глупости, а чтобы за деньги или за клиента – никогда.

Научному любопытству не было предела. Не насытившись интервью, Ирма попросила разрешения пообщаться с барышнями. Мадам Ардашева не возражала. Наверняка каждая весталка хорошенько обучена и предупреждена. Швейцар взялся проводить гостью во внутренние покои.

Родион терпеливо мучился в сторонке. Пожалев смущенного юношу, сразу видно, девственника, Полина Павловна предложила чаю или более приятного. Он отказался, но спросил:

– В каком возрасте к вам попадают девочки?

Мадам Ардашева сделала удивленное лицо:

– Да разве не знаете, господин…

– …Ванзаров. Чиновник особых поручений от сыскной полиции.

– Ах вот как, – мадам допустила ошибку: думала, новичка прислали из Врачебно-санитарного, а тут – сыск, совсем иной оборот. – За что нам такая честь?

– Сопровождаю гостью из берлинской криминальной полиции… Мой вопрос к ней не относится. Так что представление окончено, можно опустить занавес.

Мнение о юном простачке и недотепе мадам Ардашевой пришлось сменить, чему она вовсе не обрадовалась. Мужчин привыкла считать куклами желаний. Дергай за ниточку – и он твой. Этот был какой-то неухватистый, будто выскальзывал из цепких ноготков.

– Вам-то для чего?

– Служебная надобность по одному расследованию. Разговор исключительно частный, без всяких последствий. Но если желаете, могу вызвать в участок. Официальный допрос под протокол и так далее.

– Что вы, в самом деле – такой милый, а строгий. Нельзя же…

– Да, я знаю: вы дама нежная, к грубости не привыкшая. Так что же?

Поправив новенькую шаль, чтобы собраться с духом, мадам Ардашева нехотя призналась: девочек к ней приводят лет в двенадцать-тринадцать. Живут на правах прислуги, смотрят, потихоньку обучаются будущей профессии. Но раньше восемнадцати не позволяет их трогать. Хотя есть клиенты, готовые платить любые деньги за свежесть юности. Только за этим следит строго. Совесть у нее есть.

Полина Павловна обволакивала искренностью. Но чем больше старалась, тем вернее просвечивало в ней иное, как дырка в старом зеркале.

– А ваша… – Родион подыскивал слово, которое позорно пряталось, и наконец взял первое, что попалось, – сотрудница может уйти?

– Никого не удерживаем. Когда захочет, двери всегда открыты. Собрала вещички, и поминай как звали.

– Часто уходят?

– Да зачем же? – Ардашева удивилась вполне искренне. – Тут у них и работа, и забота, и дом. Не бьют, не насильничают, все по доброй воле. Деньги в сохранности. А на улице что делать? Того гляди убьют или обкрадут. Кому они там нужны? Здесь я для них защита и закон.

– Всех воспитанниц помните?

– Как родных.

– Некая Варвара Ивановна Нечаева случайно не ваша?

Попытка была отчаянной и честно говоря – вслепую. Как говорится, раз пришел, отчего не попробовать. Но случилось нежданное: Ардашева изменилась в лице. Умильно-конфетное выражение сгинуло, бандерша напряглась, ощетинилась, будто задели уязвимое место, и спросила настороженно:

– Откуда ее знаете?

– Проходит по делу. Она сирота, как говорит, приходится проверять.

– Арестована?

– Пока нет. Но можете в этом подсобить, если захотите. Или чего-то боитесь?

– Вот еще! – Ардашева хоть и фыркнула зло, но, кажется, не так смело, как полагалось. – Мне бояться эту дрянь? Да никогда…

– Я очень рассчитываю на вашу помощь. – Проникновенный тон кого хочешь пронял бы, но Родион еще и поддал жару: – От этого, быть может, зависит жизнь невинного человека…

Признание хлынуло. Варвара действительно сирота, попала в этот дом, когда ей не исполнилось и двух лет, Ардашева воспитывала ее наравне с другими девочками. Но вскоре обнаружила, что характер у ребенка тяжелый. Варвара вечно устраивала мелкие пакости, при этом стараясь свалить вину на других. Могла подсунуть иголку в кусок хлеба или поджечь подол платья. К десяти годам стала настоящим мучением для всего дома. Но при этом жадно стремилась к знаниям, прочитала библиотеку, хранившуюся в чулане, и требовала новых книг. Внезапно, лет в двенадцать, Варвара присмирела, стала мила и заявила, что мечтает стать лучшей куртизанкой борделя. Ардашева не могла нарадоваться на чудо, но приказала не думать о мужчинах еще года четыре, не меньше. Тогда Варвара стала попадаться на глаза посетителям, причем одевалась нарочно так, чтобы у них слюнки текли. Вздорную девчонку пришлось прятать на кухне. И все-таки Ардашева недоглядела. Не без помощи девочек Варвара познала мужчину в пятнадцать лет. Ардашева устроила жуткий скандал. Ей заявили, что теперь она будет работать, как и все, но за молодость тела требует тройной оплаты. Боясь неприятностей, Ардашева приказала ей убираться вон. Варвара немедленно присмирела. Но как только хозяйка ослабила бдительность, прихватила наличные деньги и бежала. Чтобы не поднимать шум, Ардашева смирилась с пропажей и прокляла неблагодарную.