Текст книги "Мертвый шар"

Автор книги: Антон Чижъ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

11

Быть может, счастье – это всего лишь не мучиться с поиском своего места в мире. Афанасию Курочкину повезло необычайно. Почти сразу нашел он свое призвание. Призвание быть филером. Не сказать чтобы маленький Афанасий грезил о филерской службе, но как-то само собой вышло, что попробовал раз – и понравилось навсегда. Филерская доля была не тяжела для Курочкина. Мог он сутками пропадать на посту, не есть, не спать, а только вести назначенный объект. Наверное, в прошлой жизни был волком или тигром и в этой привычки зверя пригодились удивительно. Афанасий испытывал необъяснимый охотничий азарт, когда вел жертву, был невидимым и знал каждый шаг ее, нет, вздох. Филерский талант, одним словом.

Наблюдение за Блохой стало доставлять удовольствие. Барышня появилась в дверях через два часа, но была одета неброско, во все черное. Чтоб, значит, быть незаметной. Вот ведь глупышка. Осторожно осмотрелась по сторонам, заглянула на другую сторону улицы и только тогда крикнула извозчика. Такую манеру филер очень любил: объект знает, что его ведут, пытается засечь преследователя, но видит только обычных прохожих. Где ей обмануть самого Курочкина. Приятное волнение, всегда возникавшее, когда объект начинал проявлять строптивость, растеклось в душе Афанасия.

Блоха приехала на Апраксин рынок, велела извозчику ждать, побродила по темным закоулкам, зашла в трактир без вывески, где было темно и накурено, вышла оттуда под ручку с лихим пареньком, проехала с ним на Литейный проспект, пробыла в Версале с час и уже одна вернулась в меблированные комнаты.

Следующая вылазка была предпринята, когда на улицах зажглись газовые фонари. Блоха принарядилась в светлое и неторопливо, как на работу, отправилась по Вознесенскому. Почти сразу ее остановил худощавый молодой господин. Посмеялись, договорились и взяли извозчика. И тут Афанасий чуть не потерял объект. Ожидая, что бланкетка повезет клиента в Версаль, занял позицию на углу Екатерининского канала. Но когда Блоха исчезла более чем на пять минут, понял, что совершил ошибку. Бросившись со всех ног, успел заметить пролетку, повернувшую на Забалканский проспект. Ноги, которые кормят филера не хуже волка, не подвели.

Оказалось, Блоха повезла мужчину в трактир Сурогина, известный отличной бильярдной залой, где играла сама Мария Нилова – загадочная дама, всегда в черном платье, про которую ходил слух, что это переодетый мужчина, беглый монах.

Трактир был полон. На одном столе играли, другие были свободны. В этот вечер Нилова дала себе выходной или же отправилась смотреть на Клавеля. Заказав в бильярдную пива, Блоха предложила господину партию на три рубля. Пари было принято, игра началась.

Не всякий человек, входивший в соприкосновение с объектом, награждался кличкой. Однако новый господин такой чести удостоился и был занесен в филерскую книжечку под именем Стручок. Придумывание имен, хлестких и метких, было еще одной приятной стороной филерской работы.

Первую партию Блоха проиграла с треском. Стручок забрал выигрыш, поцеловал даме ручку, заказал еще выпивки и закуски, после чего они решили, что такой приятный вечер надо продолжить. Во второй партии разбивать выпало Стручку. Ударив сильно, он сделал хороший разбой. Блоха прокатила для виду и отдала стол. Стручок выиграл вторую партию. Впрочем, как и третью. Играл неплохо, почти не делал ошибок, но опытный глаз не мог не признать в нем новичка. Рука напряженная, удар слишком резкий, да и к столу бросается с такой яростью, будто на штурм.

Поражения на настроении дамы не сказались никак. Она требовала продолжать. Ставки были подняты до пяти рублей. Молодой человек был явно при деньгах. Не прошло и полутора часов, как долг Блохи вырос до двадцати девяти рублей – подряд проиграла шесть партий. Стручок проявил благородство и готов был списать долг, но дама весело засмеялась, сказав, что только вошла в форму. А потому предлагает поднять ставку до десятки. Как истинный джентльмен, Стручок не возражал.

Характер игры сменился внезапно. Блоха больше не допускала досадных промахов или нелепых киксов. Биток попадал в цель с коротким хлопком. Шары летели один за другим, противник не успевал подойти к столу. Проигранная партия доставила Стручку большую радость – аплодировал и отвешивал комплименты. Блоха их благосклонно приняла. И предложила продолжить. Конечно, Стручок согласился. Словом, вечер протекал замечательно.

Афанасий тщательно проверил бильярдную. Выход из нее был только один – через обеденную залу. Двери или занавесей, отвлекающих внимание, не было. Окон нет. Все столы просматривались без помех. Света достаточно. В открытую наблюдать за матчем – ошибка начинающего филера. А Курочкин давно обрел опыт.

Выбрав стол, чтобы держать под контролем все входы и выходы из трактира и залы, заказал ужин, не особо обильный, но восполняющий потраченные силы. И даже рассчитался вперед, чтобы в любую минуту сняться с места. Но, кажется, в ближайшие часы Стручок и Блоха не собирались расставаться. Да и зачем – игра пошла интересная. Дама только что выиграла вторую партию на червонец.

12

Вокруг Сенного рынка помещаются не только доходные дома и дома терпимости, но и заведения, где зарабатывают на хлеб насущный руками. Бессчетное число мастерских, в которых чинят, лудят, паяют, приколачивают, сверлят, шьют и сдирают шкуры с зайцев, пойманных в окрестных лесах, разместилось по подвалам и нижним этажам. За все, что требуется в домашнем хозяйстве, от починки кастрюли до заточки ножей, умелые руки брались с охотой и удовольствием. И брали совсем немного. Чтобы на жизнь хватило да детей прокормить, не говоря уже о женах, но тем всегда не угодишь.

Мастерские не закрывались допоздна, мало ли кому что понадобится. И в этот час жестяное дело слесаря Корчевина готово было услужить любому. Но в мастерской находился гость совсем нежеланный. Околоточный надзиратель Лужков, грозно насупив брови, будто сама власть явила свое вечно строгое лицо, сотрясал бумажкой, по виду – вырванной из иллюстрированного журнала.

– Это что такое? – грозно вопрошал полицейский мальчишку лет пятнадцати, в пыли, грязи и саже до самых бровей и напуганного не меньше. Блюститель распотрошил готовый заказ и теперь грозил листком.

– Это как понимать: в портреры государя императора с супругой примус заворачивать? Да ты знаешь, что это такое? Да ты знаешь, чем это пахнет?

Никитка запахов давно не различал, но сопливым носом шмыгнул прилежно.

– До вас, мерзавцев, приказ градоначальника довел? – ярился служивый. – Довел. А что в нем сказано, негодяй? А в нем сказано: «Признавая употребление для бумажной обертки с печатными портретами Особ Императорской Фамилии вообще не соответствующим цели, а при отпуске товаров в такой обертке из съестных лавок – прямо вредным для здоровья потребителей, поручаю объявить об этом торговцам с недопущением сего на будущее время». Недопущение сего! Вот что сказано!

– У нас не съестная лавка…

– Дерзить? Так сейчас тебя в участок!

Неизвестно, чем бы закончилась борьба против лиц императорской фамилии на упаковке, если бы строгий голос не сказал:

– Лужков, оставьте, он больше не будет.

Околоточный резво обернулся и вынужден был умерить обличительный пыл.

– Вам же сказали: здесь не съестная лавка, а жестяная. Про жестяные лавки в приказе упоминается? Вот именно – нет. Свободны.

Козырнув, Лужков убрался с несколько обиженным видом. А Ванзаров протянул мальчишке свой платок, хоть относительно чистый, но для соплей годится. И нечего фыркать: не дамы, чтоб за всякой ерундой следить. Это у них платочки должны быть чистыми, аж хрустеть, а тут серьезные неженатые мужчины. Понимать надо разницу.

Никитка, оставленный в мастерской за старшего, то есть в одиночестве, пережил нападение околоточного до глубины души, а потому испортил платок основательно. С платком пришлось попрощаться. Примостившись кое-как в помещении, где отовсюду торчали ржавые, острые и просто металлические предметы, Родион попросил объяснить, с чего вдруг подмастерье жестянщика стал почтальоном.

Запинаясь, мальчишка рассказал, что два дня назад к ним заглянула барышня, скромная, но приятная. Мастера, как обычно, не было, девушка предложила Никитке немного заработать. Показала два конверта, первый следовало отнести в тот же вечер, а другой – на следующий. За все хлопоты сразу дала серебряный рубль, обещала сегодня занести другой, но пока не приходила. Никитка и согласился: адрес поблизости, добежать быстро, заработок легкий.

– В котором часу барышня была?

– Мы часов не держим, – с важным видом ответил подмастерье. – Темно уже было.

– Вот погляди, – Родион вынул пару снимков. – Нет среди них той?

Тертый палец Никитки уткнулся в левую фотографию:

– Она и приходила.

– Не путаешь?

– Разве можно, и платье то же.

Не спеша приближаясь к дому, Родион старался найти свободное местечко хоть в одной логической цепочке. Место требовалось для странного факта: почему накануне важнейшего матча госпоже Нечаевой понадобилось пристраивать угрожающие письма? И вообще, знала ли Варвара их содержание или сама поработала чьим-то почтальоном?

Подобные размышления на прогулке имели только один недостаток: Ванзаров переставал замечать окружающее. А потому чуть не сбил с ног невысокого господина, возникшего на пути к родным воротам. Не глядя, Родион буркнул извинения, но господин отчетливо произнес:

– Добрый вечер, Родион Георгиевич.

С виду не скажешь, что человек в этом сером пальтишке – один из тайных властителей столицы. Сенька Обух выглядел самым обычным петербургским жителем. А вовсе не вождем воровского мира. Одиночество его в этот час на пустой улице было мнимым. Такие господа без свиты не появляются, не положено. Наверняка поблизости изготовились подручные. Родион, конечно, не испугался. Но был рад, если бы рядом оказалась барышня фон Рейн, а лучше старший городовой Семенов. Так, на всякий случай.

Обух выказывал дружелюбие как мог: руки держал на виду, при этом улыбался. Здороваться с полицейским права не имел, самоличное появление было высшим знаком уважения со стороны воровского старшины. О чем Ванзаров узнал несколько позже. Пока же, повинуясь интуиции, и он не подал вору руки, а только вежливо ответил:

– И вам доброго вечера, Семен Пантелеевич. Что-то случилось?

Обух оценил благородство юноши – любил сильных и честных соперников, не то что продажный Желудь. Но не об этом сейчас.

– Не дает мне покоя ваш интерес к Марфуше, – сказал он, не понижая голос. – Растревожили меня.

– Извините, не хотел.

– Не о том речь. Марфуша была для мира солнышком светлым. Все любили ее. И вот дошла весточка: нет больше Марфуши. Погибла душа невинная. Нехорошо погибла. Мир еще не знает, но, если узнает, сочтет за обиду. Надеюсь, понимаете?

Юного чиновника полиции неприятно поразило, как хорошо поставлен обмен информацией в воровском мире. Но вслух произнес:

– Это был несчастный случай. Ничего более.

– Почему расследуете вы?

– Смерть Марфуши к моему следствию имеет случайное касательство.

– Быть может, вам сказать неудобно. Только намекните. Мы не посмотрим, что господин Бородин знаменитая личность. Если Марфушу обидел, мир воздаст. Закон и справедливость не одно и то же, надеюсь, знаете. Как дело-то было?

Глаза вора буравили до самых печенок.

– Марфуша поскользнулась на лестнице, ударилась виском. Это был несчастный случай, и только. Желаете ознакомиться с протоколом вскрытия?

Впервые Родиону пришлось врать во спасение жизни. Не хватало, чтобы уголовники устроили Бородину вендетту. Это не загадка с глазом, тут кровь польется рекой. Наконец воровской старшина смягчился:

– Вам верю. Значит, такая судьба у доброй души. Отмучилась без страданий. Миру передам, чтобы глупостей не наделали.

– Буду очень признателен. И еще. Раз уж принимаете такое участие, может, узнаете что-нибудь из ее биографии?

– Уже постарались. Знал, что спросите, хоть не понимаю зачем.

– Это поможет внести ясность в расследование. С ее смертью никак не связано, – уверенно соврал Родион. Все-таки защищал красу и гордость российского бильярда.

– Ну, разве ясность. – Кажется, Обух усмехнулся, в темноте не разобрать отчетливо. – Марфуша и вправду была шкицой. С малолетства жила и воспитывалась в веселом доме.

– У Ардашевой? – перебил Ванзаров.

– Так знали?

Очень хотелось Родиону прихвастнуть, что сыграл ва-банк. То есть логика допускала такую вероятность, но крайне малую. И вот – удача.

– Эти сведения у нас имеются.

– Тогда остальное знаете.

– Более – ничего.

– Верю. Такого узнать не могли: Марфуша умом тронулась, когда рожала ребенка. Тяжело рожала, не в больнице, у старой повитухи, болью изошла, вот разум и не выдержал.

– Это происходило примерно шестнадцать лет назад?

– Значительно раньше. Лет тридцать тому, если не больше. Повитуха та давно померла. Про это не помнил никто, случайно у старика-швейцара выведали. У него в голове все путается, может, наврал. Да и слепой уже.

– А что случилось с ребенком?

– Умер. – Обух вздохнул, но не перекрестился. – Этого горя Марфуша не вынесла.

– Сколько же ей было тогда?

– Говорю же: шкица. Значит, рожала лет в пятнадцать. Если не раньше.

– Может быть, знаете ее фамилию?

– В нашем мире, господин Ванзаров, фамилия ни к чему. Но вот услугу, в оплату сведений, запрошу. Не возражаете? Благодарю. Так вот: как узнаете, кто повинен в смерти Марфуши, дайте знать. А мы уж справедливость восстановим. Тихо и аккуратно. Словно несчастный случай.

Поклонившись, Сенька пропал в ночи.

А Родион остался наедине со своей логикой. И хоть верил в ее непобедимую силу, рядом с Обухом она впервые показалась хиловатой. Что и говорить: логикой обуха не перешибешь.

Бриколь

Научиться попадать своим шаром в другие шары и класть их в лузы – это далеко еще не значит научиться и уметь играть на биллиарде.

Там же

1

Сфинкс расселся на валуне, как воробей на веточке. Тело птичье, лапы львиные, крылья в перьях, а ликом – девица. Мифическое создание красотой, честно говоря, не отличалось: нос прямой, губы узкие, лоб скошенный, да и прическа зализана хвостом. Никакого женского очарования, а приятности меньше, чем от мраморной статуи. В общем, несчастное создание. И характер у нее откровенно порченый, если не сказать мерзкий. Спросит – и глазом голубым зыркает, дескать, не ответишь – порву в пух и перья. Вредное животное, честное слово. И ведь загадки такие глупые, что и вспоминать не хочется. Чего только ей надо, откуда взялась.

Вдруг дева-птица расправила крылья, заверещала и потребовала ответить: что скрывает крепче ночи, затмевает ярче солнца и никогда не известно до конца. Вроде как отвечать на такой детский вопрос неудобно, а не ответишь – чего доброго, задушит. Крайне противное и неловкое положение, хоть беги, а некуда. Ноги одеревенели. Ведь не успокоится, так и размахивает крыльями. Отвечать надо. Выбирать ответ. А их два: смерть или любовь. Какой правильный? Эх, была не была. Родион и ответил. Сфинкс закатил глазки, словно птичка, каркнул и принялся стучать когтем по лбу юноши. Что совсем уже неприлично в пустыне. Вот птица глупая… Да что же она творит…

Родион выпал из сна, не понимая, где он. Вокруг ночь, тикают ходики, за окном покой, даже телег не слышно, откуда же… Частая дробь долетела из коридора, от входной двери. Гости пожаловали. Спрыгнув босыми пятками на мерзлый пол, Ванзаров подобрал жилетку и нащупал карманные часы. Стрелки уверенно показывали пять часов. Наверняка утра.

Грохот повторился. В тишине даже тихие стуки казались набатом. А эти – словно дом крушат на кирпичи. Всех соседей перебудят, потом разбирайся с домовладельцем.

Подобравшись к двери, храбрый юноша прислушался и как мог строго спросил, кто там. Приглушенный голос жалобно попросил впустить его.

Родион клацнул замком.

В мутном проеме двери нарисовалась длинная фигура. Курочкин явно был не в лучшей форме. Лишних пояснений не требовалось. Логика уже продрала глаза и, все еще зевая, оценила обстановку: что-то случилось. Тут и Желудю стало бы ясно – в такой час филеры в гости не ходят. А если ходят, то по причине. Безотлагательной.

На сборы потребовались считаные минуты. Не хуже заправского вояки Родион запрыгивал в брюки, заталкивал сорочку под пояс и сражался с рукавами пиджака. Рекорд не побил, но для гражданского чиновника сбор по тревоге был примерным.

Нежнейшим образом заперев замок, чтобы язычок не клацнул, и спускаясь по лестнице легче тени, Ванзаров заметил, как из-под соседских дверей уже пробивается свет. Все-таки разбудили. Спасаясь от гнева господина Крюкова, сыскная полиция дала деру. Хорошо, что у ворот ждал извозчик.

По заснувшим улицам, даже городовых не видно, пролетка неслась отчаянно. Ванзаров рта не открывал, что и не требовалось. Курочкин изливался покаянным монологом.

…Еще раз проверив все возможные ходы и выходы, Афанасий принялся за обильный ужин. За день беготни и дежурства в подворотнях молодой организм требовал вернуть долг. И Курочкин не жалел сил. Обильная пища расходилась по телу негой и благодатью, а самовар с вареньем стал последним аккордом в этой симфонии.

Из игровой залы доносились удары шаров, смех и голоса играющих. Время приближалось к полуночи, посетителей стало меньше. Разморенный теплом, едой и покоем, Курочкин лишь на миг прикрыл глаза. Так ему показалось. И тут же очнулся от пронзительного крика. Рванувшись к бильярдной зале, филер наткнулся на полового, скользившего в луже пролитого вина, и сразу увидел, что произошло. Игроков не осталось, все столы свободны. Предстала такая картина, что Афанасию самому захотелось взвыть. Но служба обязывала. Выждав, сколько хватило терпения – до четырех утра, наказал перепуганным половым бежать в участок, а сам отправился за подмогой.

– Вот честное слово, Родион Георгиевич, только глаза закрыл! – не мог успокоиться Курочкин. Ну какие тут оправдания: крепко сел в лужу лучший филер столицы, что скрывать.

Утешать или вытирать сопли Родион не счел нужным: тут полиция, а не кружок для барышень. У каждой ошибки есть цена. Курочкин свою заплатил. Но расплачиваться по полной предстояло коллежскому секретарю Ванзарову, кому же еще.

Ни одного городового рядом с трактиром Сурогина не нашлось. Значит, местные из 2-го участка Московской части еще не прибыли – спят. Что не так уж и плохо. Заведение встретило неурочных гостей пустотой и особой тишиной, какая бывает, когда группа людей шепчется вполголоса. И правда, стайка половых жалась к буфету. На Родиона уставилось пять пар глаз, в которых читалась одна наглая мыслишка: «Неужто этот – из полиции?» Игнорируя мнение народа, чиновник полиции отправился к месту происшествия. Вернее, к столу.

На зеленом сукне, свободном от шаров, лежало женское тело. Места как раз хватило, чтобы поместилось целиком, только ноги в ботиночках торчали на весу. Лицо, запрокинутое к потолку, застыло с недоуменным выражением, словно барышня дивилась происшедшему. Пальцы, скрюченные птичьей лапкой, как будто пытались что-то схватить да так и застыли. Пятно под головой поблескивало черным глянцем.

Вдалеке грохнула дверь. Не успел Ванзаров поверить в чудо, как в зале появился господин массивного телосложения, сразу заполнивший собой все пространство.

– Вы откуда? – вместо «здравствуйте» брякнул Родион.

– Отлично. Блестяще. Я в полном восторге, да. – Гость водрузил походный чемоданчик на ближайший стол. – Выдергиваете почтенного старика из сладких снов и не желаете его принимать. Из-за вас сорочку шиворот-навыворот натянул.

Скажем прямо, ранний подъем не помешал старику облачиться в роскошный сюртук, благоухать ароматом коньяка, о запахе сигарок и говорить нечего. И даже жилетка с бутоньеркой были на месте. И сорочка почти свежая. Все ясно: не ложился, а был пойман у порога дома, по пути с кутежа.

– Это я отправил за господином Лебедевым от вашего имени, – встрял Курочкин с таким обреченным видом, словно был приговорен к расстрелу. А пулей больше или меньше – какая разница.

– Спасибо за усердие, Афанасий Филимонович, вы очень помогли, – искренне поблагодарил Родион. Но бедный Курочкин услышал ядовитую иронию и сник окончательно.

– Вы еще поцелуями обменяйтесь, очаровашки, – заметил Аполлон Григорьевич, хищно устремившись к телу. – Что тут за подарочек? Ух ты, какая штучка. Опять хорошенькая. Умеете, Ванзаров, трупы выбирать. Позвольте. Это как же такое соорудили? Честное слово, подобное вижу впервые. Надо будет статейку тиснуть. Это ведь человека четыре надо, чтоб держать за руки и ноги. Понимаю – на кол посадить, но как кол проглотить? Зрелище незабываемое.

И правда, редко когда на бильярдном столе находят женщину, заглотившую кий по самую рукоятку, так что конец торчит над носом.

– Примитивно, Аполлон Григорьевич.

– Да? Тогда расскажите, умник полуночный, как это удалось?

– Проще простого, – не чувствуя радости от победы логики над криминалистикой, ответил Родион. – Госпожа Незнамова умела показывать фокус наподобие глотания шпаги: открывала рот и опускала кий.

– До самого пищевода? – уточнил Лебедев. – Странно, что с такими манерами умерла только теперь. Лежа глотала?

– Видел один раз, тогда стояла в полный рост. Но здесь потолок низкий, кий невозможно поставить вертикально. Вот и легла на стол.

– Хотите сказать, сама?

– Судя по пустым стаканам и бутылкам, настроение было отличное. Неплохо бы выяснить, почему фокус не удался.

– Как прикажете, ваше благородие. Нам, старикам, любое дельце в радость. Ну-ка выпейте чего-нибудь в буфете.

Натянув перчатки и облачившись в глухой кожаный фартук поверх костюма, Лебедев занялся осмотром. В такой миг, когда гений берется за дело, посторонним следовало удалиться как можно дальше и вести себя как можно тише. А то ведь и по шее недолго.

Отведя в уголок едва живого Курочкина, Родион спросил вполголоса:

– Значит, когда вошли в залу, Блоха не шевелилась?

– Моя вина, ох, моя огромная вина, – запричитал филер.

– Проверили пульс?

– Ну что тут поделать. Еще теплая. А не дышит. И кровища хлещет.

– То есть была мертвой какое-то время. Может, пять минут, а может, полчаса.

– Так опозориться…

– Когда половой закричал, спутник Блохи уже ушел?

– Не знаю, как такое вышло.

– Значит, сыграли столько партий, что в зале остались одни, были последними.

– Ведь так сел, чтоб и муха не пролетела.

– Афанасий Филимонович, вы на службе, – строго сказал Родион. – Хватит скулить как баба.

Сказанное волшебным образом оживило филера. Словно стакан воды в лицо. Иногда так надо. Курочкин внутренне собрался, да и внешне вытянул руки по швам.

– Есть прийти в себя!

– Благодарю. Будем рассуждать логически.

– Так точно!

– Как знаете. Итак, проснулись от крика полового. Значит, никакого шума не было. Не могли же вы так глубоко заснуть на посту. Так, задремали самую малость. Логично предположить, что Блоха показала фокус по доброй воле и в отличном расположении духа. То есть умирать не собиралась. Что из этого следует?

– Не могу знать.

– Она хотела произвести впечатление на мужчину. На знакомого мужчину.

– Выходит, так.

– Заходил кто-нибудь в залу?

– Только уходили. Три стола. Всего одна пара играла. А больше посетителей не было.

– Бородина не замечали? – спросил Родион на всякий случай, не сомневаясь, что в это время получал от маэстро урок игры в пирамиду.

Курочкин только подтвердил очевидное.

– Вернемся назад. Блоха остановила мужчину на улице.

– Нет, ее остановили.

– Набросайте словесный портрет.

Курочкин пришел в себя. Неизвестный был описан четко и подробно: чуть ниже среднего роста, худощав, лицо несколько вытянутое, бороды нет, усы небольшие, нос прямой, губы тонкие, зачесан гладко, волосы темные, примерно двадцати пяти лет. Кое-как составив детали в подобие лица, что всегда трудно со слов, Родион спросил:

– Точно его раньше не видели?

– Ну, уж про это даже говорить неудобно. Если задремал, это не значит, что…

– В ваших талантах не сомневаюсь. Но все-таки хочу знать: в особняке Бородина или около этот господин не попадался?

Курочкин готов был присягнуть: Стручок не возникал в поле наблюдения.

– Господин Ванзаров…

Аполлон Григорьевич отставил руки в перчатках, словно балерина в па-де-де.

– Несчастный случай? – Равнодушие юному чиновнику явно не удалось.

– Как прикажете. Но есть несколько фактов, не позволяющих в это поверить.

– Обрадовали.

– Причина смерти, безусловно, видна невооруженным глазом. Но госпожа Незнамова погибла от удушения.

– Как это возможно?

– С таким предметом в теле – несложно. Но ей помогли. Умелая рука ударила по концу кия, чтобы пробить внутренности, при этом надавила так, чтобы палка сжала дыхательный канал до асфиксии. Барышня билась в тихих конвульсиях. Я бы сказал, почти бесшумных. Кровь пошла горлом, горло придавили. Даже пискнуть не могла. Хотя и дралась за свою жизнь.

– Есть следы?

– Под ногтями кусочки кожи. Преступник помечен: у него расцарапаны руки или лицо. Он ваш.

Как раз вовремя прибыла заспанная и крайне недовольная делегация от 2-го Московского. Городовой остался у входа, а дежурный чиновник только взглянул и принялся за протокол. Несчастный случай оформлять, что же еще. Ванзаров не встревал. Только попросил держать тело в мертвецкой участка.

Курочкин был отправлен в меблированные комнаты Худякова ждать и хватать любых гостей, при этом тщательно осмотреть комнату Липы. Филер поклялся, что оправдает доверие, искупит проступок любой ценой и все такое, и выскочил из трактира. А Родион, подхватив под локоток криминалиста, доверительно спросил:

– Могу рассчитывать на ваш талант и терпение в это прекрасное утро?

– Ванзаров, вы типичный жулик, – ответил Лебедев, подхватывая готовый саквояж. – Но с вами занятно. Ведите, юноша, к славе. Можно и по трупам, но только не хорошеньких барышень.