Текст книги "Пикассо"

Автор книги: Анри Жидель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

И не случайно, что наиболее амбициозная картина, написанная в Хорте и, к несчастью, исчезнувшая, называлась Идиллия. Она изображала пару молодых пастухов на фоне горного пейзажа, своего рода Рая для этих современных Адама и Евы. Символика ясна…

Все это возбудило в Пикассо страстное желание черпать силы и вдохновение в грубом и суровом местном колорите, который он обнаружил на границах Каталонии.

Эта тяга к простоте, примитивизму была присуща Пикассо в течение всей жизни. Даже когда он стал необычайно богатым, покупал роскошные автомобили и виллы, его повседневная жизнь и привычки были тому подтверждением.

На самом деле он жил скорее как деревенский ремесленник, а не как миллиардер. Он был воздержан в еде. Пил в основном только воду, в компании друзей – немного вина. Спутницы его жизни (жены или любовницы) с трудом заставляли его прилично одеваться. Чего стоило заставить его расстаться с изношенными брюками, свитером с бахромой или старыми, уже растрескавшимися туфлями!

Барселона, февраль 1899 года. Изменившийся до неузнаваемости Пабло звонит в дверь родительского дома. Ничего общего между этим крепким загорелым парнем и истощенным, подавленным подростком, который восемью месяцами ранее вернулся из Мадрида. Пребывание Пабло в Хорте буквально преобразило его. И написанные автопортреты тому подтверждение: это энергичный юноша, прекрасно знающий, чего он хочет, и полный решимости добиться своего.

Он также хорошо знает, чего он не хочет или более не хочет. Чего же? При всем уважении к отцу, он больше не хочет возвращаться в Школу изящных искусств…

Но он достаточно умен, чтобы вообразить, что ему нечему больше учиться. Поэтому он посещает Курсы изобразительных искусств, не являющиеся строго академическими. И он серьезно берется за работу – что несколько успокаивает отца, – но по-своему. Его академические рисунки стали значительно лучше; сказывается опыт, приобретенный в Мадриде и Хорте. Пабло отказывается от затушевывания; на его взгляд, только отдельные линии в сочетании со штриховкой должны сказать все…

Пабло, достигший семнадцати лет, уверен, что прежде всего ему нужна независимость. Он стал обладателем собственной мастерской. Это всего лишь крошечная комната, которую он снял у братьев Кардона, скульптора и художника, на улице Эскудильеро Бланко, 1.

Более того, он хочет выбрать для себя имя: Руис? Конечно нет! Оно слишком распространено в Испании… как Дюпон во Франции. Впрочем, аналогично поступил художник Шарль Дюран: он тоже заменил свою банальную фамилию на другую, гораздо более звучную – Каролюс-Дюран. Подписываясь до сих пор П. Руис, позже П. Руис Пикассо, Пабло решил взять фамилию матери, а фамилию отца безжалостно сократил до инициала Р. С этого момента он пишет П. Р. Пикассо… Позже объяснил, что очень ценил двойное «с», так редко встречающееся в Испании и производящее больший эффект.

Стоит ли говорить о том, насколько болезненно прореагировал на это дон Хосе? Подобное «исчезновение» его имени в подписи означало, что сын как бы отказывается от него, забыв все, что сделал для него отец, в том числе и все материальные жертвы, принесенные ради карьеры сына. И все же дон Хосе заблуждался: Пабло часто демонстрировал свое глубокое уважение, любовь и благодарность отцу. Но символика этого жеста была слишком сильна, чтобы не задеть дона Хосе за живое…

Зимой 1899 года Пикассо знакомится с юношей, который сыграет важную роль в его жизни, – Жауме Сабартесом.

В 1937 году Сабартес станет его секретарем и будет преданно служить до конца своих дней (он умрет в 1968 году). Этот молодой человек из семьи буржуа был абсолютно лишен внешнего обаяния. Он напоминал маленького педантичного бюрократа, говорили одни, ризничего или церковного сторожа, утверждали другие. Темные волосы до плеч, уродливое железное пенсне, которое он носил из-за близорукости, придавали его лицу одновременно строгое и печальное выражение. Не состоявшись, как скульптор, он безуспешно пытался заняться поэзией, не имея на то никакого таланта.

Тем не менее он умен и напишет несколько романов, достойных внимания. А его «Воспоминания о Пикассо» интересны тем, что свидетельствуют о влиянии, которое оказывал молодой Пабло на всех, кто с ним впервые встречался. Пикассо и Сабартеса познакомил молодой скульптор, Матеу Фернандес де Сото, восхищавшийся художником. Молодые люди пришли в ателье Пабло. Сабартес шел туда без особого энтузиазма: как каталонец, он не мог, по его признанию, испытывать к андалусцу ничего, кроме презрения. На его взгляд, андалусец – это тореро, цыган и бродяга, фламенко, черные брюки, плотно обтягивающие талию, короткий жилет, фетровая шляпа и… короче, ничего, что могло бы привлечь серьезного юношу. Но встреча потрясла его.

Из воспоминаний Сабартеса: «Полдень. Пабло, стоящий в углу коридора, ведущего в его крошечную комнату-ателье, усиливает мое замешательство своим пристальным взглядом. Покидая его, я поклонился, пораженный исходящей от него магической силой. Это восхитительная власть короля-мага, дарящего сюрпризы и вселяющего надежду».

Эта магическая сила, исходящая от художника, его странный взгляд, пронизывающий собеседника, поражали многих, поистине колдовские чары… И Пикассо не раз использовал свою удивительную власть, испытывая какое-то дьявольское наслаждение от того, до какой степени он может подчинить себе жертву. Например, он рисует портрет Сабартеса как «поэта-декадента», увенчанного цветами, с лилией в руке, жестоко насмехаясь над его литературными претензиями.

А в 1901 году Пикассо, забавляясь, изображает в картине Кружка пива (ГМИИ имени А. С. Пушкина) «поэта Сабартеса», сидящего за столиком кафе. При этом представляет его как романтического мечтателя, что никак не вяжется со строгим персонажем, каким он был в реальной жизни. И Сабартес, хотя и очень чувствительная натура, покорно воспринимает эти насмешки…

Много лет спустя, уже будучи секретарем Пикассо и все столь же преданным ему, он так и останется объектом различных насмешек и розыгрышей. Причем оба, казалось, находили удовольствие в подобных отношениях, которые, по всей видимости, были необходимы как одному, так и другому. Казалось, что они раз и навсегда распределили между собой роли…

Весной 1899 года друзья Пикассо, братья Кардона, ввели его в круг завсегдатаев кафе «Четыре кота».

Какое впечатление производит он на тех, кто знакомится с ним? Критик Фольчи-Торрес вспоминает, как в детстве старший брат показал ему сидящего в глубине зала художника: «Тот, с огромными грустными глазами, – Пикассо»[38]38
  Palau i Fabre J. Picasso vivant (1881–1907).


[Закрыть]. Грустными? Именно такое впечатление он часто производил на современников. Возможно, это проявление неисправимой меланхолии, присущей темпераменту андалусцев. Но грусть Пикассо более глубока и более специфична. Вероятна, она сродни тем, кого высота их амбиций изолирует от общества. Это цена, которую платили большинство будущих гениев, и Пабло не стал исключением…

После месяцев одиночества в Хорте молодой человек несколько отвык от городской жизни. Но довольно скоро он будет чувствовать себя легко среди клиентов «Четырех котов», в основном художников. Среди них были уже довольно известные не только в Каталонии, но и в Испании. Портретист Рамон Касас[39]39
  Касас родился в 1886 году, Нонель – в 1873-м, Русиньолс – в 1861-м, Утрилло – в 1862 году.


[Закрыть], Исидре Нонель, Сантьяго Русиньолс, Хоакин Мир или Мигель Утрилло, отец Мориса Утрилло. Но большинство мастеров – Карлес Касаджемас, братья Ревентос, Рамон Пичот или Мануэль Уге, называемый Маноло, Матеу де Сото – были примерно того же возраста, что и Пабло. Многих из них мы снова встретим в Париже, где они сыграют определенную роль в жизни Пикассо. Они образуют так называемую «банду» Пикассо…

Очень скоро его незаурядная личность привлечет внимание и покорит многих, как это произошло с Сабартесом. Он очаровывает людей не своим красноречием или блеском, с каким излагает те или иные теории искусства (к ним он испытывал отвращение). Чаще он молчит. Или, если говорит, делает какие-то саркастические замечания или высказывает мысли как результат глубоких раздумий. Но он выделялся на фоне других, в его взгляде чувствовалась необычайная внутренняя сила, которая неизбежно подчиняла себе окружающих. И очень скоро, причем без всяких на то усилий с его стороны, молодые художники признают этого восемнадцатилетнего парня своим лидером.

Большинство из них практически каждый день проводят в «Четырех котах», где оживленные дискуссии за кружкой пива продолжаются до ночи.

Все это не мешает Пабло заниматься любимым делом. В течение двадцати месяцев, проведенных им тогда в Барселоне, он без устали заполнял альбомы бесчисленными набросками. Какой азарт! Среди сюжетов фигурируют, естественно, корриды. Чтобы заработать на билет, он вставал у ворот арены и продавал свои рисунки.

Более странным кажется его патологическое увлечение отчаявшимися, несчастными людьми. Этой теме он посвящает много работ. Естественно, Пабло мог наблюдать в Барселоне, какую жизнь влачила эта часть населения, и испытывать желание их нарисовать, но в то же время он отдавал дань определенной моде. Чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на работы Канальса или Нонеля[40]40
  Cabanne P. Le siècle de Picasso, 1975.


[Закрыть], которые изображали уродливые головы страдающих базедовой болезнью жителей Пиренеев. Не присоединялся ли Пабло таким образом к традиционным аспектам испанской живописи и ее мрачному видению жизни людей? Это влияние, бесспорно, импонирует определенным свойствам личности Пикассо, причем настолько, что нельзя отрицать искренности пессимизма, отраженного во многих его работах.

Позже то, что назовут «голубым периодом», приумножится изображением печальных сцен, картинами, полными глубокой меланхолии. На первый взгляд все это казалось несовместимым с огромной жизненной силой самого Пикассо. И тем не менее, как можно оспаривать аутентичность этих полотен, когда вспоминаешь его автопортреты – молодого человека «с огромными печальными глазами»?

Необходимо привыкнуть к сбивающим с толку контрастам, которые присущи личности Пикассо. Надо ли говорить, что они порой стоили ему друзей? Это также объясняет подчас столь противоречивые суждения тех, кто вспоминает Пикассо как человека и как художника.

В начале 1900 года Пабло, уже трижды сменивший мастерскую, находит новое, более просторное помещение на Риера-де-Сант-Жоан, 17, которое он разделяет с новым другом, художником Карлесом Касаджемасом, его ровесником. Этот молодой человек из состоятельной семьи практически полностью оплачивает ателье, что Пабло, уже избалованный успехом, считает совершенно нормальным.

Молодые люди развлекаются тем, что рисуют на стенах то, чего не могут себе позволить: широкие кровати, глубокие мягкие кресла, шкафы, украшенные резьбой, буфет, заполненный деликатесами, сундуки с золотом, лакея, горничную с пышным бюстом. Последняя, вне всякого сомнения, нарисована Пикассо, которого всегда отличало исключительное пристрастие к этой части женского тела.

Касаджемас был интересной личностью. Сын консула Соединенных Штатов в Барселоне, родившийся на двадцать лет позже своих сестер, он, как и Пабло, вырос в атмосфере женского обожания. Психологически неустойчивый, экзальтированный, он с энтузиазмом подхватывает анархические идеи отца, не боясь участвовать в демонстрациях в Барселоне. Он осмелился даже ударить полицейского, выхватив у него дубинку. Он – наиболее политизированный из друзей Пабло, который не участвует в манифестации и только издали наблюдает за бурлящими событиями в городе. Самое важное – его живопись. Пикассо рисует Касаджемаса высоким, худым, с мрачным взглядом. Естественно, он участвовал в модном тогда литературно-художественном движении: объявлял себя, не без снобизма, декадентом и модернистом, что провоцировало не раз насмешки Пабло, рисовавшего с удовольствием на него карикатуры.

Кроме того, в отличие от Пикассо, Касаджемас, по-видимому, страдал из-за проблем с женщинами: действительно ли он был импотентом, как говорили? Не было ли это следствием чрезмерного употребления алкоголя и опиума, столь распространенного тогда в декадентских кругах? Даже когда друзья увлекали его в бордели Баррио, он всегда находил повод, чтобы избежать близости с дамами, несмотря на ироничное подстрекательство товарищей.

Тем не менее Пабло очень любил его, считая более умным и утонченным, чем большинство его друзей. К тому же Карлес настолько боготворил Пабло, что был всегда готов поддержать его в любых начинаниях.

В течение нескольких месяцев, каждое воскресенье Касаджемас собирал богему в роскошной квартире родителей, которые проявляли должное понимание и не опасались, что гости запачкают или сломают что-либо. Компания развлекалась не только чтением стихов, друзья делали рисунки (dibujos fritos), затем поджаривали их на масле, чтобы придать антикварный вид. При этом необходимо было следить за температурой масла на сковороде, так как «произведение» могло обуглиться. Если такое случалось, это вызывало бурю эмоций веселой компании.

В ходе этих веселых tertulias они пели во все горло бунтарские песни, требующие независимости Каталонии, как, например, «Косцы».

Пикассо был счастлив…

Желая овладеть различными техническими приемами, молодой художник решил заняться гравюрой. Под руководством друга, Рикардо Каналса, он изображает пикадора, держащего пику в правой руке: к сожалению, Пикассо не учел, что при тиражировании печатается зеркальное отображение… Ну что же, тем хуже! И он называет гравюру EI Zurdo (Левша)… И все-таки слишком огорченный происшедшим, он вернется к этой технике по настоянию Каналса только через четыре года.

Барселона, кафе «Четыре кота», 1 февраля 1900 года. Полдень, но дюжина молодых людей, друзей Пабло, трудится в одном из залов. На столе стопка рисунков, в основном портреты завсегдатаев заведения. Рядом коробка с тонкими гвоздями и кнопки, чтобы прикреплять рисунки на стену… Застучали молотки. Эта выставка портретов, выполненных Пикассо, подготовлена наспех: работы не вставлены в рамки, расположение заранее не спланировано. Все свидетельствует об импровизации…

Идея выставки исходила от друзей Пабло. В октябре прошлого года их коллега Рамон Касас представил десятки портретов знатных барселонцев в Зале Паре, одной из наиболее престижных галерей города. Это был настоящий триумф. Впрочем, заслуженный, так как Касас – хороший художник, учившийся в Париже у Каролюса-Дюрана, признанного мэтра этого жанра.

Но поклонники Пикассо считали, что их идол способен соперничать с Касасом. И они убедили молодого художника быстро нарисовать то же число портретов, что и Касас – примерно сто пятьдесят. Они хотели, чтобы это было своего рода вызовом…

Увы, было продано всего несколько работ, и не мудрено: завсегдатаи «Четырех котов» в основном были представителями богемы без гроша в кармане. Непроданные рисунки остались у автора и папаши Ромеу, владельца кафе, который продал еще несколько портретов. Позже его вдова продаст остальные…

Мы знаем только примерно треть из них[41]41
  В Музее современного искусства Барселоны и Музее Пикассо Барселоны находятся картины Солдат, вернувшийся на родину и Старая женщина.


[Закрыть]. Но и то, что уцелело, свидетельствует о блестящем таланте молодого художника: смелость и мощь линий, раскрывающих характер модели, разнообразные техники…

24 февраля 1900 года. После этой неудачи наконец приятная новость: Пабло официально приглашен участвовать в конкурсе художников, которые будут представлять Испанию на Всемирной выставке в Париже. И вскоре он узнает, что отобрана его картина Последние мгновения. Дон Хосе преисполнен гордости: он видит в этом подтверждение справедливости своих советов сыну. По его мнению, это начало блестящей карьеры сына, о которой он так мечтал. К несчастью, этот успех только увеличит пропасть непонимания между отцом и сыном…

На отобранной картине изображен молодой священник с молитвенником в руке, взирающий на женщину на смертном одре, лампа слабо освещает эту волнующую сцену.

Долгое время считалось, что эта работа утеряна. И только в 1978 году с помощью рентгенограммы, проведенной в Музее Кливленда (США), удалось определить, что Пикассо, спустя три года, написал поверх прежней картины новую – Жизнь, один из шедевров «голубого периода».

Многие увидят в этом жесте стремление художника к излишней экономии, забыв, насколько скудными средствами обладал он в ту пору. Но можно также предположить, что это символический жест прощания с академизмом, в рамках которого пытался его удержать отец.

Пабло уже давно мечтал о Париже.

И не он один. «Мы все страстно желали поскорее оказаться в Париже», – скажет Сабартес. Впрочем, многие друзья Пабло жили там более или менее длительное время – Касас, Канале, Сунье или Маноло. Некоторые из них даже не захотели возвращаться.

Несмотря на то, что каталонских художников привлекали и Германия, особенно Мюнхен, и Великобритания, но наиболее желанным был Париж. И в ходе бесконечных дискуссий художников в «Четырех котах» повышенным вниманием пользовались те, кто вернулся из Парижа. Как бы то ни было, Пабло давно сгорал от нетерпения познакомиться с французскими мастерами, так как ранее видел лишь посредственные черно-белые репродукции в журналах по искусству.

Но то, что заставило его без промедления отправиться в Париж, – это непреодолимое желание увидеть Последние мгновения на выставке в Гран-Пале, в городе, о котором мечтали он и его друзья.

В состоянии юношеской экзальтации, вызванной подобной перспективой, он без колебаний написал слова, которые позже можно было обнаружить под некоторыми его рисунками: Я – Король[42]42
  Эта подпись была, например, на рисунках – Пара на диване (1900), Музей Пикассо, и Автопортрет (коллекция Жуниера Видаля), в настоящее время утерянный…


[Закрыть].

Просто-напросто.

В ожидании отъезда он проявляет практическую смекалку: создает очень яркие картины и рисунки, чтобы продать их в Париже и обеспечить свое существование. Сюжеты выбирает исключительно испанские: девушки с веером, уличные сцены, традиционные костюмы и, естественно, коррида, которая, по его мнению, должна обязательно понравиться французам.

Часами он обсуждает свои планы с родителями. Сама идея отпустить сына, еще подростка, в это путешествие, о котором у них было весьма смутное представление, вызывала волнение и тревогу. В их воображении Париж был столицей пороков, царством бандитов, где с каждым может произойти что угодно.

В любом случае, это город, где Пабло не сможет добиться известности, так как конкуренция там слишком жестокая. Более того, он рискует никогда не вернуться оттуда, так как Париж, это знает каждый, подобен наркотику.

Пикассо с трудом добивается родительского согласия на поездку. Легче было убедить в этом донью Марию: она боготворила сына и считала: он сам лучше знает, что для него хорошо, а что нет. Инстинктивно она чувствовала, что Пабло, несмотря на молодость, обладает безошибочным чувством реальности. Он прекрасно знает, «куда можно идти достаточно далеко», как скажет позже его друг, которого он пока еще не знает, – Жан Кокто.

Позиция дона Хосе не изменилась: Пабло должен вернуться в Школу изящных искусств. А в Париже только одному богу известно, какие идеи могут прийти ему в голову!

Но Пабло умеет убеждать… и добивается своего. Он успокаивал отца тем, что в Париже не будет одинок – Касаджемас тоже поедет туда, и Пальярес присоединится к ним. Он сумел даже покорить родителей Касаджемаса, которые сомневались в нужности этой поездки для своего болезненного, нервного сына.

– Напротив, – заверял их Пабло, – смена климата и удовольствие от пребывания в Париже принесут ему только пользу…

Могли ли родители Касаджемаса тогда вообразить, что из-за фатальной цепи событий это путешествие сына закончится трагедией?

За несколько недель до отъезда Пикассо и Касаджемас заказывают по два костюма из черного вельвета в скромном магазинчике Барселоны. Брюки должны сужаться к лодыжке и там застегиваться на две пуговицы: такова униформа художников той эпохи…

– Необходимо, чтобы отвороты пиджака застегивались на шее, – уточняет Пабло.

Он снова проявляет свой прагматизм, предвидя, что предстоят трудные времена и придется, таким образом, прятать грязную сорочку или вовсе носить пиджак на голое тело…

Конец октября, Пабло скоро девятнадцать. Вокзал. Родители покупают ему билет третьего класса до Парижа – это все, что они могут ему предложить, да еще сумму на обратную дорогу… а в кармане дона Хосе останется всего несколько песет. Им будет нелегко дотянуть до конца месяца, но они не сожалеют ни о чем.

Глава IV ПЕРВАЯ ПОЕЗДКА В ПАРИЖ

Пабло и Карлес прибывают на парижский вокзал д’Орсэ, будущий Музей изобразительных искусств[43]43
  Музей д’Орсэ будет открыт в помещении бывшего вокзала в 1985 году.


[Закрыть]. Сгибаясь под тяжестью чемоданов, мольбертов, папок с рисунками, они направляются на Монпарнас. Почему Монпарнас? Да только потому, что один из друзей, художник Себастия Жуньен, нашел для них свободную мастерскую, в том же доме, где проживал сам, на улице Кампань-Премьер, 8.

Оставив багаж, они спешат навестить своего близкого друга, Нонеля, обитающего на вершине холма Монмартра, на улице Габриэль, 29. К тому времени на Монмартре обосновалась уже целая колония молодых художников из Барселоны. Нонель познакомит их с земляками, что позволит юношам чувствовать себя не столь одиноко в этом чужом городе, который внушал им одновременно восхищение и страх.

– Вы явились вовремя, – заявил Нонель. – Я как раз решил вернуться в Испанию, а вы можете снять эту мастерскую.

К несчастью, Пабло с Карлесом уже оставили залог на улице Кампань-Премьер, 8.

– Какая бредовая идея – выбрать Монпарнас! – воскликнул Нонель. – Ведь именно здесь, на Монмартре, сосредоточились все наши друзья, здесь жизнь бурлит днем и ночью, да и стоит все сравнительно недорого…

Это последнее замечание немаловажно для Пикассо, хотя он знает – Касаджемас, имеющий богатых родителей, всегда придет ему на помощь.

Аргументы Нонеля были настолько убедительны, что юноши решили перебраться на Монмартр. И они возвращаются на Кампань-Премьер, 8, забирают чемоданы, папки, мольберты и совершают нелегкое путешествие, поднимаясь на вершину холма Монмартра. К счастью, им удается вернуть большую часть залога, оставленного хозяину мастерской.

В ожидании отъезда Нонеля они временно останавливаются на улице Коленкур. К несчастью, место оказалось настолько бойкое и шумное, что друзья не могли уснуть до рассвета. К тому же каждый вечер Нонель и компания барселонских друзей приглашали повеселиться то в бар, то в ночное кафе, которые буквально наводняли квартал. Тем не менее молодость помогала друзьям справляться с такой нагрузкой и достаточно много работать.

Чтобы лучше представить себе образ жизни, который вели молодые люди осенью 1900 года, прочтем письмо, написанное Касаджемасом их общему другу Рамону Ревентосу. Это письмо интересно еще и тем, что оно сопровождается рисунками Пабло: «Мы уже приступили к работе, у нас есть натурщица. Завтра мы собираемся работать не покладая рук, так как решили подготовить картины для будущего салона (…). Нам хотелось бы также принять участие в выставках в Барселоне и Мадриде (…). Поэтому в течение всего дня мы не покидаем мастерскую и напряженно работаем (…). Пейо[44]44
  Их друг, писатель Помпеу Жене.


[Закрыть] тоже в Париже и (…) пригласил нас в полночь в таверну „Понсе“.

Он угостил нас пивом и сэндвичами, а когда мы уже собрались уходить, появились Утрилло и Риера, и мы проговорили до рассвета. А на следующий день мы отправились всей компанией в „Пети-Пуссе“, заведение, весьма отличающееся от „Понсе“; там мы отлично провели время и изрядно напились. Утрилло писал колыбельные песни. Пейо исполнял сальные песенки на латыни. Пикассо рисовал окружающих, а я сочинял короткие стишки. А завтра мы отправляемся на встречу каталонцев, более или менее знаменитых. Среди них есть один тип, по имени Кортада, владеющий миллионами. Это несчастный внебрачный сын. Он часто присоединяется к нашему столу и выдает себя за интеллектуала, а на самом деле он всего лишь „жалкое ничтожество“. Местные интеллектуалы могут здесь гораздо больше себе позволить, чем в Барселоне. Все они самодовольные холостяки. Никто из них и в подметки нам не годится, если говорить серьезно. Встречал ли ты уже Нонеля? Он обаятельный человек, и он и Пичот – единственные достойные личности в округе. А сегодня мы встретили Итуррино, который произвел впечатление приличного юноши. А не скучает ли Перико[45]45
  Так прозвали папашу Ромеу, хозяина «Четырех котов».


[Закрыть]? Посоветуй ему приехать в Париж, а также Маноло – места хватит на всех, а денег может заработать каждый, кто не боится труда. Нам нравится наша мастерская. Иногда по вечерам мы отправляемся в кабаре или в театр… Они воображают, что исполняют испанские танцы, а вчера один из них даже заскулил, как щенок, olé olé caram-bacagamba, что доставило нам мало удовольствия. Передай Ромеу, что ему следует приехать в Париж и открыть кабаре (…). Пусть он сделает, что угодно – ограбит или убьет кого-нибудь, чтобы приехать сюда, – здесь он сможет разбогатеть. На бульваре Клиши полно ночных кафе и кабаре, лишенных всякого шарма, тем не менее делающих большие деньги. А „Четыре кота“ были бы здесь настоящим золотым дном (…). Здесь бы оценили папашу Ромеу по заслугам, не то что в Барселоне».

Вскоре к друзьям присоединился Пальярес, несколько задержавшийся в Хорте, где пообещал украсить деревенскую церковь.

И снова, благодаря Касаджемасу, мы можем теперь, сто лет спустя, представить, в какой обстановке они жили. Он составил своеобразную «инвентарную опись»: «Стол, раковина, два зеленых стула, зеленое кресло, еще два стула, но не зеленых, кровать, угловой буфет, деревянная подставка под сундук, перина, две подушки и несколько наволочек к ним, еще четыре подушки без наволочек, кое-какая кухонная утварь, стаканы, бокалы для вина, бутылки, кисти, переносная ширма, цветочные горшки, туалет, книги и другая мелочь. У нас была даже какая-то загадочная посудина, предназначенная только для дам. Кроме того, у нас был килограмм кофе и банка гороха».

А эти многообещающие парижанки, которые так волнуют воображение иностранцев? Как встретятся с ними молодые люди? И особенно Пикассо, для которого женщины всегда значили так много.

Об этом позаботился Нонель: ему двадцать семь лет и он выступает в роли старшего брата. Он обосновался в Париже с 1897 года, но Барселону не забывал. Нонель знакомит Пабло и Карлеса с тремя девушками довольно легкого поведения. Официально они считаются натурщицами и знакомы почти со всей колонией каталонцев в Париже. Это Жермен Флорентен, урожденная Гаргалло, и ее сестра Антуанетта. Обе владеют испанским, что объясняет их особую привлекательность для этой небольшой компании, где французский представлял серьезную проблему для многих, начиная с Пикассо. На самом деле все объясняется гораздо проще: вызывающее покачивание бедер, взгляды, провокационное поведение более чем достаточны, чтобы воспламенить воображение молодых художников. Третья молодая женщина, Одетта (на самом деле Луиза Ленуар), производила аналогичный эффект и при распределении ролей досталась Пикассо. К сожалению, она не знала испанского, но взгляды и жесты Пабло были настолько красноречивы, что ей не составляло никакого труда понять, чего он хочет. Но у нее серьезный недостаток: почти каждый вечер она пьет, предпочитает пиво и особенно зеленый абсент, так часто изображаемый французскими живописцами. Но гораздо меньше он любил скандалы, которые провоцирует Одетта, когда выпьет слишком много. Она начинает говорить так громко, что приходится силой уводить ее на улицу Габриэль. В любом случае, она была вовсе не той женщиной, которая способна серьезно увлечь Пабло…

Для Касаджемаса все сложилось еще менее удачно: он увлекся той, которая отличалась ненасытными сексуальными запросами, – Жермен. Пабло надеялся, что она поможет другу решить его проблемы. Но глубокое разочарование одной, стыд и отчаяние за свою несостоятельность другого – таков был результат их отношений. Когда приехал Пальярес, ему досталась Антуанетта, хотя больше понравилась Одетта. Но это не устраивало Пабло, и он настоял, чтобы распределение оставалось прежним. Пальярес прибыл последним и должен довольствоваться тем, что осталось… – так довольно жестко заявил Пикассо.

Во время первого визита в Париж Пабло оставался в основном в каталонском «гетто». Если не считать его многочисленных посещений Лувра, то он практически не покидал свой квартал. Но он обожал бродить по Монмартру, вокруг величественно возвышающегося, недавно построенного собора Сакре-Кёр, архитектуру которого, впрочем, по-разному оценили горожане. Пабло наслаждался посещением многочисленных кабаре, ресторанчиков, бистро, где усатые бармены в голубых фартуках обслуживали клиентов, и казалось, что все знакомы друг с другом, словно в одной деревне. Ничего подобного Пабло не наблюдал в Барселоне. Более того, он был поражен, увидев, как влюбленные нежно целовались на виду у всех, не вызывая ни малейшего удивления со стороны прохожих. Каким скандалом было бы это в Испании!

Пальярес, прибыв в Париж, попытался хоть как-то упорядочить жизнь маленькой компании на улице Габриэль. Он считал, что Пабло не имеет никаких оснований посещать бордель на улице Лондона, тем более пытаться, впрочем, безуспешно, водить туда Касаджемаса. Необходимо работать.

– Мы должны ложиться спать в десять вечера, – убежденно заявил он и прикрепил на стене своеобразные правила внутреннего распорядка, очень подробные, предусматривающие даже, когда и сколь долго можно заниматься любовью, чтобы не нанести вред творческому вдохновению и активности…

Насколько хватило сил молодым людям, чтобы следовать этому распорядку? Неизвестно. Но определенно одно: никогда женский соблазн не мог отвлечь Пабло от его главной Цели, являвшейся абсолютным приоритетом: стать признанным художником и, более того, сохранить свою творческую индивидуальность. Удача только компенсирует его усилия.

В обществе каталонцев оказался некий Пер Маньяч, сын богатого промышленника из Барселоны, красивый мужчина примерно тридцати лет. Из-за своих гомосексуальных пристрастий он стал «белой вороной» в семье. Забросив производство замков и сейфов, которому посвятил себя отец, Маньяч обосновался в Париже и решил торговать произведениями искусства. С его помощью добились известности некоторые молодые художники-каталонцы: Жуньен, Канале и Нонель…

Когда Нонель привел Пабло к Маньячу, тот сразу оценил качество работ молодого художника. Его корриды отличались такой динамикой, такой яркостью красок, каких не было ни у кого из его коллег. Он тут же покупает несколько его пастелей. А через некоторое время владелица небольшой картинной галереи Берта Вейль, тоже покоренная талантом художника, приобретает три пастели и тут же успешно продает их писателю Адольфу Бриссону[46]46
  Адольф Бриссон (1866–1925) – журналист, основатель «Политического и литературного альманаха», отец будущего директора «Фигаро», Пьера Бриссона.


[Закрыть] с 50-процентной прибылью.

Забавной женщиной была Берта Вейль, которую любовно называли матушкой Бертой. Ранее она работала у антиквара, а затем открыла собственную небольшую галерею на улице Виктор-Массе, 25, недалеко от площади Пигаль. Одинокая женщина, тридцати пяти лет, непривлекательной внешности, в очках с необычайно толстыми линзами, она отличалась удивительной способностью мгновенно распознавать талантливых молодых художников. Это она открыла Модильяни, Марке, Дерена, Ван Донгена и Мориса Утрилло. В случае с Утрилло, который практически не выходил из состояния запоя, она даже не торговалась, что случалось с ней крайне редко, но отказывалась иметь дело с людьми, которые были ей малосимпатичны или не внушали доверия, причем подобный подход был исключительно субъективен. По этой причине она упустила немало выгодных сделок и не удивительно, что доживала свои дни в полной нищете[47]47
  См.: мемуары Берты Вейль (1865–1951). Pan dans l’œil, 1933.


[Закрыть].