Текст книги "Екатерина Великая"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

В девять часов, все еще одетая по-домашнему, возвращается она в свою спальню и принимает там высших сановников, докладывающих о текущих делах. Когда лакей тихо докладывает ей, что пришел фаворит, она наклоном головы удаляет всех присутствующих. Затем аудиенция продолжается до полудня, когда Екатерина опять идет в личный кабинет. Там она заканчивает туалет, ее причесывают, одевают. Ее каштановые волосы, когда она сидит, достают до пола. Она не применяет ни пудры, ни румян, ни краски для бровей, ни мушек. Приближенные присутствуют при «малом пробуждении Ее величества» в официальном помещении для туалета. Церемония длится несколько минут. А теперь – к столу! Меню скромное; вареная говядина с солеными огурцами. Запивают смородиновой водой. На десерт – фрукты. Обед длится не более часа. С царицей обедают с десяток гостей. Все втайне сердятся на плохую еду. Но Екатерина этого не замечает. Она так же равнодушна к еде, как и к музыке. После обеда опять приходят сановники, приносят доклады, испрашивают указаний. Затем – прием придворных в салонах. Болтают, играют в вист или в крикет. Когда нет спектакля, Ее величество уходит к себе в десять часов, лишь слегка прикоснувшись к приготовленному для нее ужину. В своих покоях она выпивает большой стакан кипяченой воды и ложится спать. В этой строгой, заполненной работой, размеренной жизни то ли философа, то ли разночинца единственная отдушина, которую она себе позволяет, это радость физической любви.

Больше всего Екатерина любит вторники и субботы – дни без приемов. Она с нетерпением их ждет. В эти вечера она подолгу беседует, и это очень вольные и веселые посиделки, со своими близкими друзьями: Григорием Орловым, Паниным, Нарышкиным, господином Пиктэ из Женевы, княгиней Дашковой, Бецким… Она читает им самые интересные письма из-за границы, комментирует последние французские книги, появившиеся у нее на столе. Восхищается «Литературной и художественной перепиской» Гримма и Дидро. Эту рукописную газету, выходящую раз в две недели, она получает из Парижа, как и многие другие монархи Европы. Гримм дает там подробное описание картин и скульптур, увиденных им в салонах. Читая эти отчеты, Екатерина мечтает создать свою собственную художественную галерею, место для уединений и раздумий, куда она уходила бы одна или с ближайшими друзьями, одним словом – «Эрмитаж».[84]84
  Французское слово «ermitage» одним из своих значений имеет «уединенное место». (Прим. перев.)


[Закрыть] В ожидании создания этого музея для близких встречи «в узком кругу» продолжаются. Они проходят в обстановке простоты и благодушия. В этом обществе не принято злословить, лгать, говорить грубости, сердиться и даже вставать, когда Ее величество прохаживается по комнате. Штраф – десять копеек. Играют в салонные игры с забавными фантами и наказаниями. Императрица много болтает, шутит, забавляется пустяками. Поиск радости, как она считает, – долг каждого из нас. С детства она развивает в себе этот оптимистический настрой. Для нее это система, обязательная духовная гигиена. Каждый раз, когда ей грозит новая забота, она призывает на помощь свою жизнерадостность. «Надо быть веселым, – пишет она. – Только так можно все преодолеть и вытерпеть». «Могла смеяться по любому поводу, – писал принц де Линь, – из-за какой-нибудь банальности, цитаты, глупости… Ее прелесть как раз и составлял контраст между простотой того, что она говорила людям, и величием того, что она совершала». Но эта же полнеющая женщина легко могла и прослезиться. Правда, это было редко и быстро проходило. Поплакать для нее значило облегчить душу и ускорить возвращение солнечной улыбки. И вот уже смех вновь звучит в «Эрмитаже». Это – чистый, искренний смех, ибо царица не терпит никаких фривольных намеков в ее присутствии. Если кто-то позволяет себе шалость, она умолкает, а потом выговаривает ему. Любовь, значащая так много в ее жизни, не должна давать повод для шутки. Экзальтированная в тени алькова, она целомудренна в салоне. Как бы ни тянуло ее к себе сладострастие, она подчиняет его правилам поведения. По-видимому, это уходит корнями в протестантское детство. Иностранные дипломаты высоко ценят открытую сердечность дружеских посиделок с императрицей. После пышных ассамблей в Версале барон де Бретель в восторге от добродушного приема, оказанного ему Ее величеством в России. Посол Англии, сэр Роберт Ганнинг, привыкший к скучному этикету своего двора, пишет: «Здесь царит обстановка гармонии и доброго настроения, какая, наверно, бывает только в раю».

Зимою Екатерина очаровывает свое окружение в Петербурге, являя собою достоинства женщины – хранительницы очага. Лето она проводит в Царском Селе. Одевается просто, волосы не пудрит, рано утром прогуливается с собачками по росистому парку. В руках – дощечка, бумага и карандаш, чтобы записывать мысли. Принимает людей на воздухе, под деревом, в беседке или на балконе дворца. Среди особо ценимых ею сотрудников отличается молодой агроном и экономист Жан Жак Сьевер, которого Екатерине представили во время ее визита в Курляндию. Она назначила его губернатором Новгорода. Против воли своего окружения, назначает генеральным прокурором (высший административный пост в империи) тридцатичетырехлетнего князя Александра Вяземского. Генеральный прокурор председательствует в Сенате, курирует финансы, внутренние дела и правосудие. Он выступает от имени Ее величества, это ближайший ее помощник. К указу, где устанавливаются его функции, Екатерина прилагает письмо с разъяснением политических концепций государыни: «Российская империя есть столь обширна, что, кроме самодержавного государя, всякая другая форма правления вредна ей, ибо все прочее медлительнее в исполнениях и многое множество страстей разных в себе имеет, которые все к раздроблению власти и силы влекут…» Как указывается далее, то, что хорошо для других стран, не обязательно хорошо для России и «везде внутренние распоряжения на нравах нации основываются». К тому же инертность русских властей, которые «думать еще иные и ныне прямо не смеют», подтверждает лишний раз необходимость твердой центральной власти. Зато провинции, населенные нерусскими народностями, имеют право, по ее мнению, на особый статус. «Малая Россия, Лифляндия и Финляндия, – пишет она, – суть провинции, которые правятся конфирмованными им привилегиями; нарушить оные отрешением всех вдруг весьма непристойно б было, однако ж и называть их чужестранными и обходиться с ними на таком же основании есть больше, нежели ошибка, а можно назвать с достоверностью глупостию. Сии провинции… надлежит легчайшими способами привести к тому, чтоб они обрусели и перестали бы глядеть, как волки в лесу».

Императрица великолепно информирует нового генерального прокурора о себе самой: «Вам должно знать, с кем вы дело иметь будете. Ежедневные случаи вас будут ко мне приводить, вы во мне найдете, что я иных видов не имею, как наивысшее благополучие и славу отечества, и иного не желаю, как благоденствия моих подданных, какого бы звания они ни были. Мои мысли все к тому лишь только стремятся, чтоб как извнутрь, так и вне государства сохранить тишину, удовольствие и покой… Я весьма люблю правду, и вы можете ее говорить, не боясь ничего, и спорить против меня без всякого опасения, лишь бы только то благо произвело в деле… Еще к тому прибавлю, что я ласкательства от вас не требую, но единственно чистосердечного обхождения и твердости в делах».

Такие принципы сотрудничества первого министра и его государыни настолько возвышенны, что о них немедленно была информирована вся Европа. Скоро Екатерине предоставляется еще один случай поразить воображение интеллектуалов. Узнав от князя Голицына, своего посла во Франции, что Дидро из-за стесненных денежных обстоятельств хочет продать свою библиотеку за пятнадцать тысяч ливров, она предлагает цену в шестнадцать тысяч и в качестве условия добавляет, что все эти ценные книги не покинут дома знаменитого писателя до конца его дней: «Было бы жестоко лишить ученого его книг». Так Дидро становится, не выходя из дома, хранителем библиотеки царицы и будет получать, кроме того, жалованье: тысячу ливров в год. А чтобы никаких задержек не произошло, жалованье это будет выплачено за пятьдесят лет вперед. Ошеломленный, Дидро пишет своей благодетельнице:

«О великая государыня, я простираюсь у ног ваших, протягиваю к вам руки свои и хотел бы высказаться, но душа замирает, голова кружится, мысли путаются, я расстроган, как ребенок, и истинные выражения переполняющего меня чувства тают на губах моих… О Екатерина! Поверьте, что ваше правление не менее могуче в Париже, чем в Петербурге!»

«Дидро, Д'Аламбер и я, все втроем воздвигаем алтарь в вашу честь», – сообщает императрице Вольтер. И далее: «Кто бы мог вообразить 50 лет тому назад, что придет время, когда скифы будут так благородно вознаграждать в Париже добродетель, знание, философию, с которыми так недостойно поступают у нас?»

А вот мнение Гримма: «Тридцать лет трудов не смогли принести Дидро малейшего признания. Императрица России пожелала, в данном случае, оплатить долг вместо Франции».

Одно за другим приходят Екатерине письма, подтверждающие, что она удачно вложила деньги. Даже те, кто полагал, что Россия – отсталая страна, засыпанная снегом, где по улицам бродят волки, начинают подумывать, что там, по-видимому, находится источник света, ума и великодушия. Дидро бьет в барабаны, прославляя благодетельницу. Дом его превращается в агентство по найму специалистов. Писатели, ученые, художники, ремесленники, архитекторы, инженеры – все хотят узнать от него побольше и просят помочь в устройстве в Санкт-Петербурге. Он их отправляет к князю Голицыну, к Бецкому. Екатерина упивается триумфом. Благодаря этой акции, стоившей ей не так уж много, она стала, по выражению Вольтера, «благодетельницей Европы». Прошло всего три года после коронации, а она уже правит не только миллионами русских, но и всеми мыслителями за границей. Покровительница литературы и искусств, своего рода светская мадонна, раздающая рубли. Матушка-меценатша из Санкт-Петербурга. Она не признает границы, а признает лишь таланты.

Осознав этот скачок престижа, Екатерина хочет еще больше утвердиться как философ. Однажды, отведав картофель, к великому смятению участников обеда, она заявляет, что эта «пища индейцев» очень вкусна, и велит Сиверсу развернуть выращивание клубней. Потом придется охранять поля вооруженными сторожами, чтобы суеверные крестьяне не уничтожили «дьявольскую траву».

Есть и другие подданные, ее беспокоящие: раскольники, или староверы. Церковь преследует их как еретиков, и они решили предать себя огню на костре, чтобы не попасть во власть дьявола. Перепуганная царица устами Сиверса объявляет, что лично берет под защиту раскольников. Но им очень нравятся коллективные самоубийства. Они продолжают заниматься самосожжением, если не для того, чтобы избежать суда, то для ускоренного перехода в царство Божье. Сиверсу приходится задействовать войска, чтобы помешать таким жертвоприношениям. Издается указ, разрешающий раскольникам жить согласно их вере. Никакой благодарности к императрице они не испытывают. Облегчив им отправление обрядов, она, по их мнению, уменьшила их пафосное мученичество. Некоторые уезжают в Турцию, где им по крайней мере гарантированы мучения, соответствующие их стремлениям. Путь к небесам должен быть выстрадан. Терпимость, размягчающая души, – дьявольская ловушка. Эта сугубо русская концепция искупления через боль удивляет Екатерину. Ей кажется, что недоверие раскольников к земному счастью разделяют массы темного и фаталистически настроенного народа. А может быть, и крепостные втайне боятся освобождения, то есть перехода из состояния безответных рабов в положение людей, осознающих их права и обязанности? Быть может, либеральные идеи, столь элегантно обсуждаемые в парижских салонах, непригодны для темного царства скифов? С величайшей осторожностью подходит императрица к делу всей жизни, как она называет свой «Наказ о выработке Уложения законов».

Россия все еще живет по старому, сложному и строжайшему кодексу, изданному в 1649 году царем Алексеем Михайловичем, под названием «Уложение». Поправки, внесенные Петром Великим, Екатериной I, Петром II и Анной Ивановной, не намного разъяснили законодательство. Этот устаревший документ необходимо очистить от пыли веков и модернизировать. И Екатерина втайне берется за этот титанический труд. Только Григорий Орлов и Панин могут изредка читать по страничке ее рукопись. Они в восхищении. Панин восклицает: «Эти неоспоримые истины сокрушат все стены!» Взявшись за перо, Екатерина чувствует, что путь ей указывают два маяка: Вольтер и Монтескье. Она пишет Д'Аламберу: «Для пользы моей империи ограбила я господина Монтескье, его не называя. Надеюсь, что, если он видит меня с того света, он простит мне сей плагиат во благо двадцати миллионов людей. Он слишком любил человечество, чтобы обидеться на меня. Книга его – мой молитвослов».

А Фридриху II пишет: «Я действовала, как ворона, рядящаяся в павлиньи перья».

На самом деле она не столько у Монтескье «украла перья», сколько у итальянского юриста Чезаре Беккариа, чей трактат «О преступлениях и наказаниях» был опубликован в 1764 году. Все эти заимствования собраны в единое целое, которое изменяет их смысл. «Наказ» – парадоксальная аристократическая интерпретация либерализма авторов, его вдохновивших. Монтескье и Беккариа предстают в одеяниях владык с весами правосудия в одной руке и с кнутом – в другой. Это не кодекс, а перечисление принципов, которым должен следовать законодатель в будущем. Принципы эти, размещенные в 655 параграфах, свидетельствуют о том, что автор постоянно колеблется между заботой о прогрессе и сохранением традиций, равенством и уважением привилегий, между необходимостью абсолютизма и стремлением к терпимости. Каждой строкой Екатерина призывает к милосердию, справедливости, патриотизму, разуму. Но это движение стада к счастью должно происходить в полном порядке и под руководством мускулистой пастушки. Она одна знает, что нужно ее пасомым: твердость и нежность. Она сторонница монархии, но не хочет, чтобы ее обвинили в тирании. Для нее самодержавие означает не деспотизм, а любовь. Она великодушно призывает богатых не угнетать бедных, она осуждает пытки, смертную казнь, кроме как за политические преступления, провозглашает, что не народы созданы для правителей, а правители для народа. Но это не мешает ей выступать за привилегии дворянства, уточняя при этом, что люди могут быть закрепощены лишь на законных основаниях. Таким образом, не отмена крепостного права, а лишь рекомендации по гуманному обращению с крепостными. Эдакий иностранный либерализм с поправками на национальный эмпиризм. Применение европейских теорий под русским соусом. При всей бессвязности труда Екатерины, работать над которым она заставляла себя более года, он свидетельствует о ее смелости, настойчивости и искреннем желании перемен. Ее «мания законотворчества», как она сама это называла, не лишена величия.

Осенью 1766 года Екатерина сама представила свой труд Сенату и повелела создать Комиссию по законодательству, или Большую комиссию, задача которой – кодифицировать принципы, изложенные в «Наказе», предварительно узнав пожелания народа. Спросить у народа о его желаниях! Заставить каждую губернию, каждый класс общества высказать свои пожелания в почтительных «Тетрадях». Привлечь массы, хотя бы очень издалека, к выработке законов! Вот это революция! Сенаторы не знают, что делать: приходить в ужас или в восторг от этой смелости. Решают разразиться аплодисментами, а некоторые даже прослезились.

Принять участие в Большой комиссии призваны не только представители Сената, Синода и коллегий, но также делегаты от аристократии, от горожан и крестьян, кроме, разумеется, крепостных. Дворянство выбирает по одному депутату от уезда, причем в голосовании имеют право участвовать все дворяне. От городов – по одному депутату, но избирателями могут быть только домовладельцы. Депутаты от поселян (свободных казенных крестьян) избираются по одному от губернии. Чтобы быть избранным депутатом от дворянства или горожан, надо иметь возраст не менее двадцати пяти лет и обладать безупречной репутацией. Депутатом от поселян может стать тридцатипятилетний женатый отец семейства. Депутаты получают от избирателей тетрадь наказов, составленную комитетом из пяти членов. Расходы их оплачиваются казной, они пожизненно освобождены от смертного приговора, от пыток, телесных наказаний и конфискации имущества. На практике выборы проходят без энтузиазма, много воздержавшихся. Каждый опасается, что, если его изберут, это будут лишние обязанности и ответственность. К тому же для большинства заинтересованных лиц, будь то кандидаты или избиратели, расстояния между местом жительства и уездным центром так велики! Поэтому многие сидят дома, рассчитывая на соседа, и рассуждают примерно так: «да ладно!», «обойдутся и без меня!» Наконец кое-как создана Большая комиссия, в ее распоряжении 1441 тетрадь наказов.

Собравшись весной 1767 года, депутаты начинают думать, как назвать императрицу, чтобы поблагодарить за ее инициативу: «Екатериной Великой», «Наимудрейшей», «Матерью отечества»? Несколько заседаний ушло на эту дискуссию. Екатерина нервничает. «Я созвала их для изучения законов, – пишет она графу Бибикову, председателю ассамблеи, – а они занимаются анатомией моих достоинств». Наибольшее число голосов получил титул «Екатерина Великая». Она делает вид, что сердится. На самом деле это новое возношение ей нравится. Присвоив государыне такое имя, Большая комиссия приступает к работе. Она состоит из 28 представителей основных государственных учреждений и 536 депутатов, избранных разными классами общества, кроме крепостных. Их задача – создать законы, которые подходили бы и православным, и мусульманам, жителям татарских степей и богатых земель Украины, и москвичам, и сибирякам. Скоро они понимают, что дело это им не под силу. Екатерина присутствует на большей части их заседаний. Первое разочарование ее постигло от чтения «Тетрадей», где она надеялась найти отражение состояния умов в своей империи. Приходится констатировать, что в России общественного мнения не существует. Опасаясь преследований, никто не решается жаловаться. Что касается вопросов правления, каждый полагается на «мудрость и материнскую заботу императрицы». Самое большее: дворяне нижайше просят расширить их привилегии, а купцы – получить право иметь крепостных, как дворяне. Сами же крепостные вообще права голоса не имеют. Чтобы разобраться во всем, Большая комиссия делит работу между специальными комиссиями, а те проводят время в осторожной болтовне. «Комедия – так называет все это французский поверенный в делах Россиньоль. – Фавориты и доверенные лица Екатерины всем руководят, они зачитывают законы так быстро и таким тихим голосом, что их почти не слышно… Затем испрашивают согласия собрания, которое не может не дать его, ибо не слышало, о чем идет речь, и тем более – не поняло ничего».

В декабре 1768 года, после двухсотого заседания, граф Бибиков, по повелению императрицы, просто-напросто объявил о роспуске этих мнимых генеральных штатов. Предлогом для этого явилось объявление Турцией войны России. На самом же деле царице надоела волокита комиссии. Кто-то из делегатов спросил, возобновятся ли работы ассамблеи в будущем, на что из императорской ложи послышался шум опрокинутого кресла. Это был ответ Ее величества: поднявшись в гневе, она покинула зал.

Неудача этой инициативы открыла Екатерине всю некомпетентность избранников, их разнобой в мнениях по таким важным проблемам, как крепостное право, налоги, привилегии, правосудие. Она воспользуется этим печальным опытом и начнет править еще более крепкой рукой. Пережив несколько месяцев горячки, Россия вновь погрузилась в свой вековой сон.

Зато Западная Европа пришла в восторг. Екатерина повелела перевести свой «Наказ» на латинский, французский и немецкий языки, чтобы распространить переводы в просвещенных странах. Она рассчитывает на своих обычных почитателей. Они все как один готовы трубить в свои трубы. Вольтер делает вид, что верит, будто этот памятник мудрости не простое «введение», а полный кодекс, разработанный в деталях и уже вступивший в силу. Он пишет: «В своем новом, лучшем из всех кодексов императрица передает право на внесение законопроектов Сенату, состоящему из известнейших лиц империи». Он приветствует «самый прекрасный документ века, достойный Ликурга и Солона». «Справедливость и гуманность двигали пером Екатерины II: она провела всеобъемлющую реформу!» – добавляют Дидро и Д'Аламбер. Даже Фридрих II взволнован. Успех Екатерины за рубежом увенчал запрет полицейских властей Парижа распространять «Наказ» в этом городе. Она делает вид, что возмущена, но на самом деле ликует. Никому и никогда еще не удавалось быть настолько двуликими, в зависимости от того, куда обращено лицо, вовнутрь страны или за ее пределы. В России она – самодержица, во Франции – республиканка. Ее придворные, с одной стороны – дворяне, защищающие крепостничество, с другой стороны – вольнолюбивые философы. И вести эту двойную игру ей очень легко: она по очереди дает слово то сердцу, то разуму, то в ней говорит европейская любовь к порядку, а то нежное чувство к русской экстравагантности.