Текст книги "Екатерина Великая"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

Глава XXII
Путешествие в Крым

В морозный день в начале января 1787 года императорский кортеж тронулся в путь под залпы артиллерийского салюта и приветственные крики собравшегося перед дворцом простого люда. Ее императорское величество, министры, высшие сановники и дипломаты разместились в четырнадцати санях. На самом деле это не просто сани, а удобные домики на полозьях с креслами, подушками, коврами, диванами и столами. Свет в них попадает через три окна, устроенных с каждой стороны. Сани так высоки, что в них можно стоять. Упряжки в восемь или десять лошадей тянут по снегу эти царские салоны. Свита и прислуга теснятся в 164 более скромных санях. Шестьсот лошадей ожидают поезд на каждой станции. Для того чтобы кучера не сбились в обманчивой белизне заснеженных полей, Потемкин велел вдоль всего пути развести огромные костры, огонь в них должен был поддерживаться день и ночь, пока не проедет весь поезд.

Путники останавливаются либо в казенных домах, самым тщательным образом обставленных для такого случая, или же у частных владельцев, которым заранее заплачено за приведение жилья в надлежащий вид. Тучи слуг прибывают на место до приезда государыни и ее гостей. Когда те ступают на землю, на богато убранном столе их уже ожидают горячие кушанья. Каждый раз пользуются новой посудой, новыми скатертями и салфетками, которые потом оставляются в подарок либо владельцу, если все останавливались в частном доме, либо кому-нибудь из свиты, когда речь шла о казенном доме.

Не обращая внимания на превратности путешествия, Екатерина строго придерживается собственного распорядка дня. Она встает в шесть часов утра, занимается одна или с министрами до восьми часов, потом созывает немногочисленных приближенных на завтрак. В путь отправляются в девять и до двух часов дня сани скользят по бескрайним снежным просторам, задерживаясь лишь для того, чтобы перекусить где-нибудь в наскоро построенном новом деревянном дворце, – и снова в путь. В четыре часа поезд останавливается в чистом поле, за дело принимаются слуги и, поставив кипящие самовары прямо на снег, наливают чай и бегом разносят стаканы и пирожные от одних саней к другим. Во время таких остановок путешественники меняются местами, чтобы разнообразить темы разговора и завязать новые отношения. Екатерина сама назначает тех, кто поедет с ней. Сегюр чаще других оказывается среди этих лиц. Каждый раз он находит рядом с Ее величеством Мамонова, ее «баловника в красном мундире». Как и на вечерах в тесном кругу в Эрмитаже, общество весело болтает, загадывает шарады, играет в забавные игры, составляет буриме. Императрица задает тон, рассказывая смешные истории из своего богатого событиями прошлого. Ведь она знала стольких весьма интересных людей, пережила так много удивительных событий! Рассказывая о них, она смеется от всего сердца. Однако как только кто-нибудь из приглашенных начинает рассказывать слишком вольный анекдот, она его останавливает. Конечно, правила этикета во время путешествия соблюдались не так строго, как во дворце, однако и в дороге она не стала более терпимой к фривольным разговорам.

На границе каждой области императрицу встречает генерал-губернатор и сопровождает ее затем во время всего проезда по своей территории. Она проводит день-два в каждом из главных городов. Собравшиеся толпы народа на коленях приветствуют Екатерину. Ее появление кажется чудом всем этим людям, привыкшим думать о ней как о чем-то нереальном, всемогущем и недостижимом. Для них она – Царица Небесная, спустившаяся на землю.

9 февраля 1787 года кортеж достигает Киева. Там, в ожидании весны, Екатерина останавливается на отдых. Посланцы всех стран прибывают туда, чтобы приветствовать императрицу. Она даже принимает прибывших с богатыми дарами китайских, персидских, индийских и татарских знатных послов. Сегюр пишет: «Перед нашим удивленным взором представали одновременно пышный двор, властительная императрица, богатая и воинственная шляхта, гордые и блистательные князья и знатные особы, бородатые купцы в длинных кафтанах, офицеры всех родов войск, знаменитые донские казаки в богатых азиатских одеждах, татары, когда-то покорившие Россию, а теперь смиренно склонившиеся под властью женщины и христианки, грузинский князь, несущий к подножию трона Екатерины дары Фазиса,[137]137
  Ныне река Риони.


[Закрыть] Колхиды. Множество посланцев от бесчисленных киргизских племен и, наконец, дикие калмыки, выглядевшие точь-в-точь как те гунны, чьи скуластые лица внушали Европе такой же ужас, как и меч их жестокого повелителя Аттилы». Всех приехавших селили и кормили за счет Ее величества. «Она запретила нам за что-либо платить», – с благодарностью отмечает Сегюр в своих записках.

Любопытно, что Потемкин, подлинный творец всего этого великолепия, разместив гостей во дворцах, сам уединяется в Киево-Печерской лавре. Тот, кто хочет засвидетельствовать ему свое почтение, должен покидать оживленное светское общество, окружавшее императрицу, и посещать Потемкина в лавре, погружаясь в атмосферу спокойствия и благочестия.

«Казалось, что вы присутствуете там на приеме у константинопольского, багдадского или каирского визиря, – пишет Сегюр, – такая там царит тишина и атмосфера какого-то страха. То ли в силу природной распущенности, то ли из-за выставляемой напоказ гордыни, которую он считал полезной и уместной, но этот могущественный и привередливый фаворит Екатерины, несколько раз показавшись в парадной маршальской форме, усыпанной орденами и брильянтовыми наградами, обшитой кружевами и узорами, тщательно причесанный, завитой и напомаженный не хуже, чем кто-либо из наших прежних придворных льстецов, теперь чаще всего был в простом халате, с голой шеей, неприкрытыми ногами в широких туфлях, с прилипшими и плохо причесанными волосами; он лежал, лениво растянувшись на широком диване, в окружении толпы офицеров и самых влиятельных сановников империи, лишь изредка приглашая кого-нибудь из них присесть… Он никого и ничего не стеснялся – и все-таки выпавшая на его долю удача утомляла и подавляла его, человека ненасытного в своих страстях, в стремлении к власти и роскоши, желавшего познать всю славу мира… Этого человека можно было сделать богатым и могущественным, но сделать из него человека счастливого было невозможно».

Среди самых заметных фигур, составлявших общество Екатерины в Киеве, Сегюр с радостью замечает принца де Линя, прибывшего известить о предстоящем приезде его государя, Иосифа II. «Его присутствие, – пишет он, – оживило всех скучавших, рассеяло всякую тень уныния и вернуло живой характер всем развлечениям. С этого момента нам стало казаться, что тяготы хмурой зимы умчатся, что веселая весна не замедлит наступить».

Екатерина также была рада новому собеседнику, чью обходительность и красноречие она не забыла. Их встреча была воистину дружеской. Принц де Линь прозвал ее «Екатерин Великий» и заявил, что «сила ее чар сделала его пребывание очаровательным». Позднее, вспоминая об их встрече в Киеве, он нарисовал такой портрет императрицы: «Было видно, что она скорее прекрасна, чем красива; величественные линии ее лба смягчались приятностью глаз и улыбки, однако этот лоб говорил все. Не нужно было быть Лафатером,[138]138
  Швейцарский писатель; пытался установить связь между духовностью и строением черепа и лица человека. (Прим. пер.)


[Закрыть] чтобы прочесть в нем, как в книге, гений, справедливость, прямоту, смелость, глубину, равенство, мягкость, спокойствие и твердость; ширина этого лба говорила о большой памяти и сильном воображении; было видно, что в этой голове всему найдется место. Ее немного острый подбородок совсем не выдавался вперед… Овал лица не был четко очерчен, но должен был бесконечно нравиться, потому что на губах постоянно было выражение прямоты, откровенности и веселости. Ее кожа казалась свежей, а грудь была красивой; однако стала она такой только в ущерб талии, когда-то настолько тонкой, что казалось, вот-вот переломится; увы, в России люди сильно полнеют. Она была чистоплотной и, если бы не зачесывала так высоко волосы, а отпускала их немного ниже, чтобы они обрамляли лицо, то казалась бы еще привлекательнее. Ее малый рост не был заметен. Однажды она медленно сказала мне, что когда-то была чрезвычайно живой и подвижной, – вещь, о которой сейчас невозможно и догадаться… Все в ней было размеренно и соразмерно. Она владела искусством слушать собеседника и так привыкла выказывать присутствие духа, что, казалось, слышала все даже тогда, когда думала о другом. Она не говорила только для того, чтобы говорить, и подмечала все ценное в высказываниях других… У императрицы было все, что составляло достоинство, то есть величие Людовика XIV. Она походила на французского короля своим великолепием, празднествами, щедрыми подарками, покупками, блеском. Она лучше содержала свой двор, потому что у нее не было ничего театрального или чрезмерного… Она требовала отнюдь не внешнего обожания. При виде Людовика XIV дрожали, при виде Екатерины II – ободрялись. Людовик был опьянен своей славой; Екатерина же добивалась и увеличивала ее, не теряя головы».

Находясь между принцем де Линем и графом де Сегюром, Екатерина оказывалась в сетях постоянной и тонкой лести, и даже называла их своими «карманными министрами». Желая понравиться им как своей щедростью, так и простотой, она не колеблясь принимает в их присутствии бедных крестьян. Эти несчастные люди рассказывают ей о развалившейся общинной пекарне, о пропавшем урожае, о церкви, у которой появились трещины, а она слушает их с таким же вниманием, как если бы они были послами короля. Иностранные дипломаты более всего удивлены смесью обожания и простоты в обращении государыни с ее подданными. Те самые мужики, которые простирались ниц перед ней, как перед иконой, вдруг начинают говорить с какой-то неосознанной свободой, обращаются к ней на «ты», называют ее «матушкой». Екатерина, хотя она уже давно привыкла к русским обычаям, иногда выглядит сбитой с толку и очарованной во многом противоречивым характером своего народа. Этот народ в одно и то же время подвержен и мистическим верованиям и язычеству, ослеплен величием Бога и пронизан всевозможными предрассудками; он с легкостью соглашается на порабощение тела, но воспевает свободу духа; он то мягок, то поддается приступам опьяняющей жестокости; он ненавидит войну – и дерется с безумной храбростью; мужик может бить свою жену и с глубоким уважением говорить о матери; народ ненавидит дворянство и не может обойтись без барина… Иногда императрица задумчиво спрашивает себя: а не узнает ли она больше о России от этих безграмотных просителей, чем от своих ученых министров? Однако действовать против правил нельзя. Политика делается в кабинетах, а не на земле и не в толпе. Чтобы действовать, надо уметь отвлечься от раздробленной картины отдельных лиц и душ. Надо видеть перед собой массы. Надо вести счет на миллионы душ населения. Надо передвигать границы, не заботясь о судьбах отдельных людей. Ведь нежность отнюдь не относится к достоинствам правительств.

И вот пришла долгожданная весна. Тает снег, и артиллерийские залпы возвещают «ледоход на Борисфене» (Днепре). Потемкин решил, что путешествие будет приятнее, если продолжить его по воде. Для облегчения продвижения на юг надо было взорвать пороги и сровнять песчаные отмели, которые то здесь, то там перекрывали реку. Семь гигантских барок, выкрашенных в красный и золотой цвета, были приготовлены для царицы и ее знатных гостей. Семьдесят три лодки попроще должны были перевозить мелкую придворную челядь. Общая численность прислуги составляла три тысячи человек, но сколько среди них было галерников, прикованных к веслам, летописцы не говорят: явление слишком обычное, чтобы быть замеченным. Восхищенные путники обнаружили в своих каютах комнатку для умывания с запасом воды, удобную кровать, обитый китайской тафтой диван, бюро из красного дерева, кресла. На каждом из наиболее богато обустроенных судов был зал для музицирования, общий салон с библиотекой и устроенный на палубе навес, для того чтобы иметь возможность подышать воздухом, укрывшись от солнечных лучей. Двенадцать музыкантов сопровождают веселенькой мелодией каждый приход и уход гостей. Оркестром императорского корабля дирижирует сам маэстро Сарти. Самые близкие спутники сходятся за столом на галере Екатерины, однако есть и специальная барка с обеденной залой на семьдесят мест для важных приемов. Целая стая шлюпок и лодок беспрестанно снует по обеим сторонам этой эскадры, которая, по словам Сегюра, похожа на «феерический спектакль». Две одинаковые сдвинутые кровати, которые каждый может видеть в каюте императрицы, не оставляют никаких сомнений в ее связи с Мамоновым. Однажды вечером Мамонов собрал у себя несколько человек для партии в карты. Принц Нассауский, который был в их числе, описывает следующую сцену: «Как только мы начали играть в маленьком салоне императрицы, она вошла в халате, с распущенными волосами и готовая надеть свой ночной чепец. Спросила, не помешает ли нам, села рядом, была очень весела и очаровательно любезна. Она извинилась перед нами за свой домашний халат, хотя выглядел он как нельзя более изящным. Сшит он был из тафты абрикосового цвета с голубыми лентами… Она осталась с нами до половины одиннадцатого».

Каюта принца де Линя была расположена по соседству с каютой графа де Сегюра. Однажды утром посланец Иосифа II постучал в перегородку, разбудил своего соседа и прочел ему стихотворные экспромты, которые только что написал. Потом он послал к нему своего слугу с письмом, в котором были смешаны «мудрость, безумие, политика, галантность, военные истории и философские эпиграммы». Сегюр ответил ему в том же духе. «Ничто в мире не велось так же последовательно и с большей четкостью, чем эта странная переписка между австрийским генералом и французским послом, лежавшими в своих кроватях один неподалеку от другого, на одном и том же корабле, рядом с императрицей Севера, и плывшими по Борисфену через страну казаков, чтобы достичь страны татар».

Если императрице становится скучно, она приказывает поднять на мачте своего корабля сигнал, по которому к ней съезжаются обычные ее забавники: остроумный граф Сегюр, элегантный принц де Линь, развязный Кобенцль, Фитц-Герберт с его холодным юмором, принц Нассауский, Мамонов, Лев Нарышкин… Во время разговоров о том о сем не забывают и политику. Между двумя забавными репликами тот или иной посол вставляет хитрые вопросы, чтобы выведать намерения Екатерины. А она, со своей стороны, может привести своего соседа по столу в смятение остро высказанным замечанием. Так, например, она вдруг напустилась на Сегюра: «Вы что, не хотите, чтобы я прогнала ваших любимых турок? Вот уж нашли с кем связаться! Допустим, у вас в Пьемонте или в Савойе соседи убивают или берут в плен тысячи ваших соотечественников, что бы вы сказали, если бы мне в голову пришла идея взять их под защиту?»

С первых дней этого «неповторимого» путешествия Сегюр мечтает найти наилучший способ для выполнения своего задания, состоявшего в заключении торгового договора, в то время как Фитц-Герберт старается убедить императрицу в преимуществах, которые она получит от сближения с Англией, а Кобенцль настаивает на необходимости полного совпадения взглядов между Россией и Австрией. К счастью для Сегюра, на его стороне в этом деле симпатии Потемкина. Однако князь Таврический редко поднимается на борт судов. Его работа, а ведь он был режиссером всего этого спектакля, заставляет его большую часть времени находиться впереди флотилии и устанавливать декорации. Однажды, оказавшись на одном корабле с Сегюром, он заставляет его быстро набросать памятную записку о положениях предполагаемого договора. Таким образом, говорит он, появится возможность сегодня же вечером показать его императрице. Сегюр в восторге от представившегося ему случая, но вдруг замечает, что его слуга отлучился и унес с собой ключ от письменного стола. Ну да ничего страшного: он попросил Фитц-Герберта одолжить ему на время шкатулку с письменными принадлежностями. Ни о чем не догадываясь, тот выполняет просьбу, и вот – пером английского посла и на его же почтовой бумаге Сегюр пишет проект договора, заключению которого его британский коллега противится всеми силами. Вскоре договор будет подписан, а Фитц-Герберт, узнав, при каких странных обстоятельствах он был подготовлен, как истый джентльмен, посмеялся над своей дипломатической неудачей.

Караван судов продолжает медленно и торжественно спускаться вниз по Днепру. Разместившись в ярко украшенных барках, оркестры играют быстрые, веселые мелодии. Корабли часто пристают к берегу, чтобы государыня и ее гости смогли поближе увидеть пеструю толпу обожателей Ее величества. Фасады домов украшены гирляндами и коврами. Все вокруг ликуют, смеются и приветствуют императрицу. Вид такой, что в России живут только счастливые люди. Всех людей с неблаговидной наружностью загнали в глубь территории, а хижины-развалюхи загорожены легкими деревянными свежепокрашенными постройками. Это те самые «потемкинские деревни», о которых принц де Линь спрашивал, есть ли у них крыши, двери, окна и есть ли в них жители. Во всяком случае, можно было видеть и что-то настоящее – величественный пейзаж, голубое небо, солнце, степь, усыпанную цветами. Иногда группы конных казаков вдруг откуда-то появлялись и начинали бешеную скачку и конные игры, причем с такой лихостью и ловкостью, что путешественники раскрывали рты от изумления. Но позвольте, уж не тех ли же самых воинов, только в другом наряде, мы снова видим на следующей остановке? Да, участники массовки передвигаются вместе с кораблями.

Целые деревни вдруг появляются из небытия. Ночью группы рабочих прокладывают дороги, которые послужат только один раз, создают сады, по которым только один-единственный раз скользнет чей-то взгляд.

«После проезда императрицы всех этих несчастных снова разгоняли по их хибарам, – пишет Ланжерон, – и многие умерли из-за таких переездов».

Потемкин показывает себя настоящим кудесником, королем оптического обмана. Однако не все в его деятельности только иллюзия. Он на самом деле сформировал казацкое войско, организовал сельское хозяйство, основал города, привлек кочевое население, иностранных переселенцев, построил корабли, открыл порты. Но это кажется ему недостаточным. Чтобы быть достойным императрицы, он добавляет вымысел к реальности. Вводит в картину настоящего краски возможного будущего. Екатерина прекрасно понимает, что в этом оптимистическом спектакле есть много искусственного. Но она умеет отличить подлинное от простых знаков внимания. Привыкшая к триумфальным аркам и артиллерийским залпам, она считает почти что естественным, что правду приукрашивают. В отличие от нее графу Сегюру и принцу де Линю кажется, что они живут в стране миражей, что вокруг них все ненастоящее – и предметы, и чувства. И, несмотря на это, все их чарует. Казалось, что они перенеслись в другую эпоху и плывут на корабле флота Клеопатры. Похожая на современную царицу египетскую, «Екатерина, в отличие от нее, – пишет принц де Линь, – не глотает жемчужины, а во множестве раздает их». Вместе с де Линем, Сегюром, Кобенцлем, Фитц-Гербертом, Нассау она везет в путешествие всю посольскую и салонную Европу, заковав ее в гирлянды цветов. Организатор этого спектакля Потемкин с каждым днем все больше верит в свой успех. Служа Екатерине, он служит и собственной славе. Он завоевал признательность царицы. Она горда и своим мужем, и своей страной. Не веря, разумеется, полностью в разыгранный перед ними спектакль, сопровождающие ее послы все же признают подавляющее величие России и докладывают об этом своим встревоженным правительствам.

«Огромные стада гуляли по лугам, – пишет Сегюр, – группы крестьян оживляли своим видом берега рек; неисчислимый рой лодок с молодыми парнями и девушками, певшими деревенские песни своей страны, то и дело окружал нас; казалось, ничто не было забыто… Отбросив, однако, все показное, что было им сделано, необходимо отметить и то, что существовало на самом деле.

Когда он (Потемкин) принял власть над своей огромной губернией, там насчитывалось всего лишь двести четыре тысячи жителей, а в его правление всего лишь за несколько лет население увеличилось до восьмисот тысяч».

В Каневе флотилия останавливается: здесь должна свершиться необычная встреча. Станиславу Августу Понятовскому, королю Польши и безутешному любовнику Екатерины, было милостиво позволено увидеть ее вновь после двадцати восьми лет разлуки. Вступив на галеру императрицы, он всячески старается показать, что прибыл не как государь, а как друг, и объявил собравшимся сановникам: «Господа, король Польши поручил мне представить вам князя Понятовского». Он надеется, что нежные воспоминания юности будут витать над его встречей с глазу на глаз с царицей. Однако такая встреча не состоялась. Екатерина приняла его в присутствии фаворита Мамонова. Перед Понятовским вместо стройной великой княгини, которую он когда-то знал, предстала полная матрона в теле, с двойным подбородком, мощным бюстом и властным взглядом. Тем не менее он очень взволнован. Даже погрузнев с годами, она остается для него единственной женщиной, которую он любил. Он старается объяснить ей, что посол России в Польше, князь Репнин, стал настоящим хозяином королевства, что родина его страдает от иностранной тирании и что только она, императрица, может смягчить судьбу бедных поляков. Екатерина слушает его с любезным безразличием, под мстительным взглядом Мамонова. Когда Понятовский покидает ее, лицо его бледно, он в отчаянии. То, что было между ними в прошлом, умерло навсегда. У женщины, которую он увидел, возможно, и есть сердце, но память ее молчит. Екатерина же с удовольствием воспользовалась представившимся случаем принять своего бывшего любовника и уколоть тем самым самолюбие любовника нынешнего. Мамонов делает вид, что он раздосадован и даже взбешен. Он осмеливается робко упрекать Ее величество, а та принимает его упреки с радостью: ей нравится, что она еще может возбудить ревность в молодом мужчине. Близким спутникам она говорит о том, какую жалость вызывает у нее хмурый вид «Саши». Сегюр и де Линь потрясены изобретательностью и хитростью царицы. Однако никто не может набраться смелости, чтобы ее разубедить. И вот весь спектакль заканчивается для нее утонченным наслаждением сердечной победы. На обеде, данном в ее честь Понятовским, она обращается к королю польскому с протокольной холодностью, с любопытством наблюдая за поведением фаворита. Вставая из-за стола, Понятовский ищет шляпу. Екатерина протягивает ее. Он тихо говорит ей с грустью: «Ах! Мадам, когда-то вы мне дали шляпу гораздо красивее этой!» Он умоляет разрешить остаться еще на один день на борту ее галеры. Она отказывает. Зачем ворошить потухший костер? Он выглядит настолько потрясенным таким резким отказом, что принц де Линь говорит ему на ухо: «Ну, не принимайте такой огорченный вид: вы доставляете радость придворным, которые окружают и ненавидят Вас!» Расстроенный, Понятовский уходит, по-видимому, сожалея, что разрушил этой ненужной встречей столь сладкие воспоминания молодости.

Едва лишь он отъехал, как Екатерина объявляет о приезде самого желанного гостя – Иосифа II. По своему обыкновению тот странствует под вымышленным именем графа Фалькенштейна и хочет поэтому, чтобы с ним обращались как с простым путешественником. Он поднимается на борт в Кайдаке и, как и все, попадает под необычайное очарование речного плавания. Конечно, он посмеивается над театральным характером путешествия, но затем, однако, про себя признает, что Россия поражает богатством и необозримостью пространств. Зависть острой иголочкой колет его рекламируемые дружеские чувства к Екатерине. На торжественную церемонию закладки будущего города Екатеринослава[139]139
  Ныне Днепропетровск. (Прим. перев.)


[Закрыть] собрались губернатор, сановники, духовенство. Положив первый камень, Екатерина предлагает Иосифу II установить на место второй. Возвратив ей мастерок, тот повернулся к Сегюру и шепотом произнес: «Императрица уложила первый камень, а я – последний». Однако его пророчество не сбылось – город быстро строится и развивается. «Мы у себя в Германии и Франции никогда не осмелились бы предпринять то, что делается здесь, – с досадой замечает Иосиф II. – Здесь не считаются с человеческой жизнью и трудами; здесь строят дороги, порты, крепости и дворцы на болотах; в пустынях сажают леса; все это делают, не платя работникам, которые не ропщут, хотя и лишены всего, спят на земле и зачастую страдают от голода… Хозяин приказывает, раб подчиняется… Кроме того, Екатерина может тратить сколько ей заблагорассудится, при этом никогда не влезая в долги. Ее деньги стоят столько, сколько она хочет, чтобы они стоили: она может начеканить монет хоть из кожи».[140]140
  Валлотон А. Екатерина II.


[Закрыть]

В Кодаке пороги перегораживают течение Днепра. Покинув барки, вся компания продолжает движение по дороге, через степь. Вряд ли путешествующий там иностранец может отделаться от тревожного ощущения того, насколько ничтожен он в этих бескрайних зеленых просторах под огненно-ярким небом. Вокруг – никакого жилья, и начинает казаться, что он уже навсегда покинул мир людей. Он беззащитен, отдан во власть солнца, трав, пыли и ветра. И как же легко становится у него на душе, когда он видит, что на горизонте вырисовывается хоть какая-то горочка, появляется хоть какая-то деревенька! Прибытие в Херсон воспринимается всеми как победа над угнетающим однообразием южных степей. Екатерина ликует. Всего лишь шесть лет прошло с тех пор, как это поселение попало в руки русских, а Потемкин уже успел превратить его в город первостепенного значения. Город белых домов и прямых улиц с пышной, буйной зеленью. Сотни торговых судов в бухте покачивают своими мачтами, склады на пристанях ломятся от товаров, не умолкает звон колоколов, народ самого разного обличья теснится на улицах, в крепости пушки нацелены на море, на морской верфи строятся два больших военных корабля. Сегюр, обежав магазины и лавочки, с изумлением находит в них товары последней парижской моды. Императрица хочет проехать дальше до Кинбурна, расположенного напротив Очакова, однако небольшая турецкая эскадра бросила якорь рядом с оттоманской крепостью – и Ее величество благоразумно отказывается от такой вызывающей затеи, ведь еще так много надо осмотреть в самой округе! После нескольких дней отдыха караван вновь отправляется в путь, к Перекопу.

Теперь путешественники останавливаются на ночлег посреди степи, в богато убранных и обставленных шатрах. Однажды Екатерина с раздражением сказала Сегюру, жаловавшемуся на уныние окружающего пейзажа: «Чего же вы стесняетесь, господин граф? Если вас пугает скука пустынь, то почему бы не отправиться в Париж, где вас ждут столько удовольствий?» Сегюр опомнился: «Сударыня, неужели вы считаете меня слепым, неблагодарным, безрассудным и бестактным! И позволю себе добавить, что я с горечью вижу в ваших словах отголосок предубеждения против французов, не заслуживших такого необоснованного о них мнения. Нигде вас так не ценят и так вами не восхищаются, как во Франции!» Екатерина меняет гнев на милость.

Однажды вечером, выйдя из палатки царицы, Иосиф II взял под руку Сегюра и повел его в степь. Звездная ночь неземной чистоты раскинулась над безграничным, переливающимся серебряными блестками темным пространством земли. Караван верблюдов проходит по гребню горизонта, как картина из китайского театра теней. Крики погонщиков доносятся откуда-то издалека, словно из пространства, отделяющего землю от других планет.

– Какое странное путешествие! – вздыхает император. – И кто бы мог подумать, что я когда-нибудь окажусь вместе с Екатериной II и посланниками Франции и Англии в этой дикой пустыне? Какая-то новая страница в истории!

– Мне это больше напоминает страницу из «Тысячи и одной ночи», – отвечает Сегюр, – зовут меня Джафар и прогуливаюсь я с переодетым, по своему обыкновению, халифом Гарун аль-Рашидом!

Пройдя еще немного, император и посол натыкаются на стоянку кочевников. «Даже не знаю, снится ли это мне, или ваши слова про „Тысячу и одну ночь“ вызвали этот мираж? – восклицает Иосиф II. – Посмотрите вон туда!» К их огромному удивлению, одна из палаток, крытых верблюжьим войлоком, двинулась им навстречу. Таким образом находившиеся внутри калмыки передвигали свое жилище, не выходя из него. Сегюр и Иосиф II вошли внутрь переносного дома, после чего, переполненные удивительными впечатлениями, вернулись на свою стоянку.

Палатки знатных гостей обшиты серебряной тесьмой, а те, в которых помещались императрица, император, Потемкин и послы, украшены, кроме того, поблескивавшими драгоценными камнями. Над самым большим из полотняных сооружений возвышается изображение короны и двуглавого орла.[141]141
  См.: Лаватер-Сломан М. Екатерина II и ее время.


[Закрыть] Под этими гордыми символами сейчас отдыхает пухленькая женщина с железным здоровьем и живым умом, до позднего вечера работающая с министрами. Она считает своим долгом даже из этого затерянного в степях уголка править империей с такой же решительностью, как и из петербургского дворца. Столица России там, где находится царица. На каждой остановке к ней со всех сторон прибывают гонцы. С особым вниманием следит она за размолвкой между Англией и Францией из-за назревающего русско-турецкого конфликта. Однажды, придя в раздражение от известий, поступивших от дворов Сент-Джеймса и Версаля, она определила Сегюру и Фитц-Герберту одну палатку на двоих, с одним маленьким столиком. Послы вынуждены, сидя друг против друга, составлять сверхсекретные и наверняка противоречившие одно другому донесения, время от времени обмениваясь недоверчивыми взглядами. Вечером, во время ужина, все смеются над шуткой императрицы.

Когда караван входит в Крым, веселое настроение путешественников сменяется тревогой. Дело в том, что, желая показать свое расположение к народу этих недавно присоединенных областей, Екатерина решила отказаться от охраны из русских солдат. А ведь не прошло и четырех лет с тех пор, как крымский хан уступил свое место назначенному ею губернатору. В этой мусульманской стране чиновники-христиане сменили чиновников-мусульман, церкви с золочеными куполами выросли среди минаретов, женщины без покрывала ходят по улицам, вызывая ярость у приверженцев старых порядков. Несмотря на опасность, царица верит в благонадежность народов, «добровольно» вставших под ее покровительство. Зная, что люди Востока держат данное ими слово, она требует, чтобы при въезде в Бахчисарай ее окружала охрана из местных воинов. Перепуганные послы вдруг видят, как их окружают сотни великолепно одетых и вооруженных до зубов татарских всадников. Как могут эти мужчины, так презирающие женщин, так враждебно относящиеся к христианам, соглашаться на то, чтобы ими командовала женщина-христианка? Проезжая по улице в одной карете с графом Сегюром, принц де Линь с любопытством поглядывает на скачущих рядом свирепых скуластых воинов со смуглым цветом лица. «Согласитесь, мой дорогой Сегюр, – говорит он смеясь, – вот будет удивительное происшествие, и сколько шуму оно наделает в Европе, если эти двенадцать сотен окруживших нас татар надумают вдруг умчать нас в маленький соседний порт, погрузить на корабль божественную Екатерину, а с ней и могущественного повелителя Священной Римской империи Иосифа II, и отвезти их в Константинополь, на потеху и удовольствие его высочества Абдул-Хамида, верховного правителя правоверных мусульман; и ведь в этой ловкой операции не будет ничего аморального, ведь они выкрадут двух прибывших к ним государей, которые в свое время нарушили права человека и все договоры, захватили их территорию, свергли правителя и лишили их жителей независимости».