355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анри Труайя » Иван Тургенев » Текст книги (страница 5)
Иван Тургенев
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 02:19

Текст книги "Иван Тургенев"


Автор книги: Анри Труайя



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Глава V
В изгнании

Большой дом в Спасском Тургенев отдал в распоряжение своих друзей Тютчевых. Николай Тютчев исполнял обязанности управляющего имением. А сам поселился во флигеле. Его ссылка была мирной и уединенной. Он часами гулял, читал с восторгом «Детство» Льва Толстого, писал повести, играл с Тютчевым в шахматы, слушал госпожу Тютчеву, которая исполняла на фортепиано его любимые произведения, и время от времени принимал исправника местной полиции, который обязан был присматривать за ним. Тот не отваживался пойти дальше прихожей, получал, почтительно кланяясь, десятирублевую ассигнацию и удалялся, пожелав «ссыльному» счастливого пребывания в деревне. Главным занятием хозяина усадьбы была охота. Он исходил с ружьем в руках окрестности и с точностью отчитывался о своих охотничьих подвигах: «Я убил в теченье нынешнего года 304 штуки, – писал он Аксакову, – а именно – 69 вальдшнепов, 66 бекасов, 39 дупелей, 33 тетерева, 31 куропатку, 25 перепелов, 16 зайцев, 11 коростелей, 8 курочек, 4 утки, 1 гаршнепа, 1 кулика». (Письмо от 17 (29) октября 1852 года.)

Во время этих охотничьих путешествий он бывал в деревнях, завязывал беседу с крестьянами, учился лучше понимать их и, жалуясь на одиночество, восхищался сменой времен года в деревне. По возвращении домой, встречался со своей юной любовницей, темноволосой и пылкой Феоктистой, улыбчивой и добродушной. Ее податливость, однако, в конце концов показалась ему скучной. Полина Виардо привила ему вкус к трудностям в любви. В глубине души ему нравилось испытывать муки, подчиняясь женщине с сильным характером. С самых ранних лет мать приучила его к такого рода страданию.

Зимой осознание своей изолированности стало невыносимым. Утонувшее в снегу Спасское, казалось, находилось в тысяче верст от цивилизованного мира, салонного шепота, городских огней. «Что же остается мне? – писал он Полине Виардо. – Кажется, я вам говорил это не раз: работа и воспоминания. Но для того чтобы работа была легка, а воспоминания менее горьки, мне нужны ваши письма, с отголосками счастливой и деятельной жизни, с запахом солнца и поэзии, который они до меня доносят. <<…>> Я чувствую, как жизнь моя уходит капля за каплей, словно вода из полузакрытого крана; я не сожалею о ней; пусть уходит… что мне с ней делать? Никому не дано вернуться на следы прошлого, но я люблю вспоминать о нем, об этом прелестном и неуловимом прошлом, в такой вечер, как сегодня, когда, слушая унылое завывание вьюги над снежными сугробами, я представляю себе… Нет, не хочу наводить тоску ни на себя, ни – отраженно – на вас… Все, что со мной происходит, еще очень сносно, нужно напрячься под бременем, чтобы меньше его ощущать». (Письмо от 13 (25) октября 1852 года.)

Чтобы забыться, он писал повести «Постоялый двор», «Два приятеля» и работал над романом «Два поколения», «все стихии которого, – говорил он Аксакову, – давно бродят во мне». Для этого романа он в который раз счел необходимым использовать автобиографические детали. Его главный персонаж – женщина властная и неуживчивая – очередное воплощение Варвары Петровны. Герой – человек капризный, сложный, непостоянный, который влюбился из праздности в молодую лектрису матери, – имел много общих черт с автором. Однако главы плохо связывались друг с другом, отступления утяжеляли текст, и Тургенев был вынужден признать, что на длинной дистанции он чувствовал себя менее уверенно, чем в коротких зарисовках – «Записках охотника».

Развлечения в Спасском были редкими, он устроил по случаю Рождества и Нового года маскарады. Слуги колядовали, а рабочие с соседней бумажной фабрики сыграли «разбойничью драму» так неумело и искренне, что Тургенев от души смеялся. Когда ему доведется вновь увидеть настоящую пьесу, на настоящей сцене, сыгранную настоящими актерами? Неожиданно в пустынное Спасское прилетела ошеломляющая новость: Полина Виардо ехала в Россию на концерты.

На этот раз Тургенев потерял голову. Во что бы то ни стало он должен настичь своего кумира. Не считаясь с полицией, он запасся подложным паспортом и 20 марта 1853 года приехал, окрыленный надеждой, в Москву. Он пробыл там около десяти дней и тайно встретился с певицей. Их редкие свидания, очень сдержанные, разочаровали его. Вне всякого сомнения, Полина Виардо охладела к нему. Время и расстояние превратили любовь в учтивую дружбу. По возвращении в Спасское он получил от нее два письма, кратких и банальных, которые отрезвили его, как ледяной душ. «Особенно второе», – уточнял он, каждое слово которого казалось ему «последним». (Письмо от 17 (29) апреля 1853 года.) Однако менее чем через месяц он написал ей еще: «Не оставляйте вашего намерения приехать в будущем году в Россию с концертами. <<…>> Перед моими окнами тянется аллея больших берез, листья их еще слегка свернуты; они еще хранят форму своих футляров, тех почек, в которых они были заключены несколько дней тому назад; это им придает праздничный вид совершенно новых платьев, на которых заметны еще все складки материи. Весь мой сад наполнен соловьями, иволгами, кукушками, дроздами – прямо благодать! Если бы я только мог представить себе, что вы здесь когда-нибудь будете прогуливаться! В этом нет ничего невозможного… но это почти невероятно». (Письмо от 12 (24) мая 1853 года.) Несмотря на это последнее уверение в нежности, переписка между Тургеневым и Полиной Виардо в последующие месяцы угасала. Он не испытывал больше необходимости рассказывать ей о незначительных деталях своей жизни, кричать в пустоту о своей любви. Некоторое время спустя он стал равнодушным и к Феоктисте Волковой и расстался с ней, щедро наградив ее за верную службу.

На исходе осени, боясь перспективы провести новую зиму в Спасском, Тургенев отправил прошение генералу Дубельту, чтобы добиться разрешения приехать в Петербург: «Полтора года тому назад имел я несчастье навлечь на себя гнев его императорского величества и вследствие высочайшего повеления нахожусь с того времени жительством в деревне». В качестве обоснования для своей просьбы он ссылался на плохое здоровье и необходимость получения консультаций у компетентных врачей. 23 ноября он получил, наконец, от графа Орлова, жандармского генерала, управлявшего III отделением, известие о том, что отныне он получает право жить в столице. Как узник, опьяненный свободой, он приготовился оставить прекрасные места своего изгнания: «Мне весело, что я опять попал в общую колею», – писал он Анненкову. (Письмо от 25 ноября (7) декабря 1853 года.)

Чтобы отпраздновать его возвращение, друзья из редакции «Современника» устроили пышный банкет. За ним последовали другие. Вернувшись к городской жизни, высокий, солидный, изысканно одетый, седеющий Тургенев блистал во всех салонах и не скупился на деньги. Он жил теперь в прекрасно меблированной квартире, ему служили старый Захар и отличный повар Степан, которого он купил очень дорого. Гостеприимный хозяин, он принимал каждый вечер своих собратьев из «Современника» – Некрасова, Панаева, Григоровича, Анненкова, Дружинина, Полонского, Боткина. Развлекаясь, он писал с ними язвительные эпиграммы, которые облетали город.

С новой весной вспыхнула новая любовь. Он стал частым гостем в доме одного из своих двоюродных братьев – Александра Тургенева, восемнадцатилетняя дочь которого, Ольга, была мила, умна и трогательно застенчива. Покоренный ее свежестью, Тургенев не мог скрыть своих чувств. Она, в свою очередь, была смущена знаками внимания этого зрелого мужчины с седеющими висками и томным взглядом. Он видел ее часто на даче ее родителей в Петергофе. Их разговоры были приятными и грустными. От встречи к встрече он все более серьезно думал о женитьбе. Однако мысль о соединении своей жизни с женщиной – даже красивой и умной – тревожила его. Он был создан для того, чтобы вздыхать по недосягаемой, а не для того, чтобы довольствоваться ежедневной супружеской похлебкой. О своих противоречивых чувствах Тургенев рассказал некоторым друзьям. Старый Аксаков даже раскинул карты, чтобы прояснить ему его будущее. И вдруг Тургенев решил отступить. В прощальном письме к Ольге он обвинил себя в безрассудстве: «Виноват я один. Я старше Вас, моя обязанность была думать за обоих; <<…>> я не должен был забывать, что Вы рисковали многим – я ничем. <<…>> Когда же я убедился, что чувство, которое во мне было, начало изменяться и слабеть – я и тут вел себя дурно. Несмотря на все, что произошло, я все-таки считаю мое знакомство с Вами одним из счастливых случаев моей жизни. Избегать частых встреч, близких сношений с Вами – теперь моя прямая обязанность. Нужно прекратить слухи и сплетни, повод к которым подало мое поведение». (Письмо от 6 (18) января 1855 года.)

Это отступничество глубоко ранило девушку. Что касается Тургенева, то он вспомнит о ней несколько лет спустя для того, чтобы начертать портрет Татьяны – невесты, оставленной героем романа «Дым». Сейчас же он был особенно счастлив тем, что положил конец идиллии – поэтической, конечно, – но продолжение которой рисковало привести его к алтарю.

Спустя некоторое время он увлекся женой одного из своих деревенских соседей – сестрой Льва Толстого – Марией[16]16
  Она была замужем за другим Толстым – Валерианом Петровичем.


[Закрыть]
. «Мила, умна, проста – глаз бы не отвел. На старости лет (мне четвертого дня стукнуло 36 лет) – я едва ли не влюбился, – писал он Анненкову. – Не могу скрыть, что поражен в самое сердце. Я давно не встречал столько грации, такого трогательного обаяния… И прошу Вас хранить все это в тайне». (Письмо от 1 (13) ноября 1854 года.)

Его увлечение Марией Толстой оказалось равно платоническим. Однако верный своей привычке, он воспользуется молодой женщиной для того, чтобы создать образ Веры в своей повести из девяти писем «Фауст». Между тем он опубликовал другие произведения – «Затишье», «Переписка», «Поездка в Полесье»… Затем вдруг, набравшись смелости, принялся за роман. Речь не шла уже о романе «Два поколения», который он оставил, его сердцем завладел новый сюжет – «Рудин». Первая версия была завершена за семь недель. Едва высохли чернила рукописи, Тургенев поспешил прочитать его своим постоянным литературным советникам – Некрасову, Боткину, Панаеву. Они одобрили роман в целом, однако посоветовали внести поправки, которые автор поторопился сделать. Он был счастлив, оттого что создал, наконец, настоящий роман с полной интригой и персонажами с четко выписанным характером.

Герой Дмитрий Рудин – красноречивый, искрометный – весь из слов и жестов, но не способный на искреннее чувство – еще один «лишний человек». Оказавшись в доме богатых помещиков, он своей статью и общительностью покоряет женщин, мужчины, между тем, ему завидуют и сторонятся его. Очень быстро дочь Наталья влюбляется в него и говорит о том, что готова на все ради того, чтобы выйти за него замуж. Однако, узнав о том, что мать Натальи против этого брака, Рудин, казавшийся таким уверенным в себе, как пустой человек, отступает. Его любовь не настолько для него сильна, чтобы заставить его принять решение. Сама мысль о выборе парализует его. Лишенный воли, он плывет по течению. Он пренебрегает искренними чувствами девушки и пишет ей прощальное письмо, которое очень напоминает письмо автора к Ольге Тургеневой: «Любезная Наталья Алексеевна, я решился уехать. Мне другого выхода нет». Из эпилога, написанного, кстати, несколько лет спустя, читатель узнает, что Рудин был убит на баррикадах в Париже 26 июня 1848 года. «Tiens, – сказал один из восставших, – on vient de tuer le Polonais»[17]17
  Смотри-ка, поляка убили (фр.) (прим. пер.).


[Закрыть]
.

Друзья Тургенева узнали в Дмитрии Рудине многие черты Михаила Бакунина. Его внешность, прежде всего его шапку волос, его жесты, его привычку «похлопывать» друзей по плечу, его восторженность, его красноречие, которые не затрагивали его сути. После некоторых колебаний Тургенев, наконец, признал, что достаточно думал о Бакунине, создавая своего героя. Однако на самом деле он больше думал о себе. Это сочетание самоуверенности и внутренней скованности, это стремление нравиться дамам и страх быть увлеченным одной из них, эта внешняя оживленность, сочетавшаяся с большой осторожностью, – все это он наблюдал в своем собственном поведении. Создавая Рудина, он обличал свои собственные слабости. Он бичевал себя. И ему, мазохисту по своему характеру, не чуждо было это самоисправление. В Рудине текла его кровь, он поразительно походил на него. Очарованный поначалу этим представителем русской интеллигенции, читатель мало-помалу открывал его ничтожность, начинал презирать, а затем был вынужден жалеть его. Закрыв книгу, он с удивлением думал о загадочности души. Кем был Рудин? Тургенев не судил его. Он, не комментируя, рассматривал все его грани. И этот метод был сам по себе достаточно оригинальным, чтобы заслужить восхищение знатоков. Все сознавали, что с романом «Рудин» в литературный мир пришло новое, современное направление. И, кроме того, он был написан изящным, безупречным музыкальным стилем. Чистым языком, который напоминал язык Пушкина. Но более красочным, более чувственным. Мягкая, нежная проза способна была верно передать все психологические или физические оттенки. Проза, которая открывала глаза, обостряла чувства, заставляла учащенно биться сердце. Проза, которая погружала вас в самую жизнь. Комментируя поведение Рудина – идеалиста, пустого мечтателя, Некрасов напишет, что Тургенев представил в своем романе «тип некоторых людей, состоявших еще недавно во главе умственного и жизненного движения, постепенно охватывавшего, благодаря их энтузиазму, все более и более значительный круг в лучшей и наиболее свежей части нашего общества». Он заключал: «Эти люди имели большое значение, оставили по себе глубокие и плодотворные следы. Их нельзя не уважать, несмотря на все их смешные или слабые стороны». (Н.А. Некрасов. «Заметки о журналах», февраль 1856 года.)

Само собой разумеется, Тургенев прочитал свое произведение Марии Толстой, и она очень хвалила его. Он часто видел ее, радуясь этим встречам и беседам, и говорил с ней о ее брате Льве Толстом, молодом талантливом писателе, который находился в то время на фронте в чине офицера артиллерии. Крымская война разгорелась в марте 1854 года, однако военные действия развивались так далеко от столицы, что Тургенев не придавал им значения. Это, думал он, была абсурдная борьба, задуманная политиками и штабами, которая ничего не даст для будущего народов. Конечно, он переживал за бесполезные жертвы, сожалел о том, что Англия и Франция восстали против России, и мечтал, чтобы это массовое кровопролитие остановилось, что позволило бы ему вновь путешествовать по Европе. Однако он не отягощал свои письма патриотическими рассуждениями. Что возмущало его прежде всего, так это публикация в Париже «Записок охотника», переведенных на французский язык под названием «Воспоминания знатного русского барина, или Картина состояния дворянства и крестьянства в русской провинции». Представленные таким образом рассказы, говорил он, превращались в текст антирусской пропаганды. Он выступил в «Петербургской газете» с протестом против ложной интерпретации, данной его книге французской критикой. Любивший Францию, он страдал от враждебности, которая проявлялась в отношении России с началом военных действий.

Смерть Николая I, последовавшая 18 февраля 1855 года, в самый трагический момент осады Севастополя, и восшествие на престол Александра II дали ему надежду на то, что мир будет вскоре подписан. Однако война – жесткая, кровавая – продолжалась. Обострились национальные чувства противников. Тургенев – враг всякого фанатизма – был одним из немногих равнодушных людей. После падения Севастополя 27 августа 1855 года изнуренная боями русская армия отступила на северный берег залива. Лев Толстой был в первых рядах сражавшихся. Тургенев высоко оценил его статьи о героическом сопротивлении осажденных. Он написал ему в поддержку письмо: «Ваша сестра, вероятно, писала Вам, какого я высокого мнения о Вашем таланте и как много от Вас ожидаю. <<…>> Жутко мне думать о том, где Вы находитесь. Хотя, с другой стороны, я и рад для Вас всем этим новым ощущениям и испытаниям, – но всему есть мера. <<…>> Вы достаточно доказали, что Вы не трус, – а военная карьера все-таки не Ваша. Ваше назначение – быть литератором, художником мысли и слова». (Письмо от 3 (15) октября 1855 года.) И пригласил своего молодого собрата приехать к нему во время отпуска.

21 ноября 1855 года Лев Толстой появился у него неожиданно. Он приехал с фронта. Был одет в мундир, у него было жесткое, загорелое лицо, гордый взгляд. Увлеченный читатель «Записок охотника», он торопился познакомиться с их автором. Когда он оказался перед этим человеком высокого роста, полным и мягкотелым, с серебряными волосами, ухоженными бакенбардами, большими слабыми руками и нежными женскими глазами, он испытал чувство счастья, как при встрече с отцом и другом. Тургенев предложил ему жить в его квартире. Он предложил ему диван. Он хвалил его. Он показал его своим друзьям из «Современника». Все с энтузиазмом встретили этого двадцатисемилетнего героя, гордого и робкого, который только что вернулся из ада и высокомерно игнорировал столичные литературные споры. Однако очень скоро грубые манеры Толстого охладили Тургенева. Они были разными во всем. Тургенев следил за собой, пользовался духами, любил тонкое белье, порядок, чистоту, шутки с дамами. Толстой одевался кое-как, пах табаком, никогда не занимался своими делами, презирал салонные разговоры, посещал цыганские кабаки и охотно играл роль солдафона. В спорах с друзьями Тургенев был снисходительным, внимательно выслушивал доводы противника и мечтал об улучшении условий человеческого существования через мирное развитие нравов. Толстой противостоял общему мнению с пылом трибуна и видел спасение только в немедленном и полном разрушении европейской цивилизации. Тургенев был человеком оттенков, сомнений, компромиссов, колебаний. Толстой – человеком резких тонов, постоянных противоречий, человеком, желавшим всего или ничего. Тургенев считал себя художником. Толстой смотрел на себя уже как на пророка. Между мужчинами часто разгорались споры. Впрочем, Толстой больше не жил у Тургенева, однако поводов для встреч у общих друзей было множество. Они прилюдно придирались друг к другу по самым разным поводам. Горевшему от гнева Тургеневу Толстой отвечал холодным тоном: «Я не могу признать, чтобы высказанное вами было вашими убеждениями. Я стою с кинжалом или саблею в дверях и говорю: „Пока я жив, никто сюда не войдет“. Вот это убеждение. А вы друг от друга стараетесь скрыть сущность ваших мыслей и называете это убеждением». – «Зачем же вы к нам ходите? Здесь не ваше знамя!» – «Зачем мне спрашивать у вас, куда мне ходить! – парировал Толстой. – И праздные разговоры ни от каких моих приходов не превратятся в убеждения». (А. Фет. «Мои воспоминания».)

В другой раз после одной из подобных грубых и бессмысленных ссор к Толстому, полулежавшему на диване, подошел Некрасов и сказал ему примирительным тоном: «Голубчик Толстой, не волнуйтесь! Вы знаете, как он вас ценит и любит!» Опершись на локоть, с раздувающимися от злости ноздрями Толстой отвечал: «Я не позволю ему ничего делать мне назло! Это вот он нарочно теперь ходит назад и вперед мимо меня и виляет своими демократическими ляжками». (Там же.) Несколько дней спустя во время обеда у Некрасова Толстой подтрунил над Тургеневым по поводу его восхищения Жорж Санд. Если послушать его, то героини французской романистки заслуживали того, чтобы их «привязывали к позорной колеснице и возили по петербургским улицам». Так как Тургенев возражал, то Толстой высмеял его перед всеми собравшимися. «С Толстым я едва ли не рассорился, – писал Тургенев Боткину, – невозможно, чтоб необразованность не отозвалась так или иначе. <<…>> Спор зашел очень далеко – словом – он возмутил всех и показал себя в весьма невыгодном свете». (Письмо от 8 (20) февраля 1856 года.) Толстой в свою очередь отмечал в дневнике конвульсии этой дружбы-вражды. «7 февраля 1856 года. Поссорился с Тургеневым». «10 февраля. Обедал у Тургенева, мы снова сходимся». «12 марта. С Тургеневым я, кажется, окончательно разошелся». «5 мая. Был обед у Тургенева, в котором я <<…>> всем наговорил неприятного. Тургенев уехал. Мне грустно». А пять дней спустя писал своей родственнице Татьяне Ергольской: «Тургенев уехал, которого я чувствую теперь, что очень полюбил, несмотря на то, что мы все ссорились. Я без него ужасно скучаю».

Измученный Тургенев укрылся в Спасском, чтобы поработать там в тишине русской весны. Тем временем война закончилась подписанием парижского договора. Можно было вновь со спокойной совестью заняться литературой, можно также мечтать о путешествии за границу. Первым следствием прекращения военных действий было для Тургенева право вернуться наконец к Полине Виардо. Хотя он не видел ее несколько лет, хотя их переписка мало-помалу угасала, она единственная во всем мире была нужна ему. Он торопился вернуться к ней. Не для того, чтобы покорить. Он не желал победы. Но чтобы быть рядом. Чтобы служить ей. Чтобы покорно обожать ее. Добиваясь заграничного паспорта, он взвесил все, с чем собирался расстаться: с домом в Спасском, русской природой, друзьями в Санкт-Петербурге и Москве, с возможностью жениться и создать семью; но его притягивал мираж, который с каждым днем заявлял о себе все более властно. Он откровенно поверял это сложное чувство новому другу – графине Елизавете Ламберт, женщине образованной и набожной, муж которой был адъютантом императора. Она принимала его с глазу на глаз в комнате, уставленной иконами, заполненной книгами, и внимательно слушала его сердечные признания: «Ах, графиня, какая глупая вещь – потребность счастья – когда уже веры в счастье нет! – говорил он. – В мои годы уехать за границу – значит: определить себя окончательно на цыганскую жизнь и бросить все помышленья о семейной жизни. Что делать! Видно, такова моя судьба. Впрочем, и то сказать: люди без твердости в характере любят сочинять себе „судьбу“; это избавляет их от необходимости иметь собственную волю и от ответственности перед самим собою. Во всяком случае – le vin est tire – il faut le boire»[18]18
  Назвался груздем – полезай в кузов (фр.)(прим. пер.).


[Закрыть]
. Он добавлял: «Я не рассчитываю более на счастье для себя. <<…>> Как оглянусь я на свою прошедшую жизнь, я, кажется, больше ничего не делал, как гонялся за глупостями. Дон Кихот по крайней мере верил в красоту своей Дульцинеи, а нашего времени Дон Кихоты и видят, что их Дульцинея урод, а все бегут за нею». (Письмо от 10 (22) июня 1856 года.)

Странное признание накануне его путешествия во Францию: он все-таки сознавал, что его Дульцинея – Виардо не была красива, однако своим сиянием, своей уверенностью, своим темпераментом, своим талантом она затмевала всех женщин, которых он мог бы иметь вдали от нее, в России. Неисправимый Дон Кихот, он отправлялся на ее поиски, почти уверенный в неуспехе. Быть несчастливым рядом с ней – более завидная, казалось ему, судьба, чем быть счастливым с другой. Может быть, он даже втайне желал восхитительной пытки – презрением, отказом, холодностью.

Благодаря помощи графа Ламберта он получил свой заграничный паспорт и отправился в дорогу. Покинув 11 июля 1856 года Спасское, он провел несколько дней рядом с Некрасовым в Ораниенбауме и 21 июля отплыл из Санкт-Петербурга в Щецин.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю