Текст книги "Иван Тургенев"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Глава III
Полина Виардо

В 1837 году шестнадцатилетняя Полина – дочь великого испанского тенора, сестра знаменитой Малибран[7]7
  Умерла в 1836 г.


[Закрыть], – впервые взошла на подмостки. Она спела во всех столицах Западной Европы и в 1841 году вышла замуж за Луи Виардо, директора итальянской оперы в Париже, который был двадцатью годами старше нее. Этот снисходительный, просвещенный, скромный человек взял на себя рядом с ней неблагодарную роль мужа знаменитой женщины. Ей тем временем сопутствовал неслыханный успех. Ее мощное, мягкое, широкого диапазона контральто, дар трагедийной актрисы покоряли самых требовательных слушателей. В Санкт-Петербурге, где итальянская опера только что начала гастроли, ее встретили как победительницу. С раннего утра у театральных касс толпились студенты, чтобы заранее купить билеты. После каждой ее арии зрители аплодировали, стучали ногами, кричали. Поклонники «несравненной» от театра до самого дома с криками сопровождали ее экипаж.

Принятый в ближайшем окружении дивы, Тургенев проводил все свои вечера рядом с ней, среди обожателей, которые толпились в ее уборной. Под снисходительным взглядом Луи он соперничал с другими в любезности и ловил каждое ее слово. Она тем временем с царственной грацией позволяла ухаживать за собой. В ее глазах Тургенев был очаровательным молодым человеком, имевшим скорее репутацию охотника, нежели поэта. На полу уборной лежала большая шкура белого медведя с вытянутыми лапами и золочеными когтями. Право сидеть на одной из этих лап напротив Полины Виардо было самой большой привилегией. Тургенев занимал – и этим очень гордился – лапу № 3. Другие лапы были предназначены какому-то генералу, графу и некоему Гедеонову, сыну директора императорских театров. Именно Гедеонову певица отдавала предпочтение. И, вне всякого сомнения, дарила ему знаки любви. Тургенев надеялся заменить его однажды в сердце и даже – почему бы нет? – в постели волшебницы. Ради нее он разорялся на цветы и подарки. По традиции маленького двора каждый из поклонников должен был во время антракта рассказывать историю. В этой игре Тургенев был сильнейшим. Его импровизированные рассказы нравились Полине. Она слушала их полулежа на диване. Постоянное присутствие в доме и общительность позволили ему мало-помалу стать самым близким другом семьи. Его страстное увлечение Полиной совпало с оживлением литературной деятельности. Он публиковал в «Отечественных записках» стихотворение за стихотворением и начал писать первое произведение в прозе – «Андрей Колосов». Герцен, встретившийся с ним, вынес строгое суждение: «…Внешняя натура, желание выказываться и fautuite sans bomes[8]8
  «безграничное самомнение». (Письмо Герцена к Кетчеру от 1 марта 1844 года.) В то время как Белинский в этом молодом писателе – излишне утонченном и немного рассеянном – увидел надежду русской литературы (фр.).


[Закрыть]».

Два идейных течения разделяли в это время литературный мир империи: славянофилы, которые видели спасение искусства, философии и даже политики во всем русском, традиционном, православном, близости к земле; и западники, которые проповедовали исключительно пользу следования европейскому опыту. Первые ценили прошлое родины, ее самобытность, опасались влияния новых идей и считали, что Россия должна служить духовным светочем для человечества; вторые – были открыты миру, открыты прогрессу и мечтали о том, чтобы Россия соединилась с Европой.

Бывший студент берлинского университета, страстно любивший Шиллера, Гете, Жорж Санд, Гегеля, Фихте, Тургенев тяготел скорее к клану западников. Однако он так любил русскую землю, русский народ, что понимал и привязанность некоторых соотечественников ко всему, что составляло прадедовскую самобытность нации. Как бы ни была хороша наука, приобретенная по ту сторону границы, он был убежден в том, что душой и телом принадлежал своей огромной стране, каждая травинка которой была родной. Разве нельзя любить Запад, ценить его писателей, художников, музыкантов, философов, оставаясь при этом братом своих неграмотных крестьян, которые каждое воскресенье отправляются на службу в церковь? Что касается его, то он испытывал странную раздвоенную привязанность и к России, и к Европе. Кроме того, он не желал выбирать между славянофилами и западниками. В искусстве, как в политике, он не принимал резких мнений, категоричных суждений, интеллектуального фанатизма. В каждом предложении видел «за» и «против». Тем не менее он с удовольствием посещал кружки прогрессивно настроенной молодежи. Сын своего времени, он разделял их либеральные взгляды, но стремлений борца в себе не чувствовал. Только на встречах, которые проходили у Белинского, он испытывал чувство полной свободы. Когда же тот устроился летом на даче в окрестностях Санкт-Петербурга, он каждое утро приходил к нему. Белинский, который уже был тяжело болен туберкулезом, радовался этим встречам, пускался в горячие споры о Боге, о будущем человечества, о социальной несправедливости и новых течениях в литературе. Жена Белинского тщетно умоляла его не горячиться. Приближалось время обеда – он забывал о нем. А так как проголодавшийся Тургенев торопился сесть за стол, Белинский восклицал: «Мы не решили еще вопроса о существовании Бога, а вы хотите есть!» Оба они переживали отставание России от цивилизованных государств. «Тяжелые тогда стояли времена! – напишет Тургенев. – Бросишь вокруг себя мысленный взор: взяточничество процветает, крепостное право стоит, как скала, казарма на первом плане, суда нет, носятся слухи о закрытии университетов, поездки за границу становятся невозможны, путной книги выписать нельзя, какая-то темная туча постоянно висит над всем так называемым ученым, литературным ведомством». (И.С. Тургенев. «Литературные и житейские воспоминания».)

И действительно, под жесткой властью Николая I страна, подавленная террором, замерла. Казалось, время остановилось. Роптали, но терпели. Белинский учил своих юных друзей видеть жестокость автократии в политике. «Если бы нас спросили, – писал он, – в чем состоит существенная заслуга новой литературной школы, – мы отвечали бы: в том <<…>> что от высших идеалов человеческой природы и жизни она обратилась к так называемой „толпе“, исключительно избрала ее своим героем, изучает ее с глубоким вниманием и знакомит ее с нею же самою». (В.Г. Белинский. «Русская литература в 1845 году».) Следовательно, чем больше исключительных героев, тем больше обычных людей; чем больше грандиозных декораций, тем больше деталей обыденной жизни; чем более радужны мечты, тем более жестока действительность. В повести «Андрей Колосов» Тургенев порвал с романтическим идеализмом, с которого началось его творчество, чтобы описать хорошо знакомую студенческую среду. Таким образом, от элегических сюжетов он перешел к изучению нравов, и Белинский был признателен ему за обращение к его теории. «Я несколько сблизился с Тургеневым, – писал он Боткину. – Это человек необыкновенно умный, да и вообще хороший человек. Беседы и споры с ним отводили мне душу. <<…>> Вообще Русь он понимает. Во всех его суждениях виден характер и действительность». (Письмо от 31 марта 1843 года.)

Вне всякого сомнения, под влиянием Белинского Тургенев решил неожиданно подать в отставку в Министерстве внутренних дел. Он не хотел больше заниматься папками и расписаниями. Только полная свобода действительно может, думал он, позволить ему стать настоящим писателем. Мать была в отчаянии. Порадовавшись первым успехам сына, она стала бояться, как бы он не увлекся излишне жизнью богемы. «Какая тебе охота быть писателем? – спрашивала она его. – Дворянское ли это дело? По-моему, ecrivain ou gratte-papier с est tout un[9]9
  Писатель и писарь – одно и то же (фр.).


[Закрыть], тот и другой за деньги бумагу марают. Дворянин должен служить и составить себе карьеру и имя службой, а не бумагомаранием». (В.Н. Житова. «Воспоминания».) Так как он не желал быть чиновником, она уменьшала содержание, которое отправляла ему ежемесячно. Временами, по словам Анненкова, у него едва хватало денег, чтобы оплатить обед. Тем не менее он продолжал посещать театр, но покупал теперь билеты на галерку. Когда певица и ее супруг уехали из Петербурга, он решил следовать за ними в Париж. 30 апреля 1845 года возмущенная Варвара Петровна писала своей подруге: «Пять дней тому назад Иван уехал отсюда с итальянцами. Он собирается отправиться за границу с ними и из-за них».

Во Франции Тургенев с первого взгляда был покорен красотой пейзажей и непринужденностью ее жителей. Виардо жили в замке городка Куртавнель, недалеко от Розе, в департаменте Сены-и-Марны, в шестидесяти километрах от Парижа. Тургенев гостил у них несколько дней. Он не мог надышаться счастьем. Он жил под одной крышей с любимой, дышал воздухом ее дома, слушал, как она мелодичным голосом пела по вечерам. Он стал близким другом ее мужа. Затем, опасаясь, видимо, наскучить и одному и другому своим излишне длительным присутствием, он отправился на юг Франции к Пиренеям.

Вернувшись в Петербург в середине ноября 1845 года, он часто мысленно возвращался к счастливым часам, проведенным в Куртавнеле. Он грустил, вспоминая листву парка, нежный свет Иль-де-Франс и образ Полины, стоявшей у фортепиано и певшей по вечерам для друзей. Он часто писал ей, чтобы поделиться трогательными воспоминаниями, которые хранил в памяти от пребывания в деревне, и просил не забывать его: «Я читаю все статьи прусских газет, которые вас касаются, прошу вас этому верить, и я был бы очень счастлив, очень доволен вашим триумфом в „Норме“. <<…>> Боже мой, как я был бы счастлив послушать вас этой зимой!..» (Письмо от 8 (20) ноября 1846 года.) Чтобы забыться вдали от «несравненной», он много работал. Писал стихотворения, статьи, повести, переводил. Кроме того, дал согласие постоянно сотрудничать в «Современнике».

Приблизительно в это время Тургенев познакомился с Достоевским, первый роман которого «Бедные люди» восторженно приветствовал Белинский. Этот человек не понравился ему. Он показался ему вычурным, неловким, нелепым. Достоевский же думал иначе: «Тургенев влюбился в меня, – писал он брату. – Поэт, талант, аристократ, красавец, богач, умен, образован… – я не знаю, в чем природа отказала ему?»

Спустя некоторое время Тургенев и Некрасов написали вместе желчную эпиграмму на молодого, тщеславного и легковерного собрата:

 
Рыцарь горестной фигуры!
Достоевский, юный пыщ;
На носу литературы
Ты вскочил, как яркий прыщ.
 

Догадывался ли уже Тургенев, что автор «Бедных людей» станет главным его соперником в литературной карьере? Этот одержимый человек воплощал, на его взгляд, все то, что он сам ненавидел в искусстве: экстравагантность, многословие, отсутствие такта. Он обрадовался, когда Белинский некоторое время спустя дал критическую оценку второму роману Достоевского – «Двойник». Эти литературные перестрелки лишь на мгновенье отвлекали его от идеи фикс – он мечтал увидеть Полину Виардо.

В январе 1847 года она должна была петь в Берлине. Он поспешил туда. Мать с возмущением узнала о том, что он вот так тащится за шлейфом «проклятой цыганки». Однако у него был другой предлог для путешествия: Белинский, который уехал в Германию лечить туберкулез. Поездка стала возможной благодаря собранным друзьями средствам. Тургенев приютил его в квартирке, которую нанял в Берлине, и представил певице. Встреча разочаровала обоих, ибо Белинский не говорил по-французски, а Полина едва знала несколько русских слов. Натянутость отношений исчезла после того, как вместе услышали певицу в «Гугенотах», затем на концерте. Тургенев считал, что она превзошла самое себя. Накануне она играла «драматическую» роль, а сегодня – «трагическую». Его мнение разделил Анненков, который только что присоединился к друзьям. Белинский, Тургенев и Анненков устроились в Зальцбрунне, где Белинский должен был принимать лечение. В этом скучном городке, расположенном на тихих водах, Тургенев, не спеша, писал свои деревенские рассказы, гулял, разговаривал, в то время как Анненков взял на себя рядом с ним роль внимательного мемуариста и незаменимого человека. В маленькой компании царило дружеское согласие. Неожиданно Тургенев объявил друзьям, что должен уехать. Оставив им часть своего багажа, он отправился в Лондон, где пела Полина Виардо. Спустя несколько дней он присоединился к ним в Париже и в ответ на вопрос о причине своего поспешного отъезда покраснел, пожав плечами. Однако они поняли, что для него любовь важнее дружбы, и сделали вывод, что он человек неуловимый, на которого нельзя положиться. Между тем Белинский, разочарованный лечением в Германии, лечился теперь в парижской клинике. Тургенев навестил его; однако, узнав о том, что больной собрался вернуться в Россию, забыл попрощаться с ним. И только из Куртавнеля, где вновь обрел пристанище, написал своему другу: «Вы едете в Россию, любезный Белинский; я не могу лично проститься с вами – но мне не хочется отпускать вас, не сказавши вам прощального слова… Мне нечего вас уверять, что всякое хорошее известие об вас меня порадует; я хотя и мальчишка – как вы говорите – и вообще человек легкомысленный, но любить людей хороших умею и надолго к ним привязываюсь». (Письмо от 5 (17) сентября 1847 года.) Ему не придется больше свидеться с Белинским, которого в следующем году не станет.

В Куртавнеле тем временем Тургенев с радостью погрузился в жизнь французской деревни с ее прекрасной музыкой, охотой, щедрой кухней. Он счастлив новой встрече с Полиной Виардо. Замок времен Франциска I с его серо-пепельными стенами, высокими окнами, башенками на остроконечных крышах, окруженный рвами, имел благородный вид. Перед фасадом замка – цветник. За ним – оранжерея. Взгляд терялся в пышной зелени. Окна комнаты Тургенева, оклеенной серо-зелеными обоями, выходили на бескрайние поля. Ветер доносит запах скошенной травы и лилий. На столе стоял букет полевых цветов. Идеальная атмосфера для работы! Удивительно, однако, что эта французская деревня вдохновляла его на создание глубоко национальных – русских рассказов. В Куртавнеле он жил во Франции, но мечтал о России. Минуты, проведенные с Полиной, оставались в его памяти. Гулял ли он с нею в поле, любовался ли красотой звездного неба, слушал ли ее пение, он всегда чувствовал себя счастливым рабом рядом с ней. Он обожал ее платья, ее банты, туфельки. Она же обходилась с ним с королевской снисходительностью. Луи Виардо, казалось, находил естественными эмоционально-дружеские отношения, которые связывали его жену с этим очаровательным русским эпикурейцем.

В начале октября 1847 года Полина Виардо уехала на гастроли в Германию. Куртавнель тотчас потерял свое очарование. Тургенев переехал в Париж, где нанял комнату недалеко от Пале-Рояль. «Я смотрю на играющих там во множестве ребятишек, – писал он Полине Виардо, – прелестных, как амуры, и так кокетливо одетых! Их важная приветливость, их розовые щечки, которые пощипывает первый зимний морозец, спокойствие и благодушие нянек, чудесное красное солнце, просвечивающее из-за высоких каштанов, статуи, дремлющие воды, величественный вид темно-серого здания Тюильри – все это мне бесконечно нравится, успокаивает и освежает меня после утренней работы». (Письмо от 2 (14) декабря 1847 года.)

После этой уединенной прогулки он возвращался на Пале-Рояль, заходил в кафе, читал газеты, шел в ресторан Вефур пообедать и оттуда спешил в театр. Его видели в Варьете, в Комической опере, в Опере. В пространных письмах к Полине Виардо он рассказывал о спектаклях, деликатно и тактично советовал ей, как строить карьеру. Это были советы сведущего человека. Он из газет все знал о певице, радовался ее успехам и жалел, что не может услышать ее Норму или Ромео. Узнав о том, что она будет петь Ифигению, он посоветовал ей прочитать Гете, чтобы лучше понять роль.

Желая стать ближе к семье Виардо, которая стала почти его семьей, он начал брать уроки испанского и вскоре смог прочитать Кальдерона в подлиннике. Он продолжает интересоваться французской литературой. «Историю Французской революции» Мишле считает шедевром, с восхищением говорит о «Франсуа Найденыше» – последнем «простом, искреннем, захватывающем» романе Жорж Санд. «Ясно видно, – писал он Полине Виардо, – что ей (Жорж Санд) по горло надоели социалисты, коммунисты, пьеры-леру и другие философы, что она ими измучена и с наслаждением погружается в этот источник молодости – искусство простодушное и совершенно земное». (Письмо от 5 (17) января 1848 года.)

Тем временем круг его русских друзей в Париже расширился. Он часто видел Герцена, Огарева, Анненкова и только что приехавшую из Рима семью Тучковых, дочь которых тайно обожала его. «Росту он был почти огромного, широкоплечий; глаза глубокие, задумчивые, темно-серые; волосы у него были тогда (в 1851 году) темные, густые, как помнится, несколько курчавые, с небольшой проседью; улыбка обворожительная, профиль немного груб и резок, но резок барски и прекрасно… Ему было тогда с небольшим тридцать лет». (Константин Леонтьев. «Тургенев в Москве».)

Перед дамами парижского кружка Тургенев представал в разном настроении: он бывал то веселым, то грустным, то разговорчивым, то трагично-молчаливым. Случалось, он переодевался и смешил компанию. Эти перепады в настроении, актерство закончились тем, что охладили молодую Тучкову, которая, повздыхав по нем, с презрением отвернулась. Тургенев же таким образом старался отвлечься от грусти, которая преследовала его. Он страдал оттого, что подолгу не видел Полину Виардо и не находил никого, кто мог бы ее заменить в его сердце.

Между тем Бакунин, который неожиданно приехал в Париж, и Герцен были взволнованы политическими событиями столицы. Чувствовалось начало революции. «Мир находится в родовых схватках, – напишет Тургенев Полине Виардо. – Многие заинтересованы в том, чтобы вызвать у него выкидыш. Посмотрим!» (Письмо от 5 (17) января 1848 года.) Он по привычке держался в стороне от политических страстей. Он знал о событиях из газет; одобрял «реформистов», которые организовывали банкеты, чтобы выразить протест Луи Филиппу, критиковал «фанатичное и контрреволюционное» внедрение Монталамбера в палату пэров, однако в отличие от Герцена и Бакунина не думал о всеобщем восстании, которое потрясет всю страну. Он уехал на несколько дней в Брюссель, когда был свергнут Луи Филипп. В 6 часов утра 26 января 1848 года дверь его номера в гостинице распахнулась и кто-то крикнул: «Франция стала республикой!» «Не веря ушам своим, я вскочил с кровати, выбежал из комнаты. По коридору мчался один из гарсонов гостиницы – и, поочередно раскрывая двери направо и налево, бросал в каждый нумер свое поразительное восклицание. Полчаса спустя я уже был одет, уложил свои вещи – и в тот же день несся по железной дороге в Париж…» (И.С. Тургенев. «Человек в серых очках». Воспоминания о 1848 годе.) Рельсы на границе были разобраны. Пассажиры доехали до Дуэ в повозке. Там они снова смогли сесть в вагон. Все волновались. Большинство присутствовавших с надеждой говорили о справедливом будущем. Лишь один старик вздыхал: «Все потеряно, все потеряно!»

В Париже Тургенев попал в сутолоку и волнение, охватившие улицы. Повсюду развевались трехцветные флаги. Временное правительство, казалось, не могло справиться с народными волнениями. Организовывались кружки. Разразился банковский кризис. Прошла мощная демонстрация рабочих против дня «Меховых шапок» (национальной гвардии). Бурная манифестация перед Учредительным собранием. В этом смятении ликовал только Бакунин. Он, наконец, оказался в своей атмосфере – буре угнетенных масс. Он поселился в казарме с вооруженными рабочими и прославлял кровавую революцию. Его неудержимость обеспокоила Тургенева, который осторожно отдалился от него. В апреле 1848 года Бакунин уехал в Германию готовить восстание рабочих в Дрездене. Был арестован и снова оказался в тюрьме.

Из-за неорганизованности и разногласий развитие событий в Париже приостановилось. Чуждый идеологическим столкновениям, Тургенев иногда выбирался из города, чтобы погулять в окрестностях, мечтая о недосягаемой Полине. «Я провел более четырех часов в лесу – печальный, внимательный, растроганный, поглощенный и поглощающий. Странное впечатление природа производит на человека, когда он один… В этом впечатлении есть осадок горечи, свежей, как в благоухании полей, немного меланхолии, светлой, как в пении птиц. <<…>> Что до меня – я прикован к земле. Я предпочту созерцать торопливое движение утки, которая блестящею и влажной лапкой чешет себе затылок на краю лужи, или длинные сверкающие капли воды, которые медленно падают с морды неподвижно стоящей коровы, только что напившейся в пруду, куда она вошла по колено, – предпочту все это тому, что херувимы, „эти прославленные парящие лики“, могут увидеть на небесах». (Письмо от 19 апреля (1) мая 1848 года.) Это был буколический мир. В Париже же росло недовольство. Временное правительство было заменено Чрезвычайной комиссией. Национальные мастерские, учрежденные для забастовщиков, оказались непроизводительными и разорились. Учредительное собрание объявило об их ликвидации. Растерявшиеся толпы грозились взять в руки оружие. Было видно, что в братском противостоянии столкнутся силы правопорядка и отчаявшиеся рабочие. 15 мая 1848 года Тургенев присутствовал при разгоне демонстрации, организованной в защиту польской независимости. «Поразило меня то, с каким видом разносчики лимонада и сигар расхаживали в толпе, – помечал он, – алчные, довольные и равнодушные, они имели вид рыбаков, которые тащат хорошо наполненный невод». (Письмо к Полине Виардо от 3 (15) мая 1848 года.)

23 июня он отправился на улицы, где, по слухам, организовывалось сопротивление. У ворот Сен-Дени он увидел охраняемую рабочими в блузах баррикаду с развевавшимся красным знаменем. Он стоял на тротуаре и, как следователь, бесстрастно следил за происходящим, за тем, как приблизился выстроенный в плотные шеренги отряд и раздались первые выстрелы. Охваченный страхом, он убежал по улице Эшикье.

В течение нескольких дней он не выходил из раскаленной комнаты. Потел и волновался. Происходящее не касалось его. Какая удача быть русским. Время от времени он слышал глухие залпы. В мэрии расстреливали восставших. Революция была подавлена. Генерал Кавеньяк стал председателем Совета. «Что очень удивило меня самого, это было сознание невозможности дать себе отчет в чувствах народа в подобную минуту, – писал Тургенев Полине Виардо, – честное слово, я был не в состоянии угадать, чего они хотели, чего боялись, были ли они революционерами, или реакционерами, или же просто друзьями порядка. Они как будто ожидали бури». (Там же.) Как бы он ни был беспристрастен, сила репрессий, массовые расправы, аресты возмущали его. «Реакция совсем опьянена своей победой и теперь явится во всем своем цинизме», – напишет он Полине Виардо. (Письмо от 8 (20) июня 1849 года.)

Попавший под подозрение властей за свои экстремистские взгляды, Герцен счел необходимым покинуть на несколько дней Париж. Тургеневу бояться было нечего: он был нейтрален. Из короткого революционного опыта он вынес один урок – страх перед беспорядками, ложью, напрасными жертвами, методичными убийствами. Человек миролюбивый, склонный к размышлениям, он мечтал об улучшении жизни народа, но без насилия. Больше чем когда-либо, после этого прикосновения к смятению, крови он почувствовал, что предназначен для размышления, любви и работы. Где укрыться от жестокости жизни? Единственное пристанище – Куртавнель!