Текст книги "Человек, который вышел из моря"

Автор книги: Анри де Монфрейд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

XXIII

Жил в то время в Джибути один негр, судья, некий господин Порт, большой друг Жозефа. Несмотря на лиценциат в области права и изящные манеры безукоризненного джентльмена, он, как и все образованные и обращенные в христианство негры, страдал скрытой ксенофобией. Отправляя белого человека в тюрьму, он брал своеобразный реванш, и я спрашиваю себя, не избрал ли он это ремесло, возможно бессознательно, с одной лишь целью – чтобы удовлетворить свою расовую ненависть.

Выйдя от меня, Жозеф, на которого произвел сильное впечатление мой приговор, объявленный предателям, наверное, задумался о том, как здорово он рискует, отправляясь на ночную прогулку вместе со мной. Но можно ли отказываться от ста тысяч франков! И тогда, чтобы придать себе храбрости, он пошел к своему другу Порту и рассказал, что я должен показать ему тайник с контрабандным товаром. Он надеялся обеспечить себе прикрытие в этом рискованном деле, поставив в известность о нем своих могущественных покровителей: теперь они будут знать, где искать его следы. И это подействовало на него ободряюще. Друг, естественно, посоветовал ему не упускать возможность поймать меня с поличным.

И Жозеф совсем успокоился.

Мой план был прост, а точнее, я его упростил, так как хотел прямиком достичь своей цели, не теряя времени на то, чтобы принять в расчет подстерегавшие меня опасности: как только мы выйдем в море, я сорву с себя маску и расскажу Жозефу обо всем, что знаю. Перед лицом смерти он, возможно, заговорит и сознается в таких вещах, о которых я пока не имею понятия.

Что касается последствий моего поступка, то приходилось примириться с их неизбежностью. Я верил в свою звезду. Чем бы это для меня ни обернулось, надо было наказать виновного любой ценой. К этому меня побуждала некая высшая сила. Потом будет видно, как выпутываться из этой истории.

Пока же ничто не препятствовало осуществлению замысла, я обрел непоколебимую уверенность в себе, став орудием в руках высшей справедливости.

Думаю, что те, кто убивал королей или тиранов, например Рашель или Шарлотта Кордэ, пребывали в похожем психическом состоянии. Они действовали не по своей воле, находясь во власти навязчивой идеи…

Как только стемнело, я отправился на мол, прихватив свинцовый кастет – грозное оружие, способное убить быка – и свой браунинг.

Мол был пустынен и, пройдя всю его восьмисотметровую длину, я никого не встретил. Абди ждал меня, лежа на дне лодки, которую он подвел вплотную к молу, чтобы скрыться в темноте. Я прыгнул в нее и, растянувшись на корме, стал глядеть в прекрасное, усеянное звездами небо, пока Абди осторожно подгребал к краю мола, куда должен был явиться Жозеф.

Вдруг загудели буксиры Управления почтово-пассажирских перевозок, созывая кули: на рейд входил пароход.

Вскоре я увидел, как медленно движутся его огни в удивительном покое ночи, там, где море сливается с небом.

Не ощущалось ни малейшего дуновения, стояла тяжелая, влажная жара, и это отсутствие ветра меня беспокоило, так как я рассчитывал хотя бы на слабый ветерок, который позволил бы быстро удалиться от этого места вместе с приговоренным к смерти. Неужели возникнут препятствия? Но это было невозможно. Ведь я повиновался Судьбе, и все должно было идти согласно высшей воле. Впрочем, этот пароход был ниспослан нам Провидением; благодаря его появлению на мол сбежались кули из туземного квартала, поэтому, растворившись в этой шумной толпе, Жозеф должен был остаться незамеченным. Важно было, чтобы никто не увидел, как он садится в лодку.

Абди поднялся на мол, в то время как лодка оставалась невидимой, находясь под причалом, стиснутая между высокими железными бортами пустых барж.

Одетому сомалийцем Жозефу пришлось окликнуть Абди, чтобы обнаружить свое присутствие, поскольку из-за туземного одеяния он стал совершенно неотличим от снующих туда и сюда кули. Подойдя к лестнице, он остановился в нерешительности: спускаться ли в эту темноту, где его глаза не различали лодки? Мне пришлось вступить с ним в переговоры: я принялся уговаривать Жозефа спрыгнуть в лодку, ибо мне лучше не показываться на пристани. С большой неохотой он все-таки решился сойти вниз, но тут же сказал:

– Я не могу сейчас отправиться с вами, я должен сперва предупредить свою жену. Она еще не вернулась, и я пришел лишь затем, чтобы сказать вам, что ждать меня не надо.

– Ладно, тогда поговорим немного, а на Мушу отправимся завтра…

И тут он сообразил, что Абди оттолкнулся от причала и лодка медленно отходит. Жозеф попытался зацепиться за одну из барж, но его руки скользнули по гладкому металлическому борту.

– Остановитесь… остановитесь… Я не хочу уплывать…

– Но мы никуда не плывем, ты же видишь, что Абди просто собирается вывести лодку отсюда, где она зажата между двумя баржами, ведь нас может раздавить буксир.

Действительно, в этот момент подплыл катер, что оправдывало наш маневр, предпринятый якобы с целью избежать столкновения.

– Мы причалим с другой стороны мола, – продолжал я спокойным и уверенным тоном. – Там никто нам не помешает… Но раз ты собираешься зайти домой, я высажу тебя напротив солеварен, где можно не опасаться любопытных взглядов, и буду ждать твоего возвращения столько, сколько понадобится.

В первую очередь мне хотелось удалиться на достаточно большое расстояние от причала, чтобы никто не услышал криков. Между тем поднялся легкий восточный ветер, и Абди незаметно поднял парус.

– Куда мы плывем?

– Я же тебе сказал, к солеварням, пять минут – и мы там…

В этот момент в полукабельтове от нас проплыли баржи, заполненные поющими и галдящими кули. В этом гомоне услышать крики Жозефа было бы невозможно. Впрочем, я сжимал в руке кастет, преисполненный решимости заставить Эйбу замолчать при первой же попытке оказать сопротивление.

Пока я развлекал его какой-то пустой болтовней, ветер посвежел, а отливное течение, как я и предполагал, стало относить нас к западу. Лодка быстро удалялась в сторону открытого моря, при этом казалось, что она почти не движется. Жозеф, несведущий в мореходных тонкостях, не отдавал себе в этом отчета, однако через четверть часа он встревожился.

– Но где же солеварни?

– На своем месте, мой мальчик, вон там, – ответил я, показав рукой на воображаемую точку, расположенную прямо по курсу. – Правда, мы совсем не движемся, придется взяться за весла…

И Абди, сев за весла, увеличил нашу скорость.

Я увидел, как в молочной ночной мгле медленно проплыл силуэт бакена, отметившего западный край рифа. Мы вышли за пределы рейда. Теперь бесполезно взывать о помощи: ночная тишина не отзовется эхом. Но для большей безопасности я продолжал удаляться от берега.

Жозеф, которого я развлекал до сих пор какими-то вымышленными признаниями, вдруг заметил, что огни Джибути уже очень далеко, и, как бы пронзенный зловещей догадкой, он вскочил, собираясь прыгнуть за борт. Абди, однако, удержал его, схватив за руку. Пора было срывать маску.

– Бесполезно пытаться убежать, ты следуешь в такое место, откуда не возвращаются… Призраки твоих жертв скоро выйдут из глубин моря… Они взывают к тебе, твой час пробил… Теперь ты от меня не уйдешь, и твои друзья, Ломбарди и иже с ним, бессильны тебе помочь… Прочь маску! Вчера я сказал тебе, что будет ждать предателя и убийцу… Если ты сделаешь хоть одно движение, я пристрелю тебя…

И тут я заметил одну из тех странных ночных птиц, которые садятся на румпель, а нередко и на плечо к рулевому. Моряки относятся к ним с почтением и страхом, полагая, что в этих птиц переселяются души утопленников, оставшихся без погребения. Я тут же решил воспользоваться ее неожиданным появлением как деморализующим противника средством и, поневоле заражаясь настроением трагических минут, заговорил, точно в бреду. Вдруг овладевшая мной уверенность в собственной правоте, несомненно, придала моим словам какую-то сверхъестественную силу.

– Узнаешь ли ты эту сумочку, брошенную тобой на пляже Джебель-Зукара? Что ты сделал с той девушкой, которую обокрал?

– Я не знаю, что вы имеете в виду… Я понятия не имею, кому она принадлежит…

– Она принадлежит той, которая посылает тебе этот серебряный браслет, требуя отчета в содеянном преступлении. Этот браслет она купила у торговца-еврея, к которому вы пришли вместе, украшение было надето на ней, когда она плыла на «Воклюзе». Ты думал, что море сохранит твою тайну, ты думал, что мертвые никогда не заговорят, но дух той, которую ты утопил, следовал за тобой неотступно, как тень.

Эйбу глядел по сторонам, охваченный ужасом, словно дух мадемуазель Вольф и впрямь находился здесь, и в этот момент бесшумно вспорхнувшая птица, пролетая мимо, коснулась своим длинным черным крылом его лица. Он хрипло вскрикнул и рухнул на колени.

– Боже мой, простите меня! Я не хотел ее убивать, меня сбили с толку эти люди, ваши враги, желающие вашей гибели… Клянусь вам, я невиновен, я все расскажу о них…

– Ни на что больше ты не способен, шелудивый пес… Кто подготовил письмо, которое ты передал мне?

– Я выполнял приказ Ломбарди, я не хотел этого.

– Бессмысленно лгать перед смертью. В Асэбе ты погубил своего товарища по заключению, чтобы бежать самому, ты был шпионом Троханиса, и с твоей помощью меня должны были арестовать в Египте, ты убил несчастную девушку и завладел ее драгоценностями и деньгами, и наконец ты предал меня, подстроив все таким образом, чтобы я был обвинен в подлоге письма, написанного тобой. Даже одного из этих преступлений достаточно, чтобы вынести тебе смертный приговор.

– Я вам все расскажу, но сжальтесь над моими детьми…

– А кто пожалеет моих? Ты разве думал о моих детях, собираясь отправить меня на каторгу? А несчастный отец девушки, пожалел ли ты его, когда убивал его дочь?.. Жалкая тварь, ты больше никого не укусишь…

Я выстрелил ему в голову почти в упор.

Он качнулся, потом, вдруг вскочив на ноги, прыгнул за борт, прежде чем Абди успел его схватить, и поплыл под водой.

Пуля лишь скользнула по черепу негра. Он выплыл в двадцати метрах от нас, изо всех сил выкрикивая мое имя в ночной тишине в надежде, что кто-нибудь его услышит и я буду разоблачен.

Абди тоже бросился в воду и стремительно, как акула, настиг Жозефа. Он схватил его за ногу и стал тянуть вниз.

В призрачном свете только что выглянувшей луны я увидел, как оба они погрузились в синюю тьму бездны. На поверхность поднимались пузырьки воздуха… Шли секунды… Я машинально их отсчитывал. Удастся ли Абди всплыть? Тонущий человек обладает поистине мертвой хваткой; даже потеряв сознание, он не разжимает пальцы.

После этой драматической сцены наступила давящая тишина, все исчезло в равнодушном покое морских глубин. Вдруг чье-то шумное дыхание заставило меня обернуться, и в нескольких саженях от лодки я увидел Абди, он встряхивал головой, разметав свои волосы. Вцепившись руками в планширь, он прохрипел, едва переводя дух: «Калас!» (Кончено.)

Я втащил его, совсем обессилевшего, в лодку. Его лицо было исцарапано ногтями противника, а одна рука была сплошь в укусах. Он утащил Жозефа за собой на самое дно, на глубину более пятнадцати метров, и там, обретя точку опоры, сумел высвободиться из его объятий, но Жозеф, хотя и был в почти бессознательном состоянии, все же ухватился за его ноги. Каким-то чудом Абди удалось нанести ему удар ногой по голове, и он устремился наверх. Другой же так и не всплыл.

Правосудие свершилось.

XXIV

Через несколько минут Абди встал на ноги и помог мне поднять парус. Я оглядел море вокруг нас и убедился в том, что нигде не видно рыбаков, которые обычно подплывают на хури к рифам и забрасывают там свои снасти. Их отсутствие было редкой удачей, пополнившей список всех тех счастливых случайностей, которые до сих пор мне сопутствовали.

Вспомнилось, что после того, как я выстрелил в Жозефа и попытался его схватить, когда он вскочил с места, выскользнувший из моей руки браунинг упал на затвор, и прозвучал выстрел, направленный вертикально вверх. Пуля чиркнула по моему лицу, но в том состоянии крайнего возбуждения, в котором я тогда находился, я не обратил на это внимания. И только теперь я понял, как крупно мне повезло, ведь пуля могла угодить в живот. Можно было подумать, что враждебная сила, покровительствующая Жозефу, выпустила в меня парфянскую стрелу, но другая сила, благосклонностью которой пользовался я, отклонила ее траекторию…

Это, конечно, интерпретация событий, но когда они выстраиваются в определенную цепочку, будучи при этом все направлены на достижение одной цели, данное толкование поневоле обретает характер непреложной истины.

Подобные мысли, вероятно, отдают ребячеством и проистекают из предрасположенности к языческому мышлению, которое во всем усматривает деяния богов и духов. Здравомыслящий человек склонен верить в стечение обстоятельств, в случайность, так легко объясняющую явления, постичь смысл и причины которых никак не удается. Правда, я должен признаться, что такое упрощение меня не удовлетворяет. Отрезанный от цивилизованной жизни с ее искусственными усложнениями, я научился различать логическую последовательность этих «обстоятельств» и вполне продуманный характер их сочетания, которое принято считать случайным.

Мы прибегаем к понятию случая, когда какое-то неожиданное явление приводит нас в смятение, словно мы можем претендовать на знание первопричин…

Наша лодка плыла в Джибути, и я погрузился в какое-то блаженное состояние, подобное тому, какое испытываешь после отчаянных усилий, которым обязан своим спасением.

Никогда еще сознание выполненного долга не приносило мне столь глубокого удовлетворения.

Я преодолел свою чувствительность, а точнее, мои чувства на какое-то время отключились, что позволяло подавить в себе все то, что могло сделать подобный поступок неприемлемым с точки зрения моей совести. Поэтому я испытал чувство победы над собой, я доказал самому себе, что способен пойти в осуществлении своей «воли» до конца.

Сегодня, когда с тех пор минуло двадцать лет, я объясняю себе хладнокровие, с каким уничтожил этого негодяя, мимолетным душевным состоянием, порожденным той сверхъестественной силой, которая хранила меня от опасности и помогала преодолевать самые изощренные козни. Я напоминал путника, заблудившегося в лесных дебрях и потерявшего всякие ориентиры, которого, однако, направляла бы, не давая ему свалиться в яму и попасть в расставленные силки, парящая над ним волшебная птица. Я думал тогда, что совершил всего лишь акт возмездия, но позднее узнал, что устранение Жозефа спасло мне жизнь. Вот почему в нужный момент я обрел смелость и хладнокровие, на которые раньше не был способен.

Действительно, меня не ослепили ни гнев, ни ненависть, я не мстил за себя, я наказывал. Когда Жозеф оказался в полной моей власти, я перестал его ненавидеть, но в то же время, благодаря какому-то странному бесчувствию, я лишился той опасной жалости, которая может в самый последний момент уничтожить смелость. Я стал пассивным орудием в руках высшей силы, и, когда она перестала оказывать на меня свое воздействие, я испытал блаженство, освободившись от ее железных оков.

Я спрашивал себя, удивленный отсутствием переживаний, которыми наделяют тех, кто совершил убийство: как примирить подобное душевное состояние с отвращением, которое обычно возникает у меня, когда я вижу страдания своего заклятого врага? Как я, в других обстоятельствах неспособный долго держать зло на людей не менее подлых, сумел остаться неумолимым и твердым до самого конца? Все это заставляет поверить в постороннее вмешательство, побуждающее оставить в стороне гордыню и примириться с нашими такими разнообразными судьбами. И неважно, каковы наши успехи или поражения, достоинства или недостатки, ибо мы не принимаем в них никакого участия…

Когда мы вошли в гавань, уровень воды достиг низшей отметки: нам едва удалось доплыть, преодолев еще полкабельтова, до края мола: начиная от самой таможни, вода уже схлынула. Я оставил Абди спать в лодке, а сам дошел до своего дома, но не по причалу, где меня могли заметить, а через обмелевшую часть рейда. Таким образом, по дороге я не встретил ни души.

Перед самым рассветом я услышал гудок парохода, который приплыл накануне вечером, он вновь уходил в открытое море. Благодаря этому совпадению, исчезновение Жозефа Эйбу можно было объяснить тем, что он тайно сел на пароход и спасся бегством.

Около семи утра я вернулся к лодке. На этот раз я позаботился о том, чтобы меня увидели все таможенные аскеры. Абди ждал меня, спокойный и умиротворенный, словно прошлой ночью не произошло ничего особенного. Он напевал свою любимую песню, держась за румпель, и казалось, действительно обо всем позабыл…

На острове Муша я весь день провел в хлопотах, оборудуя сухой док для «Альтаира», и вечером вернулся в Джибути.

Я сразу же навестил Репичи, который мог помочь мне в том, чтобы по крайней мере в ближайшее время жена Эйбу, обеспокоенная исчезновением мужа, не подняла тревогу.

– Я велел Жозефу уплыть на пароходе, который стоял на рейде, – сказал я Репичи.

Он молча вгляделся в меня со странной улыбкой на устах и наконец сказал:

– Пусть этот подонок сдохнет там, где ему хочется.

– Я и в самом деле надеюсь, что мы его долго не увидим, но было бы неплохо отправить его жену к ней на родину в Асэб, так как она ничего не знает об отлучке супруга. Скажите ей, например, что ему пришлось срочно удрать, дабы избежать высылки, и что она тоже может быть обвинена в пособничестве его бегству. Дайте ей все, что сочтете нужным, и даже пообещайте назначить нечто вроде пособия, которое она будет получать до возвращения своего Жозефа, я все оплачу…

– Договорились. Это разумно… Я пошлю к ней Шерабонну, который уладит дело и отправит ее на итальянский почтовый пароход, уплывающий завтра…

Без сомнения Репичи догадался, что произошло в действительности, но, обладая психологией истинного калабрийца, он не видел ничего предосудительного в устранении опасного доносчика. То, с какой готовностью он пришел ко мне на помощь, по сути превращаясь в моего сообщника, убедило меня в его искренности.

XXV

Наконец вечером прибыл мой пароход.

Теперь оставалось выполнить вторую половину дела, наиболее важную: заполучить обратно то ужасное письмо. Но успею ли я? По правде сказать, мое беспокойство было не вполне искренним, я как бы заставлял себя беспокоиться, но в общем то не сомневался в успехе. Неужели мне сопутствовало такое поразительное везение лишь для того, чтобы удача покинула меня в этом последнем и решающем предприятии?

Позднее я узнал, что в самом начале этого дела Ломбарди, сгорая от нетерпения завладеть подложным письмом, составленным по его приказу, телеграфировал своему немецкому коллеге, прокурору Рейха в Дармштадте, о необходимости изъять (по судебному поручению) документ, на основании которого завод «Мерк» отправил мне наркотики.

Выждав немного, прокурор ответил (воспользовавшись, однако, почтой), что подобная просьба не может быть выполнена без получения письма, соответствующим образом подписанного французскими судебными властями и переданного через нашего посла в Берлине. Ярость Ломбарди не знала границ, но тщетно он осыпал ругательствами и проклятиями этого «боша», ему пришлось смириться с довольно длительной процедурой.

Таким образом, я прибыл в Дармштадт с большим опережением. Приняли меня очень любезно.

Очевидно, эта фирма, являвшаяся поставщиком всех крупных торговцев наркотиками в мире, была скорее склонна встать на защиту своих клиентов, нежели поощрять репрессивные меры пуритан из женевской ассамблеи, среди которых, впрочем, есть и представители крупных торговцев опиумом, таких, как Франция (в Индокитае) и Англия (в Индии).

Когда я попросил директора вернуть мне письмо, он с понимающим видом улыбнулся, не говоря ни слова, подошел к сейфу, извлек оттуда нужный документ и протянул его мне без комментариев.

Все произошло так просто, что я был потрясен.

Думаю, что столь благосклонному отношению ко мне способствовала телеграмма Ломбарди немецкому прокурору. Последний, проинформировав завод, очевидно, сделал все возможное, чтобы потянуть время, и сегодня он, должно быть, вместе с управляющими фирмы «Мерк» от души хохочет, вспоминая, как ловко они провели этих дураков из Джибути.

Впрочем, официальный запрос поступил через несколько дней после того, как я посетил директора, и немецкие чиновники, умолчав о моем визите, ответили, что запрашиваемый документ, к большому их сожалению, уже не находится в архиве, так как срок его хранения истек в день прибытия товаров на место назначения.

Как только у меня в руках оказалось это проклятое письмо, которое грозило мне позором и даже гибелью, я не удержался от искушения и сжег его, после чего обрел уверенность в том, что поставил точку в этой злосчастной истории.