Текст книги "Человек, который вышел из моря"

Автор книги: Анри де Монфрейд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

XXI

Прежде чем продолжить рассказ, мне представляется необходимым поделиться с читателем сведениями о Жозефе Эйбу, которые я узнал позднее. На мысль о том, что он убийца мадемуазель Вольф, меня навели сперва рассказ суданца и распоротая дамская сумочка, обнаруженная на острове. А найденный браслет, который негодяй помог приобрести своей жертве, уже не оставил у меня никаких сомнений.

Думается, сейчас самое время приподнять завесу таинственности над драмой, произошедшей на «Воклюзе», и изложить события в том виде, в каком я смог восстановить их несколько позже.

Жозеф Эйбу, как мы теперь знаем, тайно сел на «Воклюз» с поручением разоблачить меня в Суэце. Но ему было известно, что мадемуазель Вольф слывет очень богатой особой. Он слышал разговоры о ее драгоценностях, оцениваемых в несколько миллионов, и крупных суммах, выданных ей банком перед отплытием. Девушку считали немного не в себе, и однажды Жозеф услышал, как главный врач госпиталя, сидя за аперитивом, когда речь зашла о предстоящем отъезде мадемуазель Вольф на «Воклюзе», обронил фразу, которая поразила воображение Эйбу и, возможно, навела его на преступные мысли:

– В приступе истерики ей ничего не стоит прыгнуть за борт.

Вот почему господин де ла Уссардьер решил сопровождать девушку, чтобы, как говорил он, не упускать ее из виду. Но кто знает, не желал ли он втайне избавления от своих страхов, которые мог принести ему ее безумный поступок?

Смешавшись с толпой кули-кочегаров, заполнивших баржу, Жозеф Эйбу проник на пароход, но внимания к себе не привлек. Только Ломбарди знал об этом; а серинж, получивший деньги за свое молчание, позволил Эйбу прошмыгнуть на нижнюю палубу к чернокожим кочегарам.

Тут он чувствовал себя защищенным от опасностей, которые могли бы возникнуть в том случае, если бы исчезновение богатой пассажирки повлекло за собой расследование. Он полагал, что сможет спрятаться, когда начнутся допросы персонала, а серинж, несущий ответственность за его незаконное пребывание на судне, сделает все, чтобы в этом ему помочь. В подобных случаях чернокожие кочегары всегда помогают друг другу из расовой солидарности и из страха перед серинжем, который обладает над этими беднягами безграничной властью восточного деспота.

Все не только платят ему подать из своего жалованья, но и занимают у него деньги, и тот, кто вызовет неудовольствие серинжа, никогда не сможет наняться ни на одно судно.

«Воклюз» был грузопассажирским судном, поэтому пассажиров на нем плыло немного. После одиннадцати часов вечера палуба пустела.

Агата рано удалилась к себе в каюту, однако стояла такая жара, что в два часа утра, одетая в пижаму, она поднялась на палубу. Вахтенный ее заметил, но эта одинокая прогулка не насторожила его, поскольку она объяснялась духотой.

В задней части палубы наружный трап был всего лишь приподнят вдоль борта до горизонтального уровня, и потому, являясь как бы продолжением решетчатого настила, он в виде узкого балкона нависал над водой на высоте нескольких метров. Агата облокотилась о железный поручень трапа. Ее забавляло, что она таким образом возвышается над морем, наблюдая за тем, как бежит у нее под ногами вдоль корпуса судна фосфоресцирующая вода.

Ветерок, который то и дело задувал сквозь решетку настила, ласкал ее тело, и ткань пижамы трепетала. Отдавшись этим нежным прикосновениям, она перегнулась через поручень, может быть, для того, чтобы почувствовать себя неким сказочным существом, парящим над водой.

Узкая палуба была плохо освещена в этом месте, поэтому нельзя было разглядеть, как вдоль открытого трюмного люка молча ползет какой-то человек. Поравнявшись с выходом на наружный трап, фигура медленно выпрямилась и юркнула в тень, отбрасываемую вентиляционной трубой. Став таким образом невидимым, человек, оглядев всю протяженность палубы, убедился в том, что она пуста.

И тогда, подобно тому, как змея вытягивается всем своим телом, чтобы схватить добычу, человек распластался на палубе и пополз к трапу, потом внезапно, как кошка, он прыгнул к своей жертве и, схватив девушку за щиколотки, опрокинул ее в бездну. Все произошло так стремительно, что Агата Вольф закричала перед самым падением в воду. Тело, затянутое в водоворот, образуемый работой винта, уже не появилось на поверхности моря. А человек все так же ползком добрался до спасительной тени и исчез.

Никто не увидел его, никто не услышал короткого вскрика, тут же прервавшегося. Человек нарочно прополз по палубе, чтобы его не смогли заметить из иллюминаторов кают, выходивших на эту палубу, которые почти все были открыты из-за духоты. Если бы он знал, что в один из иллюминаторов за мадемуазель Вольф наблюдает господин де ла Уссардьер, он отказался бы от своего преступного замысла. Но заметил ли генеральный агент роковой жест убийцы? Избавим его от таких предположений, ибо, погасив в каюте свет и растянувшись на кушетке, он мог видеть только голову и верхнюю часть туловища мадемуазель Вольф. Возможно, когда девушка, перегнувшись через поручень, парила над морской бездной, его посетило что-то вроде надежды и вспомнилась фраза доктора: «В приступе истерики ей ничего не стоило прыгнуть за борт».

И вдруг увидев, как девушка кубарем полетела вниз, не ужаснулся ли он оттого, что как бы втайне внушил этот роковой поступок больной мадемуазель Вольф?

Господин де ла Уссардьер все никак не мог прийти в себя и долго не понимал, почему он не поднял тревогу, теперь уже, после нескольких минут колебаний, ставшую бессмысленной. Конечно, даже если бы он крикнул: «Человек за бортом!» – в то же самое мгновение, когда увидел, что девушка падает в воду, ее вряд ли сумели бы спасти. Спасение тонущего человека ночью, даже когда за дело берется превосходный пловец, дело практически бесполезное: на плывущем полным ходом корабле, в отличие от железнодорожного состава, невозможно остановить машину сразу же. Судно, пусть и при отданной команде «полный назад!», успевает проплыть по инерции еще очень большое расстояние. Вот почему рулевой по сигналу тревоги просто поворачивает до предела руль, и корабль описывает круг с радиусом более одной мили, прежде чем возвращается на то же место. Когда в распоряжении моряков есть световой буй и если к тому же он исправен, в чем никогда нельзя быть уверенным, его бросают за борт, но, как правило, буй падает слишком далеко от утопающего, чтобы тот мог до него доплыть, прежде чем подоспеет судно; но и если человеку это все-таки удается, то в этой драме ставят точку акулы, привлеченные огоньком.

Все эти мысли в конце концов привели к тому, что де ла Уссардьер, не испытывая угрызений совести, воспринял как должное собственное бездействие. Поскольку несчастья в любом случае было не избежать, самое лучшее – хранить молчание и ждать, когда исчезновение пассажирки обнаружится само собой, без его помощи. Конечно, все всполошатся только утром, когда горничная пойдет с завтраком в ее каюту… И тут господин де ла Уссардьер подумал: а не описала ли Агата его неудачный ночной визит на страницах своего личного дневника, на который не раз намекала? И не решит ли ее убитый горем отец, прочтя запись об этом скандальном происшествии, что именно он стал невольным виновником самоубийства?

Надо было срочно в этом убедиться, пока капитан не опечатал все вещи, принадлежавшие без вести пропавшей или погибшей.

Каюта располагалась по левому, подветренному борту – противоположному тому, где находился выход на наружный трап, куда и пришла несчастная девушка в поисках прохлады, – ниже уровня основной палубы, и хорошо проветривалась благодаря большому прямоугольному портику, который открывался на надводный борт парохода. Она предпочла поселиться именно в этой, а не в одной из других кают, выходящих на палубу, где приходится держать портик закрытым из-за нескромных взглядов.

Господин де ла Уссардьер надел пижаму и босиком спустился по служебной лестнице, чтобы не проходить мимо дремавшего вахтенного.

Вы, конечно, догадались, что человеком, который сбросил девушку в море, был Жозеф Эйбу. Убедившись в том, что его никто не видел, он сразу после этого злодеяния пробрался к каюте своей жертвы. Дверь была открыта. Он вошел внутрь, задвинул щеколду и зажег свет. На туалетном столике лежали бриллиантовое кольцо и кулон. Эйбу положил их к себе в карман, рассудив, что эти драгоценности вполне могли быть на теле так называемой самоубийцы. Потом он заметил небольшую сумочку из красной кожи и подумал, что там, наверное, находятся деньги, однако оставлять здесь следы преступления было опасно. Надо было выбросить сумочку в море, забрав деньги. Однако сумочка оказалась запертой на ключ. Он уже собрался было вспороть ее ножом, как услышал за спиной едва уловимый шум и увидел, как медленно поворачивается ручка двери. Он чуть не потушил свет, но вовремя одумался: это могло выдать его присутствие. Эйбу замер на месте, сдерживая дыхание. Осторожность, с какой незнакомец пытался открыть дверь, навела его на мысль о визите какого-нибудь ухажера, и он успокоился, надеясь, что тишина в каюте и запертая щеколда заставят кавалера отказаться от своих намерений.

Прошла минута, которая показалась ему вечностью, но посетитель не предпринимал новых попыток проникнуть в каюту. Ушел ли он? Или все еще стоял перед дверью? И можно ли теперь рискнуть выйти наружу? Эйбу подумал, что оказался в ловушке. «Будь что будет, да свершится воля Аллаха!» – сказал он про себя, хотя был христианином, он попытает свой шанс. Может быть, по ту сторону двери никого нет и ему удастся улизнуть в поперечный коридор.

Но в тот момент, когда он собрался уже отодвинуть задвижку, раздался голос вахтенного:

– Ну, разумеется, господин инспектор (так называли де ла Уссардьера), лучше открыть, тем более что я видел мадемуазель на палубе с три четверти часа назад.

И в ту же секунду в замочной скважине повернулась отмычка.

– Ах! Дверь заперта на щеколду… Стало быть, мадемуазель вернулась…

В дверь постучали, затем вахтенный позвал:

– Мадемуазель!.. Мадемуазель!.. Вы там?

Жозеф понял, что пропал… Дверь сейчас взломают. Если его застанут в этой каюте, ему никак не уклониться от обвинений в том, что он, сбросив пассажирку в море, ее ограбил. Эйбу увидел себя на скамье подсудимых, затем в тюремной камере и наконец перед гильотиной…

Он машинально подошел к портику: снаружи все было черно, море стремительно и зловеще неслось вдоль борта, всего в нескольких метрах от него. Оно готово было поглотить его. Эйбу оказался перед выбором: либо попасть на гильотину, либо утонуть. И тогда неожиданно блеснувший свет маяка на Абу-Аиле как бы позвал его. Дьявол был с ним: Эйбу продал ему свою душу, и тот предлагал ему спасение.

Жозеф схватил спасательный пояс, взял в зубы кожаную сумку и прыгнул в темноту. Будучи отменным пловцом, он довольно быстро отплыл от судна, чтобы не попасть под винты и избежать встречи с акулами, которые следуют в кильватере судна.

Он видел, как пароход проплыл мимо, огонек на корме бросил прощальный отблеск на волны кильватерной струи и все исчезло во мраке. Он остался один в сумерках, и только бесконечный гул моря был рядом с ним…

Ему удалось надеть на себя спасательный пояс, и Эйбу медленно, сберегая силы, поплыл к какой-то темной массе, где вращались в небе бесконечно длинные руки светового креста.

Когда луч маяка скользил по нему, курносое лицо негра возникло среди вспененных барашков. Море несло монстра, оно поддерживало его только для того, чтобы этот негодяй прошел весь свой путь до трагической развязки, оно играло с ним подобно тому, как кошка забавляется со своей жертвой, прежде чем ее съесть.

Я не знаю, каким было в те минуты выражение этого курносого лица, но мне суждено было увидеть его вновь в день расплаты, когда Жозеф Эйбу возник передо мной в свой последний час.

Отнесенный течением к югу, он не сумел добраться до острова Абу-Аил как рассчитывал, и его вынесло бы в открытое море, если бы штиль, который позволил мне в тот день преодолеть Баб-эль-Мандебский пролив, не благоприятствовал возвратному течению, возникшему в часы прилива. После десяти часов отчаянной схватки со стихией он доплыл до острова Джебель-Зукар, вконец обессилев. Эйбу подумал, что, добравшись до этого проклятого острова, он только заменил одну смерть другой. Здесь он погибнет от жажды. Для того чтобы попытаться пересечь проход в полторы мили и вернуться к Абу-Аилу, у него не хватит сил. Впрочем, даже если бы он отправился в путь из самой северной точки острова, он не смог бы преодолеть эту дистанцию из-за слишком мощного течения.

И потом, поразмыслив, Эйбу решил, что таким образом выдаст свое присутствие в этих местах, где как раз и пропала без вести мадемуазель Вольф, ибо он не сомневался, что время ее исчезновения будет определено в пределах того часа, когда вахтенный постучался в дверь ее каюты. Запертой изнутри задвижки, по его мнению, было достаточно, чтобы подкрепить гипотезу, весьма близкую к истине. Он знал, что мадемуазель Вольф прошла мимо вахтенного, прежде чем поднялась наверх и облокотилась на поручень трапа. В таком случае нельзя было допустить, что она вернулась в свою каюту и, заперевшись в ней, выбросилась из открытого портика. Нет, все подтверждало истинную версию событий: было совершено покушение на ее жизнь, и человек, на нее напавший, был застигнут в тот момент, когда он рылся в ее вещах; злоумышленник выпрыгнул из портика в надежде доплыть до островка, который судно огибало в тот момент. Перекличка, устроенная с целью выяснить, кого недостает на борту, не даст никаких результатов, поскольку его имя не занесено в список экипажа, а серинж будет молчать, но ему не следует появляться где бы то ни было в здешних краях, так как объяснить причины своего присутствия тут будет непросто. Наоборот, надо как можно быстрее добраться до побережья, чтобы обеспечить себе алиби. Тогда позднее достаточно будет сказать Ломбарди, что он не смог сесть на судно.

Увы! Все это неосуществимо. Он обречен погибнуть на этом заброшенном утесе, и его побелевший скелет будет валяться на песке, пока его не похоронит какой-нибудь рыбак…

И к чему тогда эти драгоценности и деньги, ради которых он убил человека?.. Но Эйбу не принадлежал к числу тех, кто способен рассуждать о бренности всего сущего и еще в меньшей степени с безжалостной иронией отнестись к никчемным богатствам, обладая которыми он все равно умрет. Его алчность могла умереть только вместе с ним. Он спрятал драгоценности на своем поясе и высушил банкноты, которые находились в сумочке. Он несколько раз пересчитал их и, охваченный страстью скупца, забыл о муках, причиняемых ему жаждой. Сознание, что он владеет теперь целым состоянием, вернуло ему волю к жизни. Оно будет иметь смысл, только если он выживет. И тогда Эйбу заметил вдруг силуэт пироги с двумя сидящими в ней гребцами: лодка огибала скалистую косу. Она находилась еще слишком далеко, чтобы его могли заметить оттуда, однако направлялась в его сторону. Он проскользнул в узкий овраг и, притаившись среди обломков горной породы, стал наблюдать за пляжем. Гребцы принялись ловить рыбу с лодки у прибрежного рифа. Мучимый жаждой, он едва не поддался искушению окликнуть их и попросить воды, однако Жозеф превозмог себя. Он молча следил за тем, как они плыли вдалеке, и наконец лодка подошла к лагерю рыбаков – шалашу из веток, где, наверное, были запасы воды. Интересно, есть ли там еще кто-то, кроме этих двух людей? Конечно, их зарука находилась на отдаленной якорной стоянке, если только они не приплыли сюда с суши, передвигаясь от одного острова к другому, как это делают некоторые рыбаки, оказавшиеся в положении изгоев из-за того, что нарушили однажды священные обычаи ловцов жемчуга. Бойкотируемые всеми накудами, они решают тогда попытать свой шанс, не имея для этого никаких иных средств, кроме лодки.

Жозеф увидел, как они разожгли костер, чтобы приготовить рыбу, и ветер вскоре донес до него аппетитный запах жареного. Находясь в своем укрытии, он испытывал ужасные мучения, но переносил их со стойкостью, которую дает надежда. Пирога, привязанная к веслу, воткнутому в песок, была его спасением – только бы завладеть ею. Он покинул бы тогда этот мрачный остров, где еще несколько минут назад представлял, как его труп сожрут крабы и хищные птицы…

Продолжение вам известно из рассказа суданца.

XXII

Потрясенный признаниями управляющего Азенора, я в тот же день вернулся в Джибути. Я прибыл туда ночью, а утром послал «Альтаир» на якорную стоянку острова Муша, в небольшую лагуну, где я в отлив сажал судно на мель, чтобы очистить подводную часть корпуса. Я велел матросам ждать там моего возвращения из Европы, поскольку летом рейд в Обоке опасен.

Было 24 августа.

В Джибути я оставил при себе небольшую парусную лодку и Абди в качестве ее единственного матроса.

Утром я увиделся с Репичи. Он сообщил мне, что накануне Жозеф вернулся из Абиссинии. Я не удержался от того, чтобы сказать ему, что его протеже негодяй и доносчик. Однако я воздержался от подробностей, ибо не мог сообщить ему сведений, полученных мной от Азенора. Их следовало сохранить в тайне, иначе они утратили бы свою ценность. В ответ Репичи сказал мне, что был плохо информирован, но что теперь итальянские власти Эритреи поручили ему наблюдать за этим типом, который за несколько лет до этого сбежал из исправительной тюрьмы Асэба, где содержался по обвинению в убийствах и шпионаже. Я не стал ему говорить, что в то время стал соучастником побега Эйбу, растроганный просьбами женщины, пришедшей ко мне ночью на пляж, а также испытывая жалость к этому заключенному, о преступлениях и подлости которого ничего не знал. От Репичи мне стали известны подробности его побега, когда Жозеф принес в жертву своего приятеля по заключению. К преступлению на «Воклюзе» добавился этот гнусный поступок, которого одного было достаточно, чтобы вынести Эйбу смертный приговор.

Абди провожал меня в тот вечер до дома. И когда мы вошли в мою комнату, я сказал:

– Жозеф меня предал, он должен понести наказание.

– Хорошо, я убью его.

– Да, он должен умереть, но убить его должен не ты, а я… Могу ли я рассчитывать на твою помощь?

– Я твой сын. Но было бы лучше, если бы ты предоставил это мне…

– Не возражай, это наилучший способ оказать мне услугу. Ступай к нему и скажи, что я жду его здесь.

Менее чем через полчаса он пришел, и я встретил его с такой искренней сердечностью, что сам поразился своему самообладанию: ничто не выдало моих истинных чувств к этому человеку, который рассчитывал отправить меня на каторгу. Впрочем, он тоже превосходно играл свою роль, прикинувшись таким покорным человеком, что, если бы мне не рассказали о нем, то ему в очередной раз удалось бы меня провести.

Абди присел на корточки в углу комнаты. Едва освещенный слабым светом лампы, он был неподвижен, как бонза.

Несмотря на внешнее наигранное спокойствие Жозефа, я все же уловил в нем некоторое смятение. Разумеется, виной этому была не совесть, которая не причиняла ему страданий, а инстинктом угаданная опасность, таившаяся в подчеркнутой любезности к нему со стороны его жертвы. И тогда я сказал Жозефу доверительным тоном:

– Я просил позвать тебя, потому что знаю, что ты искренний и надежный друг; я должен уехать во Францию, но мне боязно оставлять столь значительные запасы товара без верного сторожа. Хочешь ли ты заработать сто тысяч франков?

Он чуть не подпрыгнул от удивления и заморгал своим единственным глазом.

– Я же вам предан, вы это хорошо знаете, письмо, которое я достал для вас, тому свидетельство…

– Именно благодаря делу, которое удалось с твоей помощью, я и могу теперь дать тебе заработать неплохую сумму… Ты христианин?

– Католик, – уточнил он, лицемерно потупив взгляд.

– Тогда поклянись перед Богом, ты слышишь, перед Богом, что никогда не выдашь тайны, которую я тебе сейчас сообщу, и что будешь предан мне в любых обстоятельствах.

– Перед самим Господом Богом клянусь вам в этом…

– Хорошо, тогда слушай: кокаин, который я получил три месяца назад, не был отправлен. Он припрятан на острове Муша, и может случиться так, что тот, кому я его продал, приедет за своей партией в мое отсутствие. Вот половина письма, вторую часть которого он предъявит тебе, чтобы у тебя не было сомнений относительно его личности. Тебе надо будет лишь проводить его до определенного места. Мы отправимся туда сегодня же ночью, и я покажу тебе, где находится тайник. Абди будет нас сопровождать, он посвящен в это дело, но он настолько глуп, что я не могу доверить ему такое важное поручение. Сразу же обращаю твое внимание на то, что доносить на меня таможне тебе невыгодно, так как она никогда не заплатит тебе сто тысяч франков, и потом будь уверен: я сумею наказать предателя, даже если он будет находиться на другом конце света…

– Как вы могли такое подумать? Чтобы я предал своего спасителя!..

– Я сказал это тебе для очистки совести, чтобы ты хорошенько зарубил себе на носу, что для меня предатель – это смертник…

Я тут же спохватился: не зашел ли я слишком далеко, делая такой намек, мне показалось, что он чуть насторожился. Однако столь крупная приманка придавала ему смелости.

– Итак, приходи сегодня в восемь часов вечера на мол, только оденься по-туземному, чтобы тебя не узнали. Я буду ждать тебя.

– Договорились, но сколько времени мы будем отсутствовать?

– Самое большее два часа.

– А, хорошо! Дело в том, что завтра утром я должен заплатить четыреста франков родственникам моей жены, а поскольку этой суммы у меня нет, я должен где-то раздобыть деньги…

– Об этом не думай, вот они, я дарю их тебе. Впрочем, по возвращении, то есть завтра утром, когда откроется банк, я выпишу на твое имя счет на сто тысяч франков, чтобы ты мог, если такая необходимость возникнет, уйти из администрации.

Зная, что Эйбу пьяница, я не сомневался: получив деньги, он тут же напьется, а мне как раз было нужно, чтобы он был слегка навеселе и не слишком хорошо соображал в последнюю минуту.