Текст книги "Все стихи 2016 года по алфавиту (СИ)"

Автор книги: Аноним Хохол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Нам осознать свою вину

За всё тетрадочное дней -

Растрат всего, что раз дано,

Соединив и цвет, и звук,

Движенье рек, времён слова,

Существованья торжество.

Молчит взахлёб не наплаву -

На плоском блюде, голова,

Безбожное убожество.

Раввину

Как Иудея – борода,

Белее белого сорочка,

Спина преклонна, как года,

Сюртук чернее чёрной ночи,

Улыбка – мудрости рюкзак,

В морщинах – доброта и строгость,

Усталей устали глаза -

Глаза печальные бульдога.

Раввин, растя, как пейсы, жизнь,

В которой всё торообразно,

Мне, нееврею, расскажи,

Зачем она – предсмертный праздник?

На Тору тратить? Вместе с тем,

На вид она – рулон обоев,

Дизайн национальных стен.

Бетон – один для вас и гоев.

Одни отцы лежат в гробах

С одной и той же верой в чудо,

И мы с тобою – два горба

Давно бредущего верблюда

В песках вселенского холста.

Попутно мы рисуем очи

И рукy с книгой без кнута,

Добро в смирительной сорочке.

Сюртук темней теней в ночи,

Над ним чернеет шляпа-глыба.

Напичкан мудростью, молчишь -

Как фаршированная рыба.

Размышления мозга о самом себе

1.

Увидев круг иной величины

И цвета – жаркой крови на стилете,

Ныряющий в незримость кривизны,

И, помня – вскоре темнота и сны,

К закату мозг относит чудо это.

Но видят ли глаза солнцепоказ?

Как отличить послания сетчатки

От сохранённых – в нейротайниках?

И может быть, что мозг, прочтя "закат",

Извлёк по слову прошлый отпечаток.

Ко сну себя готовящая жизнь

Цветов, и крыш упрямая покатость...

Подобных писем, фото – стеллажи,

И всё по датам можно разложить.

А очевидность – новое ли с датой?

Нетерпеливо буду ждать рассвет,

Что прочно позабыт, утоплен в лени.

И, не найдя названия примет,

Воскликну ли: "Что – это?". Если нет,

Закат мог быть не фото – из последних.

2.

Лукавый мозг выдумывать мастак

Да – сваривать не виданное ране

(Ни наяву, ни где-то на экране)

И виденное в арочность моста,

Которая – поэзия и странность.

Пролёты днём мосту разведены,

Их поцелуи происходят ночью,

И, хочешь ты того или не хочешь,

Мыслемонтаж запруживает сны

Шедевром бреда – новым и... не очень.

А мозг себе – проектор и экран,

И зритель тоже. В прошлом и намедни

Коктейлем приговора и обедни -

Цитаты, лики, притчи до утра...

Но отчего же нет кинокомедий?

Изобретатель балаганов – день.

Велосипед – не для ночей поэтов.

Неново всё – паяцы и куплеты.

Над ними посмеяться, обалдев -

Нажми "Комедь" (иконку Интернета).

3.

Скажи-ка, мозг, ты создан для меня,

А не наоборот? Прости поэта...

И он стилетом на восходе дня:

"Поэт – глупец, раз выясняет это".

4.

Ты функции, мой мозг, не умножаешь!

Когда iPhone тебя перемудрит,

Храня любых народов словари

(для чтенья Бабарих и Боварих),

Рецепты блюд и ядов, и пожарных

Коктейлей, вот тогда – утрись.

Тогда объём под черепной коробкой

От серости своей освободив,

Что только тварью прошлого следит

С реакцией лягушечьей ноги,

С мигренью от непонятого тропа,

В музее место обретут мозги.

И в Интермозг без череды нажатий

Каких-то кнопок выйду поутру

Как вечный ученик – ища гуру,

Невечный телом, вековеча труд

Души, на пляже заряжаясь,

Пока способен, и потом умру.

5.

Ты, мозг мой, не играя в ладушки

С мифологичностью заразною,

А веря – будут камни складывать,

Кати же в гору камни разные.

Глядишь – накопятся на здания.

Им камень прочность гарантирует.

Пускай судьба тебе – терзание

И наказание партийное.

Твои черты и биография

Искажены безмерно мифами,

Где боги властвуют и графствуют,

Но до сих пор стоит Коринф, и мы

Уже забыли, кем построен он,

Где люди жизнью упоительны.

А бастионы пали Троями.

Домами славен ты – строителем.

Разное о слове «ключ»

1.

Ключом любому слову стать.

Не подбирай его, как вор

К замку. Отмычек простота

Предполагает их набор.

Одни – замок и ключ к нему.

Бородка – иероглиф, он

Для знающих. Они поймут,

Откроют, цокнув языком.

2.

Граница губ, на ней замок.

Ключа к замку не жаждет люд.

Не проскочить. Не жжёт глагол

Умы палат. Потерян ключ.

Уже насильственна и речь,

Свободны только речки. Но!

Раз трудно что-нибудь извлечь,

Их повернуть немудрено.

3.

Ключом любому слову бить

И срубы наполнять, звенеть,

Украсив нотный стан судьбы

И кличем колокольным – медь.

Ключу людей соединять

Началом строчек телеграмм

О встречах, их часах и днях,

О счастье с горем пополам.

4.

Открыть кому-нибудь в ночи,

Постлать, не ожидать потерь.

Как много деревень Ключи,

Где редкость – запертая дверь.

Покажется, что – речи клок,

Но только ключевым словам

Не отпирать подвалы склок,

А то, что выше, открывать.

Рвалось

Рвалось и в глотке не держалось...

Удержишь – к ветру в паруса

Добавишь собственную малость

И то, что в общих словесах.

Не направляет парусина

Меня, кто с детства на пару,

А вырос в дизель керосинный

И, видно, атомным умру.

Свободен и не правлен ветром,

Плюю на галсовый зигзаг,

И в море слов за то в ответе,

Что, не сдержал, а рассказал.

Не парусиновою псиной

Вилять, ловить, вертеть кормой

За мненьем Украин, Россий ли,

Да где бы ни был корпус мой.

И парус, и весло галеры

По капле выдавил давно.

Прощайте, рабские манеры

И ветер, веющий говном!

Рождество и т. д.

Рождаемся с грибницей бога,

Когда мы покидаем мать

И запеленаны в дорогу.

А научившись понимать,

Что там – в вагонах и в кабинах

Машин на тверди и над ней,

Быть может, суждено погибнуть

В секунду одного из дней,

И ничего не переменишь,

И не предвидишь ничего,

На нас прозрениe-мгновенье

Наступит, богово, ногой

Как страх, беспомощность, надежда

Печаль недетского лица

В одеждах спутанных невежды

И мудреца, и храбреца.

Сердца-колокола тугие

Забьются изнутри, во тьме,

О том пустом гнезде-могиле,

Где жизнь откладывала смерть.

Роняние младенцев

Как только воды отошли

Предутренним дождём заветным,

День появился для земли

Страницей, отведённой свету.

И был улыбчив, розов весь,

У тельца – аромат ванили.

Сцепились аисты небес -

Кому нести, и... уронили.

Увы, не нужно экспертиз,

Воочью можно убедиться:

Опять земле – идиотизм.

А виноваты в этом птицы!

Так длится долгие года,

Нельзя сказать – отдельный случай.

И всё выходит – как всегда,

Но хочет Бог всегда – как лучше.

И он не виноват. У тьмы

Потуги искренни и святы.

Дерутся аисты, а мы...

Претерпеваем результаты.

Но верю, верю до сих пор

В тот день рожденья дня, у Трона

Все аисты закончат спор

И свет доставят без урона.

Роса-любовь

Травинкой малой в мураве -

Тогда любим.

Там, в большинстве, на всё ответ

На всех один.

Деревьям одиноким – тем

Топор, пила

Из красных рук, из красных стен.

Потом – до тла.

Одна на всех роса вины,

Копыт волна

Монгольских, княжеских, иных,

Коса одна.

Травись, уверовав, спасись

В росе-любви.

Люби желающих пастись.

Клонись, травись!

Русской деревне

В окружении деревьев

В серых срубах простоты -

Деревянная деревня,

Позадревние кресты.

Деревенская исконность

Богом смотрит из угла -

Как икона на икону

Деревянного стола.

Нежелезная полезность

В том, что просто обновить,

Нежелательная трезвость

В песне, в празднике, в любви.

Далека до ада раем -

Как начало бытия.

Что ж ты, матерь, умираешь,

Деревянная моя?

Русскому народу

Завсегдатай пивных и всенощных,

И "Бродячей собаки" столов,

Почитавший и Фета, и мощи,

И площадную рубку голов,

Со смекалкой Левши и Ивана

Дурака, кто отнюдь не дурак,

И со слогом певучих Боянов,

И с похмельем безудержных драк,

Разноликий, но с цельностью сплава,

Где земля, и железо, и стих.

Это вздор, что величием славен -

Он не выше, не ниже других.

Говорить неприятность – не в радость:

Мой народ обескровлен на треть,

Хромосомно надломлен прикладом

На колене судьбы в октябре.

И страдает, и мучим потерей

Очень важных в наборе слогов,

И не знает об этом.

Но верю -

Через время срастётся, благой.

Русскому языку

Бей в гроб как в колокол, язык,

Язык мой русский.

Двухсотый множится в разы

В двухсотом грузе.

Святи портреты для стены

И ставь к ним свечи,

Но грузы как бы не-войны

Как бы не легче.

И, слыша в гимнах, где, скорбя,

Ты славишь смерти,

Я вырвать бы хотел тебя

И бросить ветру.

С той стороны зеркального стекла

По лестнице, как головокруженье,

Через ступень сбегала и вела

Сквозь влажную сирень в свои владенья

С той стороны зеркального стекла.

(А. Тарковский)

Поместив под микроскопом

Распечатанную строчку

И приблизив к окулярам

Любознательно глаза,

Удивился остолопом -

Запятая стала ночью,

А за нею – цвет полярный,

Что поведал в кинозал

О холодной вермишели,

Об остатках макаронных,

О дорожках волокнистых

Капель на стекле, на лбу,

Клочьях шерсти или шеях

Лебединых удивлённых,

О затмениях за ними

Многоточий или букв.

И, улавливая смыслом

Переменность света, тени,

Двигаю предметный столик,

Над которым револьвер -

И нацеленно навис он,

Многоглазо, а вертеньем

Объективен и настолько -

Правосудию пример.

Эта строчка – дни и ночи,

И сплетенье сутей, нитей

Что развязкою дорожной

Не развяжется никак.

Видит глаз, проникнуть хочет.

Ради бога, объясните.

Объясненье невозможно -

Гениальная строка.

Синдром Хомы

Рассудка выродки – в душе,

На дне ее, когда без сна.

Свиные рыла, когти, шерсть,

Проклятья вам как имена!

Долой вас – в землю и леса

Лукавым, нелюдем, врагом -

Всё, что в ночи, и что ты сам

Таишь во тьме, страшась его.

Держись, бурсак! Коптит свеча,

Твой голос сел, а волос сед,

А до рассвета целый час,

И никого вокруг совсем,

Лишь нечисть, ненависть и зло,

Рожденные в тебе самом,

И тени рвутся в круг из слов,

Где плачет оберег-псалом.

Останься на ночь близорук,

Пускай от строк глаза свербят,

Но не взгляни за светлый круг -

Увидишь самого себя.

Скорость детства

Всю относительность створожа,

Найду, сложив перед собой

Воспоминания, умножив,

Что детский год – не световой.

Он нёсся, раскрутив педали,

Ни миг на месте не стоял,

И воспаление миндалин

Лечил "Пломбиром" бытия.

А в школу, в синеву тетрадей

Влетал, совсем осатанев,

Но меньше времени потратив,

Чем нужно – топнуть по Луне.

Следущая – Париж...

По впечатлением от фильма «Окно в Париж» режиссёра Юрия Мамина

Утро. Банка на ухабах

Скачет, в банке огурцы -

Дети, мужики и бабы,

Их мамаши и отцы.

Пот течет по ним рассолом

По рецепту "Мосгортранс",

Матерщиною перцовой

Сплочены они с утра.

«Xто на следущей, гaтовьтесь», -

Потолок проговорил.

Может, Бог? Но голос тетки:

"Будит следущей Париж...".

Тишина – как в Мотороле,

Если к ней питанья нет.

"Господи! За шo боролись?!" -

Взвизгнул дед-пенсионер.

Девка, потная от шубы,

Засмеялась – не унять,

В давке стала красить губы,

А накрасила меня.

Я практичен. «Je ne pas... ne...»

Так... А как же дальше, бля?

Сотней шевелю в кармане,

Вспоминая курс рубля.

Плачет дед, а бабка вторит,

И в раскачку: "Жить-то как?

Я ж поставила на творог

Два бидона молока!"

Школьница зашлась от визга,

Рвется выпрыгнуть. О блин!

Видно, вспомнила про Лизу,

Хоть Париж и не Берлин.

Патриоты в недовольстве -

Аж iPhone дрожит в руке,

Гуглят, как сказать "посольство"

На французском языке.

Пена на губах иммунна:

"Строем к Сене, и – с моста!",

Остановка "...ской Кaммуны"

Все вернула на места.

Cмерть как памяти вычет

Смерть – грабеж на границе.

Сон, где памяти нет.

До того, как приснится,

Репетирую смерть.

Подсознанья подкладка -

Для таможни пустяк,

Обнаружит украдку.

Лучше прятать в костях!

На последней странице,

Той границе ночной

Головной мой – до нитки,

Значит, спрятав в спинном,

Пронесу и помаду

Слов, игравших губой,

И косметику взгляда,

За которой – любовь.

В долгом списке у Бога

Скучно ждать его суд.

Может, что-то из Блока

Через смерть пронесу.

Солдатy

Ты хорошо научен узнавать

Опасность в звуке безобидной ночью,

И выживать, где только трын-трава,

В пустыне безразличий, одиночек.

Солдат! Наш мир ожесточён войной,

Там – плен и унижение, и пытка.

Пусть головной не слушает спинной,

Когда под плетью путь к измене выткан.

Нельзя привыкнуть, можно обмануть.

Кричи же: "Эта боль не велика мне!"

Ты выбрал этот мир, его войну,

Где вместо хлеба угощают камнем.

Шепчи спине: «Боли ещё больней!» -

И шанс на выживание получишь

В миру, который создан на войне,

В миру, где правят каменные души.

Намного легче в водке умирать -

Анестезия исключает подвиг

Трезветь от ста программ, уже с утра

Пьянящих, соблазняющих на подлость.

Ты выбрал крест, как Иисус тогда,

Когда познал: не спасшийся – в спасённых,

И выпил чашу. Будь сильней, солдат,

И не проси быть чашей обнесённым.

Cонет

Словесная материя не зло -

Что шей сонет, что умножай пилотки.

Как много в этом мире добрых слов!

Не меньше, чем ракет подводных лодок.

Чем больше проповедников свобод,

Тем больше их поклонников на нарах.

Тем больше от акустики доход,

Чем лучше и убыточней сонары.

И флагам – подвенечные слова.

И убивают, потому что любят,

A любят, чтобы больше убивать.

Рычанье тварей – вышло словом в люди.

И я порой рычу, но все же мне

Дороже гимна маленький сонет.

Спираль

Секунды дуговые циферблата

Свивают вечность прядкою в спираль.

И нет конца шагам, а скорбной дате

Не быть в ряду последней – как теракт.

И миру только пить, а не испить.

Бессмысленно искать в пружине π.

Вот лето на исходе, а лета́

Не изойдут с тобою, исчезнуть чтобы.

Тебе считать – скорбящим сосчитать

Число витков, каким бы ни был штопор.

Нет линии возвышенней, бездонней.

Конечна только та, что на ладони.

Под спудом зла и тяжести былого,

Не чтившего ни дев, ни детворы,

Сжимается пружина гнева, Словом

Сама себе готовя новый Взрыв,

Но тот в спираль – очередным узлом

Без памяти и скорби о былом.

Спой раздольную песню, Серёжа

28 декабря 1925 года Сергея Есенина нашли мёртвым в ленинградской гостинице «Англетер» его друг Г. Ф. Устинов с супругой. Последнее его стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья...» – по свидетельству Вольфа Эрлиха, было передано ему накануне: Есенин жаловался, что в номере нет чернил, и он вынужден был писать своей кровью.

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей.

(С. Есенин)

Спой раздольную песню, Серёжа,

Ту – к широкому взмаху косы.

В городах её камень корёжил,

Гололёд, обжигавший босых.

Довела тебя стынь городская

До постоя и бросила там

Без чернил, где, стихом истекая,

Источал, что имел для листа -

Попрощаться с друзьями, с Отчизной.

Знать, предчувствуя всё впереди,

Отходил навсегда не от жизни,

А от смерти иной уходил -

Та пытала бы, длилась дорогой,

Где крошится кровавое с губ,

И оставила б вене немного

Для записки твоей на снегу.

Хоть ушёл, но до смерти не дожил.

Всё поёшь от зари до зари.

Спой же русскую песню, Серёжа -

Ту, с которой идут косари.

Старухи

Тоска у них и ворон на плече,

В душе – воронка, и во рту – воронка.

Коронки были, но теперь вообще -

Нужны, как блеск улыбки похоронке.

Глаза темны, и только у икон,

Свечами переполнены, светлеют.

О Господи, побудь им волоском,

Защитным утешителем последним.

В Париже плохи нынче времена,

Пришли и давят чернотой хиджабной.

Но, Шарль, ты бы старушек не узнал!

Узнал бы Фет теперь своих? Пожалуй.

Я виноват. Как зритель шапито

Без культа, но в мраке культпросвета

"Не привлекался", "Не замечен" – в том,

Что Солженицына читал, не Фета.

И я не смог старух перевести,

Как стрелки, на ту сторону дороги,

Где постаревшие Ноэли и Эсти

Улыбки дарят и Луи, и Богу.

Стоп-кран

Ты – искушение, стоп-кран,

Навязанный недуг.

На средствах транспортных с утра

И много раз в году

Твой красный ствол – всё вдоль стены,

А хочется – чтоб в грудь.

Ты, выстрелив, покинешь сны

(Пусть от рывка умру)?

Сижу, и челюсти колен,

Ладони прикусив,

Болят от судорог. Болезнь -

Как ночь, когда нет сил.

Мой взгляд застыл – как страх. Озяб

На красном по пути,

Где краны-надписи "Нельзя",

"Не велено", "Окстись".

«Хотите дёрнуть?» – "Да и нет,

Я вожделеньем пьян".

Глаза прикованы к стене.

"Отваливай, Хаям!"

"Пожалуйста, оставьте мат.

Синдром у нас один",

И открывает дипломат

Улыбчивость седин.

А в нём... они! Паллиатив

Облаткой слабить боль -

Моделями "один к шести",

И действует любой!

Рывок – в сиденье вжат спиной.

Погоня за спиной.

"Я дёрнул!!!" – это крик не мой.

Мой – сон. И – ночь...

Сурдoреализм

На весу тишина

Белизною добра

Награждает сполна

Откровенье ведра,

Где пространства уют

Оцинкован в купе

Со стенами на юг,

На восток и т. п.

Поутру в этот час

Не проснулась капель,

Сталактиты молчат -

Не оттаяли петь.

Первобытность пещеного мира,

Ни сирен, ни гудков, ни звонков,

И летучие мысли-вампиры

Перевёрнуты под потолком.

На рассвете зима -

Испытанье руки;

Погружаю в карман

И её, и стихи,

A во след пара стрел

Друг за другом летят,

Словно белки в игре,

В ней, как снег – циферблат.

Намолчаться спешу,

Насмотреться едва.

Исковеркает шум

Через час или два

Полосу неслученья событий,

Преждевременных в утро стиха -

Что ушам никогда не увидеть,

А глазам не дано услыхать.

Тем, кого люблю

"Я вас люблю! – кричит висок,-

Как вызов временам,

С ним – непреклонные лицо,

Колени и спина".

Желаю мудрости и сил,

Чтоб выжить и русеть,

И сколько б ни было Россий,

Вы – лучшая из всех.

Ночные, ухают сова

И Интернет тенет...

С надеждой помолюсь нa вас,

Поскольку Бога нет.

А если есть, то он безрук,

Бессилен или плёв

И безразличен, слеп и глух -

Над созданной землёй.

Потомки схимников, певцов

И мучеников вы,

Бессмертье дедов и отцов,

Лишённых головы.

И восклицательным свечу

Поставлю, помолясь – !

Вы – русские не чересчур,

Как родина-земля.

Тень Владимира Владимировича

Я ненадолго.

Оттуда, где я,

Видно превратно,

Торчит привратник,

Сознанием долга

Змеясь.

Редко кого впускает

От РФ,

Покаявшихся,

Признавших грех.

Распросил их -

Как там дела в России.

Всё, говорят, плохо.

Я не поверил – другая

Эпоха

Должна быть -

Раее рая.

Пришёл не сказать:

"Мамка, прости!"

Или преклонить под образами -

Стих.

Хочу высветить стиль

Собственными фарами-глазами.

Не шекспировкое «Отомсти!»

Потомку на букву "Гэ" -

За то, что моей внеразмерной ноге

Не наступать на эстрадах страниц.

Тогда я был не раним,

Не гоним

В последнем своём году, но

Вынул сам из широких штанин

Дуло

(Правильней – "ствол")

Последней дулей -

"Вот!"

Там не было воздуха, и я ушёл.

Из той поганой эпохи.

Написал "Хорошо!",

С собою унёс "Плохо!"

Я ненадолго.

Кажется, ночь.

Но рассмотрю и ночью,

Узнаю, на кого дрочите,

Прежние ли вы долбо...?

А потом – "Примите и проч."

Вот вижу -

Потомок на "Гэ"

Сдаёт ЕГЭ.

Далее – см. ниже.

Другие на «гэ», рукоплеща

Тому, что с коленок встали и

Под пьедесталом моим

Губами, скользкими, как два леща,

Плещут стихи о Сталине

В стране до ваших пор пьедестальной,

Стало быть.

Похоже, ночь почти столетняя.

Варфоломей, где свет?

Католик протестантов жрёт котлетами.

Кулинарности

Пролетарские.

Да, почти сто лет.

Заканчивая, глянул на герб -

Никаких потерь.

При мне в когтях был молот и серп,

Палка и круглый пряник – теперь.

Да три короны,

Как три напёрстка

На листе газетной фанеры.

Стиль. Те же манеры.

Государство.

Просто.

Сами захотели! Как не признать то?

Так – "Нате!"

Как общий ваш знаменатель

Я рассмотрел – ночь.

Можете не принимать моё

"И прочь".

Теперь трактиры остеклили барами

Теперь трактиры остеклили барами,

Где только мат остался от кондовости,

И пьют, как встарь, a больше все – за барина,

Но копят доллары.

И отменили крепостное право, но

Не право душ рождаться крепостными,

Пить за духовность и царя с державностью,

Блюя под ними.

Tри буквы

Легко три буквы угадать -

Поди не карты. Эти

Народ адресовал всегда

Генсеку на портрете.

Теперь, ограбленный до тла,

И доведён до ручки,

Целует руку, что вела

К величию на случку.

Он сложит «Бог», и языком

Могуче слижет с ложки

Все то, что царь на нем верхом

Слизать ему предложит.

Из трешки букв родной земли,

Что, как язык, велика,

Когда предложит, то и "Пли!"

Приказом сложит лихо.

И череду своих имен

До ижицы от аза

Урежет, воодушевлен

Трехбуквенным приказом.

"И" краткое конец строки

Трехбуквенно уронит,

Рекомендую слово "кий" -

Для самообороны.

И, наконец, всегда при мне,

Чтоб класть на все с пришлепом -

Мой детородный кладенец,

Оружие холопа.

Туман

Белесым мороком обман,

Молочным супом.

Рассудок ежиком в туман,

Туман – в рассудок.

Кисель медузой в голове.

Чернил – и плакать

В туманность Андромед и вер,

И клякс-проклятий.

Он над водой и у земли,

Где волны луга.

Гудят друг другу корабли,

Боясь друг друга.

Кто ты, зачем прильнул к траве?

Не виден крест твой!

И можно получить ответ,

И пулю – вместо.

Размытость и неточность слов,

И капель россыпь,

Стихов туман, стихов улов,

Зеркал, доносов.

И каждый в свой туман, босой,

Бредет, как будто

На травы не одной росой

Упасть под утро.

У могилы матери о рельсах

Дыбились знамена и проценты,

Между ними – начерно, углем,

Профиль поколения, где ценность

Человека – в шпале костылем,

Поколенье шпал в петлицах, рельсов,

Что ни городам, ни древням

С матерями. Матери старели

В бедности, привычной, как квашня.

***

Мамина могила у дороги.

Мне – как ей, когда, полуслепа,

Доболев, доволочила ноги.

Мне б к ним подорожником припасть!

Из болезней – все, что возраст дал ей,

Из лекарств – молитвы валидол.

Плачу в ту заснеженную дальность,

Выцветший застиранный подол

Правдой неприятной, непривычной.

Мамин холмик выше алтаря.

Зубы не храню от зуботычин,

Мне и деснам нечего терять.

Все хреново катится, хреново.

Пусть и под откос, уже не жаль.

Поперек ложись – не остановишь.

Ляжем вдоль – как матери лежат.

Мы стелились шпалами в три смены,

Жизнью, словно рельсами горды.

А она промчалась, не заметив,

Как колеса поезда – кадык.

Уборка дома

Из мозга выбросил всю ветошь,

Отмыл нанесенное веком.

Стихом не наследи!

Летите, глупости, по ветру,

Первоисточников заветы,

Почтение седин.

Всю прошлость выставил из рамок,

Её припудренные срамы,

Шкафы – полупусты.

Изгнал торгующих во храме

Товарной верою охранной,

Величием версты.

Отмыл и окна распашные,

Где сослагательность для "ныне"

Туманила пейзаж.

Определения смешные

Спустил сортирно, а иные

Как хлам отнёс в гараж.

С веранды завтрашнего в садик,

В беседку – будущность Асада

И фьючерс марки Brent,

А красоте, что всё спасает,

Что всем воздастся по Исайе* -

Для перегноя преть.

Оставил для надежды двери,

Для флуктуаций и инверсий

По линиям руки.

Что будет – хорошо ли, скверно ль?

Летите, лебеди, по ветру -

Ромашки лепестки.

*"По мере возмездия, по этой мере Он воздаст противникам своим – яростью, врагам Своим – местью, островам воздаст должное". (Исайи 59:18) (прим. автора).

Физика любви

Я – поле,

Где силовые линии в покое,

Но напряжение струят такое,

Что компасы обманут человека.

Я – вектор.

Но в сторону от линии короткой,

Прямой любви, всегда бесповоротной -

И стрелка мимо полюса скосила.

Я – сила.

Мое произведенье на дорогу -

Работа, оцени ее, потрогай

Глазами труд души эпистолярный.

Скалярный.

Флажолет

Прикасаясь едва,

что труднее, а вовсе не легче,

Извлекают слова

обертоны иной высоты,

Утепляющей вас,

как накидка на лунных предплечьях,

В ней, плетя кружева,

нити "вы" истончаются в "ты".

Может, это – игра,

может быть, исполнение счастья,

Да и как разобрать -

ни заученных текстов, ни нот.

Пусть на слух до утра

быть вину преломленьем причастий

От "найти", "не солгать".

Гильотиной торопит окно,

Где всему приговор

будет спет петухами рассвета

И в тональности "Вот

и светает. Вам, верно, пора".

Завершит колдовство

ваш бокал, прозвенев флажолетом.

Может, это – всего

только птицы рассветной игра.

Хворь

Визги подруг за окном, что закрыто.

Слёзы в глазах. И обида на всё.

Бабушка, что ты вчера говорила -

Кто нас спасёт?

Станет темно – засыпать не давай мне,

Руку погладь и слова объясни.

Днём я болею, но днём я живая.

Смерть – это сны?

Тот, что до ночи, как в прятки – за шкафом,

Снова придёт, напугает опять.

Он обо мне знает разное. Как же

Вновь засыпать?

Tот, кто страшнее того и – за шторой,

Ножки мои превращает в кисель.

Ни убежать, ни прикинуться мёртвой -

Не насовсем.

Бабушка, это о чём ввечеру мне:

Жизнь – это хворь, и проходит как хворь.

Я так хочу поскорее к подругам,

Только живой!

Хождение по мукам Михаила Булгакова

Постель в своём безжалостном прощаньи

Прикосновением срывает крик.

И Бог, и чёрт глухи, не защищают.

Зачем ты их такими сотворил?

А в полночь боль, обильна и особа,

В колодец гулкий льётся из окна,

Одна анестезия – невесомость

Секунд блаженных до асфальта дна.

Ещё живого зарывают в глину

Усатый изверг, книжники, врачи...

Твоя Елена, словно Магдалина,

С тобой и в скорби под крестом в ночи.

Создав с изобретательностью страха

Богов над нами, бесов – под, у рва

На той земле, где дыба перед плахой,

Их не дождёмся муку оборвать.

***

А вы, кого я в мир родил невольно -

Мои стихи – как дети и семья,

Слетитесь ли к постели обезболить?

А нет – чужие рядом постоят.

Холл высокий, гулкий беспорядок

Холл высокий, мёртвый беспорядок.

У дверей швейцарят сквозняки.

Красотою cношенные тряпки,

Носовые мокрые платки.

В номерaх, шкафах, где было тесно -

Полные собранья пустоты,

Потолок над ней провис небесный.

Вырваны и скомканы листы.

Не сезон. Пустой стакан отеля,

От теней – скелеты до весны,

Души крон снялись и улетели -

Нежильцы неблизкой нестраны.

Всем оттенкам жёлтого на смену -

Все оттенки серого вокруг.

Нагота безгрешна, откровенна,

Дверь скрипит осиной на ветру.

Цветы

Скромны, неприхотливы в рощах,

Порою под листами не видны,

Но бубенцами почтово́й подброшен

Их аромат безудержной весны.

Бегу на звук, оголодав без писем,

Лечу, проснувшись майскою пчелой,

Найти и, вверх тормашками зависнув,

Принять нектар, в стихи нырнуть челом.

И превратить в меды, добавив хмеля,

Что так, как жизнь – по стрелке часовой,

И пить весну в заснеженных неделях,

Потряхивая пьяной головой.

Чёрное, красное и голубое

Не вечны времена

Монархий и царей,

Но вечны имена

Наташа и Андрей

(А. Вознесенский)

И Андреевский крест на снегу,

И горящие чёрные избы,

Черноморья солёность у губ,

Голубым подзакатным карнизом.

Голубой храмотворный покров

Над полями гвоздик и убоев,

Где чернеет и красная кровь,

И считавшаяся голубою.

А трёцветная вышивка – та,

Чьи кресты на погостах теснее.

Не краснеет чернил чернота,

Синева их проклятий чернеет.

Рукоделию хватит крестов

И цветов, что в награде желанны

Этой жизнью, двухцветно простой,

С именами Андрея и Анны.

Читая то, что сказано другими

Читая то, что сказано другими,

Живущими и жившими когда-то,

Отсрочившими созданным погибель,

Оставившими строки и покатость

Ангарных крыш и клавишу пробела -

Разрыва букв как полосу для взлёта,

Молчал, внимая турбодецибелам

Минимализма монотонной ноты.

Буквальным "О" любого алфавита

Озёрный знак овальностью зеркальной

Плыл, узнаваем, клавишею виден,

Согласным "С" прилёг посёлок спальный.

Взойдя, повиснув над пустыней пышной,

Где KLM акриды с диким мёдом

Сервировал мне, я, от рифм отплывший,

Был искушаем выбором для нёба

Высоких слов и послевкусий славы,

Владения сердцами и умами

С высот, что больше всех золотоглавых,

А я молчал, ничто не принимая.

Но, отпостившись, еду по бетону,

Вернувшись из безмолвия натуры

Всеядным человеком приземлённым

К орущей о посте клавиатуре.

Что б ни готовил мне черёд

Владея аспидной доской

В столетьи оном,

Каллиграфически с тоской

"Люблю!" наклонно

Писал с оглядкой в чёрный лист

Писаньем чистым.

Я – неказистый гимназист,

Ты – гимназистка.

Уставами разделены,

Предназначеньем.

Ты не прочтёшь. И нет вины

За непрочтенье.

На школьной траурной доске

На перемене

Писал, а мел дрожал в руке,

Крошился немо.

«Люблю тебя!» – кричало там,

И было жутко.

Ты не успела прочитать,

Что стёр дежурный.

Скользит по клавишам рука,

Всё та же внешне.

Надежда тоньше волоска,

А я подвешен.

Что б ни готовил мне черёд

Столетий новых,

Дежурный слово лишь сотрёт.

Любовь – не слово.

Я назову себя планетой

Я назову себя планетой

С ядром, корой и атмосферой,

Где всё – игра воды и света,

И синева, и кровь, и серость,

А майских молний плети-нервы

Стегают одеяло леса,

Иx можно объяснить, измерить,

Предугадать – с десятком "если".

Там осень – коротка, сезонна.

Снега последуют, растают;

Потом газон Уимблдона

И мячик – одуванчик в стае.

Там полюса моих печалей,

Где отрезвляет разум-холод;

Коньяк, в уста едва отчалив,

Во льдах затрётся ледоколом.

Спиральны войны и циклоны,

Скрещенье радуг, сабель, строчек,

Но ось незыблемо наклонна -

Одна устойчива, как почерк.

Я не спешусь плакать о погоде

Я не спешусь плакать о погоде,

Сохраню достоинство верхом.

Жизнь моя, в свободе-несвободе

Ты обмен белков и углеводов

На валюту твердую стихов.

Не зови, березовая роща.

Жизнь моя, не дай дремотно ныть

Про любовь и розовую лошадь.

Напишу о танках, жрущих площадь

Как закуску будущей войны.

В цель кукушкин счет, а может, мимо,

С перебором? Но потороплюсь,

Чтобы между датами не минус -

Не "родился, прожил жизнь и сгинул" -

А оставил маленький, но плюс.

Ярмарка

Закружился, заверчен от чёрта,

Карусели-рулетки забег

На нечётной лошадочке чёрной.

И число, и окраска – в судьбе.

А от Бога – шальная душа в ней,

Что на ярмарке – лишь погостить,

Где в карманах с усердием шарят,

Но в карманах – шаром покати.

Ой, ты, девка с косою заплечной,

Не лукавься в разгаре гульни,

A купи себе с маком сердечко

Да пока на себе не жени.

Надорву песнопением глотку -

Так назначишь к венчанью денёк.

Слышь, кабачник, налей-ка мне водки,

А за штоф – с берестой перстенёк!

Я и пью залихватски, как надо,

И люблю, что любили отцы -

Не царей-петухов на парадах,

А в лотке петушки-леденцы.

Я состоял

1.

В очередь, сукины дети, в очередь!

(М. Булгаков, "Собачье сердце")

Я состоял в очередях

За пищей, для голодных – яством,

Имея, кожею блюдя

Свой номер в списке постояльцев.

Запомнил смыслом бытия

То состоянье со-стояния

С людьми, такими же, как я,

За даром пайки к покаянью.

Поев, окучивал кусты

В садах дворцовых фараона

В той жизни, славшей на кресты

За взгляд не в пол, а выше трона.

Но свой Исход не упустил.

Ты раболепствуешь в Египте.

В пустыне я свободен. Ты

Рабом погибнешь.

2.

Не корми, Господь, голодных

Манной местного спасенья

На равнинах безысходных

Без пророка Моисея.

Много поколений рабства,

Фараонов, жизни нищей

К рабству пристрочили дратвой -

Как подметку к голенищу.

Манна временно насытит.

Объясняя эту радость,

Православный поп красивый

Укрепит, воскуя, дратву.

Выпал снег, лежит верблюдно

Альбиносная сугробность.

И толпой в пустые люди -

Ни народа, ни пророка.

3.

Несвежесть скатерти для взгляда

Глаза толкает в высоту,

Где – белоснежности нарядов

И Пётр-привратник на посту.

Чтоб на исподнее и душу

Не тратить времени в трудах,

То собственную частность лyчше

Кому-то в собственность отдать.

Чем меньше пряник в настоящем,

Тем слаще в прошлом старый кнут.

Чем ты ничтожнее, тем слаще

Мечта – к великому примкнуть.

Прилиться каплей к океану,

Уже подобному богам,

Проклятьем омывая страны,

Нести тайфуны берегам.

Несвежесть скатерти и лика

Небритость, чернота ногтей

Уводят в мысли о великом

От созерцанья скатертей.

4.

Мой товарищ, в смертельной агонии

Не зови понапрасну друзей.