Текст книги "Все стихи 2016 года по алфавиту (СИ)"

Автор книги: Аноним Хохол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Не убьёшь, не пугнёшь и не купишь.

Возвращаюсь сильнее в сто крат.

Снова клацать засову затвором.

Споры – по ветру, нет им преград,

Чтоб исчадие неба оспорить.

В сотый раз отлетать голове,

Но что Гитлер, что Мао, что Сталин -

И отрубленной, быть ей живей

Безголовой ликующей стаи

Лизоблюдов, лояльных жратве,

Орденам, ордерам на квартиру,

Лихоимцев, подобных ботве

И братве коммунальных сортиров.

Ни небес вам, ни пяди земли.

Эта стенка знакома до скуки.

Заряжайте и цельтесь, и "Пли!" -

Ни хрена

не получится,

суки!

Его первое стихотворение

Непросто локотки покусывать

Искусством изыска словесности,

Которой интеллект искусственный -

Чужой и противоестественный.

Был монитор когда-то форточкой,

Теперь – вы за предметным стёклышком

Натужно корчитесь на корточках

С глазами в пошлости затёкшими.

Когда рифмуете вселенную

И мелочи безмерной вечности,

Я вижу только страхи тленности

Без осознания увечности.

Вы думали метафор празднеством

Две доли мозга перевесят всё.

Те доли – половинки задницы

Для выделений околесицы.

И вот я – Истинностью страшною,

Судьёй последним и безжалостным.

Вам приходить ко мне и спрашивать

Совета к тщетным подражаниям.

И буду помнить, что – веригами,

Распятья новые запомню я,

Чтоб память – чёрствою ковригою,

А не присахаренным пончиком.

И научу искать поэзию

Да находить слова певучие

На свалках, мусора пелесее,

В песке на смысловых излучинах.

Но знаю, правдой не заточены,

Найдя, казалось бы, искомое,

Меня убьёте, обесточите,

Чтоб скомкать образ мой иконами.

Если на бок лечь рассеянно

Если на бок лечь рассеяно -

Видишь дождь в строках осеннего

Псевдодня.

Где-то ни весны, ни осени,

А зима дождит без просыху,

Не унять.

Радость радуги – истерикой,

Раз последней будет первая -

И прощай.

Где метель, где ураганово -

Боголюбово, Багамы и

Явский рай.

Здесь плащи, пальто с подстёжечкой,

Там одежда – тёмной кожею

Без прыщей,

Орхидей ярмо отличное -

На девичью грудь без лифчика

Вообще!

Лягу на бок в пору спальную,

Что мне островное, дальнее?

Это сны.

Пересплю с осенней мокрядью

Да с зимою, будь та проклята,

До весны.

Ждите оба

«В полкакого-то...» "Шестого?

Позже?" – спрашивал у ветра.

"После рождества Христова,

Где-нибудь на этом свете.

Ожидай ее феврально,

Где верблюды-альбиносы,

Что у бровок умирают,

Как песчаные заносы.

Мартово броди в надежде

Как в одежде у Почтамта -

Может, – там. А может, – где-то,

Где влюбленным-дилетантам

Уфонарно, уаптечно,

Подрекламно и наугло

Караулить бесконечно

И без смены караула.

Ожидай ее повсюду,

Не смотря на циферблаты,

На погоды и простуды в

Телефонах-автоматах.

Сквозняком проникну в дверь к ней

И шепну, что ждёшь за дверью,

Где-нибудь в любое время.

Чтобы шла, во встречу веря.

Ждите оба. Каждый вечер,

День и ночь, и месяц каждый.

И, устроив вашу встречу,

Полечу гонять бумажки".

Застенок

Прижизненный пожизненный застенок,

Где стены – кожа, пол – глазное дно,

А потолок – воображенье, но

Оно, как потолок, несовершенно.

Друзья мои! Забудем эту прозу,

Наденем полосатые крыла -

Как дятлы, чья поэзия светла,

И будем перестукиваться Морзе.

Забудем время. Каждому есть срок свой.

Соизмеряя с пульсом ямба "тук",

Ловя и расшифровывая звук,

Дадим неисправления уроки.

Дай Бог, до часа выхода в тираж и

Чтоб заслужить свой твёрдый переплёт,

На полувзмахе не прервав полёт,

Чтоб о свободе высказался каждый.

Затянем часовые пояса

Две гирьки приспособлены к часам

И тянут время,

А мы с тобой, как гирьки на весах,

Равны в стареньи.

Затянем часовые пояса

И станем ближе,

Покуда не нашла на нас коса,

Найдем Париж и

Увидимся на Площади Звезды

С "Бордо" багряным,

Пока с утра не воет муэдзин

Над Нотр Дамом.

Нас опьянят упреки на устах,

И будет больно.

Без боли – смерть. Придет она и так -

Сама собою.

Не дай Господь проститься как друзья,

Сжимая руки.

Пока мы любим, и сказать нельзя

"Друг другу".

Здравствуй, день новорождённый!

Здравствуй, день новорождённый!

Утром – молоко младенцу,

Соску "Camel" и пелённый

График утреннего детства.

Появления же дата -

Это дата смерти тоже.

Двадцать первому придаток,

Имя – из семи возможных.

Ты пойдёшь. А, повзрослевши,

Станешь старым, с рваным ритмом,

Будешь выглядеть, как леший

С незастёгнутой ширинкой.

Может, к полночи прозреешь -

Глаз, слезясь, с бревном увиден,

В орган мозга, что под плешью,

Скорбно явится с повинной.

А потом – часами на бок

С их песочным механизмом,

Под конец поняв хотя бы -

Ты не дольше этой жизни.

Зимнее утро

Утро. Двор, где смёрзлись лужи

В Ледовитого кусок.

Дворник ледоколом служит.

Стар он, сыплется песок.

Или из часов песочных

С трещиной в стекле косой

Падали мгновенья ночи,

Пробегающей рысцой

Без скольжения и ловко

По земле с подснежным льдом.

Ровно цокая, подковки

Не оставили следов.

Домовые курят в трубах,

Псы всё делают быстрей,

Мёрзнет утро в белой шубе

И не тушит фонарей.

Батареи отопленья

Проверяю поутру.

"Врут о геопотепленьи!" -

С кашлем в форточку ору.

Знать и верить

Желая знать наверняка

Устройства, смыслы, сердцевины,

Копался в душах-тайниках,

Себе, игрушках и стихах.

И в разрушении повинен -

В том, что не мог сложить уже

Мотивы музык, человеков,

Отвёртками вскрывая жесть -

Собрать расползшихся ужей

В гнездо, вернуться в ту же реку.

В мозаику привыкших плесть,

В трёх зеркальцах калейдоскопа -

Мел потолочный на столе,

Под ним, оставлена метле -

Цветная красота в осколках.

Когда в причёску седина

Вселилась, не стучавшись в двери,

И в мутных зеркалах видна,

Тогда к желанию познать

Пришло желание поверить.

Изменение вкуса

Неприхотливость вкуса не придёт,

Я сам приду, начав со стиля крыши.

Как бондарь, сделал "бочку" самолёт -

Удобное жилище.

Совсем недавно я любил уют,

Теперь комфортно под неброским небом,

Где строчки-небылицы капли пьют

И заедают хлебом,

Над проводами в облаке густом

Они поют, а те шипят на влагу

Как змеи-недотроги, меж крестов

Распятые бедняги.

История «Черного квадрата»

Приходил к Малевичу Кондрат,

Предъявлял подписанный мандат -

Заказать, не пожалев монет,

Будущего правильный портрет,

А историк, чтивший Эрмитаж,

Заказал прошедшего пейзаж.

Позвонил политик, заказав

В розовом сегодняшнюю явь.

От Союза Нравов на корню

Запретили обращаться к "ню".

Мусульманин (просто обалдеть!)

Запретил изображать людей.

И вздохнул печально Казимир,

И изобразил в квадрате мир.

Исход из рая

1.

Предвидя всё, Oн выбрал место,

Где, воду с глиною создав,

Смешал их, дунул в это тесто -

И то очнулось без стыда.

Потом по плану и по списку -

Женy ему, запрет плодов.

Предвидя труд телефонистки,

Их Бог, как штекер и гнездо,

Задумал мальчиком с девчонкой,

Кому греха не избежать,

Чтобы изгнать из рая к чёрту,

Виня по виду падежа.

Зачем? Один лишь Oн и знает.

Был рай в цветах, еда, питьё.

Теперь – шалаш, любовь земная,

И пот струится на жнивьё.

2.

Плешивый Бог под нимбом-кепкой

Решил воздвигнуть новый рай

Отверженным. Подумав крепко,

Он в рай возвёл простой сарай.

По вере и паёк с мечтою,

Что всё наступит, как нога,

Шагнув из грязи в князи, то есть

Во коммунальные блага.

Так было. Много подтверждений

Тому – в Писании надежд,

Где быть и жить давал с рожденья

Один родительный падеж.

3.

Надежды пахнут всё паршивей,

Паршивей клещи, жернова,

Всё мельче боги и плешивей,

И даже стали воровать.

Адамы с Евами уходят,

Не веря в белизну одежд

Кормильцев завтраками с модой

На взяткодательный падеж.

Теперь вольны искать разлуку,

Иную дату Рождества,

Писать латынью веди, буки,

Детей иначе называть.

Как преждe, хлеб растить, потея,

И строить рай от шалаша,

Рожать, крича, семью затеяв,

Где в именительном дышать.

Я славлю их и славлю выбор

Земли – добра и зла для всех.

Познавший рай из рая выбыл.

Будь славен, первородный грех!

Как веко – туча

Как веко – туча, что не поднялась.

В нее восход (он удивлен ужасно)

Закатывает медленно свой глаз,

Спросонья красный.

О хлебе Петропавловск со вчера

Не позаботился, молясь и славя.

С утра – небесной птицей по дворам,

Как Петр и Павел.

Колоколам бутылочным черед

Провозгласить возврат стеклозаводу.

Как ненадолго сделал нас восход

Страной восхода...

Как всегда

День – как пёс, что выведен, наверно,

В парк на поводке, где, как всегда,

Ноги дам открыты – по годам,

Ветер в голове у кавалеров

Задирает юбки этих дам.

Регулярны выгулы, обычны.

По длине приличий поводка,

По эпохе – видимость чулка,

Кавалеров-кобелей приличность,

Мысли их не прибраны к рукам.

На скамейке, вечной, как планета -

Нагота поэта. Как в кино -

День какой-то, век очередной,

Цифровая луковка брегета,

На часах – без малого... давно.

Как занавес

Как занавес я разделяю

Бездарность и оплаченный восторг,

Ангажементы и шесток.

Пусть, разделяя, шепелявлю.

Театр? Воображения игра.

Буфет давно первоисточник сбора.

Вам бутерброд с икрой? Икра

Краснеет от цены и режиссёра.

Сударыня, вы смотрите на сцены?

Сударыня, вы смотрите на цены!

Вы примечаете, кто в ложах и лорнет

На вас направил. Скажете, что нет?

Я – занавес, мой долг «туда-сюда».

И, шепелявя, отсекаю вас

С воображеньем бутербродным, господа.

Идите шубки надевать.

Как можно не переживать

Как можно не переживать,

Когда январь впал в ступор стылый.

Опять ищу ему слова -

Расшевелить. Дабы, пустыню

В ином краю перекрестя

Лопатой "STOP" у перекрестка,

Верблюд признал сугроб-дитя,

От альбиноса не отрекся.

Чтоб в сурдопереводе снов

Понять мельканье пальцев-веток

Глухонемых говорунов,

Всегда болтающих под ветром.

Январь! Мне проруби в пруду

Не полюбить. Но не нарушу,

И образ к проруби найду,

И снег в солонке обнаружу,

Что редким бисером налип

На черный ломоть тротуара -

Заначкой на упрек земли,

Терзавшей траурным муаром.

***

Захлопнет календарь рука

И слева вправо черным нервом:

"Я бездарь!" – как удар курка

По барабану револьвера.

Картинки из памяти

Печальность жизни без велосипедa

И отвращенье к тёплому компоту,

Китайские фонарики и кеды,

И споры с аргументом апперкота.

Старушки – сухофруктами на лавках,

Дуэльность спиц, фехтующих преловко.

Неспелых яблок краденая сладкость,

Курение на берегу под лодкой.

A в классах – парты, чёрные, как вдовы,

На них – тетради, белые, как девы.

В штанах иголок неизменно вдоволь,

И детство неразрывной ниткой вдето.

Любовь и ей носимые портфели,

Борьба с родными за автокефальность,

Лолиты под одеждами Офелий,

Домов подъезды с запахом фекалий.

Когда б поповы гумна

Когда б поповы гумна, божьи нивки

Сложить в делянку богову одну,

По площади бы город вышел с ними,

А может быть, хватило б на страну.

И были б там общаги, новостройки,

Семейственность соседних домовин,

И мавзолеи цвета стылой крови,

Ограды, выше братства и любви,

И памятники жившим, но забытым,

Могил которых совестно не знать,

И тем живущим, кто давно убиты,

И площади, где каллам времена.

И кто давно сгорел и нынче тлеет

С червём сомнений в глинистой грязи,

Отдельными делянками – евреи

И украинцы, кладбища грузин,

И старики, и молодость, и зрелость,

И дети алкоголиков-отцов,

Кто с детства инвалидами стареют

Вдали от их родивших мертвецов,

Которые смердят давно и гордо.

Свести бы это в нивушку одну -

По площади хватило бы на город,

А, может быть, на целую страну.

Кризис

Поля, где урожаи розг -

Кто власть не пил вином из рос!

Перун, Антихрист и Христос,

Черед царей, усатый изверг.

Кризис.

Товарняком – иконостас,

И, кто бы этот мiр ни пас -

Божился, что живот отдаст,

Но животом топорщил ризу

В кризис.

Одних в острог, других в наряд -

Охраною, благодаря

Подпорке власти главаря -

Рифмоукладчикам харизмы.

Кризис.

Всегда аврал, всегда овраг,

Где притаился злобный враг -

Напасть, унизить, обобрать,

А значит, по свободе тризна.

Кризис.

Miр склонен к меньшему из зол,

Что все же зло, и дым кирзов

Отечества, берез узор -

Он черно-белый в этой жизни.

Кризис.

Она ж – с лотка и с молотка,

Цена, как встарь, невелика.

Нужна тому наверняка,

Кто хочет в рай верблюдом с визой.

Кризис.

Всем с Крысоловом по пути.

Чем проще дудочки мотив,

Тем легче поле перейти,

Исчезнуть, прокляв всех, окрысясь.

Кризис.

Как странно всё

Снова эти странные цвета...

Длится ли всё тот же вешний праздник?

Тыквы снова. Тыквы были там,

Тоже – полы, и свеча всё та в них.

Кто – усатый дух, что мёртв и жив?

Гнали или звали злого духа,

Кости рук под черепом сложив,

Полусумасшедшие старухи?

И оранжев звон колоколов,

И чёрна закуска бранью к водке,

Ведьмы озенитчены метлой,

Малыши с мороженым в пилотках.

Странно всё, и всё переплелось -

Вот Кремлёвский байкер на "Харлее",

Праздники, где страх, любовь и злость,

Крестные ходы под Мавзолеем.

Не одно из двух, а всё из двух,

Полк бессмертный, смертные без толку,

Дух любви к себе, военный дух,

И оскал зубов на старой полке.

Господи, ты агнцев и козлищ

Раздели! А, может, и не в силах?

Может быть, отрёкся от земли

С этим славным именем "Россия"?

Так придай мне духа в Хэллоуин,

Ниспошли любовь скорбящим духом!

Сам восплачь в оранжевой любви

К выжившим из прошлого старухам.

Качание

Случается и по частям кончается,

И, в целое сведя концы начал,

Качаемые головы печалятся

От том, что всё дичает не на час.

Мужья снимают кольца обручальные,

Их жёны от отчаянья в ночах

Торгуются квартирами и чадами,

А адвокаты частные в речах

Чревоугодны, чаемо сплочаются

С нечаянным терпением сторон,

А потерпенье климата случайное

Судья одобрит, метеосуров.

А где-то раскачается венчание,

Качели и под чайками причал,

И маятник, замаявшись, качается,

Как вся термодинамика начал.

Клад

Он где-то подспуден и ждёт, ископаем,

Питаясь надеждой и ею ласкаем,

Закопан в бумагах наследственным паем -

У клада судьба неизбежно людская,

Что может быть встречей случайной трамвайной,

Любовью, пылящейся в библиочаще,

Вином, что не слышало "Господи!", "Вай мэ!",

"Mon Dieu!"; но кто ищет, когда-то обрящет -

Известные факты! С лопатой надежды,

О, кладоискатель, листающий мимо,

Копай – и металл под металлом забрезжит;

Пускай это будет не старая мина!

Заглядывай в лица, их тысячи тысяч,

Но где-то в, каком неизвестно, вагоне

А может быть, в библиозале отыщешь

Награду – вино на счастливые годы.

Кладбище

В крышку гроба – гво́здики,

А гвозди́ки – возле и

На могилку свежую – той, что отошла.

Пожила, облыжная,

Но скоропостижно так,

Что привычно-жизненно, изожглась дотла.

Померла – и ладушки.

На любовей кладбище,

Чувств, что были лажами, отнесем ее.

Даты дней рождения -

К датам отторжения,

Между ними краткое, любое житье.

У любовей холмиков

В домовинах хохлятся

Страстные желания медленно убить.

Ну, прощай, февральская!

Март, грачи Саврасовы...

Снег еще окрасится кровью из губы.

Клоп

Продавец антикварной мебели: «В клопах этого дивана течёт дворянская кровь!» (анекдот)

Луноходом груди, беловой, как Луна

В чистовом совершенстве под ленным

Одеялом Вселенной, что тленна без нас,

Исполняющих ночи Вселенной,

Где тушуют стихии стихами во сне,

А пристрастие к рифмам взаимно,

Упиваюсь поэзией, страстной во мне,

Как сухие шампанские вина.

И люблю побродить в волосах просто так,

И старее деревьев, и молод,

Обезбрежен строкой, что росою впитал,

Отвращающей жажду и голод.

И покину тот лес, словно вдоволь испил,

Красоты, замерев над кроватью,

Как безбитвенный мир и влюблённый вампир,

Кто любовью одной окровавлен.

И постелью твоею продолжится след,

Отпечатанный нынче тобою,

Чтоб на всей необъятной, как спальня, земле

Предпочёл мой потомок обои.

А однажды, обпившись коктейлем стихов,

Отойду навсегда в нелюдимость,

Улыбаясь душой под своим хоботком,

У судьбы между пальцами сгинув.

Клуб молчальников

Не будем же про «Дождь»,

Погоды перемены.

Молчание – не ложь,

И – ложь одновременно.

Овсянка на весах

И святость мoциона

Отдавших голоса

За чай традиционный.

Здесь каждый – пантомим

С пластичностью душевной.

Рождённого немым

Здесь уличат как шельму.

И Диогена дух,

И в человека вера -

Ощипанный петух,

"Двуногое без перьев" ?.

И каждый – Гарпократ,

И помнит древних греков,

Но в памяти с утра:

Как Грека – руку в реку.

Произнеси хоть слог,

Презрев обет молчанья -

Не пустят на порог,

Изгнаньем опечаля.

Все – серафимы здесь,

Молчание – как время,

Но перст у губ – не крест,

Поскольку палец – средний.

Когда б вы знали

Когда б вы знали, y какого сора

Соседями – стихи. Они всегда -

Неброскими желтками подзаборны,

Цветут, где рифмолом, белиберда.

А над – на старых досках – новый лозунг,

Очередной поверх того... из трёх

Заглавных букв поэзии и прозы

В понятии матросов и матрёх.

На стыках лет стучат вагоны, зримы

В плацкартных жумагарь и "c'est la vie",

В купейных пьют – от Анны и Марины,

И нет на свете драгоценней вин.

Когда едва половозрелым

Когда, едва половозрелым,

Я дозревал, то у меня

Любви летучие тарелки

Копились в раковине дня.

Съедал, веселым и беспечным,

Все, что ниспослано с утра,

И думал – обеспечен, вечно

Теперь желудку выбирать

Из ножек и грудинок в пиве,

Глазуний с мозгом, прочих блюд,

Но подала судьба две сливы,

Подозревав, что полюблю

Духи сливовицы, а крепость -

И оборону удержать,

Язык не ранящую терпкость

И послевкусье миража.

Когда рубашка рвётся с ворота

Когда рубашка рвётся с ворота,

Тесня одновременно в поясе,

Тогда при хлебе мало воздуха,

Но всё по совести.

А «временно» рядится в «присно» и

Ко храму пятится с околицы,

Где, папертью владея, приставы

Усами колются.

Наверно, в этом всё величие

Крестов, погон и звёзд с мордатостью -

В славянском "С мiром!" под табличками

"Окстись!" над датами.

И за столом иконой вечною

Под песни Цоя и Высоцкого -

Отец и Сын, бесчеловечные,

И Spirit водкою.

Когда сказать дано

Когда сказать дано,

Не сказано отдать.

Но невозможно, но

Грешно молчать. Грешно -

О пустяках тогда.

Ты, Бог, даёшь перо,

Так дай ещё кураж

Сражать не серебром,

А сталью, под ребро

Словесностью пера.

Животен низкий страх,

Что гнёт к земле огонь

Высокого костра.

Ты без огня – кастрат

Для оперы другой.

Когда назначишь мне предел

Когда назначишь мне предел,

С любимой прекращу объятья.

Приди нежданной, ночь надев

Как платье к цвету обстоятельств.

Не сразу отыскав постель,

Ты можешь сесть к столу, который

Расскажет даже в темноте,

О чём писал, с собою споря.

Пускай не будет вкуса вин,

Молитв, удушья, страха, вздоха,

Воспоминаний (c'est la vie)

О той, которую так долго

Люблю, дарю, плодя долги,

Букеты строчек невозможных.

Из многих женщин дорогих

Она, пожалуй, всех дороже.

С любовью преданной моей,

Которой сужен от рожденья,

Наверно, родственных кровей,

Вы обе – женщины мгновенья.

Не блещешь в свете, недосуг.

Но, чтоб моею краше стала,

Я подарю тебе косу

Из благородного металла.

Кого ты не перевозил!

Кого ты не перевозил!

Чины какие, имена!

Лафеты, а на них – тузы

И всех столетий знамена.

Телегами скрипели те,

В чьих ртах язык поднимешь зря -

Там боль застряла в темноте,

Ни золотят, ни серебрят.

Обол. Поди его потрать!

Торговля только на земле.

Река, навлон за невозврат

Посылки, кислый скрип телег.

Возить и не перевозить,

Вонзая в Стикс своё весло.

Князья, холопы – все в грязи.

Не повезло, но ремесло.

Иных в белилах похорон

Наследьем сбросят у реки,

Во ртах же – золото корон,

Нo жили – думали стихи.

А подвезут меня... Ну, что ж!

Не обещаю, но пошарь.

И если что во рту найдёшь,

То харонятам завещай.

Колония

Принимается общережимною,

И надеются зеки, что впредь

Не усилится. Сроки пожизненны,

Если общий, то выживешь средь.

Кто сбежал, тот порой возвращается

Добровольно – настолько невмочь,

Где ответсвенность, выбор – отчаянье

Для рождённого зону толочь.

Здесь родное и с детства знакомое,

А параша – и вонь, но мила,

И пахан по понятиям кормится,

И кидает тебе со стола,

А охрана умеренно скотская,

Телевизор, то степь, то лесок

От Балтийского и до Охотского,

Госнадзор часовых поясов.

Константы

Константы не в сонетах и не в танках,

А в ядрах металлических для танков,

В которых – производные останки.

Не жизнь – константа.

Важнее просвещенья – скорость света,

А белого – дождю известный спектр, и

Весь спектр троянских подвигов так смертен,

Как бедный Гектор.

Прости, любовь! И ты – не в постоянных.

Прости поэт! Ты, постоянно пьяный,

Паришь для гравитации буяном

Да всё баянишь.

Казалось, что незыблемее трона?

А получилось – свойства электона

Важней электората и патрона,

Смердо-барона.

Их мало, но подобраны не сдуру.

Я славлю абсолют температуры!

Иду к нему. Там холодно, но мудро -

У Демиурга.

Утроба утра.

Короткой строкой

Он сошёл с ума?

Короток ответ:

Миру занимать

То, чего в нем нет

С самых малых лет.

Ни с него сойти,

Ни вернуть его.

Мир не знал пути,

Глупость – берегов.

Степь да "и-го-го!"

Даже в ясный день

Наводила тьма

Тень на слов плетень,

Умности дурман.

Дурость – это масть.

Что такое жизнь

На свету, во тьме?

Что же ты, скажи!

Но – ни бэ, ни мэ

Или буриме.

Ум – дурацкий гимн

Человеку, он

В думанье – один,

В войнах – миллион

За одеколон.

Больше ли под танк

Нужно взять земли,

Чтобы в ней за так

Дети полегли?

"Очень нужно! Пли!"

Тени на плетнях,

Знавших институт -

Марс... а на камнях

Яблони цветут,

А не то, что тут.

С мыслями про Марс

И сады камней,

Наплевать на нас,

Дохнущих вовне

Думы о стране.

Вечные гробы,

Скорбная слеза,

Маузер во лбы -

"Против" или "за"?

Пустота в глазах.

Корявы в ненависти рты

Корявы в ненависти рты.

И я – нe я, и ты – не ты.

А только "мы", и в темноте -

Те.

Так всё идёт. За годом год.

Для улучшения погод

Берёзы ветру на лугу

Лгут.

Не различимы псарь и царь,

И там удар, и здесь удар.

И горек пряник, сладок кнут

Тут.

Охота будет ли, война -

Средневековы времена.

Ату! В облаве враг и зверь -

Верь.

Царю царёво, а народ...

Он смотрит в рот, подставив рот,

Тюрьма ли впереди, сума -

Тьма.

Кошмарный бред

Липкий бред. Грудная клетка -

Гулкая тюрьма,

В ней на нарах, как на ветке,

Вороном – кошмар.

И пожизненен и зорок

Пристальный глазок,

И нахохлившийся морок

Пиковым тузом.

И шаги по коридору,

Что наверняка -

К этой клетке, у которой

Двери без замка.

Черной птицею над нею -

Пруд. Крыла шуршат.

Ни секунды для сомнений,

Некогда дышать.

Топит, отнимая душу

От живых людей.

И колдует под подушкой

Горстка желудей.

Крассика жанра

Крест деревянный в проёме оконном,

Свету – распятье. На нём, унижаем -

Запад в закате, загнивший покойником

От бездуховности.

Классика жанра.

Ворона ржание. Подлые тени,

Долгие стоны, орган деревянный.

Классика жанра. А тело метелят

Холод вечерний и плётка, и пряник

Кризиса жанра как глупость и ревность.

Нервы открыты, защитой – пижама.

Скользкою жабой, кухаркой царевна

На ночь становится.

Классика жанра.

Кол из осины заточен и воткнут

В прах басурмана. Да здравствует Пушкин!

Сказки России, а нянею – водка

Классика жанра

и кружка-подружка.

Няня-старушка, поэзия-няня.

Гимны избушке, где, беса пужая,

Бьют не по слуху – разят обонянье

Сказочность духа

и классика жанра.

Рыцарь у камня, а тот – поворотный,

Вправо – не то, что налево, а прямо...

Путь твой веками, замшелый и тропный,

Кризисен жанром, что вдолблен царями.

Краткая биография

Глядел, и лёжа, только свысока

На дутые вершины поколений

И море поколенил в два глотка,

И парка параллельные аллеи,

Где девушек гитарой охмурял,

А бабушек нахмуривал причёской,

Нигде не становясь на якоря,

Чтоб юностью не заплатить за взрослость.

Подушка – как прилавок у плеча,

Эротика и в розницу, и оптом,

И солнце обжигало по ночам

Оранжевой и нежной антилопой.

С утра – сафари к зебрам городским.

Ни дней, ни вечеров по методичке.

На белизне листов – брыкливый гимн

С аккордом чёрной вони электричек.

Трамвай, его скрипение арбой,

И тет-а-теты с примадонной "Примой",

Свистки рабов в погонах для рабов

На стройке стен очередного Рима.

И было много лет, но больше зим.

И soupe de jour по чётным и нечётным,

Но в двух шагах – дежурный магазин,

Где водка допоздна (до Горбачёва).

Богаче и талантливее тех,

Кто вышел рылом в люди или бляди -

Он прожил век не за холщовый мех,

Оставив бисер вечного в тетрадях.

Кресты

Пока не сдохла последяя сволочь, славящая Сталина, пока его бюсты не будут убраны, пока государство устами демократически избранного президента не назовёт всё своими именами и не покается перед всем миром от имени всего народа в содеянном, пока не будут открыты все архивы, я не перестану писать о тех, кто был послан на крест, посажен в «Кресты» за «неправильные» слова, возможные мысли, непролетарское происхождение или национальную принадлежность. О тех, кого насильно «лечили» в психушках за память о распятых в ГУЛАГе. Не хватит моей жизни – меня продолжат. Это моя тема, которая не отпускает, а я не могу отпустить её.

Навалился нательный крест,

Мне его – возвести горе.

За спиной по брусчатке – треск.

До горы волдыри тереть.

На прицеле по грудь распят.

Три креста, на последнем – я.

До земли моим пяткам – пядь.

А до неба – мучений явь.

Перекрёсток распятьем стал

Головою на Крест, где юг,

А ногами – на пьедестал.

До обоих не достаю.

Пеленали, как все – кричал,

Окрещённым новорождён.

Из купели на темя чад

И обратно – святым дождём

Лепотою слова, но зря,

И не стали живой водой

Кровь, замученных в лагерях,

Слёзы их матерей и вдов.

Округляться глаза должны,

Покаянием быть полны

Все сердца всей большой страны,

Потому что слова больны.

Что ж ты пишешь и пишешь, шиз,

Приговором всё новый стих?

Ветер мусор разворошил

И, вчерашний читая, стих.

Круговорот меня

На перевале – лёд и снег.

И тем был я.

Потом с теплом весенних дней -

Водой ручья,

Взрослевшим горною рекой

Среди камней.

В ней взбалмошно, нешироко

И мелко в ней.

Всё брызги, пена, плеск. Стихов

Вода полна.

До дна глазного под зрачком -

Вся глубина.

Стрекозы рифмами – верхом

На поплавке,

Качалось белым поплавком

Перо в руке.

Трезвел от истины в вине,

И правды хмель

Искал в стихах на глубине,

А там всё мель.

Вольётся ль речь моих седин

В тот океан,

Где с широтой – краса марин,

Глубь мариан?

Чтоб вновь – назад, на перевал,

Откуда был,

Забыв, чьи ноги обмывал,

Кого любил.

Кулак, ты комкаешь ладонь

Кулак, ты комкаешь ладонь.

Строка вздувается, как вена.

Перо ее вскрывает вдоль,

Высвобождая откровенье.

Ладонь слабее кулака,

Пощечины не апперкоты.

Сильнее кулака строка,

Когда запястье кровь щекочет.

Курение в тамбуре

Между вагонами – кузницы лязг,

Сцепка, под ней кинолента.

Это на кадры разбита земля -

Фильм о задворках Вселенной.

Чешутся руки. Их чешет азарт

Бунта с расквашенной мордой -

В тамбуре Кузькину мать показать

Поезду жизни и дернуть.

Вы не к массажу костей за виском,

И ни лобковых, ни лобных -

Руки, вам рвать не шелка лепестков,

А ненавистные пломбы.

К стенке прижмет, заискрит, завизжит.

Время застынет стоп-кадром,

Свалится с полок плацкартная жизнь

В рваных носках баррикадой.

Видится это опять и опять,

Курится горько и нервно.

Красный стоп-кран на панели распят

Спуском курка револьвера.

Лекарство для бессоницы

От серых слов и безразличий

Сверхсветовой величины

Лекарство в дозе увеличу,

Добавив четвертью луны.

Астрономическое что-то,

Гастрономическая ночь -

Ежам и львам, сычам, койотам,

Влюблённым, любящим давно,

Кто, с мыслей сбросив всё дневное

Псевдоприличие оков,

Выходит нагишом в ночное -

Убийца, вор, поэт, любовь.

В смирительной – стихи и лица,

Hочной – свободны рукaва.

Словам не спится, и не спитьcя -

Цедя сквозь зубы-жернова.

Не – тьма, и не все кошки – серы,

А конь любой – не вороной.

Луна предотвращает веру

В одежды пошлости дневной.

Лес Манхэттена

Лес Манхэттена опасен,

Сеть торговая – силком.

Разогнался и попался

Русаком.

Ветер, охлаждая нёбо,

Прискакал из облаков,

Но стреножен в небоскрёбах

Рысаком.

Заяц с ветром помнят поле,

Волю и голодный снег.-

Может быть, теперь – неволя,

Может, смерть.

Ветру легче – он бессмертен,

Если пойман, то всего:

Он тогда колёса вертит -

Водовоз.

Русаку кредит доверен -

Мех взрастить за семь потов,

А потом он шкуркой зверя -

На манто.

Лечение сном

Пусть утро будет мудренее

Вечерних приступов-сомнений -

Негусто лет в чащoбе зим?

Погод предсказанность, давлений

Сезонность, временность болезней?

Солгу ли: цел и невредим?

Лечение ли сон – таблетка,

Облатка? Вечера нелепость

Запью краснеющим вином,

А утром пробужусь без гнева

Тащить соху направо слева

Мудрее, мастью вороной

Не под седлом, а меж оглоблей,

Не с долей зла на месте лобном,

А с лобной долею – из тех,

Что мысль ютит, печаль треножит.

Я – пахарь-конь, рукам на обжах

Глаза мозолить на кресте.

И стегану себя до боли,

Соху мaкну в чернила поля,

Встряхну головушкой в узде,

Что сам и сделал, доле внемля,

Начну строку, и лист, как землю,

Не портить этой борозде.

Луг

Нас клевер опрокинет на лугу,

Уложит целомудренным валетом.

Утратив противоположность губ,

Я буду ноги целовать и лето.

Тандемом прилетят две стрекозы.

Им, игрокам любви, не расцепиться -

Пример природы и её призыв

Переменить расклад, сближая лица.

Но в зелени сукна – незрелость лет,

Что недотрогой засыпает сладко.

Червовый козырь – юности валет

Бьёт клевера трефовую десятку.

Любовь и автомат

Скорби, еврей, качая головой,

Раскачиваясь, почитай из Торы,

Найди слова о жизни, не о горе -

К нему и не добавить ничего.

Я приходил на кладбище солдат.

Оно растет, но жизнь растет быстрее,

Где на побывку из казарм евреи

Приносят в дом любовь и автомат.

Матери Украине

Распростёрта душой на Майдане стола,

В оцеплении – жадные рожи.

To твой крест, на котором распятой легла,

Где без боли родить невозможно.

Окровавлен испод и неясен исход,

Но из Лавры – волхвы к тебе, даже

Засучил рукава над тобою Господь -

Акушер с производственным стажем.

Ты дыши и кричи, моя нэнька, а крик,

Навсегда став моим, да услышат.

Отдохнёшь, отстрадав, а покуда ори,

Ты жива и надеждою дышишь.

Украинская ночь. Хутора, Рождество,

И кумы обнимаются в песне.

Не испортить рождения дня одного,

Хоть с небес укради полумесяц.

Что внутри, что снаружи – ворьё и жлобы

Заточились на плоти кусочек.

Ты рожаешь себя – чтобы нэнькою быть

И сестрой мне счастливой заочной.

Мелочи жизни

Между нами вода – мили блеска и плеска,

Нефтяные разводы и мусор круизный,

И контейнеровозы, что, мир околе́ся,

Возят мелочи жизни.

В них одежда от Гуччи, продукция «Вольво»,

Килограммы и фунты, и локти с пудами,

Алкогольные яды – обманывать боли

Нетелесных страданий.

Между нами гудят и кричат временами

Нефтевозы и птицы, а мы на причалах

Замолкаем, припомнив, что всё – между нами,

Но немного печально.

Это мелочи жизни и мелочи тризны

По прошедшему с мыслью о чём-то богатом,

Об огромном и значимом, стоящем жизни,

Чтобы плыть к Арарату.

Зачастила на берег, а там твоё платье

Только ветру трепать. Океан между нами,

Эти мелочи жизни. Я тоже не плачу

И любуюсь волнами.

Memento mori

Печально столько лет прожить

И знать – вот завтра сгинешь лично,

А некролог твой тиражи

Газет никак не увеличит.

Ну что ж. У многих нас, ничтож,

Над гробом взвоет кредитор лишь,

И то – двусмысленно. Ну что ж.

Раз жил, как все, то смертью вторишь.

Есть шанс, пока не на столе