Текст книги "Предания о неземных пришельцах (Сборник)"

Автор книги: Анна Зегерс

Соавторы: Франц Фюман,Рольф Крон,Криста Вольф,Гюнтер Браун,Эрик Симон,Герт Прокоп,Мария Зайдеман,Петра Вернер,Александр Крегер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

– Пожалуй, мне придется его взять, – тихо сказала Хуана. Самые выгодные заказы, такие, к примеру, как пропагандистские клипы военного правительства, в которых Семь-Арара прославлял безопасность фабрик ядерного сырья или доказывал, что ни один атом не может проникнуть в естественную среду обитания, – такие заказы Кортигас подбрасывал другим.

У Хуаны сильно билось сердце. Она торопливо попрощалась. Идти было трудно. Пока она сидела, ноги ее онемели, превратились в бесчувственные глыбы льда. Приветствия, которыми она обменивалась, преодолевая длинные, освещенные холодным неоновым светом коридоры, отбирали у нее последние силы. Самое время отправиться в амбулаторию.

Когда Хуана выходила из стеклянных дверей здания телевизионной компании, мимо нее пронеслась огромная черная крыса. Военные полицейские сорвали с плеч оружие и открыли огонь. Прохожие бросились врассыпную. Крыса дикими непредсказуемыми зигзагами промчалась вниз по лестнице, затем, непрерывно стуча когтями, ринулась к ближайшей паркующейся машине. Она почти добралась до укрытия, когда смертельный выстрел настиг ее. Оба полицейских сбежали вниз по лестнице. Один из них с отвращением пнул крысу сапогом. «Проклятая нечисть!» Животное дернулось в конвульсиях и вытянуло все свои шесть лап.

Жизнь, красная жизнь, медленно и неохотно вливалась в ее вены. Капли холодного пота еще оставались на ее лбу. Хуана наблюдала, как синтетическая кровь втекает в ее руку через пластиковую канюлю. В голове стучало от прибывающей силы, которую несли с собой искусственные эритроциты.

– Больше не затягивайте так с приходом к нам, – сказала сестра и повернулась к другим пациентам, которые жаждали получить средство для остановки раковой болезни, ждали промывания костного мозга или, так же как и Хуана, вливания крови. За притворенной дверью мужчина громко протестовал против того, чтобы ему ставили в паспорт желтый крест.

Принимать внутрь жизнь, лежать и грезить… о мире, в котором организм обладал собственной силой для поддержания жизни. О мире без постоянной смертельно-ядовитой пыли, без страха в метро, без невидимых Теней, без явной и тайной борьбы за Вещество, о мире без Семь-Арара. Она представляла себе времена, когда страной владели бронзовокожие индейцы. Они ели плоды своих полей, не проверяя их предварительно Никогда Не Плачущим Глазом. Им был знаком только один пот – легкий пот работы. Ей же не оставалось ничего иного, как тянуть остаток дней, пока испорченный механизм ее тела уже нельзя больше будет приводить в движение искусственным путем. И наслаждаться каждым днем, пока в венах течет кровь. Правда, можно было, если хватит у нее воли и ею вновь не овладеет жажда Света, обратиться к Целителю, к Серреосу.

Вернувшись к Хуане, сестра вынула у нее из вены канюлю. Хуана послушно согнула руку в локте. У сестры было немолодое огрубевшее лицо, нос и часть левой щеки из пластика.

– Должно быть, вы получили за последнее время довольно большую дозу… Это показал ваш анализ крови, объяснила она, видя, что Хуана не отвечает. – Может, ваш Глаз утратил чувствительность?

– С Глазом у меня все в порядке, – Хуана поднялась. Силы переполняли ее. Что за жалкие, бледные, сгорбленные существа толкутся тут вокруг нее. Вряд ли есть среди них хоть один, чья кожа не была бы отмечена клювом и когтями Птицы Огня. И ведь никто из них не стал защищаться, никто не уничтожил Семь-Арара, как это сделали в легенде духи-хранители. Они лишили его главных знаков достоинства, заменив ослепительно белые зубы зернами маиса и выколов его сверкающие глаза.

Хуана отстранила сестру и покинула амбулаторию упругим, решительным шагом.

Длинные тени зданий простирались до противоположной стороны улицы. Выпукло круглились лепные украшения домов. То тут, то там стекла открытых окон верхних этажей отражали падавший на них отблеск вечернего солнца. Гвалт прохожих, клаксоны автомобилей музыкой звучали в ушах Хуаны. Деятельная жизнь била в городе ключом.

Хуана отдалась течению, не могла и не хотела сопротивляться искушению витрин. Долго вертела в руках белую сумку из настоящей мягчайшей замши, нюхала флаконы духов, шутила с продавцом на распродаже персональных компьютеров. Она ничего не покупала. Ей хотелось только смотреть, слушать, обонять, осязать.

Когда первые магазины осветились пестрыми огнями, Хуана сидела на обращенной к улице террасе небольшого ресторана. Она съела порцию запеченной мясной кулебяки и выпила коктейль из колы пополам с кактусовой. По телу разлилось такое приятное ощущение, какого никогда не мог дать ей Глаз.

Два молодых человека в белых костюмах с модной «траурной» каймой подсели к ней за столик, веселили себя и ее анекдотами. Хуана слышала только свои собственные реплики. Разумеется, они были великолепны.

– Кабальеро, говорила Хуана, – мир был создан не за один день, и ему не погибнуть за один день!

Это был настоящий праздник!

Но потом ее вновь настигла действительность: Никогда Не Плачущий Глаз, разрывающиеся атомы, смертельная хватка Президента-полковника, Вредители, Семь-Арара. Она вновь почувствовала – за ней наблюдают. Это самообман, она разыгрывает перед собой комедию, когда уверяет себя в собственной незначительности. Сомнений нет, кто-то за ней шпионит. А ведь Хуана никогда не жаловалась на то, что из-за ненасытной жажды власти и богатства на заводах пренебрегают техникой безопасности, она не ругалась, что страну превратили в атомную фабрику всего континента, не занималась контрабандой краденых изотопов.

Застарелый страх, вползавший в душу, отрезвил ее и представил вещи в их отвратительной реальности. С противоположной стороны улицы из мусорного контейнера тянуло едким дымом. Великолепие магазинов, все это относительное благополучие, достигнутое благодаря атомной монокультуре, не имеют к ней никакого отношения, поскольку она не может себе ничего этого позволить. А ее визави за столиком, хотя и был очень молод, носил парик, и брови у него были накладные.

Хуана отклонила предложение проводить ее и почти бежала из ресторана. Такси, непрерывно сигналя, с трудом прокладывали себе путь сквозь толпу пешеходов, частью трезвых, частью пьяных, одинаково не обращавших внимания на то, что идут по проезжей части. Хуана пробиралась в толпе зигзагами. Вскоре яркий свет центра города остался позади. Людей, шедших в одном с ней направлении, становилось меньше, но среди них все еще скрывалась ее Тень. Хуана не знала, кто это, однако спиной чувствовала взгляд.

Наступающая ночь не принесла ожидаемого облегчения. Хуана взмокла, но это был пот здорового, сильного тела. Приняв неожиданное решение, Хуана обернулась. Кто же ведет за ней слежку? Может, этот толстяк или эта с виду приличная дама? Из-за неонового света уличных фонарей у всех были одинаково бескровные лица. Пожав плечами, Хуана продолжила свой путь. Пусть только пойдет за ней, пусть попробует!

Еще не дойдя до следующего оживленного перекрестка, Хуана снова обернулась. Вот он! На голову ниже ее, совершенно невзрачный, неприметный от гладкой лысины до бесшумных ботинок. Ее Тень! Хуана громко рассмеялась– как он жалок. Она решительно подошла к нему, схватила за рукав рваного пиджака.

– Эй, гляньте-ка, я поймала свою Тень! – крикнула она.

Мужчина рывком высвободил рукав и быстро, как мышь, скользнул в темноту подъезда. Хуана не отставала.

– Сеньора, – прошипел он при ее приближении, – подите прочь, вы пьяны.

Хуана прыснула со смеху. Тень, которая прячется в тень, – ужасно смешно. Внезапно смех ее оборвался, словно из темноты ниши на нее прыгнул Пернатый Змей. Она увидела мерцающий золотисто-красный жетон, символ секретной службы военно-воздушных сил.

– Сеньора, – спокойно и отчетливо произнес мужчина, – я приказываю, идите и забудьте об этой встрече. – Затем он спрятал свой жетон в не пропускающий лучи футляр.

Хуана стояла окаменев. Оперение Семь-Арара коснулось ее, пробудило ее Глаз и его жажду по золотому блеску. Когда она преодолела оцепенение, Тень исчезла.

Не хочу, не хочу видеть этот Свет, мысленно убеждала себя Хуана. А голова ее тем временем поворачивалась в разные стороны, Глаз искал, как будто у него была своя собственная жизнь. Слабые, ах, какие слабые остались следы, вот немного блеска на штукатурке, едва заметное мерцание отслоившейся коры умирающих деревьев на аллее.

Покрытая толстым слоем пыли телефонная будка стояла, так же косо прислонившись к стене дома, как и два года назад. Хуана вошла в нее, механически сняла трубку и оставила ее висеть. Из трубки неслись гудки, а Хуана, скрючившись от мучительных воспоминаний, цеплялась за узкую полку. Ей казалось, что на землю опять обрушился золотистый дождь и она бежит, охваченная леденящим страхом перед облучением, перед изотопами, которые орошают ее кожу. Тело ее светится, она с криком бежит, пока не добирается до телефонной будки, способной защитить ее от несущего гибель потопа. Смерть стекает по ее ногам переливающимися ручейками. Хуана сдирает с себя одежду. Потом стоит в телефонной будке, дрожа от холода и ужасаясь великолепию красок, которые волна за волной омывают стекла и, как горячее плавящееся солнце, колдовски преображают их цвет то в золотисто-красный, то в золотисто-зеленый, то в золотисто-голубой, то снова в золотисто-красный.

На другой день средства массовой информации вещали о покушении диверсантов на транспорт с отходами, о неблагоприятных метеоусловиях и о казненных террористах. Слухи же, напротив, доносили весть об аварии года, об очередном испытании, о предстоящем нападении. Что было истинной причиной, Хуане было уже все равно. Что-то сместилось в кибернетическом устройстве, связывающем ее Глаз с мозгом. После этого дождя у нее началась жажда Света, с этого момента она уже принадлежала Огненной Птице.

Хуана вернулась домой поздно вечером. Роке встретил ее на пороге.

– Извини меня за сегодняшнее, – сказал он и повел ее в комнату. – Иди сюда, посмотри, что я для тебя достал.

Хуана молча села и уставилась на металлическую коробочку карманного атомного компьютера.

– Я замерзла, Роке. Ты вскипятил чай?

Ящичек она отодвинула на край стола. Роке настоял, чтобы она его хорошенько рассмотрела.

– Последняя модель, прямо с черного рынка, – объяснил он.

Хуана повертела ящичек в руках. Сквозь щель в задней стенке пробивалось слабое мерцание.

– Работает без батареек, каждый отдельный блок подпитывается радиоизотопами. Наверняка войдет в моду. Классная игрушка, правда?

Задняя стенка упала, нежно засветились модули, изотопы в них распадались, испуская излучение. Сквозь изоляцию пробивался едва различимый отблеск, спутать его нельзя было ни с чем.

– Ты просто хочешь, чтобы я не трогала твой плуто… твое Вещество.

Большим усилием воли Хуана отставила ящичек в сторону. Она чувствовала себя усталой и опустошенной, вокруг Глаза снова стал собираться холодный липкий пот.

Пока Роке кипятил чай в узкой кухоньке, Хуана пыталась собраться с мыслями.

– Знаешь, сегодня в метро я встретила одного Целителя… – Хуана умолкла. Однако слово было произнесено. Готова ли она в действительности? – Но, Роке, только… Я хочу сказать, я не знаю…

Над стаканом поднимался пар, чаинки на дне медленно перемешивались с сахаром. Хуана прихлебывала чай с ложечки, как лекарство. Наклоняла голову то в одну, то в другую сторону, чтобы излучение, идущее от ящичка, то исчезало за стаканом, то появлялось вновь. Странно, ее Плачущие Глаза становились временами более чувствительными и проницательными, чем Никогда Не Плачущий Глаз. Хуана подавляла в себе желание отодвинуть стакан, схватить ящичек и поднести его к Глазу близко, совсем близко.

– Послушай, я скоро закончу, скоро я соберу Серебряное Яйцо, Хуанита, тогда они будут у меня в руках, я смогу их шантажировать, мы будем принадлежать к их числу, и тогда…

Они ворвались без стука, не сделав при этом ни единого выстрела. Не успела Хуанита закричать, как ей уже заломили руки за спину и приставили к ребрам автомат. Она стояла лицом к стене, держа руки на затылке, не видя перед собой ничего, кроме выгоревших цветочков на обоях, не слыша ничего, кроме грохота выдвигаемых ящиков да треска сдираемых со стен картин.

Господи, они разорят всю квартиру, думала она. А теперь они принялись вспарывать обивку мебели. Смутно рисовались картины спасения и мести: вот Роке их одолевает или они просто ошиблись дверью и им придется уплатить приличную сумму по возмещению убытков.

Роке лежал вниз лицом, двое полицейских прижимали его коленями к полу. Их было много, целая дюжина, а то и больше. Семь-Арара, обманчивая Птица Солнечного Огня, выдал им тайник. Они мигом притащили пластиковую взрывчатку, короткий взрыв, и вот они уже опустошают сейф.

Золотисто-красный Свет хлынул на Хуану. Его отражение упало на нее от стены, где блеклые цветы обоев мгновенно расцвели яркими красками. Все ее тело отреагировало на Свет нервной дрожью.

– Оно здесь, – сказал один из них, и потом снова наступила темнота.

Полицейский рывком поднял Роке с пола. Он слабо попытался высвободиться, заработал пару точных безжалостных ударов.

– Не хочу на Остров, – молил он, – лучше пристрелите!

Его поволокли к двери. Из дверного проема послышался чей-то голос. Военные полицейские, все еще рывшиеся в квартире, обернулись. Голос требовал начальника. Хуана узнала этот голос, он обращался к ней сегодня, несколько изменили его лишь властные нотки.

– Они принадлежат нам, – произнес голос, – они были под нашим контролем.

– Я выполняю, что мне приказано. Пакуйте Вещество, ребята, и тащите пташек в машину.

Хуана попыталась обернуться, чтобы увидеть говорящего, однако ее еще сильнее прижали к стене автоматом.

– Не станете же вы, капитан, ставить под угрозу свою карьеру из-за дурацкого ведомственного спора или из-за поспешных решений ваших шефов? Ну хорошо, забирайте все, оставьте мне только девчонку. Она нам очень помогает, к тому же долго ей не протянуть.

Все исчезло, как мираж, – автоматы, военные полицейские, а с ними и цилиндр, и карманный компьютер, и кто знает, что еще.

Хуана поднялась, наполовину оглушенная. Ей пришлось опереться на стол. На подставке стоял полупустой стакан. Бессильная ярость медленно нарастала в ней.

– Где вы, сеньор Серреос? – крикнула она в темноту. Никто не отозвался.

Около закрытой двери лежала картина с изображением Семь-Арара. Красноватый нимб по-прежнему, будто ничего не случилось, обрамлял голову лжебога. Хуана положила картину рядом со стаканом чая и уставилась на нее. Свечение было слишком слабым, чтобы согреть ее, это было лишь воспоминание о Свете.

– Ты хочешь мне помочь, Тень? Еще бы тебе не хотеть, ведь я тебе нужна, – шептала Хуана. – А я-то поверила, что ты Целитель!

Семь-Арара расплылся у нее перед глазами, только нимб оставался ясным и четким. Хуана начала тереть Плачущие Глаза, пока они не заболели. Потом она широко их открыла и стала искать на полу среди чулок, коробочек с мылом, пуговиц и нижнего белья швейные принадлежности. Выбрала большую стальную спицу.

– Нет, – прошептала она, – мой Глаз больше никого вам не выдаст, Тени. Слышишь ты, Серреос!

Вернувшись к столу, она далеко отодвинула от себя стакан с чаем и картину. Последний взгляд: нежное золотисто-красноватое сияние. А теперь она убьет Семь– Арара так, как это описано в легенде. И сделает это сама. Без Целителя. Без помощников. Хуана взяла в руки спицу и решительно воткнула ее в самую середину лба.

Из Никогда Не Плачущего Глаза покатились тягучие синтетические слезы.

ОБЛАКА НЕЖНЕЕ, ЧЕМ ДЫХАНЬЕ

Рассвет только начинался, когда я вышел из дома. Холодный ветерок приятно освежал кожу, легкие перистые облака тянулись вдоль горы. Я не стал долго их разглядывать, ближайшее показалось мне вполне подходящим. Сглотнув отдающую кофе слюну, я снял с плеча почти невесомые лыжи. На траве кое-где виднелась изморозь. Осторожно стянул с лыж защитную фольгу, стараясь не касаться многослойной скользящей поверхности грубыми перчатками. Не спеша разложил фольгу на сырой земле, поставил на нее лыжи. Привычным движением ослабил крепления, потом замкнул их на ботинках. Вытянул кабель из источника питания и вставил в специальные гнезда на лыжах.

Приготовления неизменно были одни и те же. Двенадцать лет – долгий срок, но воспоминания о Филе не потускнели. В тот день он, нагруженный тяжелым оснащением, первым ступил в облака – и не вернулся.

Я потянулся к генератору, теперь это плоский компактный прибор, почти вполовину меньше, чем рюкзак на спине. Проверил напряжение. В тот день никто не проверил приборы Фила. Это должен был сделать я… Над поясом помещалась крошечная панель управления. Я нажал кнопку, в ответ раздалось теплое ровное гудение.

Облако доходило мне теперь до колен. Я включил генератор и сделал первый осторожный шаг. Медленно опускал я правую ногу в клубящийся туман, пока не раздался легкий резонансный писк и я не ощутил сопротивления. Еще один шаг, и вот уже тихо, как во сне, заскользили лыжи в облачном дыму, появилось уверенное чувство опоры.

Бросив прощальный взгляд на темные очертания дома, в котором одиноко живу вот уже больше десяти лет, я перенес центр тяжести вперед и нырнул в облака. Взмыл на десять, потом на пятьдесят метров над землей. На востоке громоздились знакомые горы, резко выделяясь на фоне занимающейся утренней зари. Бледно-розовая полоса на темном небе под серыми облаками открывала путь наступающему дню.

С первых же шагов подъемная сила лыж потянула меня к верхней размытой границе облаков. Порой клубы облачного дыма достигали пояса, иногда даже били в лицо, но вскоре оказывались внизу, под ногами. Небо светлело, и я все больше замедлял шаг. Не все ли равно, когда я прибуду на место? Разве кто-нибудь ждет меня? Яведь по привычке поднялся так рано – чтобы заполучить немного времени для себя. Для моего, только моего заоблачного мира, чистого, нетронутого, прозрачного, как в самый первый наш день с Филом.

Косые солнечные лучи воспламенили облачную границу, остальное пространство погрузилось в тень. Световой контраст породил странные, причудливые формы, образы ушедших времен. Ветер затеял с облаками свою игру, менял очертания, рвал в клочья, разгонял лохмотья кучевых облаков. Какая-то огромная тень вернула меня в ночь, потом снова вспыхнул день, пришлось надвинуть солнцезащитные очки. Куда ни глянь, кругом были облака, лишь далеко позади их пронизывали вершины гор. Неосязаемый, нежный, меняющийся мир, мир белого парящего тумана, прохладных прикосновений, мир безмолвия.

«Мы воспарим с тобой над облаками», – зазвучал во мне забытый сентиментальный мотив: меня не отталкивала слащавая банальность текста – я ведь и в самом деле парил над облаками. Лыжи вынесли меня на облачный холм, с которого открывался удивительный вид: белые отвесные обрывы, пропасти, громоздящиеся одна над другой башни, водовороты густого тумана. Страна никогда не надоедающих воздушных замков, непрерывно обновляющаяся, всякий раз первозданная – и смертельно опасная.

Подгоняемый попутным ветром, я стремительно несся вперед, огибая отвесные облачные скалы. Пару раз пришлось преодолеть глубокие пропасти, провалы в нижние сферы, в мир, еще погруженный в рассветные сумерки.

Мускулы мои напряглись, на лбу выступила испарина, радость движения охватила тело. Все выше и выше взбирался я по облакам; взглянув на указатель высоты, я подумал, что сегодня, пожалуй, не обойтись без маски, да и укутаться придется тщательно. Я притормозил, окошко в облаках приоткрыло мир поверхностной суеты, крошечный и раздробленный, нагромождения домишек, лабиринты улиц, словно в настольной игре… Как хорошо, что в облачных пространствах не существовало строений, дорог и шоссе, как хорошо, что пространство это было неделимо.

Прямо передо мной, в сотне с небольшим метров, из облаков вынырнул большой ярко-красный предмет. Я поднял бинокль, чтобы убедиться: да, прибыл лыжный лифг, привязной аэростат бюро экскурсий. Прощай, покой заоблачных высот, ты исчезаешь, как те далекие дни, когда мы бродили здесь только вдвоем…

Служащие – стюарды, переводчицы, гиды – вышли из лифта и разбрелись по окружающему облачному пространству, зеленые, голубые и ярко-желтые пятна их обогреваемых комбинезонов замелькали в белизне, то и дело сталкиваясь друг с другом. Теперь они превращали белизну в так называемый «облачный сад». Используя аэрозольные баллончики с краской, они помечали тропинки, аккуратно подравнивали образующиеся облачные грибы, окрашивая их в ярко-зеленый цвет, словно делали «деревья», – подлинным шедевром на фоне этого заоблачного диснейленда могла показаться обычная реклама кока-колы. Ветер донес обрывки музыки, вскоре появятся и первые туристы, неуклюже пошатываясь на своих плохо стабилизированных лыжах: всюду, привыкнув к этому на земле, они будут оставлять, несмотря на строжайшие запреты, пустые жестяные банки и пластиковые обертки.

 
Там, за облаками, там, за облаками…
Взвейся в небо проверь себя!
Up, up in the sky!..
 

Все эти рекламные лозунги я знал наизусть, они лгали, и потому я терпеть их не мог. Не стоит обвинять людей в стремлении покинуть поверхность земли – еще десять лет назад я наивно верил, что в облаках они обретут счастье. На деле же они осквернили воздушное пространство, осуществив, как заметила одна из газет, «вертикальный экспорт культуры пластиковых деревьев».

Маленькие аэростаты всех цветов радуги облепили большой, в них продавались гамбургеры, пиво и цыплята, а еще надувные резиновые облачка – сувениры.

Вот и первые туристы в меховых шубах, в хорошо утепленных куртках оливкового цвета вывалились из лифта, иные держались на ногах весьма неуверенно, их поддерживали экскурсоводы, помогая освоить размашистый лыжный шаг.

Мне не обязательно было подходить к ним, мои кандидатысами придут ко мне, они покинут безопасное пространство возле лифта и устремятся далеко вперед, так далеко, что никто из сотрудников туристского сервиса не сможет, да и не захочет последовать за ними.

И вновь я увидел перед собой Фила – в тот страшный миг. В радостном возбуждении помахал он мне с вершины облачной гряды – и исчез. С тех пор официально его считали пропавшим без вести, но я-то лучше знаю, в чем дело. Фил Брент, мой сын, оказался первой жертвой воздушных лыж – моей первой жертвой. Глубоко вдохнув холодный воздух, я попытался освободиться от воспоминаний, до сих пор причинявших боль.

Выдерживая дистанцию, я не спеша обогнул «облачный сад» и занял удобную наблюдательную позицию на возвышавшихся над «садом» холмах. Потом достал бинокль. Нынче будет много туристов, синоптики предсказали густые, плотные облака.

Я внимательно созерцал нараставшую туристскую суету. Обратил внимание на шестерых одетых в черное людей, скрывавших лица под защитными масками. Они отделились от толпы, миновали уже самые дальние торговые палатки. Неужели кандидаты?

Я устремился за ними прямо по размытой солнцем облачной поверхности, огибая плотные облачные массивы, дымчатые горы, проскакивая вдоль стен сплошного тумана. Порой я терял их из виду, но затем обнаруживал, вновь поднявшись на очередную облачную возвышенность.

Облачную почву подо мной покрывали легкие тени, затем она обрела равномерный светло-желтый оттенок. Я находился над центром нефтехимической промышленности – это его выбросы окрашивали облака. Впрочем, они лишь повышали облачную стабильность и ничем особенно не грозили до тех пор, пока чрезмерная концентрация анионов в воздухе не начинала разъедать слоистую лыжную поверхность. Облака здесь располагались выше, и, натягивая маску на исколотое холодным ветром лицо, я с удивлением обнаружил, что нахожусь уже на высоте свыше пяти тысяч метров. Восходящие воздушные и тепловые потоки промышленного района оказались сильнее, чем я предполагал.

Я продолжал идти по следам группы лыжников в черном, на мгновение у меня даже мелькнула мысль, что это контрабандисты. Но тут они резко изменили направление. Вскоре пришлось подключить мини– компрессор – легким уже не хватало разреженного воздуха, и каждый удар пульса отдавался в ушах. Без специального снаряжения я не мог подняться выше десяти тысяч метров. Окажись мои кандидатыохочими до приключений заоблачными альпинистами, которых снедает жажда рекордов и тщеславный зуд преодолеть пользующуюся дурной славой двенадцатикилометровую отметку, – и я бессилен.

К счастью, облака располагались сегодня низковато для рекордов. Осторожно вскарабкался я на головокружительную облачную стену, которую они оставили далеко позади, и понял, что возраст у меня давно уже не тот и догнать их я не смогу.

Передо мной расстилалось разреженное пространство барашковых облаков – второй, прерывистый и далеко не столь надежный облачный слой над первым, куда более основательным. Альпинисты в черном, даже в полевом бинокле превратившиеся уже в маленькие вертикальные черточки, отлично владели своим рискованным и отважным искусством – они скользили по опасным облачным кручам, смело миновали шаткие туманные мостки, которые тут же обращались в ничто. Ветер рассеивал облака прямо под лыжами, так что порой им приходилось, пригнувшись, перескакивать на соседние, более плотные. Они разделились, пошли разными маршрутами, чтобы не перегружать облака многократными потоками ионов.

Я стоял вдали, на безопасной облачной гряде, и, не в силах вмешаться, мог только смотреть: вот крошечное облако не выдержало, идущий впереди провалился, потерял опору и полетел вниз. Другие тоже разорвали нежную туманную дымку – они отключили лыжи. Свободное падение вшестером. Крошечный рой падающих ничтожных человеческих жизней. Я смотрел вслед: образовав подобие круга, они со скоростью сто километров в час врезались в нижний облачный слой. Поздно, лыжи не успеют зацепиться за облачную поверхность. В этот миг раскрылись парашюты, черные, как их одежда. Счастливого пути теперь они наверняка благополучно достигнут земли.

Надо возвращаться. Чтоб не упустить время, я переключил лыжи на свободный полет. Это был стремительный спуск, я мчался сквозь рассеянные облака, почти не выбирая направления. Холод проникал даже сквозь защитную маску. Я налетел на облачную гору, внезапный удар швырнул меня вверх и чуть не сбил с ног. Потом пошли разверзаться пропасти в десятки метров глубиной. Я с трудом перепрыгивал их, от напряжения заломило в коленях. Наконец скорость упала, я взглянул на компас: туристский балаган должен находиться неподалеку. В самом деле, комок розовой ваты мазнул меня по лицу. Остаток надписи или садовой декорации. А вечером они расцветят облака яркими пестрыми прожекторами.

Я поискал удобный наблюдательный пункт и осторожно присел на лыжи. Вытащил плитку шоколада и без особого удовольствия съел.

Тянувшиеся облака медленно огибали лифт и другие аэростаты, обозначилось даже нечто вроде бурунов за кормой. Прежний сад переместился уже на несколько километров, слабо мерцающие цветовые полосы протянулись до горизонта. На окраинах бывшего сада удовольствий рекламные надписи превратились в неудобочитаемые иероглифы, деревья разрослись и приняли причудливые формы, от них оторвались туманные сгустки, изображавшие листья. Нарисованные в облаках лица кинозвезд уродливо вытянулись, алые губы переместились на подбородок или растянулись кровавой раной до ушей, у героев мультфильмов глаза, словно крупные слезы, потекли вниз. Приблизившееся к зениту солнце дорисовало свои контуры, обозначило морщины на рассеивающихся в пространстве лицах. Головы знаменитого эстрадного дуэта срослись воедино – затянувшийся заоблачный поцелуй, породивший трехглазое чудовище. Изношенные, растекшиеся лица, постаревшие от быстрого и безжалостного бега времени.

Я взглянул назад: там безостановочно, как на потоке, работники туристского сервиса малевали все новые фигуры и картины, отнимая у первозданной облачной страны ее величие, придавая ей удобный усредненный формат. Экскурсанты развлекались под «заоблачную» музыку, выделывая длинные кривые слалома.

Другие играли в прятки в быстротекущих облачных пропастях, пытались укрыться за становящимися все более прозрачными холмами. Некоторые смело гоняли наперегонки. Оступившись, они падали в глубокую нежную дымку, а через полчаса выходили из лифта с новым парашютом за спиной.

Парочки отделились от толпы, скрылись за высокими белыми дюнами. Поистине платоническая любовь. Здесь можно было разве что подержаться за руку.

И тут я увидел его, моего кандидата.Избегая окружающих, он удалялся от лифта, тревожно оглядываясь. Я вскочил, глубоко вдохнул воздух и, стараясь оставаться незамеченным, кинулся за ним. Он не спешил, выбирая для начала безопасное и в то же время достаточно опасное удаление от лифта, от оживленного «сада». Оставшись один среди белой пустыни, он потянулся к плечам, отстегнул ремни и усталым небрежным движением сбросил парашют вниз. Мне был хорошо знаком этот жест, он означал: хочу, чтоб ничего больше не связывало меня с душной земной повседневностью, хочу быть свободным и не хочу возвращаться.

Как легко бежал он теперь – словно парашют был непомерно тяжкой ношей, – как упруго пружинил ногами, с каким наслаждением выписывал элегантные кривые. К счастью, он пока не слишком рисковал, безумная, отчаянная смелость конца еще не настигла его. И все-таки медленно, неизбежно он поддавался дурману. Ветер доносил до меня обрывки песни, которую он распевал. Еще можно было догнать его и вернуть.

О, эта мелодия! Воспоминания поднялись в душе. Сколько раз пели мы ее вместе во время наших заоблачных странствий! Радость и боль слились в моем крике.

– Фил! – крикнул я. – В ернись, Фил! Это я! Фил!

Легкие мои горели от напряжения. Но разреженный воздух гасил крик. Я бросился вперед изо всех сил.

– Фил! Фил!

Он заметил меня. Мгновение, и он словно полетел, убегая. Быстро, слишком быстро, чтоб я смог его нагнать. Он бежал к морю – возможно, это входило в его намерения.

Задыхаясь, я пытался поспеть за ним. Видел, как он становился все меньше, теряясь в облачных холмах. Я летел на последнем дыхании, меня поддерживало отчаяние. Он не должен погибнуть у меня на глазах второй раз.

Стена тумана сомкнулась за ним, он исчез в одном из облаков, я потерял его из виду. Пустота. Холодная судорога сковала меня, я с трудом удержал равновесие. Итак, он ушел от меня, разбился о землю. Мне довелось видеть этих разбившихся кандидатов,дошедших до конца. Мороз пробрал меня до костей, в горле застрял комок. Мускулы сотрясала дрожь. Белое безмолвие вокруг казалось глухим и враждебным. Издевательски равнодушно светило солнце, прозрачный невесомый туман вызывал ужас, лицо мое вздрагивало от прикосновения холодных облачных языков. Я мечтал, чтоб это оказался Фил, и мне было страшно, что это он.