Текст книги "Предания о неземных пришельцах (Сборник)"

Автор книги: Анна Зегерс

Соавторы: Франц Фюман,Рольф Крон,Криста Вольф,Гюнтер Браун,Эрик Симон,Герт Прокоп,Мария Зайдеман,Петра Вернер,Александр Крегер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

«Лучше расторгнуть договор», – подумал он. Но не отважился предложить это из боязни, что Ирреверзиблус сочтет его трусом, да и потому, что уже невозможно было ничего остановить.

– Попытаюсь усовершенствовать достоинства пипогиго таким образом, чтобы они стали полезны для человеческого общества, заверил Ирреверзиблус.

«Что-то не заметил я их достоинств», подумал Адам Радарро, но все же спросил:

– И сколько же вам на это потребуется денег?

3

Больше всего обидело Ирреверзиблуса замечание Радарро о том, что пипогиго – попугай. Поэтому он, мутативно воздействуя на свойства пипогиго, этого ортогенного летающего яйцекладущего четвероногого, наибольшее внимание уделял не развитию его разговорных способностей, ориентируя того не на передачу, а на прием вокальной информации и на способность перевести ее в непосредственную ручную работу. Особенное внимание он уделил мутантному преобразованию рук ортогенного четвероногого для придания им большей гибкости и универсальности.

Параллельно с работами по совершенствованию качеств пипогиго он занимался развитием способов их размножения и плодовитостью.

Самочка пипогиго, размером с человека среднего роста, в месяц откладывала одно-единственное яйцо, маленькое, как горошина. Если оно было оплодотворено мужской особью, то в течение семи месяцев вырастало до величины тыквы. Молодой пипогиго не мог самостоятельно покинуть яйцо: скорлупа была слишком твердой и, чтобы она разбилась, мамаша-пипогиго должна была ударить яйцо о камень. Только тогда из яйца наконец мог выйти младенец с шафранно-желтым кожистым лицом и большими ороговевшими руками.

Большинство яиц (по наблюдениям Ирреверзиблуса за единственной самочкой, которую он привез из гор Альфа) оставались размером с горошину потому, что самец не проявлял никакого желания к оплодотворению или самочка сама избегала оплодотворения, будучи сильнее и крупнее самца.

Если же яйцо было оплодотворено, то под вопросом оставалось, склонна ли самочка насиживать его, и во многих случаях яйцо вырастало не больше, чем до размеров вишни, а затем и вовсе усыхало.

Даже если после семимесячного насиживания яйцо вызревало и было готово к разбиванию, неизвестно было, захочет ли мама-пипогиго вообще его разбивать. Часто родители до хрипоты спорили о том, кто должен разбить яйцо, а младенец тем временем задыхался в скорлупе.

Ирреверзиблус считал, что он и Радарро до конца своей жизни не смогут воспользоваться услугами пипогиго, если вопрос их размножения будет предоставлен лишь случаю и настроению самих пипогиго. И записал в свой дневник, который вел время от времени: «Мы должны стать обществом со сферой услуг на ортогенном массовом базисе».

Вначале представлялось необходимым повысить силу и рост самца пипогиго: отбирать у самочки яйца, индустриальным методом высиживать их и разбивать в специальных питомниках. Когда ему это удалось, он попытался уменьшить интервал откладки яиц, добившись пятнадцати штук в месяц, а также ускорил их созревание. Теперь им до разбивания требовалось всего лишь три месяца. И, поскольку Ирреверзиблус был небезызвестным даже за пределами Земли и к тому же очень настрадавшимся исследователем, ему удалось достичь результатов, которые позволяли ему гораздо раньше, чем мог ожидать Радарро, пригласить того (во главе целой комиссии) осмотреть первое учреждение службы быта по обслуживанию населения пипогиго.

Адам Радарро все еще испытывал странное чувство, вспоминая первую встречу с пипогиго. С другой стороны, он признавал, что надо прибегнуть к каким-то радикальным средствам, ибо за прошедшее время костюмы его стали напоминать лохмотья и, кроме того, у него появилась язва желудка. Отправиться со всей комиссией в комбинат бытового обслуживания пипогиго ему пришлось пешком: почти все его автомобили невозможно было отремонтировать, а для тех, что еще могли передвигаться, не было горючего. И теперь он считал, что слишком поддался эстетическим впечатлениям, когда при встрече с первым пипогиго испытал подсознательный страх. «Сейчас не время выдвигать большие требования к красоте. Может быть, потом, когда наше положение изменится к лучшему, дадим дизайнерам задание придать им приятную внешность».

Планус Ирреверзиблус принял комиссию в ослепительно белом костюме и в снежно-белых новых туфлях. Его волосы больше не висели свалявшимися клоками – они были хорошо подстрижены и прекрасно уложены. Ирреверзиблус был выбрит, его очки обрамляла не шаткая, скрепленная лейкопластырем и нитками жестяная оправа– они были новые и сверкали точно так, как десятки лет назад, когда положение было evr вполне сносным. Радарро, застеснявшись, попытался прикрыть лохмотьями свое тело – торчащие отовсюду обтянутые сухой кожей конечности (в особенности чтобы не видна была ничтожная сморщенность более мягких нижних частей).

Ирреверзиблус был единственным, кто казался вполне упитанным. Радарро опять почудилось в его лице нечто мефистофельское.

– Нас принимают пипогиго в доме, который они сами построили, сказал Ирреверзиблус. Это был павильон, смонтированный из искусственных бревен, наподобие доисторического блокгауза.

Радарро вынужден был признать, что пипогиго сработали его очень качественно, если Ирреверзиблус говорил правду, но когда у входа он увидел пипогиго, который встречал посетителей, с достоинством склонив голову, все это стало казаться Радарро более вероятным.

Хоть у пипогиго было все то же шафранно-желтое пергаментное лицо, из-за темных очков, надетых на нос, он показался Радарро не таким уж и отвратительным. Кроме того, на руках пипогиго (или, как Радарро их называл, «рабочих когтях») были перчатки, а на ногах – остроносые черные ботинки. Костюм его был не менее чист, чем платье Плануса Ирреверзиблуса.

Ученый воспитал пипогиго так, чтобы он не разевал нецивилизованно рот и, главное, не произносил ни слова, дабы впредь не могло возникнуть непристойных сравнений с попугаями.

Радарро показалось, что пипогиго чуть заметно ухмыляется.

– Взгляните-ка на рот этого ортогенного монстра, – прошептал он, обращаясь к члену комиссии. – Не кажется вам, что он язвительно усмехается?

– Нет, – ответил член комиссии. – Это присущие им от природы складки. Ведь пипогиго обладают самым большим количеством морщин из всех ортогенных четвероногих.

Но Радарро настаивал:

– И все же он ухмыляется!

То же впечатление преследовало его и при виде других пипогиго, которых им продемонстрировал Ирреверзиблус.

– Здесь вы видите пипогиго за относительно простой работой: чисткой обуви, платья, посуды, мебели, полов, стекол, а также при включении и выключении простейших электрических приборов и машин.

Пипогиго были в синих рабочих халатах, которые на спине топорщились над их крыльями казалось, будто пипогиго горбаты.

Ирреверзиблус предложил комиссии дать пипогиго почистить ботинки. Пипогиго набросились на них и за пару минут вычистили до блеска. А поскольку ни у одного посетителя не было пары туфель, из которых не торчал бы палец или пятка, их также покрыли сапожным кремом и отполировали. Возникло даже впечатление, что у всех абсолютно целые ботинки. А когда Ирреверзиблус поручил другим пипогиго стряхнуть пыль с костюмов членов комиссии, сильные движения щеткой ортогенных служащих чувствительно задевали кожу, которая проглядывала сквозь лохмотья, и члены комиссии вздохнули с облегчением, когда в следующем большом помещении могли наблюдать, как пипогиго женского пола чистят пол с помощью пылесосов и полотеров.

– А теперь перейдем к более сложным видам деятельности.

Ирреверзиблус провел их в помещение, где самочки пипогиго сажали на горшок детишек, кормили их и мыли.

Радарро снова обратился к члену комиссии:

– Вам не кажется, что у них на лице какое-то пренебрежительное выражение будто губы поджаты? Мне кажется, нашим детям не стоит показывать такие лица, не то у них на всю жизнь шок останется…

Но член комиссии ответил, что пипогиго-мамочки выглядят просто великолепно – может, они чуточку морщинистые, тогда это бабушки.

– А этот шафранно-желтый ужасающий цвет! – с отвращением воскликнул Радарро.

– Желтый цвет поднимает человеку настроение. Даже древние греки считали желтый очень красивым.

Ирреверзиблус показал им пипогиго, которые сшивали дела в папки.

– Правда, – признался ученый, – только по предписанной очередности. Приходится самим сортировать дела, а пипогиго только собирают их в папки, но я надеюсь преодолеть эту начальную стадию.

Он пригласил господ подкрепиться закусками – пипогиго-официантки в белых платьицах сервировали маленькие столики на птичьих лапках, которые пипогиго смастерили сами. Омлеты, которые они подали, приготовил пипогиго-повар в большом белом колпаке.

– Надеюсь, омлет не из яиц пипогиго? – спросил Радарро с отвращением.

– У нас полуиндустриальная яйцеферма по выращиванию цыплят и получению яиц. Пипогиго разбрасывают там корм, собирают яйца, некоторые режут кур.

«Так у них же появится инстинкт хищных птиц!»– подумал Радарро, но вслух этого не произнес.

Комиссия была рада после стольких лет воздержания опять поесть омлета, тем более что брать добавку можно было сколько угодно. В конце концов Ирреверзиблус призвал троих неодетых пипогиго (неодетые могут пользоваться крыльями) и отправил их в город на поиски съестного.

– Они полетят сейчас в магазины и ларьки и, если там что-нибудь есть, передадут нам об этом по радио. Закажите, что вам нужно. Если это есть в наличии, вы все получите.

Спустя полчаса трое пипогиго спланировали прямо перед домом с корзинами в руках и достали оттуда пакетики с пищевым концентратом, фруктовыми тортами и даже кольцом копченой колбасы. Члены комиссии устремились к Планусу Ирреверзиблусу, чтобы он предоставил каждому в пользование личного пипогиго.

Ирреверзиблус выразил сожаление.

– Пока только по предварительным заявкам, – объявил он.

– В таком случае, надеюсь, с гарантией и подробной инструкцией? – спросил Радарро.

Ирреверзиблус только рассмеялся.

Радарро задержался после ухода комиссии.

– Я хотел бы, чтобы моя жена посмотрела на такого ортогенного служителя, прежде чем я приму окончательное решение.

Ирреверзиблус предложил поехать к нему тут же.

Радарро показалось, что это сон, когда из-за павильона выехал автомобиль, за рулем которого сидело существо с шафранно-желтым лицом.

– Желаете сесть впереди? – спросил Ирреверзиблус.

– Благодарю вас, нет, – ответствовал Радарро.

Подъезжая к дому, он попросил Ирреверзиблуса не сразу выходить со своим пипогиго к дверям. Навстречу им, заслышав непривычный звук машины, из дома вышла фрау Изабель Радарро. Она ничуть не испугалась при виде пипогиго. Разве может испугать тот, кто водит исправную машину?

– Ты не хотела бы, чтобы такие индивидуумы помогали тебе по дому? Может быть, даже стирали белье? – спросил Радарро.

– Конечно! – воскликнула жена. – Вонь в доме стоит аж до неба!

– А он не кажется тебе несколько странным? Мне все время чудится, что он ухмыляется.

– Он не ухмыляется, – сказала фрау Радарро. – Он просто очарователен.

– Я выдам вам на завершение работы еще пять биллионов, – пообещал Радарро Ирреверзиблусу. – Мы приступим к осуществлению проекта «Пипогиго» со всем возможным размахом.

4

– Помните ли вы, – спросил Адам Радарро Плануса Ирреверзиблуса, давая в своем доме прием в его честь, на котором выдающиеся деятели, а также возвышенные умы общества не давились, как еще недавно, за бутербродом и не подставляли друг другу подножки, чтобы успеть схватить последний кусочек огурца, а спокойно, с достоинством, частью даже пресыщенно смотрели на уставленные яствами столы, за которыми стояли пипоги– го-дамы в белых передничках и зазывными жестами предлагали отведать хоть что-нибудь. – Помните, дорогой профессор Ирреверзиблус, как я принял вас тогда, еще до вашей экспедиции в горы Альфа?

– Помню, – ворчливо ответил профессор. Почему-то, как и все гости на приеме, он находился в дурном настроении. Не помогло и то, что Адам Радарро принялся напоминать тяготы прошлого.

– Теперь мы видим прекрасный узор подлинного персидского ковра, а ведь он годами был покрыт толстым слоем пыли. А помните, как здесь горела – да и то когда ей вздумается – одна-единственная лампочка? А какие черные были стекла в окнах?

– Да, – соглашался Ирреверзиблус. – Да-да-да, конечно же, помню.

– Разве мы не достигли теперь такого уровня, которого, может быть, не достигали даже предшественники наши, и разве не правда, что мы все теперь в состоянии посвятить себя творческой работе? По статистике, мы достигли сейчас такого количества изобретений, которое превосходит уровень последних ста лет, и все благодаря вашему основополагающему открытию, созданию современных эльфов, пипо, как мы их теперь с любовью называем.

– А почему, в таком случае, у всех здесь такие вытянутые лица, будто состояние дел снова неудержимо развивается к худшему? – спросил Ирреверзиблус.

– Состояние дел всегда должно неудержимо развиваться в ту или иную сторону… Состояние, которое удержимо, не продвигает нас вперед. Я не знаю ни одного такого состояния в истории, которое не было бы неудержимым, даже если оно на первый взгляд вроде бы благоприятно. У нас теперь лучшие, красивейшие машины, на рынке появляется все больше новых изобретений, но кто станет заботиться обо всех этих вещах? Ведь теперь недостаточно просто ремонтировать их, как это делают наши пипо– и, признаюсь, делают превосходно. Мы не можем найти никого, кто бы мог запрограммировать машины, чтобы они что-то делали, а этого наши пипо не могут. Мы сами должны мучиться с этой рутинной работой. Вот почему мои гости ходят с вытянутыми лицами, ибо прекрасное время, которое они могли бы употребить на изобретение новых машин или создание новых произведений искусства, что всем нам теперь стало доступно, они вынуждены тратить на то, чтобы программировать автоматы или же менять какие-то мелочи в основных типах машин. Вместо того чтобы сконцентрироваться на начертании великой линии будущих столетий, понимаете? Они вынуждены, жалуются они, заниматься инженерно-бюрократической мелочной работой. Я пригласил их всех на этот прием не для того, чтобы набить их желудки (большинство паштетов и пирожных – лишь муляжи, они сделаны из пластика, ведь их все равно никто не ест). Я пригласил всех, и они последовали моему приглашению, дабы услышать от вас, как вы намерены развивать наших пипо далее. Конечно, пипо очень прилежные и добросовестные слуги, никто не хочет подвергнуть критике ваши творения, но нам все время приходится программировать самих пипо. Приходится разъяснять им до тонкостей, что им предстоит делать. Если мы даем им почистить ботинки, они чистят ботинки, пока мы их не остановим. Это нерентабельно: чище, чем чистым, ботинок стать не может. И зачем пипо часами чистить ботинки всей семьи вместо того, чтобы подыскать себе другую работу – например, очистку гриля? Но мы вынуждены совать его туда носом. Да, для грязной работы у нас теперь есть пипо, от нас больше не пахнет, мы можем прикрыть свою наготу, еды у нас по горло, но у нас совершенно нет времени. Моя жена говорит, чем больше пипо она задействует, тем меньше у нее остается времени.

Ирреверзиблус вспомнил о фразе Радарро, сказанной им, когда он принес ему двух первых пипо с гор: мол, пипо – это попугай. «Ты сам виноват, – думал он, – что я снабдил их более сильным принимающим свойством, нежели передающим». А вслух сказал:

– Необходимо срочно вывести пипогиго на более высокий уровень развития. Но это будет непросто.

– Я оплачу все расходы, – заявил Радарро. – Вы позволите мне сообщить гостям, что уже работаете над новой, более прогрессивной моделью, или сами хотите обратиться к ним с речью?

– Будет создан новый пипо – или мы все погибнем!

Ирреверзиблус произнес это громовым голосом, так что все гости подняли головы. Его тон показался Радарро, который протягивал профессору бокал с шампанским, таящим в себе угрозу.

– И когда он, интересно, будет создан? – спросил какой-то гость.

Ирреверзиблус развел руками:

– Сегодня этого никто не может сказать.

У Радарро было чувство, что Ирреверзиблус просто не хочет этого говорить.

5

Впечатляющим представителем нового типа стал Август Пипогенус, созданный профессором Ирреверзи– блусом с помощью мутативного искусственного мармелада, – существо, которое могло самостоятельно думать, выражать свои мысли и самостоятельно действовать.

У А. П. уже не было столько морщин и складок на лице, как у его предшественников, лицо его было не того кричаще-желтого цвета, как у чудовищ в лабиринтах ужасов и комнатах призраков на ярмарках, а приятного золотисто-коричневого оттенка. Вместо перьев на голове А. П. были волосы, которые поддавались укладке и, свисая вниз, прикрывали ушные раковины, которые еще напоминали о его предках. У него остались и крылья, но он уже мог их сложить так, чтобы на спине не образовывался слишком высокий горб.

Ирреверзиблус классифицировал этот тип как «хомо пипогенус эректус» и мечтал воспитать из А. П. своего ассистента, поскольку тот выполнял его указания и советы прежде, чем он успевал их произнести (слово «приказ» Ирреверзиблус специально не употреблял, желая продемонстрировать свое демократическое отношение к Августу). Его память функционировала гораздо лучше человеческой, но все это не задевало профессора.

Он называл Августа Пипогенуса своим другом, иногда даже сыном и жил с ним в одном доме, где А. П. не только пользовался его библиотекой, но логически рассортировал и расставил книги, писал за него письма, занимался корреспонденцией и оберегал Ирреверзиблуса от нежелательных посетителей.

Когда в гости к профессору зашел Адам Радарро, господин А. П. сидел в кресле, покуривая длинную белую трубку. Радарро сперва подумал, что перед ним один из интеллектуалов телевизионных передач, но руки А. П., время от времени набивающие трубку, еще покрывали пипогенные кожистые наросты, потому он его и узнал.

– Мой друг, господин Август Пипогенус, – представил его Ирреверзиблус. – Мы можем обо всем говорить в его присутствии.

Радарро это показалось несколько преувеличенным, но и он почувствовал симпатию к господину А. П., когда тот, передвинув трубку в уголок рта, произнес:

– Я вовсе не являюсь вашим другом, Ирреверзиблус.

– Почему же?

– На это вы можете ответить сами – после всего, что вы со мною сделали.

– Что же я с вами такого сделал?

– Достаточно сказать, что, по вашим собственным словам, вы меня создали! Вы мой создатель, мой производитель, так сказать, а я – ваш продукт. Как же я могу быть вашим другом?

– Что ж, мы все равно можем здесь обо всем поговорить, провести плодотворную дискуссию, – предложил Ирреверзиблус, несколько сбитый с толку.

– Я вам не советую, – отвечал А. П. – Даже если вы не мой друг, я все же испытываю к вам известные альтруистические чувства. Я не хотел бы ставить вас в неловкое положение!

Ирреверзиблус гордо перевел взгляд с господина А. П. на господина Радарро.

– Видите, насколько тонко организована душа хомо пипогенуса эректуса! Что же, Август, ты сам сказал, что я твой создатель. Значит, я твой родитель, отец… Благодарю тебя за это высказывание!

– Не стоит благодарности, ведь это ничего не меняет в том, что мы не обо всем можем говорить. Отцы обычно менее развиты, чем их дети, и возникает слишком большая интеллектуальная разница. Сожалею, Ирреверзиблус. Как мы могли бы, к примеру, рассуждать об ощущении полета, когда вы не умеете летать и не могли бы, таким образом, следить за моей мыслью. Это всего лишь один пример. Другие – из-за сложности их восприятия – я даже не стану вам приводить. – Он сделал несколько затяжек и скрылся в облаке дыма.

Ирреверзиблус в восторге обратился к Радарро:

– И это еще далеко не все. У него всепланетный диплом по матефиземозофии и диплом инженера по электронной вычислительной технике первого класса…

Из клуба дыма донесся голос А. П.:

– Разрешите мне откланяться и пойти спать.

– Посиди с нами, Август! Ты ведь еще ничего не сказал, а господина Радарро интересуют твои воззрения.

– К сожалению, ничего полезного не извлекаю из примитивного удовольствия выставлять себя напоказ, – сказал А. П. – Вот видите, Ирреверзиблус, или, если хотите… папа! Видишь, даже в этом мы слишком отличаемся друг от друга!

Оставшись с Ирреверзиблусом с глазу на глаз, Радарро произнес:

– Я не совсем таким представлял себе этот новый тип. Разве столь уж необходимо, чтобы у него, коли он научно-технически так высоко развит – видит острее, чем человек, да еще может летать, – чтобы у него еще был и критический склад мышления и он затыкал бы нам рот?..

Ирреверзиблуса смутила оценка Радарро.

– Но далеко не просто полностью исключить критическое мышление при столь высоком интеллектуальном развитии.

– Вы же ученый с межпланетным именем. От вас никто и не ожидает решения простых задач.

– Но надо считаться и с тем, что любой прогресс науки рождает негативные последствия. Добра без худа не бывает.

– Боюсь, вы неправильно меня понял и. Я очень высоко ценю ваши достижения. А. П. – великолепный экземпляр, я хотел бы предложить внести лишь кое-какие незначительные изменения. Прежде всего – он должен уметь размышлять только в области науки и техники. Таким, какой он сейчас есть, я не хотел бы его пускать в серию. Честно говоря, он быстренько подмял бы нас под себя, и в конце концов именно мы стали бы ему чистить ботинки… Новый тип пипо должен быть другим.

– Есть процессы, которые необратимы. – Ирреверзиблус пронзительно смотрел на господина Радарро.

– Каждый прогресс можно повернуть вспять, – настаивал Радарро. Возьмите, к примеру, историю. Там очень часто развитие происходило как вперед, так и назад.

– А вы возьмите, к примеру, китов! – возразил Ирреверзиблус. – Когда-то они жили на суше, но из-за непрерывного пребывания в море приобрели все признаки рыб. И хотя все еще называются млекопитающими, они навсегда останутся морскими животными и больше никогда не вернутся на сушу.

Радарро уверен был, что Ирреверзиблус просто не хочет менять А. П. (хотя и мог бы!). И опять ему почудилось в Ирреверзиблусе что-то дьявольское – особенно его уши, заостренные кверху и бросающие на стены комнаты огромные тени… Его охватил страх перед профессором, и он только сказал тихо:

– Как минимум А. П. надо подрезать крылья…

– Этим вы не вернете хомо пипогенуса эректуса в первоначальное состояние! Вам придется жить с ним – с таким, каков он есть.

6

И действительно, А. П. не допустили к массовому изготовлению. У нас есть один экземпляр, и этого достаточно, решила комиссия, которую созвал Адам Радарро. Но А. П. ничуть не чувствовал себя уязвленным, что его не хотят изготовлять серийно, и жил припеваючи в доме Плануса Ирреверзиблуса.

– Поскольку я существую в одном экземпляре, – сказал он как-то профессору, – и являюсь единственным и неповторимым, мой долг состоит в том, чтобы сохранить на века хоть что-нибудь от моей единственности и неповторимости. А самый лучший для этого способ – тот, который вы называете аморальным.

Ирреверзиблус никогда и не помышлял лишить А. П. любовных утех. Но они сопровождались весьма огорчительными обстоятельствами, поскольку любовь А. П. происходила не в кровати, приглушенная покрывалами, одеялами, подушками, перинами, и не в укромном уголке, а сопровождалась до сих пор неизвестным людям ужасающим шумом. Уже в послеобеденные часы, когда наступала тягучая дремотная атмосфера, клонящая Ирреверзиблуса в послеобеденный сон, и он ложился в постель, вдали вдруг раздавалось хлопанье крыльев, которое все приближалось, приближалось и наконец словно буря обрушивалось на дом…

Потом на какое-то мгновение все стихало. Но профессор знал, что больше сон к нему не придет. Начиналась дикая перебранка. Голоса слетевшихся самочек пипо становились все более пронзительными. Измученный Ирреверзиблус желал только, чтобы Август как можно скорее подошел к окну и пригласил к себе одну из них, лишь бы споры поутихли.

Но облегчение наступало ненадолго. Спустя минуту– другую в комнате над Ирреверзиблусом начинался страшный шум, который Август тактично пытался заглушить звуками электрического музыкального устройства. Однако шум пробивался сквозь музыку – хотя бы потому, что был безошибочно ритмичным, и потому, что возгласы самочки были намного пронзительнее любой электрической музыки.

Август тоже издавал звуки, которые далеко отклонялись от тех, что по плану творца должен был производить хомо пипогенус эректус. Это были, как казалось Ирреверзиблусу, однозначно первобытные птичьи крики, и, таким образом, его угнетал не только шум, но и мысль, что творение его генетически стоит на весьма слабых ногах и грозит внезапно вернуться в первобытно-птичье состояние.

Но особенно мучительно было неизменное повторение процедуры: сначала пронзительные перепалки самочек пипо на крыше и деревьях, которые окружали дом, потом короткая обманчивая тишина, во время которой Ирреверзиблус погружался в полусон, а затем танец над его головой, который иногда начинался уже на лестнице и бурей проносился по всем комнатам.

Вначале Ирреверзиблус (человек, безусловно, терпеливый) думал: раз уж послеобеденный сон потерян, он, изменив распорядок дня, сможет отдохнуть в другое время, а отдых ему, поскольку он уже был в годах, время от времени был необходим. Но Август растягивал свои процедуры до самого захода солнца. После этого Ирреверзиблус лишь время от времени слышал хлопанье крыльев; но перед самым восходом, когда сон профессора был особенно сладок, самки пипо, не дождавшиеся своей очереди, поднимали убийственные вопли. После этого Август Пипогенус кричал им что-то непонятное – и шум постепенно стихал.

За завтраком Август выглядел бодрым, полным сил и энергии. Он опустошил две большие банки меда и два пакета вафель, а омлеты накладывал себе в большие миски. Вежливо спрашивал Ирреверзиблуса, как тот спал. Темно-коричневые блестящие его глаза казались озабоченными…

Ирреверзиблус выругался, прикрывшись салфеткой.

– Я сплю все хуже, и, думаю, самое лучшее было бы оборудовать для тебя отдельный дом, где тебе прекрасно бы жилось.

– Ах, – отвечал Август, – мне и здесь живется превосходно!

Ирреверзиблус хотел спросить, будет ли он и в дальнейшем вести столь интенсивную половую жизнь. Ведь должен же он когда-нибудь отдыхать? Но потом вспомнил, что сам наградил пипогиго повышенным интересом к вопросам размножения, поскольку раньше они были очень ленивы в любви.

– Тебе стоило бы поберечь себя…

– Нет, – возразил Август. – Это самый лучший способ оставаться бодрым и свежим.

– Бодрым – для чего?

– Увидишь, и наверняка тебя это порадует.

– У нас разный стиль жизни, – сказал Ирреверзиблус, который рядом с Августом П. выглядел бледным и морщинистым. Нам надо найти какой-то компромисс.

– Я считаю, – заявил Август, – это для тебя нужно где-нибудь подыскать дом. Здешний тебе не подходит.

Но этого Ирреверзиблус не хотел допустить ни в коем случае – и не только потому, что как старый человек был привязан к своему обиталищу. Ему не хотелось выпускать из виду Августа П. Он был из того щепетильного сорта ученых, которые считают себя ответственными за свой продукт.

«Возможно, действия моего Августа столь мучительны для меня потому, что я тихо лежу и бессильно внимаю всем этим звукам? Лучше бы мне самому собирать общество для того, чтобы не обращать внимания на шум и иметь возможность отвлечься».

Производить шум самому он считал слишком вульгарным. Пригласив старого своего друга, ученого Тео Коммунициуса, который уже более пятидесяти лет занимался законами взаимосвязи между речью и поведением, он представил ему Августа П. Казалось, те нашли общий язык. Ирреверзиблус уже надеялся, что сможет удержать Августа от других занятий, но вскоре крики на крыше и деревьях стали невыносимы…

Август вежливо предложил:

– Давайте-ка я посмотрю, что там происходит.

– Ты даже не представляешь, что тут сейчас будет! – сказал Ирреверзиблус Коммунициусу, которого он еще по дням молодости знал как слабонервного мальчика, болезненно реагирующего на любой вульгарный звук, вздрагивающего даже при скрипе двери. Может, тебе все же уйти? – спросил он, обращаясь к седому, трясущемуся, едва державшемуся на ногах другу.

Но Коммунициус заинтересованно прислушался и воскликнул:

– Всю жизнь я пытаюсь найти, как могло возникнуть выражение «летать на крыльях любви»! А здесь наконец-то я услышал это акустически воспроизведенным на практике. От всей души благодарю тебя, Планус, что ты дал мне возможность присовокупить это открытие к очередному изданию моих трудов, которое скоро должно выйти.

Он приходил и в последующие дни и, хотя опирался на палку и тряс головой, вел подробные беседы с Августом П.

А. П. не знал этого знаменитого выражения, отчего Коммунициус впал в еще большее изумление. Откуда же оно появилось у людей, если его не знают сами птицы?

– Что ж… – Август раскурил свою длинную белую тонкую трубку. – Наверное, причиной этому то, что люди при виде птиц всегда желали сделать нечто им недоступное. Они уже повсеместно сымитировали наш полет, садясь в летательные аппараты. Однако биологически летать все равно не могут.

– Да нет, я имел в виду совершенно определенную функцию! – возразил Тео Коммунициус, – Мы, люди, также достигли здесь прекрасных результатов…

– Не могу об этом судить. Во всяком случае, как хо– мо пипогенус считаю, что даже в этой идиоме может отражаться некоторая тяга к совершенству… не хочу сказать– зависть…

На крышах и на деревьях шум усилился.

– Я слишком ударился в теорию. А снаружи – вы слышите практику. Так что прошу извинить.

Коммунициус рассмеялся.

Он буквально оживал при встречах с Августом. Ирреверзиблус заметно сдал. Однажды он пригласил к себе Радарро.

– Это невозможно вынести, – сказал Радарро, – это просто ад!..

– К сожалению, я вынужден не спускать с него глаз. Я не имею права уйти от него.

– Только не это! – подтвердил Радарро. – Вы лучше всех знаете, как с ними обращаться. Но боюсь, они и меня доконают. Если бы вы хоть приказали установить звуконепроницаемые стены…

Замурованный в звуконепроницаемые стены, одурманенный после обеда сонной дремотной атмосферой, когда солнце окутывалось легкой дымкой, Ирреверзиблус укладывался спать. Вопли самочек пипо и ритмические звуки любовных процедур Августа Пипогенуса он слышал еще отчетливее, чем прежде.

Специалисты по шуму, обследовавшие дом всевозможными измерительными приборами, не смогли обнаружить ни единого децибела, который бы проникал за звуконепроницаемые стены.