Текст книги "Предания о неземных пришельцах (Сборник)"

Автор книги: Анна Зегерс

Соавторы: Франц Фюман,Рольф Крон,Криста Вольф,Гюнтер Браун,Эрик Симон,Герт Прокоп,Мария Зайдеман,Петра Вернер,Александр Крегер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Глубокое отчаяние распространилось в глобальных масштабах: приближающийся конец света был очевиден. Церкви, мечети, храмы заполнились стенающими НЖ и МЖ. Проповедницы призывали к покаянию, государственные учреждения – к спокойствию и порядку. Всеобщий упадок нравственности не наступил только потому, что не существовало больше уже ничего такого, что бы служило приманкой для этого упадка. Одна знаменитая поэтесса посвятила своей подруге-мутантке стихотворение, которое затем было положено на соответствующую музыку и исполнялось во всех дискотеках:

 
Мы обе,
дорогая,
последними остались на Земле.
Давай сойдем, подруга,
в могилу вместе.
 

И тут до профессора Ваксмута дошла весть об одном мальчугане, родившемся в маленьком городке Кёцшенброда в одной из европейских стран – в Германской Демократической Республике – и ни за что не желавшем мутировать. Гордая мамаша нарекла его именем Отто. Отец мальчугана мутировал вскоре после его зачатия, и Отто, таким образом, был в некотором смысле посмертным ребенком.

Никогда еще я не видел Агнесу такой взволнованной.

– Это он! – повторяла она, носясь взад-вперед по своей лаборатории. – Это мой резистентный вид.

Она села в ближайший самолет на Берлин и кратчайшим путем прибыла в Кёцшенброда. Там, в старомодном доме, в уютной атмосфере, лежал в своей колыбели Отто. Он что-то радостно курлыкал и посасывал большой палец ноги.

Лицо Агнесы озарилось материнской улыбкой, когда она мне его описывала: такой толстенький, хорошенький мальчонка и все при нем. Она показала мне снятые ею фотографии, предназначенные для опубликования вместе с научной статьей, над которой она теперь работала.

– Сбылась мечта моей жизни, – заявила она, – вот он, второй синдром Ваксмута.

Я рассматривал фотографии не без чувства некоторого сожаления: когда-то и я был таким же, как Отто. Однако я не имел права роптать на судьбу. Если эта штуковин– ка, которую я видел на фотографии, сохранится, продолжение рода человеческого со всеми его достижениями будет гарантировано.

Статья о младенце Отто, напечатанная профессором, д-ром, д-ром, д-ром Ваксмут в журнале по практической сексологии, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Первая полоса крупнейшей газеты города вышла с аршинным заголовком: «Человечество спасено» – и с фотографией спасительной оттовской штуковинки. В редакционной статье газета сообщала, что миру, мол, надлежит просить публичного прощения у профессора Ваксмут. Профессор Ваксмут приняла на себя так много страданий во имя науки, и именно она в последний момент принесла всем спасение, то бишь второй синдром Ваксмут. Кроме того, в газете содержалось специальное приложение географических, экономических, политических и культурных условий в Германской Демократической Республике, единственной стране в мире, где имелся еще мужчина. Правительство страны мудро оберегало маленького Отто от происков капиталистических бизнесменов и падкой на сенсации прессы, жертвой коих в свое время стал я. Отто вкупе с его мамашей предусмотрительно отгородили от окружающего мира; была создана комиссия из врачей и воспитательниц, призванная обеспечить Отто нормальное детство. Его будущая жизнь была прогностически запланирована и поделена на периоды, причем социалистическим странам, разумеется, во всем этом отводилась главенствующая роль. Однако предусмотренный экспорт на Запад доли будущих природных богатств Отто хватило и на то, чтобы превратить марку Германской Демократической Республики в одну из самых твердых валют мира, котирующуюся даже выше, чем валюта государства Кувейт.

Тайной заботой всех заинтересованных сторон, разумеется, была забота о том, чтобы Отто продержался, чтобы коварная судьба не привела его в конце концов к мутации и не разбила всех возлагавшихся на него гордых надежд. Но, судя по ежедневным бюллетеням, издаваемым правительственной комиссией, у него пока все в порядке и он здорово прибавляет в весе.

Так было по крайней мере к моменту сдачи этих строк в набор.

ХЕЛЬГА КЁНИГСДОРФ
ПОЛИМАКС

Тяжелые белые хлопья отделялись от плотного слоя серых туч и слетали на землю меж голых ветвей огромных платанов.

Мирная тишина царила на аллее и вокруг неприступного кирпичного здания в конце аллеи, где пятнистые стволы, казалось, сдвигались теснее друг к другу. Высокие окна дома светились в сумерках наступающего вечера.

В этом доме, в пятой палате нейрохирургического отделения, на своей постели, лежал Антон Глюк и с удовольствием регистрировал внутреннюю невозмутимость, которую сохранял и в этих условиях.

Он лежал в темноте и размышлял о причудливых поворотах судьбы, которые свели их под этой крышей, его и того, другого, кого, как полагал Антон Глюк, видел он сегодня утром, когда его везли по длинным коридорам на заключительное обследование. Собственно, ему это, возможно, только показалось. Тихийца – пугало всех редакций, едва ли может быть хоть какое-то в том сомнение. Его, с его тощей как жердь, чуть согбенной фигурой, нельзя было спутать ни с кем другим. Она могла принадлежать только тому человеку, на статьях которого Вегнер, заместитель Глюка, обычно переправлял красным карандашом начальные буквы имени автора: «Тих» – на «Уб», подавая тем самым сигнал тревоги. Ведь если поступала статья от Тихийцы, редакторам следовало проявлять чрезвычайную осторожность. Перо Тихийцы натворило бед уже не в одной редакции.

Когда Глюка везли обратно, он спросил у сестры, какое это отделение за большой стеклянной дверью, в которую прошел раньше тот человек.

– Для алкоголиков, – ответила сестра, почему-то шепотом.

Антон Глюк, получив такой ответ, почувствовал замешательство. Словно оправдалось то, чего все давным-давно ожидали. Но также словно он был в чем-то виновен. Чувство, которое Глюк не в состоянии был объяснить себе, для которого не было ведь никакого видимого повода, но которое ему, как ни странно, казалось в то же время утешительным, ибо оно связало его с большим миром.

Глюк лежал в палате один. Посещение жены и дочери он сумел выдержать вполне достойно. Они сидели у его кровати, силясь найти верное соотношение между оптимизмом и озабоченностью. Он же, напротив, прикинулся, будто его вообще ничто не тревожит. На самом же деле он примерно представлял себе риск предстоящей операции и, следовательно, понимал, что этот вечер может быть последним, поэтому притворство, на которое он считал себя обязанным, едва не переходило границ допустимой для него нагрузки.

Рентген показал, что в голове Глюка происходит что-то неладное. Врач, освидетельствовав каждый квадратик его мозга, сказал:

– Милейший, что же вы так поздно обратились к нам.

Глюк, достаточно проблуждавший по медицинским лабиринтам он терпеливо глотал таблетки от мигрени, выдержал раздражающие токи и лечение с поворотом тела в лежачем положении вокруг продольной оси, ждал результатов бесчисленного множества анализов, выжидал бесчисленное множество сроков, – ощутил на мгновение неодолимое желание влепить врачу оплеуху. Однако успокоился, во всяком случае в том, что касалось оплеухи, не обнаружив на лице врача ни малейшего следа цинизма. И вообще, порыв этот можно было объяснить только шоком, который вызвало у него сообщение об истинном состоянии его здоровья, ибо Антон Глюк, главный редактор журнала «Мир прогресса», терпеть не мог неоправданных действий.

На работе он себя чувствовал капитаном, задача которого – безошибочно проводить свой корабль меж гигантских утесов и сквозь бури. Видимо, было необходимо, чтобы на таком посту в духовной жизни общества стояли соответствующие люди, и поэтому для дальнейшего его здравствования кроме личных желаний имелись и объективные соображения. Возможно, именно в этом убеждении черпал он силы, дабы одолевать свое теперешнее состояние.

Антон Глюк забылся коротким беспокойным сном. Вероятно, успокаивающе подействовали уколы. Но они не избавляли его от мучительных сновидений.

Вот он несется по какому-то ущелью, несется что есть силы, не продвигаясь вперед ни на сантиметр. При этом все указывает на опасность, грозящую ему за спиной. Едва ли не физическую угрозу, исходящую от какого-то преследователя. Антон Глюк знал, что ни в коем случае нельзя оглядываться, что это будет его гибелью. А где-то вдалеке, на скале, красными буквами, словно лозунг, выведено слово ПОЛИМАКС. Краска расплылась и смахивала на текущую кровь. Слово это казалось ему знакомым, но он не мог вспомнить, что оно значило. Ему стоило огромных усилий не повернуть назад. Он проснулся весь в поту и с трудом уяснил себе, где он и что с ним.

Пытаясь избавиться от жутких сновидений, Антон Глюк все вспомнил. Прибор «полимакс» был описан в одной из статей Тихийцы. Кстати, вполне дельная статья, если опустить последнюю фразу. Невероятно, о чем только не писал этот человек. Во всех редакциях столицы он был известен как автор непрошеных статей, каковые почти всегда оказывались непригодными для публикации. Если в какой-нибудь редакции еще не поняли, что та или иная тема стала щекотливой, то, получив соответствующее предложение от Тихийцы, редактору надо было задуматься. Трудно сказать, следовало ли называть эту способность Тихийцы инстинктом или отсутствием оного. Вероятнее всего, в данном случае значительная доля наивности сочеталась с фанатичным сознанием личной ответственности за своевременность сообщения. С такими людьми нужно было быть начеку.

Редакторы передавали друг другу поступившие от Тихийцы материалы, на что Глюк намеренно смотрел сквозь пальцы. Равно как избегал официально принимать к сведению, что Вегнер втайне собирает рукописи Тихийцы и называет его «Карлом Краусом наших дней». Глюк, качая головой, пытался представить себе «Карла Крауса наших дней» и не чувствовал ни малейшего желания из-за подобных публикаций неделями извиняться и умиротворять возмущенных. Он все хуже переносил подобные унизительные действия и в какой-то момент склонен был даже увидеть в них причину своего заболевания, однако тотчас отбросил эту мысль. Существовали вполне объективные данные обследований. И он придавал большое значение возможности придерживаться этих данных, хотя и стал пациентом неврологической клиники. А это как небо от земли отличало его от того слабака, который кончает свои дни в отделении для алкоголиков.

На улице уже совсем стемнело. Сестра заглянула в его палату и объявила, что зайдет позднее, чтобы сбрить волосы на голове. И тут внезапно обнаружилось, сколь тонким было покрывало его уверенности в себе. Его охватила паника. Как ни абсурдна была эта мысль, но ему пришло в голову, что этой процедурой его достоинство будет попрано значительно сильнее, чем самой операцией. И его опять стали мучить сновидения. Он опять увидел странную надпись ПОЛИМАКС, выведенную огромными печатными буквами расплывающейся красной краской.

Статью Тихийцы о приборе «полимакс» журнал «Мир прогресса» опубликовал. Речь в ней шла о лучшем экспонате Выставки достижений науки, о приборе, позволяющем производить компьютерное диагностирование геометрических структур, который несколько странно назывался «полимакс», прибор был создан молодежным коллективом под руководством заслуженного деятеля науки, обладателя высоких наград, и на выставке был удостоен золотой медали. Представители высоких инстанций одобрительно отозвались о приборе.

Изложен же был сей факт вообще не в манере Тихийцы. Статья могла быть написана любым другим корреспондентом. Но Глюк читал ее с недоверием, и не обманулся. Последняя фраза звучала весьма выразительно: «В деле этом есть лишь одно «но» – описанная система вообще не способна функционировать».

Но если вычеркнуть последнюю фразу, так речь шла действительно о выдающемся творении, которое пришлось весьма кстати «Миру прогресса».

После появления статьи, заключительная фраза которой была отсечена, в редакции появился Альфред Тихий– ца. Своеобразный блеск глаз придавал выражению его лица какую-то напористость, что-то было в его лице зловещее. Быть может, тогда уже следовало обратиться к врачу, подумал Глюк. Но он не знал точно, было ли для этого юридическое основание. Тогда, во всяком случае, он на мгновение испугался, что Тихийца может дать волю рукам, этим объяснялись его кошмары.

Глюк всегда считал, что нападение – лучшая форма защиты. Кроме того, в данном конкретном случае он полагал вполне уместным принципиальное разъяснение. Поэтому он весьма резко высказал Тихийце все, что он думает о тех, кто без зазрения совести умаляет авторитет достойных людей.

Но Тихийца ничего из этого не уразумел, а стал ему объяснять, почему прибор «полимакс» не функционирует. Главный редактор не понимал всех этих технических подробностей, да они его и не интересовали. Он назвал Альфреда Тихийцу самонадеянным зазнайкой, ибо прибор уже применялся в практике, и если бы он не функционировал, это бросилось бы в глаза специалистам.

Но людям, подобным Тихийце, нельзя было давать даже малейшего повода для ответа. Он тотчас заявил, что прибором этим анализируют структуры, недоступные для других измерений. Результаты, следовательно, не поддаются никакой перепроверке.

– Послушайте, вы разве не понимаете, о чем, собственно, идет речь? Ведь не о том же, функционирует этот прибор или нет.

Глюк все это криком прокричал, а ведь редко случалось, чтобы он так выходил из себя. Он разглагольствовал о воздействии примера. О поощрении молодежи. Об ответственности журналиста. И в конце концов, обессиленный, замолчал, удрученный тем, что весь его пыл наталкивается на каменную стену непонимания.

Тихийца и правда ничего не понял. Это показали последующие события. Вся прочая пресса подхватила его сообщение, и какое-то время «полимакс» носило, как уж водится, по всем газетам страны. А Тихийца носился следом за ним со своим протестом, став посмешищем во всех редакциях. При этом впервые заговорили об алкоголе. В редакции одной окружной газеты будто бы произошел весьма неприятный инцидент. В каком-то смысле даже трагический. Во всяком случае, по мнению Антона Глюка.

Его воспоминания были прерваны анестезиологом, вошедшим в палату. Он задал Глюку несколько вопросов, записал кое-что в свою книжку и под конец поинтересовался, не шаля г ли у Глюка нервы. Тот храбро покачал головой. Он уже опять взял себя в руки. Анестезиолог, человек небольшого роста, коренастый, излучал спокойствие и уверенность. Глюк почувствовал, что проникается к нему доверием. Для него, Глюка, будет сделано все, что в человеческих силах. А дальнейшее – судьба, что тоже приходится учитывать. В такие часы нужно разобраться, правильно ли прожита жизнь, признать как свои взлеты, так и свои падения. Глюку это все в основном было под силу. О семье своей он позаботился. На случай, если дело примет серьезный оборот, все урегулировано. В редакции работа идет своим чередом. Вегнер, когда ответственность ляжет на него, быстро откажется от своих сумасбродных выходок. Тем не менее остается одна брешь. Никто из возможных преемников не мог сравниться с ним, Глюком, в жизненном опыте и выносливости. Уровень «Мира прогресса» за время его редакторства заметно повысился. Не было никаких объективных причин упрекать себя из-за какого-то неразумного человека, который оказался не в состоянии проникнуть в суть значительных явлений. В пользу Глюка говорило уже то, что он принял решение– позаботиться о том человеке в случае успешного исхода операции. С теплым чувством любви к ближнему своему Глюк погрузился в какое-то странное состояние парения меж сном и бодрствованием.

И воспарил, видимо, в заоблачные выси, потому что, когда дверь энергично распахнулась, он испуганно вздрогнул и сердце его отчаянно заколотилось. Он с трудом вспомнил, где находится. Но стоило ему взглянуть на хирурга, и он мгновенно вернулся в реальный мир.

Хирург еще раз повторил ему распорядок следующего дня и постарался вселить в него бодрость. Главный редактор со своей стороны отплатил хирургу за его любезность, дав ему понять, что вполне способен рассматривать себя как объект и вести деловой разговор. Хирург завел речь о современных научных методах, которыми они теперь пользуются. Лицо Антона Глюка стало очень серьезным и выразило полное удовлетворение.

Главное, сказал хирург, им важно очень точно определить границу пораженного участка. Для чего теперь, благодаря прибору «полимакс», у них имеется в высшей степени точный способ.

Снег перестал. Тихая, ясная зимняя ночь вступила в свои права. Белый снег покрыл все вокруг, и весь мир казался чистым и невинным.

МАРИЯ ЗАЙДЕМАН
РАЙСКИЙ ОСТРОВ

Когда у певицы, исполнявшей модную песенку на возвышении посреди зала, вдруг исчезло платье, гости отеля одобрительно зааплодировали. Никому не пришло в голову, что за этим может стоять что-либо более серьезное, чем пикантная выдумка владельца отеля, решившего немного позабавить своих постояльцев: наш отдых как раз вступил в такую фазу, когда после первых дней бездумного наслаждения свободой и бездельем всех понемногу начинает тяготить ощущение, похожее на скуку.

Но тут с разных буфетов, занимавших всю торцовую стену зала, вдруг испарился наш ужин. Испарился на наших глазах, вместе с роскошными деревянными тарелками, на которых его собирались подать, причем ужин на шестьдесят восемь взрослых и четверых детей улетучился за несколько секунд.

Владелец отеля чересчур нервно воспринял наше единодушное требование немедленно сменить персонал, столь беззастенчиво наживающийся на постояльцах. Он попытался нас успокоить, сославшись на то, что, кроме нынешнего персонала и нас, его многоуважаемых гостей, на острове никого нет, а ближайший катер с суши, как мы, вероятно, знаем, прибудет лишь следующим утром. Пока он отдавал кухонной прислуге распоряжения насчет импровизированного ужина, а гости на все лады выражали свое возмущение, произошло короткое замыкание, и все погрузилось во тьму.

Кельнеры бросились за свечами и не обнаружили ни одной. Хозяин отеля клялся всем и каждому, что еще вчера в кладовых находилось почти две тысячи свечей. Раздались голоса, угрожавшие пожаловаться туристической фирме.

В полном мраке мы все ощупью разбрелись по комнатам. А нынче утром пропали без следа не только все наши носильные вещи, но и – что куда хуже – все бумаги и документы.

Кое-как прикрывшись пластиковыми пакетами или чем-то еще в этом роде, мы все собрались в зале ресторана на совет. Хозяин заявил, что его отель «Райский остров», очевидно, подвергся нападению термитов. И первое время нам придется сидеть без электричества, поскольку термиты сожрали изоляцию кабеля. С катером, ежедневно доставляющим продукты, он уже передал на сушу сообщение о постигшем нас бедствии – для того, чтобы срочно были приняты необходимые контрмеры.

Термиты в этих широтах иногда попадаются. Их нашествие хоть и сопровождается неприятными побочными явлениями, но ни в коем случае не угрожает ни жизни, ни здоровью людей. Через два дня все кончится. Понесенный ущерб будет возмещен.

Катер доставил керосин. Персонал и гости отеля в едином трудовом порыве опрыскивают им все здание снаружи и внутри. Действительно, после этой операции мы находим сотни мертвых термитов. По моим понятиям, они огромны примерно два-три сантиметра в длину, попадаются и более крупные экземпляры. Вид у них отвратительный. Многие постояльцы заявляют, что намерены немедленно уехать, несмотря на то что владелец отеля уверяет, будто мы уже овладели ситуацией. Не следует лишь ни в коем случае ослаблять наши усилия, поскольку, как показывает опыт, за каждой уничтоженной генерацией термитов тотчас следует еще одна.

Что значит «как показывает опыт»?

Катер доставил на остров и извещение туристической фирмы: нападение насекомых не предусмотрено перечнем случаев, в которых фирма обязана выплачивать компенсацию, в силу чего никаких выплат при досрочном отъезде производиться не будет. Кроме того, предоставление пассажирского катера по особому заказу ранее срока, предусмотренного договором, повлечет за собой дополнительные расходы, которые лица, заинтересованные в досрочном отъезде, должны будут покрыть в полном объеме.

После этого извещения большинство выразило готовность остаться. Ведь окончательно уничтожат термитов (именуемых далее Т) через два, максимум три дня.

Собака моего соседа по столу, чистопородная борзая, поедает мертвых Т с нескрываемым аппетитом.

Нынче утром возникли конфликты из-за даты. Мы никак не могли прийти к единому мнению, понедельник сегодня или вторник. А некоторые и до сих пор утверждают, что уже среда. Газет мы больше не получаем, поскольку эти Т успевают их сожрать прежде, чем мы развяжем пачки. Радиоприемники и телевизоры не работают из-за отсутствия тока. Даже транзисторы вышли из строя. Чего только эти Т не едят! Трудно даже перечислить. Безусловно несъедобных предметов для них почти не существует. Разве что стекло, металл, камень и пластик. Живую материю они не трогают животных и растения не едят. Но стоит живому организму умереть, как Т на него набрасываются. Должен признаться, что чистота на территории отеля, возникшая с их помощью, даже подкупает, поскольку намного превосходит то подобие порядка, который персонал отеля поддерживал спустя рукава. Не успеешь бросить кость, как она исчезает. Мы все единодушны в том, что Т, следовательно, имеют и свои положительные стороны. Может, было бы ошибкой уничтожать их подчистую.

Удивительно также, сколь невелик набор привычных материальных благ, которыми может обойтись человек на отдыхе. Спим мы все теперь на бетонном полу, прохлада которого так приятна после дневной жары. Вертолеты военно-морского флота сбросили нам пластиковые циновки и противотермитные нейлоновые костюмы, и мы все как один носим их с завидным единодушием.

Мной овладело какое-то непривычное чувство полной свободы и раскованности.

Об этом чувстве, упомянутом в последней дневниковой записи, я хотел поговорить сегодня за обедом с моим соседом по столу. Но реакция его была более чем странной. Он спросил, едва слышно цедя слова сквозь зубы, не собираюсь ли я его допрашивать. Теперь я обедаю в одиночестве. Мне это даже приятно.

Правда, теперь борзая больше не берет у меня из рук мертвых Т, что меня весьма задевает.

В дополнение к вчерашней записи: хозяин отеля вечером явился ко мне в номер и рассыпался в извинениях за беспокойство. Потом попросил сохранить нашу беседу в тайне и сказал, что ему бросилась в глаза моя непохожесть на других постояльцев – я, мол, подолгу бываю один и частенько что-то записываю в блокнот. Поэтому он считает меня человеком мыслящим и достойным его доверия. Признаюсь, его слова мне польстили. Хозяин собирался нынче утром встать пораньше и съездить на продуктовом катере на материк, чтобы – так он по крайней мере выразился – выяснить обстановку. Я уверен, однако, что он намеревался дать деру. Во всяком случае, в тот вечер он мне заявил, что ему нужен заместитель, который бы во время его краткого отсутствия вел все дела и присматривал за персоналом. В благодарность за труды он предлагал мне уступить пятьдесят процентов прибыли от его предприятия. Я подумал, что не следует обижать хорошего человека резким отказом и терять его расположение. Поэтому я попросил время на обдумывание до сегодняшнего утра. Но вопрос решился сам собой: катер не пришел. Говорят, капитаны катеров отказались впредь приставать к острову, поскольку их посудины сделаны из дерева.

С нынешнего дня мы перешли на снабжение вертолетами они ежедневно сбрасывают продукты и все необходимое над прилегающей к отелю пальмовой рощей.

Мы начали сооружать посадочную площадку для вертолетов. Правда, сажать здесь вертолеты никто не собирается, но умеренный (добровольный!) физический труд полезен для всех участников. Он отгоняет возникающие время от времени раздумья по поводу положения, в котором мы все очутились. Было замечено, что кое-кто из гостей, и в первую очередь женщины, вечерами с тоской глядят в сторону материка, кажущегося таким близким. А несколько молоденьких кельнеров даже отправились туда вплавь! Вероятно, в виду берега их все же подобрали катера – мне кажется, невозможно проплыть такое расстояние без посторонней помощи. Хотя я и сам несколько изменил свое мнение о собственных физических возможностях, поработав на строительстве посадочной площадки. Валить стройные пальмы совсем не трудно. Правда, потом приходится тащить их волоком к отелю, где их подчистую сжирают Т, ибо Т – наверное, можно сказать: к сожалению? – пока еще не появились в районе рощи.

А между тем керосин уже полностью израсходован. Новой партии не предвидится, да нам она и не нужна. Вероятно, вертолетчики пришли к такому же выводу, как и мы, а именно: достаточно лишь не давать Т излишне размножаться.

Половина отпуска уже позади. Надо поторапливаться с сооружением посадочной площадки; даже если ею никто и не воспользуется, чувство собственного достоинства требует довести начатое дело до конца.

Удивляет поведение двух семей, отдыхающих здесь с детьми. Они совершенно обособились от остальных и даже не участвуют в общем труде. Целыми днями валяются нагишом на пляже (не только дети, но и взрослые!), ловят рыбу и жарят ее у самой воды. Даже ночью они не уходят с пляжа и спят прямо на теплом песке. Они почти не являются в отель за продуктами, которые хозяин три раза в день собственноручно достает из стальных термитонепроницаемых контейнеров и раздает своим постояльцам. В создавшихся условиях приготовление пищи, естественно, отпадает.

Несколько дней назад, отмечая возникшее у меня здесь странное ощущение свободы, я отнюдь не имел в виду такой стиль поведения, как у вышеупомянутых семейств. Напротив, я за то, чтобы блюсти определенные принципы цивилизации в любых, в том числе и самых экстремальных, условиях. К таким принципам относятся, кроме само собой разумеющегося соблюдения приличий, также и подчинение собственной воли требованиям коллектива, равно как и ощущение своей ответственности за точное соблюдение привычного распорядка дня и недопущение безделья: все это докажет, что ситуация может рассматриваться как близкая к нормальной. Человек имеет право гордиться собой не только в тех случаях, когда ему удается преодолеть неблагоприятные обстоятельства! Я начинаю склоняться к мысли, что приспособиться к этим неблагоприятным обстоятельствам без жалоб и слез – едва ли не более трудная задача.

Утверждение, будто в нашем случае речь идет о жизни и смерти, лично я отвергаю как несостоятельное. Ибо нашей жизни никоим образом не угрожает опасность. Все постояльцы отеля имеют здоровый, отдохнувший вид. Мы все загорели, физически окрепли и за едой не устаем уверять друг друга, что настроение у нас прекрасное и уверенность в завтрашнем дне непоколебима.

Создается впечатление, что с тех пор, как здесь появились эти Т, мы живем более насыщенной жизнью, чем раньше.

Когда мы нынче в полдень вернулись со стройки, нам с большим трудом удалось скрыть друг от друга испытанное нами потрясение: отеля «Райский остров» больше не существовало.

Хочу уточнить: отель, конечно, стоит на месте. Но у него нет ни стен, ни крыши. По-видимому, Т научились поедать и каменную кладку.

Относительно быстро привыкнув к новому виду нашего пристанища, мы убеждаемся, что причудливое переплетение стальных балок, свободно и широко раскинувшееся над землей, может доставить истинное эстетическое наслаждение. К примеру, винтообразно изогнутая лестница, ведущая из ресторана на плоскую крышу, только теперь, когда она уже не скрыта стенами, предстала перед нами во всей своей красе.

А поскольку между нашими комнатами теперь нет разделявших нас перегородок, мы все расположились в зале ресторана, где и живем как бы единой семьей само собой, строжайше соблюдая приличия.

Часть постояльцев, к которой принадлежу и я, весьма сожалеет, что наш отдых заканчивается через семь или через одиннадцать (?) дней. Мы всей душой привязались к нашей новой жизни.

Родительские пары пытаются внести в наши ряды смуту. Они требуют, чтобы из оставшихся пальм мы построили плоты и переправились на сушу, так как разрушение здания свидетельствует о грозящей нам всем опасности. Ясчел, что ввиду возникновения нездоровых настроений мое образование обязывает меня произнести импровизированную речь и в шутливых стихах «прозрачно» намекнуть на нашу «прозрачную» обстановку.

Меня наградили бурными аплодисментами.

Правда, теперь, когда я не могу укрыться в своих четырех стенах, мне приходится вести свои записи тайком и урывками. Они всегда при мне; я ношу их прямо на голом теле, под нейлоновым жакетом. Не только из-за Т.

Сегодня, кажется, обстановка изменилась. Гостей охватила жуткая паника. В меня тоже вселилось какое-то смутное беспокойство, которое я, однако, скрываю от остальных.

Ночью сожрали борзую собаку моего бывшего соседа по столу; остался лишь начисто обглоданный скелет.

Очевидно, Т ошибочно приняли спящую собаку за мертвую. Что это означает для нас всех, нет нужды подробно объяснять. Не так уж много у нас возможностей доказать Т, что мы живы! Тем более что документов ни у кого нет, а одинаковые нейлоновые костюмы сделали нас почти неотличимыми друг от друга. Ведь теперь даже персонал и гости не отличаются друг от друга, не говоря уже о внутренних различиях среди гостей, снимавших номера различного класса.

Завтра мы созываем всех на собрание. Эту ночь постараюсь не спать.

Чтобы не прослыть паникером, я никому не сказал о том, что не могу понять, почему скелет собаки оказался несъеденным.

Собрание приняло два важных решения:

1. Мы осуждаем действия родителей, прошлой ночью вместе с детьми тайно покинувших остров и на самодельном плоту отплывших на материк.

2. Ввиду того что гибель собаки, возможно, сигнализирует скрытую угрозу нашим жизням, мы намерены разрушить здание отеля до основания, дабы обнаружить жилища термитов и окончательно их уничтожить.

В данное время создаются рабочие, продовольственные, а также охранные и оборонительные отряды.

Мы обнаружили поселение Т. И сейчас заняты его расчисткой. Работенка не из легких, зато чрезвычайно интересная.

Обиталище Т, по всей видимости, представляет собой высокоорганизованную структуру с многомиллионным населением. Оно занимает всю площадь нашего бывшего отеля и уходит на несколько метров под землю. Поселение состоит из бесчисленных ходов и закоулков наподобие катакомб, не просто прорытых в толще земли, но и укрепленных какой-то похожей на цемент смесью из земли и собственных клейких выделений Т. На глубине около четырех метров мы обнаружили водоем с пресной водой, а неподалеку от него – плантации, на которых Т выращивают грибы. Нашли мы также и настоящие склады продовольствия. В самом центре поселения находится жилище короля и королевы – оба они отличаются от остальных Т своими поистине чудовищными размерами. Непосредственно к их жилищу примыкает питомник, то есть нечто вроде учебно-воспитательного комплекса, состоящего из детского сада и школы. Все ходы и выходы из обиталища Т искуснейшим образом замаскированы и для неопытного глаза почти незаметны. Все это просто восхитительно!