Текст книги "Сказания земли Ингесольской (СИ)"

Автор книги: Анна Котова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Луна медленно моргнула снова, опустилось и поднялось выпуклое фиолетово-дымчатое веко, и теперь стал виден узкий вертикальный зрачок. По вершинам елей рванул ветер.

– Много себе позволяешь, Волк, – свистнул ветер. – Не забывай – по моим лесам ходишь.

Издалека плеснула волна, зазвенел, трескаясь, лед, полетели белые снежные птицы, рассыпаясь хлопьями.

– Леса твои, вода моя, – хлестнул снег. – Поговорим, брат?

Закружил белый вихрь, заскрипели, раскачиваясь, вековые стволы, буран хлестнул по лунному оку, раздалось злобное шипение и в ответ – торжествующий вой. Ирена зажмурилась от ужаса и вслепую вцепилась в густую шкуру зверя, обхватила его за шею, сказала: «мама…» – рот залепило снегом. Волк оттолкнулся от земли и прыгнул. В ушах засвистело, ледяная крупа ударила в лицо, зарокотал далекий барабан, громче, громче, снизу, слева, справа, заполнил собой весь мир, кажется, земля и небо закувыркались, меняясь местами, но смотреть было слишком страшно, и Ирена жмурилась и крепче стискивала пальцы.

Потом стало тихо, и сквозь тишину проступили шорох волны и шелест ветвей, и под руками была не жесткая волчья шкура, а тонкий свитер. Ирена вздрогнула и открыла глаза. Вокруг была летняя ночь, на нижней ветке огромной ели висела, покачиваясь на проводе, голая электрическая лампочка, и за пределами золотистого шара, очерченного ее светом, угадывался прошедший июль – или будущий, кто знает.

– Я схожу с ума, шаман? – прошептала Ирена, не разжимая объятий, не поднимая головы с его плеча…

Смешок.

– Нет, глупая. Ты спишь.

Мир качнулся снова, лампа погасла, июль всплеснул волной и растаял. Кош мазнул по щеке хвостом, щелкнул и рассыпался в печи прогоревший уголек. Села на постели, моргая. За окном валил снег, на полу у печки были сложены аккуратно напиленные сухие сучья. Ныла, отзываясь на каждое движение, распухшая растянутая щиколотка.

Встала, дошла, прихрамывая, до стола, глотнула воды из чайника. Вернулась под одеяло. Закрыла глаза.

Уж если ты решил мне сниться, валяй…

* * *

«Здравствуй, мама!

Я живу хорошо. Люди тут интересные, работа тоже. С хозяйством справляюсь, не волнуйся. Научилась доить козу. Своей у меня нет, но, может, к лету заведу, еще не решила.

Теперь у меня есть кот! Такой умница, такой красавец, и мышелов отменный, и все понимает. Я ему сказала, что пишу письмо маме, – замурчал. По-моему, он передает тебе привет.

У нас уже вовсю зима, снегу по пояс, и озеро замерзло. Но печка греет замечательно, не беспокойся.

Сейчас весь поселок готовится к Долгой ночи – это один из самых больших праздников в году. Я пока не поняла, насколько тут распространена традиция дарить друг другу подарки, как у нас на Рождество, но решила, что свой подарок подарю обязательно. Завтра отправляюсь в Нижнесольск, заодно и это письмо в ящик опущу, быстрее до тебя дойдет. Полечу вертолетом. Ни разу еще не летала, побаиваюсь, но это совсем не опасно, честное слово, тут на вертолете летают, как на грузовике ездят. Погода ясная, ветра нет. Вот будет интересно поглядеть на Тауркан с высоты!

Знаешь, какой я задумала подарок? Это будет для всего поселка. Пойду в отдел культуры, постучу, если понадобится, кулаком по столу. Я хочу привезти в библиотеку видеоплеер и фильмы – лучше всего про дальние страны, помнишь, есть такая научно-популярная серия: „Этот огромный мир“? Телевидения тут нет, Михаэль пытался наладить для школы, но антенна не тянет, сигнал слишком слабый. Будет зато маленький видеоклуб.

Если мне не пойдет навстречу мое начальство, куплю, в конце концов, на свои деньги. В Тауркане их почти негде тратить, я за четыре месяца с хвостиком едва спустила то, что мне вернули за проезд сюда. Как раз с завтрашним вертолетом должны привезти и мою зарплату за осень. Разбогатею.

Еще я учусь печь пироги, пока пробовала – с ягодами и с рыбой. С рыбой хорошо получился, Хелена, которая мной руководила, похвалила. А из ягодного начинка с одной стороны вытекла, пришлось потом долго драить сковороду, но он все равно был вкусный.

Так что все отлично!

Если папа будет интересоваться, передай, что я пока удирать отсюда не собираюсь.

До свидания!

Ирена»

* * *

Приколола на дверь библиотеки объявление: «Улетела в Нижнесольск, вернусь послезавтра», забежала к Велке, попросила зайти пару раз – проведать кота.

Вертолет взмыл с берега, подняв винтом снежный вихрь, поначалу сквозь белую муть не было видно ничегошеньки. Потом поднялись выше, машина накренилась, поворачивая, и внизу повернулся засыпанный по окна снегом поселок. Над трубами висели бледные струйки дыма. Лес, казавшийся почти черным, качнулся и отодвинулся, исчезли сугробы крыш в деревянных рамочках заборов, проплыла внизу заросшая елями кочка – Чигир, тень вертолета заскользила по сверкающей глади замерзшего озера. Потом вновь приблизился лес – у юго-западного берега Ингелиме, – замелькали, сливаясь в колючий ковер, темно-зеленые с проседью хвойные кроны, сверху казалось – совершенно одинаковые. Где-то слева, должно быть, видно было Ингеролу, но Ирена смотрела в правое окно.

Затем мелькнула широкая белая лента – Сола, – и показался город.

Как быстро. Можно сказать, только поднялись в небо – и уже добрались до места. А кажется – Тауркан в несусветной дали. И не в километрах дело, хотя их не меньше семидесяти, наверное, а во времени. Тут, в городе, оно другое. Быстрое, цепкое…

Да, одичала я за четыре-то месяца в глуши. Мне уже сонный провинциальный Нижнесольск кажется стремительным, не отстать бы…

Время было – два часа. Она еще помнила, что «заведующий район» работает до пяти, и отправилась к мэрии пешком – торопиться некуда. Под ногами скрипел утоптанный, рыжеватый от дворницкого песка городской снег.

…Проблема видеоплеера оказалась куда проще, чем виделось из оннегирских лесов. Чиновник, услышав ее просьбу, снял телефонную трубку и сказал в нее:

– Коренца мне. Здравствуй. У меня тут сельская библиотекарша спрашивает насчет видеоплеера, у тебя не завалялось лишнего? Сильно навороченного ей не нужно, сам понимаешь, но только не рухлядь, чтобы работало. У них там чинить некому. Да… да… Хорошо, пришлю. Привет там твоей Марийке. Пока.

Нажал кнопку на телефоне.

– Завтра зайдешь в учколлектор к Коренцу, он тебе подберет подходящую технику. Подойдешь с его чеком в бухгалтерию, дальше не твоя забота. Фильмы сама ищи, но спроси Коренца, может, у него и диски есть. Тогда на них тоже чек и в бухгалтерию. Поняла?

Ирена поблагодарила, ошарашенная такой оперативностью, и вышла, забыв уточнить, где находится этот самый учколлектор. Ничего, завтра найду. У меня будет целый день.

И сейчас – целый вечер.

Попробую-ка я навестить Ерку Теверена в интернате.

* * *

Во дворе Нижнесольской школы-интерната была залита длинная и крутая горка – от забора к спортзалу, – и, похоже, все ученики были там. Ирена двинулась на радостные вопли. Минут десять никто не обращал на нее внимания, а она тщетно пыталась высмотреть в мельтешащей толпе знакомые лица. Потом откуда-то сбоку налетел щекастый Килу, старший сын Саукана, крича: «Ирена! Орей!» Тут же нашлись еще семь или восемь юных оннегиров, и Ерка прибежал. Некоторое время все подскакивали, галдели и одновременно задавали десять разных вопросов, не слушая ответов. Потом же как-то само собой оказалось, что Ирена тоже катится с горки вместе со всей прочей школьной братией, смеется и вопит.

Смеркалось, потом стемнело. Зажглись фонари. К горке подошел сурового вида дядька и напомнил, что кое-кому пора бы делать уроки. Говорил он, не повышая голоса, но явно пользовался авторитетом. Школьники среагировали ровно с таким запозданием, чтобы и послушаться, и проявить независимость – минуты через три.

– Ладно, пока, – сказал Ерка, пытаясь отряхнуть облепленные снегом штаны, – ты же к Аглае ночевать пойдешь? Передай привет и скажи, я в выходные обязательно забегу.

– Ага, – ответила Ирена. – Передам, конечно. – И посмотрела на свои собственные рейтузы. Ойя, ледяная корка толщиной в полпальца…

– А ты из какого класса? – спросил дядька, нахмурив брови, явно пытаясь вспомнить Иренкину физиономию. Недоволен, что никак не вспоминается.

– А я не из класса, – фыркнула девушка. – Я из Тауркана приехала, вот в гости зашла. До свидания.

Да, ты сегодня образец взрослости, библиотекарь Звалич…

* * *

Аглая при виде ходячего снеговика прыснула в кулак. Что ты такое делала? А, каталась с горки… все с тобой ясно, дитятко. Рейтузы и носки – на батарею, унты набить газетой, а сама – марш в ванную, и вот, держи старые лыжные штаны с начесом, а поверх майки наденешь вот эту фуфайку.

После горячей воды из кастрюли, после ковшика и корыта понимаешь, какое все-таки благо – настоящий душ. Подставляя тугим струям то одно плечо, то другое, то спину, то грудь, Ирена поймала себя на мысли: вот было бы здорово устроить душ дома, в Тауркане! Занятно – я хочу современного комфорта в варианте «завести его в нашей деревне», а не рвусь к маме, в большой город, где все это есть, и казалось бы, привыкла ведь с детства… Пожалуй, я охотно навестила бы маму, но ни в коем случае не хотела бы вернуться к ней насовсем. Почуяла вкус самостоятельности, что ли?

Или это Эноу-хаари переплавляет меня из варака в полноценного оннегира? Может, я и рыбий хвост найду, если поднатужусь?

Или это человек под елью наигрывает на дудке… Июль пахнет хвоей и багульником, голова кругом, теплое плечо под щекой, дыхание на волосах – «ты спишь, глупая»… Тьфу! Я не буду о тебе думать! Я о тебе целый день не вспоминала, и замечательно, кто тебя просил!.. Потрясла головой, прогоняя слишком яркую картину, нырнула в фуфайку, постояла немного, пытаясь выровнять дыхание. Я – о тебе – не буду – думать! Стиснула зубы и толкнула дверь ванной.

На столе уже ждал ужин.

* * *

…Но вышло так, что весь вечер именно о нем и говорили. Начали с ледяной горки, продолжили о школе, Аглая достала из шкафа альбом с фотографиями своих учеников – и он там был. Высокий хмурый подросток в мешковатом свитере.

– А это кто? – спросила Ирена. – Он мне кого-то напоминает.

– Так это автор твоей любимой книжки, – ответила Аглая. – Ты знаешь его в лицо?

– Да, два раза видела без маски, – кивнула Ирена. – Точно, он. Какой был… угрюмый мальчик.

– О, так ты даже в курсе, кто он такой. Надо же. Он, насколько я знаю, старается не появляться в поселке без настоятельного дела, а по делу полагается и маска…

– Он приходил ко мне в библиотеку, взял «Античную живопись». А почему – старается не появляться?

– Нельзя. Опасно. Вокруг него же духи вьются стаями. Люди боятся.

Так я была «настоятельным делом». А сказал – за книгой…

– Он учился у тебя в Тауркане, охо-диме?

– Нет, здесь. Когда я уже вернулась в город.

…Аглая работала в Таурканской школе двадцать лет, пока не заболела мать. Тогда она перевелась в одну из нижнесольских школ, а позже устроилась воспитателем в интернат. Занималась бытом, помогала воспитанникам с уроками, заменяла при необходимости других педагогов да вела краеведческий кружок. Оннегиры очень были этим довольны – им нравилось, что при их детях в чуждом городе есть свой человек.

Каждый год в интернате появлялось двое-трое новых оннегиров, раз даже сразу пятеро. А Петер в своем классе был один. Шестой класс вообще в тот год набрали небольшой – пятнадцать человек. Только из Камней было четверо ребят, да из Лыгани трое, из других сел по одному. Каменские сразу попытались верховодить, лыганские уперлись, каждая команда вербовала союзников, выясняли, кто круче, соотношение сил постоянно менялось, и, разумеется, были жертвы. То подбитый глаз, то распухший нос, то оборванные пуговицы… Аглая приложила немало усилий, чтобы установить в классе худой мир, который всяко лучше доброй ссоры, и к концу учебного года своего добилась. Так вот, Петер Алеенге ни разу не примкнул ни к одной из сторон, поэтому поначалу постоянно огребал от обеих. А потом вдруг оказалось, что его не трогают – боятся.

Он предсказывал им, что будет, и его пророчества сбывались. «Смотри, куда идешь, не расквась нос» – и вскоре пацан спотыкался на ровном месте и расшибал физиономию. «Собираетесь в кино? Зря. Сеанс отменят» – и действительно, в кинотеатре перегорела проводка. «Можешь не учить географию, все равно тебя сегодня заберут с урока» – точно, к тому тетка из деревни приехала. И кто его знает – почуял или накликал?.. Когда одноклассники это поняли, ни один больше не смел его пальцем тронуть. Но и дружить с ним боялись тоже. Впрочем, он и не искал дружбы. Был эдакой вещью в себе. И учился слишком легко. На уроках не слушал, все время что-то рисовал. Или книжку читал, развернув ее на коленях под партой. Задания почти не делал, но всегда знал ответ.

Тебе не понравился бы этот мальчик, Ирена.

…К чему это она? Разве я сказала, как мне нравится – мужчина? А, что тут говорить, глупая башка, у меня, наверно, на лице написано…

…Аглая надеялась, что он станет большим человеком. Когда он уехал учиться дальше, она думала – больше его не увижу, осядет в Академгородке или в столицу подастся. Наукой будет заниматься… На кого же он учился? Не помню, точные науки какие-то. На инженера, наверное. И он вернулся через три года совершенно больной. Заговаривался, слышал голоса, шарахался от людей… Он не рассказывал, но можно было догадаться, что пятый семестр в университете закончился для него психбольницей. Во всяком случае, он добрался до Нижнесольска в середине апреля, по Ингесолью гуляли страшенные бураны, парень рвался домой, в Тауркан, но дороги не было, и Аглая поселила его у себя. Он сперва порывался уйти, потом смирился и целыми днями сидел в темном углу – вон там, курил как паровоз, смотрел прямо перед собой и разговаривал с кем-то, кого видел он один. Не вспоминал о еде, приходилось впихивать в руки миску и ложку. Честно говоря, было жутко, Аглая не знала, что с ним таким делать. Потом ее осенило – она вспомнила, как школьником он все время рисовал, и сунула ему блокнот и карандаш.

Собственно, вот он…

С растрепанных страниц старого блокнота на Ирену смотрели внимательные глаза знакомых духов, и казалось, медленно моргает прозрачное третье веко, шевелятся перья, встает дыбом шерсть, сжимаются и разжимаются когти и многосуставчатые пальцы.

…Наконец ветер унялся, в Тауркан улетел вертолет с почтой и продуктами, а обратным рейсом явился старик Кииран, тогдашний шаман. Покачал головой, поцокал языком, взял парня за руку и увел с собой.

Когда Кииран умер, его место на Чигире занял его ученик.

…Она меня предостерегает, – вдруг поняла Ирена. Не связывайся, девочка, не по зубам тебе этот парень, да и никому, наверное…

– Кажется, уже поздно, охо-диме, – сказала она вслух.

И та не поняла.

– И правда, – сказала Аглая. – Давай-ка спать.

* * *

Выгрузилась из вертолета с большой коробкой – плеер оказался здоровенный, таких уже давно не делают, учколлектор с облегчением избавился от неликвида, – и с целым пакетом дисков с научно-популярными программами. Кунта помог дотащить поклажу до библиотеки.

Михаэль принес из школы телевизор – тот самый, которому не удалось наладить антенну. Некоторое время Ирена растерянно размышляла над разъемами: Шнур, прилагавшийся к плееру, не подходил к телевизору. Родной шнур от телевизора, соответственно, – к плееру. Вздохнула: придется звать кого-нибудь из соседей на помощь. Кто у нас понимает в проводах?..

Хлопнула входная дверь.

– Орей, Ирена, я принес книгу.

Это было бы смешно, ей-богу, если бы только не вздрагивать так на его голос.

– Орей, шаман, – ответила она, не оборачиваясь. – Если у тебя в кармане паяльник, я закричу.

– Зачем паяльник? – удивился шаман. – Тут и плоскогубцев хватит… у тебя же есть плоскогубцы? а впрочем, без них обойдемся. Пусти-ка… Скотч дай.

Ирена молча протянула липкий рулончик.

Срезал разъемы с одного шнура, пересадил на второй, скрутил провода и обмотал их скотчем.

Воткнули штекеры в гнезда.

Заработало.

– Я думала, ты спляшешь с бубном, – пробормотала Ирена.

– По таким пустякам не беспокоят духов, – ответил шаман. – Что с тобой, на кого ты сердишься?

– Ты все знаешь, небось, знаешь и это.

Он молчал, пауза затяулась, только диктор бормотал с экрана – что-то о фауне коралловых рифов. Ирена упорно смотрела на мелькающих среди подводных зарослей разноцветных рыбок и ждала неизвестно чего.

Дождалась.

– Мне лучше уйти, Ачаи.

Рыбки расплылись перед глазами, комната закружилась, и чтобы не упасть, пришлось ухватиться за край стола.

– Стой, – сказала Ирена, не слыша себя, – как ты меня назвал?

Резкий выдох.

– Забудь. Сорвалось.

Медленно повернулась, стараясь не качнуть головой, и все-таки пошатнулась, взмахнула рукой, чтобы удержать равновесие, оступилась – поймал за плечи, остановил начавшееся падение. Повторила дрожащим голосом:

– Ланеге, как ты меня назвал?

– Прости.

– Ты ответишь или нет? – хотелось ударить по этой узкой скуластой физиономии, чтобы мотнуло голову, чтобы закрылись от боли глаза, чтобы не смотрели – виноватые и понимающие… что? Что он понимает про меня?

Он понимает про меня все. Насквозь. Боже, как стыдно.

– Ачаи, – сказал он тихо. – Я не хотел. Я же знаю, ты идешь на это имя, как на приманку. Я же сам звал… я тогда не знал, что это ты.

– Ты, да не знал… – она усмехулась горько. – Не верится.

– Клянусь.

– Зачем, Ланеге?

– Зачем клянусь?

– Не притворяйся. Зачем звал? И – почему Ачаи, что это значит?

– Это водяной цветок. Красивый. Летом увидишь. А зачем звал… Я не всегда знаю, зачем, охо-дай.

– Ну конечно, еще скажи, что тебе велели. Кто? Духи Нижнего мира?

– Хозяин озера. Не велел, но… почти.

– И конечно, ты послушался.

– Конечно.

– Уходи, Ланеге.

Отпустил ее плечи, еще долгую минуту смотрел ей в лицо. Потом кивнул, повернулся и вышел. Хлопнула дверь, проскрипели ступени.

Ирена медленно опустилась на стул и закрыла лицо руками.

* * *

На первый видеосеанс в библиотеку набилось множество народу. Смотрели фильм о джунглях, качали головами, удивлялись. Восхищались ловкостью тигра, смеялись, глядя на ужимки обезьян, с уважением одобрили размеры и мощь слона, подивились: надо же, есть места в этом мире, где не бывает зимы. Конечно, они об этом слышали. Конечно, в их школьных учебниках были картинки. И все же – одно дело иллюстрация в книге, и совсем другое – живое движущееся изображение.

Дети потом долго играли в тропических животных. А взрослые подходили и спрашивали, когда Ирена покажет следующий фильм.

Безусловно, мероприятие удалось.

Даже празднование Долгой ночи не смогло затмить впечатление.

Тауркан готовился к празднику загодя. Каждый охотник озаботился мясом – добывали птицу, ставили силки на зайцев, ходили на оленя. Хозяйки украшали дома и дворы, пекли и жарили, давили клюкву и бруснику. Собирали заранее дрова для праздничного костра.

В Долгую ночь Нижний мир близок к людям как никогда, поэтому следовало соблюдать осторожность – но ночь проходит, и Срединный мир поворачивается к свету, и это радость. Нужно показать уважение к тьме, но не менее важно твердо и ясно сказать ей, что ее время кончилось. Предки давно сложили правильные слова в длинную песню, и она непременно должна быть спета, пусть нынешние люди и не помнят ее точного значения.

Ирене показалось, что зимний праздник мало отличается от осеннего – разве что вместо общей ухи было разнообразие блюд, и готовили их не вместе, зато вместе ели, угощая друг друга. И песня была другая, но оннегиры знали ее смысл так же плохо. Повторяющиеся в конце каждого куплета строки звучали заклинанием – это была явная песня плодородия на местный лад. Велке перевела Ирене припев, и та даже поежилась, услышав: «Семя и кровь в сырую землю – не оскудеет лесная чаща. Семя и кровь холодным водам – не оскудеют озер глубины. Семя и кровь, семя и кровь, вечное пламя вечной жизни». И общий танец под эти слова показался мрачно-непристойным, хотя, наверное, не знала бы, что поют, не подумала бы так.

И разумеется, шаман был здесь, и конечно же, для него не существовало сейчас никакой Ирены, он шел по границе Срединного и Нижнего мира, не позволяя ни одной темной тени выскользнуть за пределы круга, за его спиной был весь его народ, перед лицом – могущественные духи, и он заслонял собой жизнь от смерти, тепло от холода, свет от тьмы. Метались и раскачивались тени, металось и раскачивалось пламя, заклинала зиму древняя песня, гудел бубен, искры взлетали в черное небо, и тянулась, тянулась Долгая ночь, но близился рассвет, и когда небо на востоке посветлело, голоса зазвенели громче, ноги задвигались быстрее – а потом упал через озеро первый луч зимнего солнца, и Тауркан закричал и завыл от восторга, потому что Долгая ночь кончилась и не вернется до следующего года.

Ирена брела через серое морозное утро к дому, в ушах все еще звучал монотонный ритм, под ногами визжал снег, попадая в такт, и снова послышалось: «ачаи, ачаи» – и тогда она ускорила шаг, торопясь отгородиться от зова. Сегодня – она знала точно – ей только мерещится, он не зовет ее, и, наверное, больше не позовет, я же ясно дала понять… и он чувствовал себя виноватым, я помню. Он не зовет меня, почему же у меня в голове стучит и стучит это странное имя, данное мне по ту сторону мира, неужели я сама повторяю его… Да что ж это такое, оставьте меня, слышите?

Оставьте меня все!

* * *

Дни становились длиннее, сперва это было почти незаметно, но чем дальше от Долгой ночи, тем быстрее прибывал свет и быстрее скукоживалась темнота. Наступили школьные каникулы, из города вернулись подростки, и сразу стало веселее жить. Ерка Теверен одним своим присутствием отодвинул куда-то далеко навязчивые мысли и глухое раздражение, тянувшее и дергавшее изнутри. Он являлся под окно с самого утра и кричал:

– Выходи, Ирена Звалич, учитель пришел! – он учил ее ходить на лыжах и был беспощаден. Ирена скользила и падала, поднимая тучу сухого мелкого снега, Ерка хохотал и помогал встать, но пока не будет завершен намеченный маршрут, не позволял сойти с лыжни. Когда наступало время открывать библиотеку, девушка бывала основательно вываляна в снегу, ноги ныли, а щеки болели от смеха.

– Ладно, иди работай, – ворчал Ерка. – Завтра пойдем на Заячью Плешку, готовься, спуску не дам!

– Слушаю, господин учитель, – смеялась Ирена.

Видео она теперь крутила каждый вечер – ради каникул, и каждый раз в библиотеке шишке некуда было упасть.

Неделя пронеслась вскачь – и старшеклассники отбыли назад в Нижнесольск. Еще несколько дней держалось приподнятое настроение, чему способствовала тихая солнечная погода – морозная, конечно, но все равно радостная. Потом поднялся ветер. Замело. Слегка, сильнее, сильнее… Теперь сумрак не уходил, лишь слегка рассеивался, давая понять, что где-то выше сплошной снежной пелены взошло солнце. И на душе стало тяжело и муторно, – просто оттого, что не было света.

И среди этого серого мельтешения Ирена упрямо сидела в пустой библиотеке, никого не ожидая в такую погоду, возилась с книжками, разбирая недоразобранное, записывая недозаписанное, насвистывала себе под нос заунывную мелодию, иногда включала видео, чтобы слышать человеческий голос.

В очередное ветреное утро легко проскрипели ступени, без стука распахнулась дверь, на мгновение взвыла метель – и на пороге вместе с ней появилась женщина, которой Ирена прежде никогда не видела. Небольшого роста, с блестящими раскосыми глазами на узком лице, с тонкими губами, изогнутыми недоброй улыбкой. Шубка на ней была неописуемой красоты, рыжевато-коричневый мех золотился и вспыхивал, когда женщина двигалась, а она ни на мгновение не оставалась в покое, вертела головой, оглядываясь по сторонам, поводила плечами, переминалась с ноги на ногу, и со сверкающего меха вспархивал и осыпался мелкий снег… и унты у нее тоже были отделаны тем же мехом, и меховые рукавицы такие же рыже-коричневые.

– Орей, – машинально сказала Ирена.

Женщина усмехнулась и подошла к ее столу, стянула с рук рукавицы, уперлась в столешницу тонкими длинными пальцами с острыми ногтями.

– Ты глупая, – сказала она. – Варак.

– Я знаю, – ответила Ирена, недоумевая. – Вы хотите взять что-нибудь почитать?

Женщина засмеялась недобро. Наклонилась, приблизив острый нос почти к самому Ирениному лицу.

– Сама читай, может, поумнеешь. Хотя вряд ли. А лучше всего заведи себе мужика. Вон, Кунта еще не женат, и Тумене в твою сторону косится. А моего не замай!

Ирена встала, возмущенная. В животе завязался узел, к горлу подкатила горечь.

– Да что ты себе позволяешь! – прошипела она севшим голосом, разом забыв о вежливости. – Кто ты вообще такая? Что тебе от меня надо? Я тебя первый раз вижу! На какое такое «твое» я покушаюсь, ты что, с ума съехала?

– Варак, – женщина тоже шипела по-змеиному. – Что в тебе мог найти такой человек? Пустая, бессмысленная, ни кожи, ни рожи, ни мозгов, только и пользы, что мужика не знала. Не трожь моего, предупреждаю тебя, Ачаи!

Ирена задохнулась, в ушах зазвенело.

– Выйди вон! Я тебя сюда не звала! Убирайся!

– Правда твоя, – женщина натянула рукавицы и кивнула. – Ты меня не звала. Да если не отступишься, я еще приду!

Хлопнула дверь, проскрипели ступеньки. Ирена выдохнула наконец, рванулась за посетительницей на крыльцо.

Вниз по ступеням и дальше к калитке тянулась, исчезая на глазах, цепочка круглых звериных следов.

Потом свистнул ветер, метель ударила с размаху в лицо, заставляя зажмуриться. Когда Ирена проморгалась и взглянула снова, осталась только едва заметная рябь на снежной поверхности.

Потом загладилась и она.

* * *

Зима тянулась и тянулась, казалось, ей не будет конца. Снег то сверкал до рези в глазах – если погода была ясной, – а то висел в воздухе или наваливался сплошной стеной, летя по ветру. В библиотеку иногда забегали дети, изредка заходили взрослые, только по средам было людно: в этот день Ирена показывала кино. Маргарита привезла из города несколько душещипательных сериалов, и теперь сеансы состояли из двух частей, научно-популярной и «про любовь». И то, и другое смотрели все. Впитывали.

Некоторые повороты сюжета длинных историй про горячих южных парней и знойных красавиц вызывали у оннегиров недоумение. Непонятен был брак по расчету. Странны были рыдания девиц, выдаваемых замуж против воли. И кем надо быть, чтобы бить детей? И почему внебрачный ребенок – это плохо? Понятно было бы, если бы в него вселился злой дух, а так – ну родился и родился, о чем шум?.. Чудные люди живут в жарких краях… Зато, как выяснилось, милейшие добродушные оннегиры понимают и одобряют кровную месть. Вот когда Огыльчин убил Махту, родственники Махты убили братьев Огыльчина. Давно было, да, но дед Ыкунча еще помнит, тогда приезжали начальники из города, расспрашивали, а двоих родичей Махты увезли с собой. Один вернулся потом через много лет, немножко пожил и умер от болезни, а второй и вовсе сгинул. Ойе, зачем забрали? Нельзя же позволять убивать свою родню…

…События происходили редко.

Видели возле поселка волчьи следы, близко. Испуганно лаяли собаки, беспокоились козы, по ночам слышался тоскливый многоголосый вой. Сельчане с тревогой косились в сторону леса, поминали охон-та Тонерея, бросали вдоль опушки обожженые в печи камни, прикололи к старой ели ножами волчью шкуру – не помогало. Обратились к шаману. Явился, обошел Тауркан мелким шагом, приставляя пятку к носку, чтоб просвета между следами не было, бил в бубен, бормотал непонятное. Когда круг замкнулся, выпрыгнул из своего следа вовне – далеко прыгнул, – и пошел один в лес, велев всем оставаться внутри круга. Скрылся за деревьями, не видно, не слышно. Потом раздался одинокий волчий вой, отозвались другие голоса – и стали уходить все дальше, пока не затихли далеко-далеко. Наступила тишина. Стояли, вслушивались напряженно. Наконец заскрипели шаги, из леса вышел шаман, равнодушно переступил круг, сказал: «Ушли, не скоро придут». Старухи засуетились, совали угощение. Взял большой кусок мясного пирога, сунул в сумку, кивнул. Встал на лыжи, покатил к озеру. Налетел ветер, следы вокруг поселка в момент занесло, удаляющаяся фигура растворилась в снежном вихре.

Мильда родила второго ребенка раньше срока, Урай боялся и за жену, и за маленького. Пришел с Чигира Ланеге, воткнул лыжи в снег возле Ураева забора. Вышел часа через три – и прямиком обратно на остров. Счастливый отец на радостях, что все в порядке, громко пел у себя во дворе.

Ирена постояла на крыльце, посмотрела, как поземка заметает лыжню, вернулась в библиотеку.

Заболела старая Маканта. Переживал весь поселок. Ойе, вдруг помрет? Кто будет говорить людям, когда закипит котел? Ланеге сидел над ней три дня, ничего не ел и не пил, отгонял болезнь – и отогнал. Хороший у нас шаман, сильный. Далеко ушла старухина душа, долго надо было звать и искать, но нашел, привел обратно. Ирена проходила мимо дома Маканты, останавливалась, трогала пальцем торчащие из сугроба лыжи. Можно было войти, сесть рядом с родней старухи, никто бы не прогнал, подвинулись бы, и все, – не посмела. Потом видела, как он медленно и тяжело брел через озеро. Сердце сжалось, хотелось догнать и подставить плечо… варак!

Он приходит в Тауркан только по делу. И ко мне у него дел нет.

Оно и к лучшему.

И не зовет больше. Я сама хотела – чтобы не звал.

Если бы ты меня позвал, я бы не сердилась, Ланеге…

Как ты там, совсем один, еле живой от усталости после трех суток бдения, со своим тяжелым роком и куревом?

Или ты не один, и тебя ждет та, в рыжей шубе, метет избу пышным рыжим хвостом? Она помогает тебе подняться на крыльцо, она ставит для тебя чайник, она подбрасывает в печь дрова, и она обнимает тебя и гладит твои волосы? И ты опускаешь на ее колени тяжелую усталую голову?

Так ли, не так – это совершенно меня не касается!

Я – не буду – о тебе – думать!

Села перед телевизором, поставила наугад первый попавшийся диск – побежали титры на фоне нежно обнявшейся пары, прекрасная донья до тошноты напоминала ту, в рыжей шкуре. Выключила поскорее. Нет уж, лучше про пески, тушканчики там всякие, верблюды… «Этот огромный мир», выпуск 42-й… Барабаны! Что у них, другого музыкального фона не нашлось? Все барабаны мира стучат в ритме моего сердца!.. Ачаи…

* * *

Заперла библиотеку ровно в семь, добралась до кровати, не зажигая света, и упала. Раз ты все равно не идешь из головы, ладно, буду думать о тебе.

Закрыла глаза, положила руку на теплую шкурку Коша, слушала мерное урчание, в пальцах отдавалась чуть заметная вибрация кошачьего моторчика.

Зачем я здесь, Ланеге? Ты так и не ответил мне, почему – именно я. Хозяин озера велел… почти. И ты позвал, и я пришла, не зная, что меня зовут – и кто именно зовет. Для чего? Что надо от меня, бессмысленного варака, духам Ингесолья? Никогда не поверю, будто во мне есть хоть что-то… я же соблазн для малых сих… ничего не понимаю.