Текст книги "Сказания земли Ингесольской (СИ)"

Автор книги: Анна Котова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Анна Котова
Сказания земли Ингесольской

Поднимался ветер. Мелкая листва на бузине и бересклете задрожала, зашуршала, потом заметалась, пытаясь сорваться с веток, выгибая их, дергая за них со всей силенки – но где уж им. Взвился песок и сухой сор с тротуара. Ирена сощурилась, замотала головой – пыль попала в глаза. Проморгалась, вытерла выступившую слезу рукавом, пока никто не видит. Посмотрела выше – на город наползала тяжелая сизо-черная туча, деревья раскачивались, размахивали ветвями. Старый клен скрипел, жаловался на ревматизм, потом толстый лысоватый сук хрустнул и полетел вниз, цепляясь растопыренными пальцами за собратьев, сшибая с них листья и мелкие веточки. Не удержался, конечно, упал, ударился об асфальт и раскололся на несколько кусков.

– Ире, дуреха, не стой на улице, сдует!

Ирена кивнула и шагнула внутрь, за стеклянную дверь.

– Гроза идет, – сказала она.

Кати кивнула:

– Лучше переждать, по такой погоде домой добираться страшновато.

Помолчали, глядя через толстое стекло на мечущиеся под ветром ветви, на стремительно темнеющее небо.

– Асфальт перед грозой розовеет, – заметила Ирена. – Видишь, какой оттенок?

– Правда… – хмыкнула Кати. – Никогда раньше не обращала внимания.

Ветер рванул сильнее, дверь вздрогнула. По крыльцу ударили редкие крупные капли. В небе сверкнуло, свет в подъезде училища моргнул. Раздался раскатистый рокот.

И тут хлынуло.

Надо домой позвонить, мама, наверно, волнуется. Уже навоображала себе какие-нибудь страсти.

Ох, что скажет мама, когда узнает о моем решении… Это будет хуже грозы. Целый тропический ураган, сохранить бы голову на плечах. Но об этом – не по телефону. Доехать до дому – и уж тогда объявлять. Глядя в глаза и держа спину прямо.

Страшно-то как.

Ну, сама ведь решила – сама и отдувайся.

Пожалуй, хорошо, что на улице потоп, грохот и чернота. Есть время собраться с мыслями.

* * *

Сегодня они сдали последний экзамен. Осталось только получить дипломы – и они официально перейдут в новый статус. Молодые специалисты. Самостоятельные, взрослые люди.

Иренкина мама, как всегда, волновалась. Будто это ей надо было сдать на приличную оценку историю, не запутавшись в датах. Так что Ирена уже два раза ей звонила. Первый – сообщила, что вышла из аудитории. Второй раз – что уже объявили оценки, и у нее девять с половиной баллов, все прошло отлично. Теперь вот нужно предупредить, что задержится, пока гроза.

– И правильно, – сказала мама. – Там на улице ужас какой-то творится. Пересиди в училище, только перед выходом позвони еще, ладно?

– Конечно, – ответила Ирена. – Конечно, позвоню еще.

Пока она разговаривала по телефону, Кати куда-то ушла. Ну и хорошо. Сейчас больше всего хотелось побыть в тишине и одиночестве, чтобы никто не мешал. Поэтому Ирена поднялась на самый верх лестницы, – выше четвертого этажа, – и села на ступеньку. Тут всегда было темно – этот пролет вел на чердак, лампочки над ним не было. Завхоз, наверное, экономит. Чердачная дверь была перегорожена железной решеткой, выкрашенной под цвет стен скучной бледно-зеленой краской, и заперта на внушительный амбарный замок. В этом темном углу часто кто-нибудь прятался от людей, но сейчас в здании почти никого не осталось, и на лестнице было пусто. У младших курсов уже наступили каникулы, а старшекурсницы, без пяти минут молодые специалисты, или успели разойтись до дождя, или болтались по первому этажу, обмениваясь напоследок впечатлениями об учебе и обсуждая дальнейшие жизненные планы.

Ирена откинула клапан серой матерчатой сумки, увешанной значками и смешными фигурками зверей, и достала толстую книгу. «Сказания земли Ингесольской, собрал, пересказал и нарисовал Петер Алеенге». Здесь, на лестнице, толком не почитаешь – буквы плохо видно, но иллюстрации можно различить, тем более что они цветные. Книга охотно раскрылась по закладке – использованной автобусной карточке, – и со страницы на Ирену глянули звериные, с вертикальным зрачком, желтые глаза лесного духа. В полумраке они, казалось, светились и мерцали.

– Линере-хаари, – тихо сказала Ирена.

Дух моргнул тонким третьим веком.

Мерещится, конечно, но все-таки немного жутковато.

Текст под иллюстрацией она знала почти наизусть.

* * *

Линере-хаари

Линере-хаари живет в чаще, летает бесшумно на совиных крыльях, видит насквозь кошачьими глазами, слышит, как дышит трава, все на свете знает. Это мудрый дух. Если сумеешь его правильно спросить, узнаешь тайны мира. Но чтобы спросить, надо его сначала увидеть, а это мало кому удается. Он прячется в ветвях, притворяется обыкновенной совой-линере, если пожелает – и вовсе невидимым будет.

Если хочешь найти Линере-хаари, пойди в лес на закате, найди упавшую ель, положи на нее мясной пирог с клюквой, поклонись трижды и позови так: «Мудрый Линере-хаари, сделай милость, покажись, дай мне, глупому, совет». Коли будет он в настроении, явится и спросит, что ты хочешь у него узнать. Вот тут и задавай свой вопрос, да только обдумай его хорошенько!

Вот Киилен однажды разыскал Линере-хаари, а когда пришло время спрашивать, растерялся и говорит: «Что мне делать с дочкой?». Он хотел узнать, как вылечить девочку от гнилой лихорадки. Линере-хаари ответил: «Купи ей бусы». Киилен побежал в село, даже поблагодарить забыл. Купил бусы, в самый Нижнесольск ездил, вернулся – а дочка уже умерла. В бусах похоронили. А если б он спросил, как лечить гнилую лихорадку, Линере-хаари непременно рассказал бы.

Мудрый дух Линере-хаари, но к людям равнодушен. Не будет он догадываться, чего на самом деле тебе нужно. Каков вопрос – таков ответ.

Но он и не злой. Вредить и нарочно давать неверные советы он тоже не будет.

Научись спрашивать – и будешь знать все на свете.

* * *

Ирена купила «Сказания» со стипендии еще три года назад. Зашла по дороге из училища в первый попавшийся книжный магазин, взяла с полки первую попавшуюся книгу, раскрыла – и не смогла с ней расстаться. Половину стипендии отдала. Мама бранилась: слишком дорого – за сказки. Ну что же делать, Ирена всегда любила сказки. Она и в библиотечное училище-то пошла, чтобы всегда быть поближе к книгам, и в первую очередь – к волшебному миру, распахивающемуся с иных страниц.

«Сказания земли Ингесольской» так захватили ее, что она не поленилась, нашла на карте Тиверейский край и даже Ингесольский район. Далеко… Леса и озера, железная дорога в пятистах километрах, зимой и вовсе не доберешься. Иногда ей мечталось – вот станет зарабатывать, накопит денег, съездит в эти дикие места. Может быть, даже увидит кого-нибудь из лесных или озерных духов, глядевших на нее с иллюстраций Петера Алеенге. Конечно, это были пустые грезы, но они скрашивали жизнь. Когда вокруг тебя неумолчно шумит большой город, так приятно хотя бы мысленно уйти в эти нетронутые цивилизацией места.

Потом, конечно, увлечение поостыло, и к третьему курсу Ирена почти не вспоминала ни о книге, ни о духах Ингесолья.

А на четвертом курсе, когда впереди уже замаячил диплом и пора было задумываться о рабочем месте, на глаза ей попалось объявление.

На стенде возле кабинета директора вывешивали сообщения о вакансиях, которые присылали в училище со всех концов страны. Благополучные городские библиотеки, пользовавшиеся поддержкой мэрий или районных управ, до неопытной молодежи не снисходили, зато там, где зарплаты пожиже и дороги похуже, готовы были и начинающих принять. И вот среди бумажек, приколотых к сукну портновскими булавками, обнаружился сероватый лист, сообщавший, что сельской библиотеке в Тауркане, Ингесольский район Тиверейского края, требуется работник со специальным образованием. Опыт работы необязателен. Обращаться по адресу…

Ирена ходила вокруг объявления две недели, потом решилась и написала в Тауркан. Ответ пришел через месяц. Ее счастливы будут принять, обеспечат жильем и оплатят проезд. Подробно объяснялось, как ехать.

Еще несколько дней она собиралась с духом, потом отправилась на вокзал и купила билет на поезд до Верхнесольска. В Тауркан улетела телеграмма: еду, ждите.

До отъезда осталось всего ничего, а мама все еще не знает, куда несет ее непутевую дочь. Ирена боялась – вдруг отговорит.

Теперь поздно.

Все решено.

Страшно, ой страшно…

* * *

Сначала мама ошарашенно молчала. Потом причитала. Потом плакала. Потом позвонила отцу.

– Ты знаешь, что удумала твоя дочь? Она собирается ехать к черту на рога за тридевять земель! На пять лет! Одна!

Ответных слов слышно не было, но Ирена в общем представляла себе: «Ну и что? Ей же не восемь лет». Или даже: «Это совершенно не мое дело».

– Ей семнадцать! Вит, какие в этом возрасте могут быть планы! Она еще ничего не понимает!

А, значит, первый вариант был правильным.

– Как это не твое? Ты ее отец!

Ясно. Второй вариант был правильным тоже.

– Ирена! Иди сюда. Отец хочет кое-что тебе сказать.

Иренка тяжело вздохнула и нехотя взяла трубку.

– Здравствуй, папа.

Голос отца звучал смущенно, видимо, он не считал себя вправе вмешиваться в решения дочери, которую видел раз в год по случаю. Но сопротивляться маме, если она закусила удила, трудно. Он и не смог.

– Ирена, малыш, я не хочу решать за тебя, но… ты не могла бы объяснить подробнее, почему тебя не устраивает библиотека в двух шагах от дома? Наверняка ведь есть такая?

– Наверное, есть, – ответила она. – Но я хочу поехать в Тауркан.

Вот так же она уперлась четыре года назад: не пойду в следующий класс. Буду поступать в техникум. Тогда она победила, порушив честолюбивые родительские планы насчет экономического вуза и солидной денежной работы. Придется победить еще раз.

– Да, папа, ты прав. Это деревня. Ага… горячей воды наверняка нет. Наверное, придется колоть дрова… и что? Думаешь, если там нет горячей воды, я погибну от холода? Или зарасту грязью?.. Ну да, там свободно место. У них сейчас библиотекаря нет. Вот я и буду…Бегут? ну другие пусть бегут, а я намерена там работать. Не читают? Так это же моя работа – чтобы стали читать. Конечно, я наивна. Ты полагаешь, если я останусь тут, я избавлюсь от наивности? Пап, это бесполезный разговор. Я уеду…Не волнуйся, если будет очень трудно, сразу все брошу и прибегу обратно. Честное слово. Да, пап, чуть что – обязательно напишу тебе. Почта там есть. Наверное, и позвонить можно. Телеграмму точно можно. Да. Да. Спасибо, пап. Пока.

Ирена выключила трубку и положила ее на стол. Мама смотрела с тревогой, осознав, что вмешательство Вита не помогло.

– Ну почему именно этот твой Тауркан? – спросила она плачущим голосом. – Что тебе делать в этой глуши, там же запустение и дикость!

– Нести разумное, доброе и вечное, – ответила дочь. – Тут и без меня донесут. А там я буду на переднем крае.

Только не ляпнуть про сказки и лесных духов. Этого мама не только не поймет – окончательно решит, что дочь рехнулась.

– Мам, я буду тебе писать. Как приеду – напишу сразу. И правда – если будет плохо, немедленно вернусь. Ладно?

– Это все твой прадед, – с тоской сказала мама. – Его дурная кровь.

Прадед был бродяга по натуре. Сколько раз срывался с места. То строил железную дорогу в тайге. То оросительный канал в степи. То город за полярным кругом. Прабабка каждый раз вздыхала и ехала за ним – в комариные болота, в рыжие бескрайние ковыли, в вечную ночь и под палящее солнце. И бабушку тащила с собой. Как только бабушке стукнуло шестнадцать, она осела в Осмераде и больше не сдвинулась с места. А прадед с прабабкой продолжали мотаться по всей стране, пока наконец у старика на восьмом десятке не прихватило сердце и он не остановился – в Петровце, в двухстах километрах от столицы. Мама с детства наслушалась от бабушки мрачных историй о неустроенной бродячей жизни и испугалась ее навсегда. И вот теперь – не иначе, гены взяли свое.

Надо же, такая всегда была покладистая девочка. Училась хорошо и слушалась старших. Ну – не захотела стать экономистом. Бывает. Кто же знал, что в тихой профессии библиотекаря могут оказаться такие подводные камни!

Но наследственность, увы, многое объясняет, и ничего с ней не поделаешь.

– Не забудь теплые вещи, – вздохнула мама, сдаваясь.

* * *

Пять суток поездом. Мерный перестук колес, вагон качается, и качается за окном, постепенно меняясь, мир. Убегают назад поля с перелесками, мелькают деревни, появляются и исчезают города. С грохотом проносятся фермы мостов и, медленно поворачиваясь, утекают своей дорогой малые и большие реки. По ночам рядом с вагоном катится круглая бледно-желтая луна, по подушке пробегают узкие полосы теней. В окно дует, Ирена кутается в кусачее железнодорожное одеяло с головой. Соседи по вагону давно перезнакомились, давно все друг про друга знают – языки развязались. На нижних полках едет семейство – мама, папа и маленький мальчик. Ребенку скучно, он дергает Ирену за штанину и просит рассказать сказку – и она рассказывает про лесных духов Ингесолья. «А они бывают взаправду?» – спрашивает мальчик, и Ирена отвечает: «Не знаю, малыш, вот приеду туда – посмотрю». На боковушках едут старик с сыном, на каждой стоянке, если она длиннее полутора минут, выскакивают из вагона и разживаются выпивкой. Поддерживают себя в полупьяном благодушии. А Ирена покупает пирожки с рыбой и картошкой, запивает их кипятком из титана. Ох, как долго ехать. И ведь это только поезд. А от Верхнесольска нужно добираться автобусом, и это тоже будет еще не конец маршрута.

На станции Верхнесольск состав остановился в половине третьего ночи на целых пять минут. Моросил занудный мелкий дождь. Из Ирениного вагона, кроме нее, вышел только один человек – пожилой дядька в кирзовых сапогах и штормовке. Посмотрел на девчонку несколько свысока, цокнул языком, помог надеть рюкзак.

– Не скажете, где тут автовокзал? – спросила Ирена.

– Туда, – махнул рукой дядька. – Вдоль путей, а у переезда направо. – Неодобрительно покосился на ее кроссовки, покачал головой и пошел по шпалам в противоположную сторону.

– Спасибо, – сказала Ирена в удаляющуюся спину и двинулась в указанном направлении.

Мокрая щебенка шуршала и скрипела под ногами, заглушая упорный шелест дождя. Впереди светил фонарем переезд, и бесконечные ленты рельсов переплетались, сливались, разветвлялись, а над ними взблескивала висящая в воздухе мелкая водяная пыль. Шпалы было видно еле-еле, казалось, между ними бездонные провалы, поэтому поневоле приходилось ступать осторожно, внимательно глядя под ноги. Мокрое дерево скользило под подошвами.

Поезд свистнул и медленно-медленно стронулся, отправляясь дальше – кончились его пять минут стоянки. Ирена оглянулась на него, провожая взглядом тускло освещенные квадраты окон, все ускоряющие ход. Там были люди. Они спят и не думают о дожде, скользких шпалах и автобусе, который придет только утром, в восемь, и его ведь еще надо найти… А тут ни души. Только синеватые фонари за спиной – на станции, желтоватый фонарь впереди – на переезде, и дождь.

От переезда оказалось чуть не час пешком. Днем-то, наверное, куда быстрее – потому что видишь, куда ступаешь. А ночью идти по разбитой, потрескавшейся дороге, то и дело проваливаясь в лужи – их не видно, фонарь за спиной давно скрылся за поворотом, а небо закрыто плотными тучами, – и вспоминать скептический взгляд того пожилого дядьки, понимая, насколько он был прав, косясь на кроссовки… Они уже давно вымокли насквозь, так что разбирать дорогу было бессмысленно, даже если бы это было возможно.

Наконец впереди забрезжило, заблестели лужи на щербатом асфальте – и из-за деревьев вынырнул фонарь над будочкой автостанции. Тут и навес был, и две лавки. Только до автобуса еще – сколько? – больше четырех часов, включая два часа самого холодного предрассветного времени. Ирена опустила на лавку рюкзак, оглянулась – конечно, никого рядом не было, – пожалуй, можно попробовать переодеться. Осталось придумать, во что. Сверху-то все понятно: натянуть еще один свитер под мокрую ветровку. Джинсы заменить на сухие спортивные штаны, хорошо, что взяла их, думала ведь – зачем? А переобуваться-то и не во что. Босоножки по этой погоде бесполезны. Вспомнила кирзовые сапоги того попутчика, позавидовала черной завистью. Ладно, утеплимся, как сможем, потом подумаем, что делать с ногами.

Она уже влезла и в свитер, и в штаны, и сухие носки достала, медлила только надевать – сунешь ведь ноги в мокрую обувь, и носки немедленно перестанут греть, – как вдруг раздалось сопение, и из темноты вынырнул крупный четвероногий силуэт. Ирена замерла, не на шутку испугавшись. Потом выругала себя: собака! Пес подошел, взмахнул хвостом, посмотрел внимательно, насторожив уши, потянул носом воздух, повернулся – и исчез. Послышалось удаляющееся тихое шлепанье лап по сырой траве. От облегчения подкосились ноги.

Села на лавку, посмотрела печально на носки, все еще зажатые в руке, и тут ее осенило. Если поверх носков надеть пакеты, и только потом втиснуться в кроссовки, проблема будет решена.

Издали раздался короткий взлай, и ей послышалось в нем насмешливое одобрение: ну наконец-то, догадалась!

Потрясла головой – чего только не почудится среди ночи в двух шагах от тех мест, где все еще водится нечистая сила! Обулась. Наконец стало тепло. Подняла повыше воротник, закрыла глаза – и сама не заметила, как задремала.

Проснулась от фырчания и кашля пожилого мотора. Дождь давно кончился, солнце встало, теплый луч добрался до ее ног и теперь подсушивал кроссовки – от них аж пар, кажется, шел, – а из-за поворота дороги выруливал автобус. Удивительно мягко, без дребезга и стука. Видимо, рессоры в приличном состоянии.

Автобус подкатил к навесу, зашипел, лязгнул дверью. Ирена встала, подхватила рюкзак.

Возле лавки поднял голову здоровенный серый зверь, насмешливо посмотрел на девушку, встал и независимой походкой потрусил прочь.

А ведь ты меня охранял этой ночью, – растерянно подумала Ирена. И сказала вслух:

– Спасибо, хозяин.

Почему ей подвернулось на язык именно это слово, бог весть.

* * *

Четыре часа полупустым автобусом до Оурунги. Там – после двух часов ожидания в крошечном буфете, скрашенных стаканом теплого чая и заветренными бутербродами, – еще один автобус, до Нижнесольска. Этот был допотопный какой-то, дребезжащий, шаткий, с длинной мордой, как у грузовика – Ирена таких прежде и не видала, только на старых фотографиях. Думала, они вымерли давно, как динозавры. Но он, вполне еще живой, несмотря на почтенный возраст, упрямо пыхтел по укатанной щебенке, небыстрый, но трудолюбивый – и наконец доехал.

Пассажиров, кроме Ирены, было трое: бабка в коричневом байковом платье и белом платке, прижимавшая к животу корзину, накрытую чистым вафельным полотенцем, мужчина средних лет и девочка, наверное, отец и дочь. Все трое – широколицые и узкоглазые. Видимо, местный тип. Бабка молчала и смотрела прямо перед собой, мужчина и девочка переговаривались, о чем – Ирена не слышала, улавливала только непривычную интонацию фраз: собеседники как будто все время удивлялись чему-то.

Наконец, динозавр протрюхал через окраину Нижнесольска, попетлял между заборами совершенно деревенского вида и выкатил на пыльную городскую площадь возле покосившейся от старости облупленной колокольни. Лязгнул последний раз и встал.

Дальше регулярного транспорта не было.

Ирена выбралась под уже вечернее, но еще горячее солнце, опустила на асфальт свой рюкзак и огляделась.

Колокольня не только облупилась, но и, похоже, осыпается. На самой маковке шевелит мелкой листвой молодое деревце. Жестяной козырек автобусной остановки, высокие заборы, за заборами деревья и шиферные крыши. От площади разбегаются три улицы, уходя куда-то вниз, – немощеные, только та, по которой прикатил автобус, намекает, что когда-то тут был асфальт. Попутчики уже скрылись за поворотом, и голосов не слышно.

Полезла в карман рюкзака, достала письмо, развернула. Так… прежде чем ехать в Тауркан, надо явиться пред светлые очи местного начальства. У кого бы спросить, где тут мэрия…

На площади, кроме нее, обнаружился только парнишка-подросток в джинсах и белой рубашке. Что же, значит, спросим у него… Но он подошел сам.

– Здравствуй…те, – сказал парнишка. – Вы Ирена Звалич?

Черные глаза, высокие скулы. Жесткие черные волосы коротко острижены и торчат ежиком. И та же немного удивленная интонация.

– Здравствуйте, – ответила Ирена. – Это я.

– Я Теверен, – сказал парнишка. И уточнил после паузы: – Ерка Теверен. Меня прислали. Я провожу тебя к охон-кау… вас… к заведующий район.

– Идем, – кивнула Ирена, подхватывая рюкзак. – Где тут… как ты сказал – «охон-кау»?

– Не сейчас, – покачал головой мальчик. – Половина шестого. Он работает до пяти. Завтра. Сейчас к охо-диме Семиска пойдем. Кушать вечерний ужин и отдыхать. Пойдем. О нэ, пойдемте.

– Говори мне «ты», – сказала Ирена.

Хорошо, что не прямо сейчас. Она представила, как вваливается в кабинет к местному чиновнику – в пыльных кроссовках, старых джинсах и ковбойке, с рюкзаком, неумытая и лохматая, и потом небось разит. Лучше «вечерний ужин и отдыхать», а если там и душ найдется…

В доме охо-диме Семиски, то есть Аглаи Семецкой, бывшей учительницы, а теперь пенсионерки, нашелся и душ. Педагогическая хватка хозяйки, наработанная годами, немедленно вытащила на поверхность школьницу Ирке, робеющую в присутствии учителей до слабости в коленках. Ей сказали – рюкзак сюда, держи полотенце, мыться там, вынырнешь – расскажешь, каким ветром тебя сюда занесло… – и только под неровной струей воды, уже смывая шампунь с волос, она немного опомнилась. Я уже взрослая, я работать приехала, и двоек мне тут не наставят, как бы ни хотели! Она вышла в комнату, решительно выдвинув вперед подбородок, готовая отстаивать свою взрослость и самостоятельность – и оказалось, что это совершенно не нужно.

Низкая лампа из-под шелкового абажура с оборками и бахромой отбрасывала на накрытый стол круг теплого желтого света, оставляя в тени прочую обстановку. Где-то тут были старинный резной буфет, диванчик, кажется, книжные полки, – но в центре мира сейчас находились глиняная миска с пирожками, – от них шел теплый невозможно соблазнительный дух, – и старинная супница, из которой Аглая как раз разливала прозрачный бульон с клецками. Ерка уже сидел у стола, благовоспитанно сложив руки и блестя глазами на пирожки.

– Садись, – не оборачиваясь, сказала охо-диме.

Ирена села.

* * *

…Так каким же ветром? Объявление о вакансии? Интересно, очень интересно. Где мы – и где столица. Не думала я, что за библиотекарями мы посылаем в такую даль. Тут есть о чем поразмыслить… Да это я сама себе, не бери в голову. Просто довольно странно: в Новорадове есть институт культуры и техникум, в Усть-Илете – пединститут, в Каралунге тоже, кажется – куда уж ближе-то. Так нет…

А впрочем, оттуда никто ведь и не приехал? Очень, очень занятно.

И что же – увидела ты объявление, и сразу загорелось – ехать за семижды семь рек?

– Ну да, – Ирена пожала плечами. – Я читала здешние легенды, и название района просто бросилось в глаза. Ингесолье.

Охо-диме внимательно посмотрела на нее.

– Читала? Давно?

– Последний раз – в поезде, – засмеялась Ирена. – У меня книжка с собой. Показать?

– Покажи, – кивнула Аглая.

«Сказания земли Ингесольской» легли на скатерть возле чашки с чаем. Ерка подался вперед и шумно вздохнул.

– Красотааа, – протянул он.

– Ага, – кивнула Ирена. – Иллюстрации как живые.

Аглая взяла книгу в руки, перелистнула несколько страниц. На стол спланировала использованная автобусная карточка. Охо-диме взглянула на нее и чему-то усмехнулась.

– Ясно, – сказала она, – вопросов больше нет. Ты пей чай-то, Иренка, и на пирожки налегай, не зевай, не то Теверен все съест.

Ерка покраснел и запихал в рот надкусанный пирожок.

– Спасибо, – Ирена поставила чашку на блюдце. – Уже совсем сыта, честное слово.

Хозяйка понимающе кивнула:

– И совсем засыпаешь, вижу. Долгая дорога, и еще не завершена. Пойдем, покажу, где спать будешь. И ты, парень, допивай чай да тоже ложись. Завтра будет длинный день.

* * *

Простыни были прохладны и жестки, наволочка пахла свежестью и горькими травами, и казалось, немного напрячься – вспомнишь, какие именно это травы, но память сбоила, перебирая знакомые и полузнакомые слова, потолок качался, уплывая ввысь, ресницы сами собой опускались, и на грани слышимости раздавался дальний ритмичный рокот – то ли пульс собственной крови стал слышен в тишине, то ли, наоборот, снаружи, за толстыми бревенчатыми стенами, неясные звуки складывались в настойчивый ритмический рисунок. Сознание ускользало, совсем ускользнуло – и вдруг перед глазами будто отдернули плотную темную занавесь. По-прежнему была ночь, но она светилась и переливалась – на ее небе мерцали крупные яркие звезды, глянцевые листья кустарника перед окнами Аглаиного дома сияли зеленоватыми бликами в ответ, на траве вспыхивали крошечными огоньками капли росы, а из чернильных ночных теней горели желтым чьи-то глаза – много, много желтых глаз, маленьких, но немигающих, ярких, и оттого жутких. Потом засверкали серебром пряди травы, а небо засветилось – на нем распахнулся белый огромный глаз. Конечно, это была луна, но смотрела она пристально, пронзая взглядом насквозь. Ирена глянула вниз и увидела, что до земли очень далеко, и среди резких лунных теней нет ее собственной тени.

Тут скрипнули половицы, потом протяжно простонала входная дверь, по ступеням крыльца отдался звук шагов. Ирена обернулась – с крыльца сходила охо-диме Семиска, в длинной белой рубахе с красной вышивкой по вороту, рукавам и подолу. Странно, откуда я знаю, что вышивка красная, ведь сейчас она выглядит черной? В руках Аглая несла что-то небольшое, чашку, что ли. Глаза плотно закрыты, видно темные линии сомкнутых ресниц, а если прищуриться, можно и каждую отдельную ресничку различить. Но незачем, просто Ирена знает, – если захочет, увидит и это. Перебирая босыми ногами по мокрой от росы траве, охо-диме вышла на середину двора, подняла плошку вверх, навстречу луне, и в маленьком сосуде сам собой зародился и заплясал крошечный золотистый огонек. Тут стало ясно, что он не просто так пляшет – он подчиняется тому самому ритму, а ритм соткан из случайных звуков, вдруг слившихся в одну мелодию. Всплеск ветра по листве: шшшурх! дальний вскрик ночной птицы: аййййаа! потрескивание рассохшегося дерева где-то над ухом спящей Ирены, у самой кровати: оххххх… Шорох насекомых, топот лапок мелкого зверя в траве, снова ночная птица, но уже другая, дальний всплеск рыбы на Соле, падение яблока с дерева – или это не яблоко? – неважно, звук влился в общую гармонию. Потом появилось тихое гудение, постепенно усилилось – и оказалось, что это Аглая тянет монотонную мелодию из двух или трех нот, не разжимая губ: «ммммммммммм»… Далеко-далеко в лесу подпел волк. А затем – еще дальше, чем волк, отозвалась пастушья дудка. Ирена поднялась выше и заглянула за горизонт. Земля рванулась назад и вниз, проскользили раскачиваемые ветром верхушки елей – их вел тот же ритм, по-прежнему звучавший в ушах, – потом внизу распахнулось второе такое же небо, с круглым оком посередине, но этот глаз смотрел из-под воды, и две луны, нижняя и верхняя, скрестив взгляды, вдруг увидели Ирену и схватили ее. Не в силах двинуться, она висела над водой озера, под куполом неба, пронзенная насквозь лунным светом, а впереди все звучала дудка… только это была не дудка. Это был охотничий манок, только не на зверя и не на птицу, а на Иренину душу. Он все пел и звал, звал, звал – и она почувствовала, как лунные лучи медленно отодвигаются, отпуская ее, и вновь полетела на звук манка, все ускоряясь и ускоряясь, луны сверху и снизу погасли, – опустились веки, – снова засияли звезды, ярче прежнего, где-то сзади качался и подпрыгивал крошечный желтый огонек в масляной плошке Аглаи, а впереди появился отсвет… и это была обыкновенная лампочка без абажура, она висела на проводе, а провод был перекинут через ветвь большой одинокой ели, а под елью сидел человек, держа у губ деревянную трубочку, и разглядеть его было важнее всего на свете – и тут наступила тишина. Остановился даже ветер.

Звезды погасли. Озеро исчезло. Небо еще слабо светилось само по себе, но потом потускнело и оно. Стало непонятно, где верх, где низ, где право и лево, где зад и перед. Черное ничто.

Потом где-то в черном ничто ударил барабан, и раздалось невнятное:

Ачаи. Ачаи.

Что за «ачаи», ничего не понимаю… сами собой стали подставляться слова – смысла в них не было, одна обманка, но так было легче.

Ачаи… турум-бурум… ачаи… бурум-шурум… печали… адум-тудум… качали… тудум-бурум… вначале молчали, кричали в печали, ворчали, урчали, торчали, мурчали… ачаи… ачаи… турум-дурум… турум-дурум…

Ирена не выдержала и закричала. Темнота засвистела в ушах, барабан, ускорившись до немыслимого, так что отдельные удары слились в равномерный рык, вдруг вскрикнул и замолк, а Ирена с размаху приложилась всем телом о дощатый пол.

Было уже светло, со двора слышался голос Аглаи, – кажется, она созывала кур, – на столе ждала миска сырников, накрытая белоснежным полотенцем, и плошки со сметаной и медом. В сенях раздался нарочито громкий топот ног, потом дверь приоткрылась, и голос Ерки спросил:

– Ирена, ты проснулась, да? Пора к заведующий и ехать. Далеко ехать, да. Вставай.

* * *

Серые мутноватые воды Солы катились к востоку. Моторка шла по течению, бойко тарахтел двигатель. По реке расходился клином волновой след, где-то далеко за спиной он захватывал всю ширину реки, и волна ударяла в берега, всплескивала, вымывала глину из-под корней травы. Солнце, наверное, стояло высоко, – уже второй час дня, – но видно этого не было: к полудню небо затянула серая хмарь, намекая, что возможен и дождь. Ерка, правда, уверенно заявил: до вечера не закапает. Пока погода была с ним согласна.

Мальчишка сидел рядом с Иреной на деревянной скамейке… нет, на банке, в лодке это так называется. На самом носу были сложены их вещи – Иренин рюкзак и здоровенная Еркина сумка. Бока ее раздувались, распертые изнутри свертками и пакетами. Раз уж парень поехал в город, заодно пусть привезет и того, и этого: вот дядька Лаус просил курева купить, а у тетки Мильды кончается чайная заварка, а Велке будет рада дешевым конфетам и подсолнечному маслу, в Тауркане его взять неоткуда, а Кунте нужно непременно привезти пряников, и хорошо бы забрать с почты посылку – нет сил дожидаться, пока почтари доставят ее сами. И Аглая же еще дала с собой гостинцев… Ерка еле дотащил сумку до причала.

Визит к «заведующий район», чиновнику, олицетворявшему здесь управление образованием и культурой, оказался бестолковым. Он вежливо поздоровался с Иреной, вручил ей кассовый бланк, по которому, как и было оговорено, ей действительно вернули деньги за поезд и автобус, но с лица его не сходило несколько обескураженное выражение, как будто он совершенно не ожидал появления в своем кабинете этого столичного птенца, не нюхавшего деревенской жизни. Он даже попытался отговорить Ирену от Тауркана и библиотеки, и намекнул, что – если она вдруг сейчас передумает, никто не обидится. Вторым слоем за его словами так и маячило: да передумай ты, в самом деле, пока не поздно, и катись обратно в цивилизацию по добру по здорову. Но когда девушка выразила вслух недоумение и поинтересовалась, зачем же ей тогда написали: приезжай, будем рады, – и кто именно это написал? – «заведующий район» ответил: «Моя, моя подпись, все верно. Приступайте. Документы мы сами оформим, вот тут распишитесь и можете ехать в свой Тауркан». Ирена вышла от него со странным чувством. Сами звали, никто за язык не тянул, а теперь нате вам. Как будто где-то за кулисами проворачивается какая-то интрига, о которой ей никто не сообщил, а ты изволь играть тут в пьесе, Ирена Звалич, и гадать, что происходит на самом деле. Можно подумать – местная администрация проделала некие телодвижения, полагая их пустой формальностью, и неожиданно для себя вызвала материальный эффект, на который вовсе не рассчитывала.