Текст книги "Слово о сыне"

Автор книги: Анна Гагарина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Сельское житье-бытье

Дорога от Петрограда до Гжатска в 1918 году была долгой и трудной. В переполненном поезде, который часто и подолгу останавливался на станциях и в чистом поле, доехали мы до Бологого. А там на перекладных до нашего смоленского городка. Иной раз перекладных не было, тогда шли пешком, взвалив на плечи наши небогатые пожитки. И так от села до села. На ночлег нас пускали в избы, хорошо, когда хозяева давали на подстилку солому.

В Гжатск прибыли, когда уже начал таять снег. Так что до деревни Шахматово последние двенадцать верст пришлось добираться весь день – никто не согласился по весенней распутице гнать туда лошадей.

Но теплая встреча в Шахматове заставила забыть все тяготы пути. Мамина тетя – бабка Дуня, хоть и не ожидала нас, быстро организовала встречу. Напекла, нажарила что могла собрать в доме. По старому русскому обычаю натопила баню.

Началось наше деревенское житье-бытье. Мама купила жеребую лошадь – это уже была надежда, что жизнь наладится. Но пока что было голодно, и соседи – кто чем мог помочь – дали взаймы немного ржи, картошки, приносили иногда молоко.

В ноябре умер отец. Он так и не дождался свидания с сыном, который остался защищать Петроград. Сережа приехал в Гжатск позже, стал работать на бирже труда. Туда же устроилась и Мария. Их продпаек помог нам выстоять до весны. А уж там стало легче: ожеребилась кобыла, пошел первый урожай лука, редиса, ранней картошки.

Когда Сережа и Мария приезжали погостить, говорили о светлом будущем, строили планы. О трудностях и испытаниях говорили легко и весело. И до сих пор, вспоминая то время, я представляю не голод и лишения, а моих молодых брата и сестру, их удачи и хорошие дела.

Начинала налаживаться наша жизнь, но в 1922 году до Гжатского уезда докатилась эпидемия сыпного тифа. Брат Сережа, которому по его работе часто приходилось ездить в Смоленск и Москву в переполненных теплушках, подхватил заразу. Его положили в больницу, и больше живым я его не видела. Через девять дней, не выдержав потери сына, скончалась мама.

...Недавно бойцы из интернационального студенческого строительного отряда, что работает у нас в Гагарине в третий, трудовой семестр, установили памятные доски на могиле моих родных. Матвеев Тимофей Матвеевич (1871 – 1918), Матвеева Анна Егоровна (1875– 1922), Матвеев Сергей Тимофеевич (1899– 1922). Смотрю я на эти даты – и множество мыслей теснится в голове. Отец-то мой умер нестарым человеком, а в памяти он представляется чуть ли не дедом. Так его покорежили да сгорбили жизнь, болезнь, несправедливость. Мамино горе мне особенно близко и понятно. Потерять сына, похоронить свое дитя – есть ли беда страшнее?! Сергей Тимофеевич... По нынешним понятиям вроде бы юноша, молодой совсем. Но возраст человека определяется его делами и поступками. Иной в сорок пацан, а другой и в двадцать свою ответственность чувствует.

...Так, в двадцать втором, в свои неполные девятнадцать, осталась я сиротой, с двумя младшими на руках. Старшая сестра жила тогда в Гжатске.

Но горевать было некогда: деревенская жизнь остановки не знает. Сев проведешь, а там уж сенокос, сено уберешь – другая работа ждет не дождется: картошку окучивать надо, огород поливать, полоть. Глядишь – время жатвы настало. Это уж не говоря о том, что каждый день поутру встань корову подоить, в стадо ее выпустить.

За повседневными заботами горе чуть отпускало сердце. И молодость брала свое.

Тут я стала замечать, как один молодой парень из соседнего села Клушина частенько к нам в Шахматово захаживает. Умел он играть на гармошке и в доме на окраине, где собиралась на вечерки молодежь, всегда был желанным гостем. А уж он во весь вечер с меня глаз не спускал. Мне он тоже люб был...

В 1923 году посватал он меня. Как было у нас принято, собрались на общий совет. У меня первый вопрос: «Как же ребят оставить?» Ну, Коля-то уже по тем понятиям взрослый был: семнадцать. Когда про младшую, Олю, речь зашла, мамин брат и говорит: «К вам в дом переедем, Ольгу обихаживать будем». Действительно, к девочке они – сами-то детей не имели – относились ласково, по-родительски. Ходила она в школу, выросла, а когда замуж вышла, уехала в Брянск.

Так стала я Гагариной. Венчалась, как и заведено в деревне, по окончании полевых работ, осенью, 14 октября. Алеша мой был восьмым ребенком в бедняцкой семье. Гагарины испокон пастушествовали, что в прежние времена означало уж очень сильную бедность. Но люди они были трудолюбивые, делали все на совесть. И когда после установления Советской власти раздали всем крестьянам-беднякам по справедливости помещичью землю, воспряли духом.

Так мой Алексей Иванович и сказал мне, когда начали мы с ним жизнь строить:

– Руки у нас с тобой, Нюра, работящие, голова на плечах есть, да и любим друг друга. Остальное – наживное. Не унывай!

Начинали мы, как сейчас говорят, с нуля. Стоял на краю Клушина старый гагаринский домик, в котором жила мать Алешина, свекровь моя, Анастасия Степановна. Женщина она к тому времени была очень больная: всех восьмерых одна поднимала, муж-то ее погиб, когда младшему четыре только исполнилось. Все время была на поденщине. Вот почему, кстати сказать, Алеше моему грамоте обучаться не пришлось. Два года походил в церковноприходскую школу и больше не смог: надо было пастушествовать, семье помогать.

Дала мне тетка на обзаведенье своим хозяйством корову испольную с условием: как отелится – вернуть, ну а теленочек нам останется. Пособирали денег как могли, купили жеребенка да поросенка. Стали прямо как в сказке жить-поживать да детей наживать.

...Не раз слышала я слова о том, что жизнь деревенская тяжелая. Что ж, не спорю: труд крестьянский – физический, нелегкий, но, на мой взгляд, он, как никакой другой, приносит много радости. Потому что связан с живой жизнью, с творчеством.

Конечно, кто-то удивится: какое такое творчество? А как же?! Разве ежедневно не творит крестьянин урожай, не работает над улучшением пород скота? В силу скромности своей деревенские люди, конечно, не говорят (и даже не думают!), что делают что-то чрезвычайное, необычное. А делают... Нужны тут глубокие знания, которые из поколения в поколение передаются как уклад жизни, как что-то привычное. Многими неброскими хитростями да тонкостями надо овладеть, чтобы урожая хорошего добиться. Знать и чувствовать, насколько глубоко пахать, да когда бороновать, да не пожалеть труда – сорняки выполоть да вовремя и с умом унавозить поле... Жатва! Бывало, руки, все тело гудят от тысячи поклонов, но в селе праздник – хлеб идет! Земля с благодарностью отвечает тебе на заботу.

А ежедневная работа со скотинкой! И напоить, и накормить, и обиходить, и слово ласковое сказать ей надо. Да что я говорю! Делаешь-то не по необходимости, а потому что хочется, чтобы корова твоя в настроении была, чтобы лошадь гладкая да ухоженная, поросята – смирные, не визгливые, а гуси наши серые, сухопутные – степенные и жирные. Растишь да наблюдаешь, что живность лучше любит, на что откликается, что ее умиротворяет. И здесь труду твоему воздается.

Вот и говорю: нелегко, но радостно работалось нам с Алешей. Усталости будто и не замечали. Да и проходила она скоро. А хозяйство росло, можно сказать, на глазах. Поженились – был только земельный надел да дом, а к 1933 году, ко времени создания колхоза, были у нас уже корова, племенной бык, лошадь, несколько поросят и овец, гусей да кур по нескольку десятков. Да и денег на новый дом поднакопили. В колхоз пришли не с пустыми руками, не меньше других принесли. Чтобы работать сообща, чтобы жить по-новому.

Прибавление семейства

|Шестьдесят лет уж скоро нашему первенцу – Валентину Алексеевичу – исполнится. Зоя достигла пенсионного возраста, Юре в восемьдесят четвертом сровнялось бы пятьдесят, а спустя два года и Борису тоже было бы полсотни. А помню в мельчайших подробностях день рождения каждого из них.

Валя появился на свет 30 июля 1925 года. С утра я пошла жать. Начались схватки, а мне вроде бы от людей неудобно, присяду в рожь, пережду – и опять за работу. Когда стало совсем невмоготу, поспешила я домой... А там свекровь уж соседку позвала, опытную повитуху... Как же Алеша гордился – сын родился! Сам сделал качку (он все в доме делал своими руками), изукрасил ее, любовно подвесил, приговаривая: «Вот здесь Валюшке будет удобно».

Но не меньше радости принесло рождение Зои, долгожданной нашей девочки. Еще жива тогда была свекровь, она помогала нянчить ребяток. Умерла, когда Зое не исполнилось и года. В деревне, где с детьми обычно старые возятся, сложнехонько без такой подмоги. Но ничего – вырастили.

В начале марта 1934 года отвез меня Алексей Иванович в родильный дом в Гжатск. Акушерка, что принимала меня, пошутила:

– Ну раз к женскому дню ждем, значит, будет девочка.

Но прошел день восьмого марта, вечер, наступила ночь. Я-то так и ждала сыночка, даже имя мы ему заранее определили – Юрочка. Вот он и родился. Небольшой – три килограмма, но крепенький, аккуратненький. Привез меня Алексей Иванович домой, развернули мы мальчишечку. Зоя подошла, стала братика рассматривать да как удивленно закричит:

– Ой-ой, смотрите-ка! У него пальчики на ножках, как горошинки в стручке.

Почему-то частенько вспоминали потом эти ее слова, может, потому, что какие-то они бесхитростные были, а может, потому, что детская любовь так выразилась.

Через два года с небольшим, 2 июня 36-го, родился и последний наш мальчик – Бориска. Вот и вся наша семья.

Младших братишек нянчила Зоя. Правда, когда Юра родился, пригласила я одну старушку за мальчиком приглядывать. Но однажды Зоя прибежала на ферму (я в колхозе дояркой работала), сама вся в слезах:

– Бабушка Юру уронила! – плачет, сердится, а потом говорит: – Лучше я сама за ним ходить буду.

А самой-то семь всего! Но деревенские дети пораньше, чем городские, в работу включаются. Бывало, несет Зоя Юрку ко мне на ферму, чтобы я мальчонку покормила, платочек его собьется, пеленки растреплются. Бабоньки-подружки кричат:

– Нюра, Нюра, твоя помощница идет!

Я спешу навстречу, а мне тепло от гордости: вот какая девочка у меня растет добрая да умелая, вот какой мальчонка хорошенький, здоровенький.

Так все лето нянчила дочка братика своего. Осень подошла, убрали все с поля, Зоя эдак по-взрослому говорит:

– Ну теперь, мама, ты управишься с Юриком? Ведь сейчас полегче.

Я сразу не поняла, о чем она:

– Управлюсь,– отвечаю.

– А я,– говорит,– в школу пойду.

– Так ведь уже октябрь!

– Ничего. Я постараюсь.

Пошла в школу. Директор потом меня на улице повстречал, рассказал. Пришла дочь в класс и учительнице говорит:

– Хочу учиться.

Та стала возражать:

– Мы уж много прошли.

– А я все буквы знаю, складывать умею. Раньше прийти не могла, братика растила.

Оставили ее. И не пожалели: заниматься Зоя сразу стала отлично.

...Теперь, когда приходится немало выступать, отвечать на многочисленные вопросы, как же мы воспитывали детей, волей-неволей приходится задумываться о прошлом, выводы делать. Много сейчас говорится о том, что балованные и трудные дети вырастают там, где родители очень заняты, не уделяют ребятам сколько требуется внимания, вот дети, мол, и портятся.

Не знаю, правильна ли такая мысль. Для меня она сомнительна. Я вот вспоминаю нашу молодую жизнь. Мы с Алексеем Ивановичем заняты были так, что летом ни единой свободной минутки не было. А дети все выросли хорошими, работящими да добрыми, отзывчивыми да внимательными.

Что же, само это, что ли пришло? Думаю, что многое зависит от родителей. Вовсе не нужно следом за ребенком ходить и все ему подсказывать, поправлять да направлять. Никакого времени у родителей не хватит. Ребенку такой опекун тоже быстро надоест. Другое дело, если ты сам ребенку всей своей жизнью, делами своими пример будешь показывать.

В доме у нас сложилось распределение обязанностей. Хозяйство и скотина были за мной, а вся тяжелая плотницкая и столярная, словом, мужская работа – за Алексеем Ивановичем.

Ему никогда не приходилось будить меня, говорить: «Нюра, вставай, корову доить пора!» Встанешь сама часа в три утра, русскую печь затопишь, приготовишь еду на весь день, оставишь ее на загнетке. А тут уж пора корову доить да в стадо выгонять, глядишь – время пришло и на работу идти. Вечером после дойки скотину обиходишь, вещички ребятам пересмотришь – что подштопать, что починить, а там и спать пора.

Алексей Иванович все своими руками делал: буфет, стол, диванчик, качку, детскую кроватку. Дом и тот сам строил, печь русскую клал. Валенки подшить или ботиночки починить – тоже его работа была. Сколько ремонта дом требует, чтобы всегда был в порядке! И никогда не приходилось мне его понукать. Если иной раз и скажешь: то-то надо сделать, то только потому, что, может, он сам не заметил.

Думается, что и ребята наши, видя, что родители без подсказки работают, тоже дружно тянулись за нами. Каждый из них свою работу знал.

Валентин подрос – за ним было пригнать и угнать скотину в стадо, а потом вместе с отцом плотничал, починкой дома занимался. Зоя маленьких нянчила, потом помогала по хозяйству. Сноровистая была, быстрая. Даже большая субботняя стирка нам с ней была не в тягость. В четыре руки и тяжелая работа легка! Младшие гусей пасли, огород пололи и поливали, в доме прибирали.

Такое еще наблюдение: каждый должен чувствовать, что его работа нужна, что дело он делает необходимое, что без его вклада семейному коллективу нелегко будет справляться. Ребенок – человек чуткий. Он сразу раскусит, если занятие неправдашнее, невсамделишное. Относиться сразу же будет спустя рукава. Ответственность любого серьезнее делает, основательнее – что взрослого, что ребенка.

Что еще нужно – так это терпение. Тебе-то с твоим опытом кажется, что все привычное делать просто, а ребенок в свет пришел вовсе неумехой. Ему всему-всему научиться надо. Ходить, говорить, есть, умываться, постель застилать, огород копать, печку топить, дрова колоть, рубанком орудовать. Каждая наука времени требует, а окрика не любит.

Как сейчас вижу: у самодельного верстака, что был сооружен позади нашей клушинской избы, стоят Алексей Иванович и Валентин. Алексей Иванович скупыми, точно рассчитанными движениями строгает доску. Отложил рубанок, приподнял край доски, зажмурил один глаз, глянул вдоль торца, проверяя точность скоса. Своей большой, загрубелой в работе рукой провел по доске – она гладкая да ласковая. Валя – ему уже лет 12 было – внимательно смотрит, а отец объясняет, как рубанок правильно держать, как встать у верстака. Легко все вроде, понятно. Но вот передал рубанок Вале, тот попробовал, рубанок врезался в доску – ни с места. Алексей Иванович не торопится, объясняет, дает сыну время самому разобраться, понять причину. Смотрю издалека: как же неуклюжи непривычные к рубанку руки сынка, движения-то как суетливы! От неумения, неуверенности и пот на лбу выступил. Отец наблюдает, замечаний не делает. Его спокойствие передается ученику. Вот уж раз-другой провел Валя рубанком вдоль доски – заулыбался. Теперь дело только за навыком. Алексей Иванович скрутил самокрутку, сел на самодельный табуретик, закурил. Потом, когда Валя кончил работу, навел только последний лоск. И опять, как по первой доске, провел рукой – смотрите, мол, не занозишься. Слышу – говорит, обращаясь как к равному за советом:

– Из этой, что ль, доски Зое диванчик соорудим?

Зоя тоже постепенно в хозяйство входила. Вначале немудрящее только могла приготовить, потом сама и хлеб ставила, и каравай выпекала, а это – каждая хозяйка знает – нелегкое дело. Так же и со стиркой, уборкой. Поначалу она даже как следует Юру запеленать не могла, но времени немного прошло, и стала Зоя такой умелой нянечкой, что я с легкой душой на нее малышей оставляла. Переоденет, накормит, спать их уложит.

Юра и Борис ее слушались, выполняли, что она скажет. Надо отметить, что младшие очень любили свою сестру. Мне кажется, они чувствовали – на девочке лежит большая забота – и потому старались ей помочь.

Как легко, приятно было возвращаться домой по вечерам! Придешь с Алексеем Ивановичем в избу, а дом убран, печка протоплена, обед сварен, ребятишки нас ждут: сидят за столом довольные, гордые, что вот все к нашему приходу успели. Как же на душе покойно становилось!

Вообще, мне кажется, что в дом побольше радости нести надо и радость эту находить необходимо, не пропускать.

Кажется, какое такое событие – сфотографироваться? Но однажды пришел к нам в Клушино фотограф. Зоя ко мне на ферму прибежала:

– Мамочка! Можно, мы снимемся?

Я ее поняла – интересно, да внове такое. Конечно, разрешила, наказала, чтобы ребяток младших она принарядила. Незадолго до этого купила я в Гжатске два белых свитерочка, младшие в них хорошо выглядели.

– Да Валентину накажи, чтобы приоделся.

Зоя убежала, я тоже не вытерпела, дела сделала, домой заспешила. Подхожу к избе, дети все уже сидят у крыльца, смирные, важные. Гляжу, а Зоя-то в валенках! Я сразу все поняла: братишек одевала, а про себя забыла.

Потом мы это событие долго вспоминали, над Зоей подсмеивались.

Огромным радостным событием было, когда в колхоз пришел первый колесный трактор. Он остановился в самом центре Клушина, на скрещении двух деревенских улиц. Его окружила толпа, все пришли как на праздник. Да это и был праздник первых индустриальных побед.

Скоро в село провели радио. Вначале в каждом доме были наушники. Послушать этот нехитрый прибор – два темных блюдечка, надевавшихся на уши, скрепленных гибкой пластинкой,– становились в очередь. Было любопытно, а потом почувствовали, как это дивно знать, что в стране нашей, в мире происходит!

Наушники донесли до нас новость о челюскинской эпопее, тревогу за судьбу затертого во льдах ледокола. Мы следили с замиранием сердца за борьбой героического экипажа, а потом с облегчением обсуждали, как спасали людей. Тогда впервые были произнесены слова: Герой Советского Союза. Ими стали летчики, которые спасли людей, сняв их со льдов Ледовитого океана.

На смену наушникам пришли репродукторы – эти похожие на картонные тарелки устройства, а нам они виделись даже красивыми, казалось, что они украшают дом. Служили они бесперебойно, через них мы узнали о победах нашего народа на трудовом фронте, о героических свершениях Стаханова, Кривоноса, Паши Ангелиной, Марии Демченко, четверки папанинцев, героев-летчиков Чкалова, Белякова, Байдукова, экипажа Михаила Громова, смелых летчиц Гризодубовой, Осипенко, Расковой.

Для нас эти имена стали родными и близкими. Их подвиги обсуждались с ребятами особенно подробно.

Ребятишки есть ребятишки... Послушают-послушают да и скажут:

– Я буду как Чкалов! А я буду известный, как Стаханов!

Но уж тут Алексей Иванович неизменно вмешивался:

– Ишь, Чкалов! До Валерия Павловича расти да расти! Стаханов... Работать надо совестливо... А то – знаменитый...

Ну это так, к слову. А разговор о радости, которую надо не пропускать!

Ведь что получается? Можно говорить, что устал, что работа тебя за день измочалила. А можно и по-другому: вспомнить, что тебя председатель похвалил, что зоотехник отметил чистоту на ферме, что надои увеличились. Усталый приходил с косьбы, пахоты или жатвы Алексей Иванович. Но за стол сядет, станет говорить не о трудностях, а о том, как славно поработали. Ребятам тоже хочется гордость испытать – в поле просятся. Конечно, специально это не делалось, я только подчеркнуть хочу, что мы с Алексеем Ивановичем никакого труда не чурались, даже больше – работу любили, а эта любовь помогала нам и детей воспитывать в уважении к труду. Увидишь, что ребята твои трудолюбивыми растут, новая радость придет – уже от гордости за сыновей и дочку.

Так что, считаю, трудовой образ жизни – самый главный воспитатель.

Поговорить с ребенком, конечно, тоже нужно. Но вот что замечаю: сейчас иные матери и отцы на отсутствие времени жалуются, а расспрашивать станешь – поймешь, что они все свое свободное время у телевизора проводят. Детектив – смотрят, «А ну-ка, девушки!» – смотрят, «Алло, мы ищем таланты» – смотрят, «Сельский час» – смотрят, все подряд смотрят. А чем ребята заняты, какой у них интерес, с кем дружат – не знают. Да еще объяснения своему нерадению найдут: школа воспитывать обязана. Школа-то обязана, но кто и когда с нас, родителей, эту ответственность снял?

У меня так и стоит перед глазами, как в зимние вечера заберется с ребятами Алексей Иванович на печку и начнет им сказки рассказывать. В сказках мудрости много, да и Алеша мой, что нужно, присочинит: или заленившегося Валентина устами сказочного богатыря подковырнет, или разбаловавшихся младших припугнет, или того, кто бахвалится, пристыдит... Ну и, конечно, любил рассмешить деток. Уж такой звонкий смех да веселые восклицания неслись из этого «клуба» – с печки, что самой смеяться хотелось!

А то соберутся в большой комнате у стола под висячей керосиновой лампой, просят:

– Мама! Книжку почитай.

Я все новые книжки в нашей избе-читальне брала. В Гжатске, когда туда по делам ездила, тоже старалась купить. Потом старшие подросли – Зоя стала ребяткам читать. А я рядом обычно сижу – шью. Я ведь всю семью обшивала. Пригодились те навыки, которые в Путиловском училище приобрела. Я старалась поскладнее ребят одеть. Уж не буду по-деревенски просто порты кроить, а брюки по всем правилам сошью. Юре да Бориске красивые матросочки делала: штанишки тогда шили на детском длинном лифчике, чтобы держались лучше, а рубашечки отделывали белыми и красными кантиками. Зое платье скрою в сборку. Получалось так складно, что наши деревенские женщины у меня даже выкройки просили да совета ждали.

Мне всегда хотелось, чтобы ребятам праздники запоминались, чтобы день этот был выделен из ряда других. Всегда хотелось их порадовать – вот и старалась к каждому празднику сделать им обнову. По нынешним временам это скромные вещички, но дети мои видели, как мама старалась, и ценили мои усилия. Они осознавали, что в подарке ценны человеческий труд и теплота. Вот и носили сшитые мною вещи аккуратно и бережно. И осталась у них эта привычка на всю жизнь.

Шью, а старшие ребята уроки делают, младшие рядом вертятся, ждут, когда Зоя освободится, читать им станет.

У Юры память очень цепкая была. Раз-два почитаешь ему – он уже все запомнил. Потом сам с выражением декламировал:

 
Села кошка на окошко,
Замурлыкала во сне.
Что тебе приснилось, кошка?
Расскажи скорее мне!
И сказала кошка: «Тише,
Ну-ка, тише говори,
Мне во сне приснились мыши,
Не одна, а целых три».
 

 Как забавно передавал он этот диалог! Юра вообще очень тянулся к книгам, к новым знаниям. Он даже в школу стал потом ходить вместе с Зоей.. В деревенской школе правила помягче, да и учительница Анастасия Степановна Царькова нашу семью хорошо знала, потому и разрешала Юре находиться в классе. Даже иногда его вызывали, просили стихотворение рассказать – он читал без запинки. А сколько потом радости было: он настоящий ученик! В школьных вечерах самодеятельности Юра тоже участвовал. Читал:

 
Я хочу, как Водопьянов,
Быть страны своей пилотом...
 

И еще одно стихотворение было тогда очень популярным:

 
Климу Ворошилову письмо я написал:
«Товарищ Ворошилов, народныйкомиссар!
В Красную Армию в нынешней год,
В Красную Армию брат мой идет!
Слышал я – фашисты затеяли войну,
Хотят они ограбить Советскую страну...»
 

А последние слова были заверением, что, если, мол, что с братом случится, «я стану вместо брата с винтовкой на посту».

В 1940 году Юру даже послали в группе наших клушинских школьников на смотр художественной самодеятельности в Гжатск. Уехали они на два дня. Сколько же впечатлений у мальчика было от этой поездки-праздника. И дорога на лошадях до города, и ночевка в Доме учителя, и большой торжественный концерт в Доме пионеров. Сопровождала Юру, конечно же, его главная наставница и друг Зоя. Ей, безусловно, тоже все было внове, но она, чувствуя себя старшей, уступала слово своему братишке, успехами которого гордилась, а восторгом любовалась. Она пересказывала его радость и удивление. Больше всего поразили мальчика машины. Их-то он увидел впервые. Повстречает полуторку или «эмку» и с восторгом кричит:

– Это – мамина! Это – Валина! Это– папина! А это моя!

Директор школы, который возил ребят на смотр, сказал, что Юра стихотворение читал очень хорошо, вовсе не смущался. А как же иначе: я его тоже наставляла: «Надо так надо!»

...Пишу, и вроде все легко и гладко получается в воспитании: мы, родители, трудились, а дети за нами тянулись. Пример родительский в воспитании важен, но если бы только этим всем ограничивалось, тогда бы меньше было проблем.

Вот и у нас... Воспитывали ребят мы одинаково, никаких исключений да отступлений не делали, а вот поди ж ты... Зоя училась отлично, до войны закончила семилетку, ей в каждом классе похвальную грамоту вручали. А Валя занимался неважно, от уроков все увильнуть старался, его даже на второй год оставляли. В младшей нашей паре ребяток такая же картина: Юра учился всегда очень хорошо, а Бориска – плохо.

В чем дело? Ребята-то все разные: одни быстро усваивают, другим разжевать, растолковать нужно, им с трудом учеба поддается. Ребятишки ведь результат быстрый любят. Не получается – им уж и надоело, они исхитрятся: только чтобы убежать от такого занятия.

Вот для таких-то детей важен родительский контроль, строгий родительский спрос! Даже осуждение, хотя бы молчаливое, любимого, авторитетного человека. Конечно, я Алексея Ивановича не хочу обвинять, но было такое: я говорю с Валей, потом с Борисом, выясняю, что они выучили, что упустили, а Алексей Иванович сидит молча, делом занят, но чувствуется, не так уж сердится на нерадивых учеников. А случалось, даже скажет:

– Не всем же учеными быть, кому-то и землю пахать нужно, коров пасти.

Ребятам только этого и надо – чьей-то поддержки. Смотришь, а уж Валентина и след простыл, Бориска – за ним.

Говорю об этом с горечью. Но сказать необходимо: может быть, молодые родители урок извлекут, поймут, что действовать всегда надо заодно, любое разногласие родительское ребятишки очень даже чувствуют, поступают тогда, как им легче, удобнее. Пожалуй, это было единственное несогласие между нами.

А в общем, семья наша была дружная. Каждый думал сначала обо всех близких, потом уж о себе. Мне кажется, что не нужно бояться ласковости. У иных бывает, что и люди неплохие, добрые, но вот манера обращения друг к другу грубоватая. А ведь грубоватость может и в грубость перерасти, и в невыдержанность. Я старалась всегда приласкать ребятишек. Сама спать не лягу, чтобы всех не обойти. Вот Валя примостился на печке – он тепло любит, так обязательно посмотрю, удобно ли он постелил себе. Зоя лежит в большой комнате на диванчике – одеяло под ноги заправлю, косички ей расправлю, Маленькие – на кроватке, что стоит в ногах нашей постели,– этих иной раз и переложить надо. Юра любил спать на животе, и мне было приятно поцеловать его в спинку над лопатками.

Потом я прочитала в Юриной книжке, что теплота ассоциируется у него с поцелуем мамы между лопатками. Я и не думала, что он это помнит. Оказывается, все помнится...

Зимой в наших смоленских избах заведено выкладывать небольшую временную печурку в дальнем от русской печки углу. Делал такую и Алексей Иванович. Под утро, когда в доме становилось прохладно, он обычно вставал протопить печечку. И вот уже волны тепла идут по избе, а я слышу, что Алеша тоже проверяет, не раскрылся ли кто из ребят во сне, удобно ли им...

Так мы и жили. Конечно, были и огорчения. Вот я как-то узнала, что ребята забрались в колхозный сад. Очень рассердилась, стала их отчитывать.

– Разве вы видели, чтобы я или отец когда-нибудь чужое что брали?

Валя тогда, набычившись, буркнул:

– Так все же лазят.

Но тут вмешался отец:

– А ты не баран, чтобы как все поступать. Свою голову на плечах надо иметь. Ну-ка, марш в угол!

Не скажу, чтобы ребята совершенно прекратили набеги – обманывать не буду,– но все-таки поостерегались. Да и я стала построже следить, чтобы дотемна они не бегали на улице. Посмотришь, что сумерки спустились, никаких уж «чижика», «ножичка» не разглядеть – кликнешь в дом возвращаться, мол, дела ждут.

Случалось кому-то и покапризничать. Помню, как-то Алексей Иванович подшил Зое валенки, а ей цвет заплатки привиделся каким-то не таким. Алеше обидно показалось – он-то весь вечер возился – и вгорячах даже запустил в дочь валенком, но в буфет угодил, стекло разбил. Зое это хуже всякого наказания было – расстройство отца. Она за ним в сени выскочила, слышу – прощения просит:

– Я не права, папа! Я не права.

Отец сам переживал, что из себя вышел. Ну ничего, ребенок тоже должен понимать, что взрослый может быть усталым, расстроенным, что с этим считаться надо. Деликатность ведь проявлять всем необходимо.

Но отдельные случайности не портили общей картины согласия, что царила в нашей семье. Пишу о них, чтобы читатель не упрекнул меня в украшательстве, справедливость требует припоминать и то, что может кому-то поначалу и не понравиться.