Текст книги "Паноптикум"

Автор книги: Анна-София Дюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Вот Вит и топтался на крыльце, всем видом излучая открытость и радушие.

– Здравствуйте, – произнес он заготовленную фразу. – Я ваш сосед из дома напротив, переехал недавно.

Скрипачка молчала. Застыла каменной статуей. Казалось, она вообще не дышит.

Вит продолжил, не снимая маски дружелюбного соседа:

– Прошу прощения, у вас не завалялось соды? Мне нужно оттереть плиту. Представляете, заляпал жиром вчера, когда готовил мясо. Я неважно готовлю, а тут решил поэкспериментировать…

– Сода продается в любом магазине, – вдруг ожила скрипачка. Голос у нее оказался низкий и глубокий – таким жрицы темных богов изрекают страшные пророчества.

– Да, но так быстрее.

Девушка не удостоила его ответом, но Вит был терпелив.

– Вы подглядывали за мной, – вдруг заявила она.

– Подглядывал, – Вит не стал отрицать. – Вы волшебно играете.

Скрипачка кивнула и нервозным жестом отбросила волосы за спину. Вит невольно взглянул на ее шею – длинную, молочно-белую, девственно-чистую. Никакой странгуляционной борозды. Откуда ей там взяться?

Это ведь не она, а другая девушка любила, когда ее душат.

– Мне очень понравилось, – зачем-то повторил он. – У вас талант.

– Ага-а…

– Вам плохо? – Вит заметил, как девушка переменилась в лице, и, воспользовавшись ее замешательством, шагнул в дом. – Я могу помочь?

– Нет, все хорошо… – тускло возразила она, хватаясь рукой за стену.

– Вы уверены? Я врач.

– Мой папа ненавидит врачей. Говорит, они шарлатаны и прихвостни режима.

«Как интересно», – присвистнул про себя Вит. Это многое объясняло из обрывочной истории семейства Благих, что была ему известна. Кажется, отца многолетнее лечение в психбольнице не убедило в том, что он болен, и теперь он не дает лечиться дочери. Отрицание болезни – распространенная реакция. С отрицанием еще можно разобраться, главное, чтобы они не оказались адептами антипсихиатрии, которые начитались сомнительной литературы и лечатся молитвой и сушеным куриным пометом.

– Поверьте, я не такой, как обычные врачи. – Вит одарил собеседницу самой очаровательной из своего арсенала улыбок. – Меня зовут Вит, а вас?

– Антигона.

«Вот как – не Тоня и не Таня. Ну и креативщик ее папочка».

– Необычное имя. Греческое?

– Д-да.

– Знаете, у меня родители тоже оригиналы. С одной стороны, хотели выпендриться, с другой – боялись выставить ребенка посмешищем. Вот и получилось, что называется, ни рыба ни мясо. Не Виктор, не Виталий, а просто Вит. Мое имя вечно коверкают. Ваше, наверное, тоже? – Он думал растопить лед забавной историей, но ничего не вышло. В состоянии «заводной куклы» участвовать в светской беседе Антигона была неспособна.

Гуляющий по переулку ветер захлопнул за спиной Вита входную дверь. Едва внешний мир скрылся за заслонкой, Антигоне чуть полегчало, и она попыталась отделаться от гостя:

– Слушайте, я не уверена, есть ли у нас сода…

– Посмотрите, пожалуйста, у меня смена скоро, я не успею в магазин.

Она приняла это глупое объяснение и отрешенно кивнула:

– Хорошо, я гляну быстренько, а потом вам придется уйти. Вы зашли, откровенно говоря, не в лучший момент.

«О нет. Я как раз вовремя. Я здесь, чтобы спасти тебя от самой себя».

– Конечно-конечно…

Вит последовал за Антигоной на кухню и, не дожидаясь разрешения, плюхнулся на табуретку.

– Мило тут у вас, – прокомментировал он, хотя совсем так не думал. Кухня была убогая и запущенная: измазанная жиром – вот кому нужна сода! – доисторическая плита, полопавшиеся обои, выцветшие до оттенка застарелой мочи, шаткий колченогий стол. В раковине громоздилась Пизанская башня немытой посуды, на столешнице валялись хлебные крошки, а на полу, прямо у его ботинка, темнело не до конца отмытое липкое пятно. – А скажите, если можно поинтересоваться… Почему у вас чердачное окно заколочено? Чердак нежилой?

– Жилой. Там… там моя комната, – ответила Антигона. – Я не знаю, почему. Окно всегда было заколочено. Надо у папы спросить…

В груди Вита разлилось тепло: он оказался прав насчет того, где живет бабочка. Ему чертовски нравилось быть правым.

Антигона хлопала створками шкафов в поисках никому не нужной соды. Когда она тянулась вверх, ее футболка тоже задиралась, демонстрируя смешные трусы с сердечками и впалый живот. Но взгляду открывалось и другое: сеточка шрамов, покрывающих кожу. Большинство давно зажили, но парочка казались совсем свежими.

«Самоповреждение режущими предметами, – Вит поставил галочку в воображаемом блокноте. – Классика».

Что-то начинало выкристаллизовываться. Внутри разгорался исследовательский азарт.

«Нужно узнать, бывают ли у нее перепады настроения. А как дела с остротой мышления? Изъясняется вроде связно…»

Вит вдруг заметил, что на одной из ран – самой глубокой, на левом бедре – выступило несколько алых капель. Они потекли вниз по ноге, сливаясь в единый ручеек.

– У тебя кровь… – «Ты» вырвалось свободно и легко.

Антигона попыталась оттянуть футболку вниз, скрывая порез.

– Надо обработать перекисью. Как тебя угораздило?

– Кошка поцарапала, – буркнула она. – Ерунда.

– У тебя ведь нет кошки, так? – Вит решил поэкспериментировать с прямотой.

Антигона промолчала, вжимаясь спиной в раковину.

– Скажи, ты обсуждала с кем-то свои проблемы? С отцом, с друзьями? – Вит добавил в голос участливости. Давай, ломайся, обнажай сокровенное, изъеденное драгоценным ядом нутро… – Может, папа водил тебя к доктору?

Антигона до боли закусила губы. Что, если открыться ему? Вчера это казалось хорошей идеей. Но она уже обожглась с отцом, так чего ждать от случайного призрака, которого неведомые ветра принесли к ее порогу?

– Я была как-то у драконихи. Она была большая и страшная. И совсем мне не понравилась.

– Я знаю, тебе очень плохо. Тебе кажется, что ты в коконе, сотканном из боли. До кокона не долетают чужие слова, а твои крики о помощи тоже теряются, не вырываются за его пределы. Твое израненное тело – вот он, твой крик. Я слышу его. И хочу помочь.

Антигона рвано всхлипнула, застонала и сползла вниз, сжавшись в комок на полу. У нее совсем не осталось сил бороться, но пришел он – такой умный, такой понимающий – и предложил руку помощи. Нужно с кем-то поделиться, иначе череп лопнет, иначе коктейль, что взбалтывается и смешивается в бокале ее разума, перельется через край…

– Не бойся. – Вит присел рядом с ней на корточки. – Я не такой, как другие врачи, я уже говорил. Мне можно доверять.

– Вы действительно сможете мне помочь?

– Конечно.

– Вы прогоните змею? Она… она меня скоро досуха выпьет, вообще крови не останется. И ключ, ключ в спине. Он все время тарахтит, я уже две ночи спать не могу, приходится музыку включать, чтобы не слышать… Если его вытащить, как думаете, я стану настоящей?

– Да, с ключом в спине жить, конечно, неудобно. Но это можно исправить. Поможешь мне его нащупать?

Вит решил опробовать этот метод – довольно экстравагантный. Не спорить, не переубеждать, поверить вместе с больной в ее бред и попытаться распутать его. Взять факел и вывести за руку из темной чащи.

«Не многовато ли на себя берешь, доктор Хаус?» – хмыкнул внутренний голос. Вит велел ему заткнуться.

Антигона придвинулась ближе к нему. Ее горячее, несвежее дыхание пахнуло Виту в лицо. Он приподнял край ее футболки и положил руку на мокрую от пота спину.

– Где он? Здесь?

– Ниже.

Вит продвинулся вниз по пояснице, ненавидя себя за то, каким томлением в животе отдается прикосновение к разгоряченной коже. Это томление погубило его однажды. Погубит и сейчас.

– Ниже, – ее шепот щекотал ухо. – Теперь выше. Вот здесь.

Он поводил рукой из стороны в сторону, ущипнул кожу и потянул на себя.

– Кажется, лезет.

– Неправда, – Антигона резко отстранилась, – ключ внутри меня. Чтобы достать его, нужно сделать разрез. Но спасибо за попытку.

Вит хотел что-то ответить, но их прервал скрип двери и грузные шаги.

– Тоня! Чего дверь открыта? – Полный тревожных предчувствий, Яков Ильич, не разуваясь, побежал на кухню, где и застал Антигону и Вита, устроившихся на полу и беседующих, почти соприкасаясь головами.

– Что… здесь…

Не теряя ни секунды, Вит вскочил на ноги и протянул ему руку:

– Добрый день, я ваш сосед…

– Да-да, – поддакнула Антигона, наскоро вытирая слезы и поправляя футболку, и тоже встала. – Он за содой зашел, пап, ничего такого.

– Конечно, – сплюнул Яков Ильич, – ничего такого. Вы тут обжимаетесь. Извращенец! Вы подглядывали за моей дочерью через окно, а теперь, теперь…

– Скажите, ваш мозг способен обрабатывать информацию, которую передает зрительный нерв? – Вит успел заочно возненавидеть этого человека, в упор не замечающего состояния собственной дочери, поэтому не церемонился в выражениях. – Это похоже на «обжиматься»? А я – на извращенца? У девочки случилась истерика, которую пришлось успокаивать мне, потому что вам плевать…

– Что вы себе позволяете?

– Хорошо. – Вит приказал себе остыть и заговорил ровным тоном: – Возможно, я выразился грубовато. Если я представлюсь и извинюсь за свое поведение, вам станет спокойней? Меня зовут Вит Стеблевский, я новый участковый терапевт в поселковой больнице.

Руку ему Яков Ильич так и не пожал. Какое-то время он молчал – и вдруг рявкнул:

– Тоня! Оденься, в конце концов, ходишь тут голая перед чужим человеком…

Шмыгая носом, она унеслась в мансарду, а Вит решил предпринять еще одну попытку достучаться:

– Слушайте, я прошу прощения за тот случай с… подглядыванием. И за сегодняшнее вторжение тоже. Я просто должен был убедиться в своих опасениях и поделиться ими с вами. Не знаю, помните ли вы, но мы с вами встречались. В первой городской больнице. Вы спросили у меня, где кабинет психиатра. Ваша дочь еще у него наблюдается?

Яков Ильич нахмурился, припоминая.

– Что нам тот психиатр… Таблеток насоветовала. Им лишь бы человека транквилизаторами закормить, превратить в овощ. Тоня абсолютно нормальная девочка. – Он едва ли верил в то, что говорил, но нужно было спровадить этого выскочку поскорее, чтобы не лез не в свое дело. – Может, немного замкнутая. Но это ничего, она ведь натура творческая. Стихи пишет, на скрипке играет. Все творческие люди слегка эксцентричны. Я бы увидел, если что не так…

«Все вы так говорите, – пронеслось в голове у Вита. – Я бы увидел, я бы заметил… Но на деле вам легче закрывать на все глаза, ведь осознать, что́ творится с вашими близкими, слишком страшно».

– У нее все тело в порезах, – принялся перечислять он. – Она рассказала мне, что уже несколько суток не спит, и, судя по всему, у нее галлюцинации. Она не просто творческая натура. Ей требуется серьезное лечение. Возможно, госпитализация. Покажите дочку врачу.

– И кто же этот врач? К той мымре я не попрусь! Может быть, вы, юноша? Вы же возомнили себя экспертом! Что вы ей пропишете: галоперидол, сульфозин, мажептил? Или сразу гильотину – лучшее средство от головы?

«Какой сульфозин? Его давно не применяют…»

– Нет, я обыкновенный терапевт, но мой долг как человека, давшего клятву Гиппократа, обратить ваше внимание на существующие проблемы. Послушайте… – Вит понимал, что ступает на минное поле, но выбора не было. – Вы понимаете, что заболевание может быть наследственным? Простите, что вообще заикаюсь об этом, я добыл информацию не самым этичным способом, но… Я знаю, что вы лечились от шизофрении. Сейчас уже другое время. Поверьте, современные препараты вызывают гораздо меньше побочных эффектов. Постоянно разрабатываются новые психотерапевтические методики, позволяющие снизить потребность в медикаментозном лечении до минимума. Если вы побороли болезнь, значит, и она сможет… Не лишайте дочь необходимой помощи.

Мир перед глазами Якова Ильича покачнулся.

– Вы ничего не знаете о том, что со мной было, – процедил он, леденея от ярости. – И о Тоне ничего не знаете.

– Ладно. – Вит отступил. – Подумайте над моими словами. Вот моя визитка. – В этот момент он порадовался, что главврач настояла на том, чтобы всем сотрудникам больницы их напечатали. Одна удачно завалялась в кармане. – Здесь мой телефон. Если вдруг что случится, звоните. Прибегу по первому зову.

Яков Ильич не протянул руки, чтобы взять визитку, поэтому Вит просто положил ее на кухонный стол.

– Только прошу вас, не затягивайте. Не доводите дело до… неприятных последствий. А я пока наведу справки и посоветую вам хорошего психиатра.

– А теперь убирайтесь! – скомандовал Яков Ильич. – И не смейте больше входить в этот дом без моего разрешения.

Вит скомкано попрощался и оставил того обдумывать полученную информацию. Завтра он собирался проверить, как у Антигоны дела.

Лишь бы не стало слишком поздно.

Глава 6

Потемневшая от дождя трасса вилась впереди траурной лентой. Через несколько километров она сворачивалась петелькой – хоть бери и прикалывай на грудь булавкой. Вдоль ленты-трассы тянулись одинаковые деревеньки – квадратные домики, сцепленные бочками, как вагончики поезда. Врут это все, будто мир огромен, прекрасен и полон чудес. Вот же он, этот мир, спрятался за пятнистым стеклом – примитивный и блеклый, состоящий из простейших геометрических форм. Почти все карандаши из набора израсходованы – остались только черный, серый и синий. Вот и рисуешь, чем придется.

А ведь каких-то полчаса назад Антигона была дома – в безопасности и тепле.

– Сегодня мы поедем к одному хорошему человеку, Тоня, – промычал отец за завтраком, давясь извечной овсянкой. – Здесь недалеко. Помнишь, я говорил об этом?

– Да, папа.

– Он побеседует с тобой. И поможет. Я обещаю.

– Да, папа, – обреченно согласилась Антигона. На третьи бессонные сутки ее мозг отказывался обрабатывать информацию. – Это доктор?

– Не совсем… – Яков Ильич замялся. – Вернее, совсем нет.

Но Антигона уже забыла об этом. Она вдруг заметила: на столе, придавленное завернутой в целлофан буханкой хлеба, валяется что-то блестящее. Серебристый клочок картона.

Антигона вытащила его, чтобы рассмотреть поближе. Это оказалась визитка, гласившая:

«СТЕБЛЕВСКИЙ ВИТ АНАТОЛЬЕВИЧ,

врач-терапевт»

Дальше значился номер кабинета и мобильный телефон.

– Пап, – протянула она, – а наш сосед…

– Он никогда больше не войдет в наш дом, не бойся. И выкинь эту штуку, она нам ни к чему.

Но Антигона и не подумала выкидывать визитку – наоборот, сунула в карман пальто. Чтобы помнить: призрак по имени Вит существует. И, что бы ни думал о нем отец, хочет ей помочь.

Первый за многие месяцы шаг за пределы дома ощущался, словно выход в открытый космос без скафандра. Антигона покрепче сжала визитку, унимая дрожь в пальцах, напитываясь прохладой ламинированного картона, остужающей разум.

– Тонечка, – позвал отец. Он вышел на улицу раньше, чтобы прогреть старенький двигатель «запорожца». – Ты идешь?

– Д-да…

«Иди, – прошептала Исмена ей на ухо. – Папа же сказал, тебе помогут. Иди».

Антигона почти физически почувствовала, как сестрины руки подталкивают ее. И переступила порог.

Все это хлынуло на нее – шумное-быстрое-яркое. Запах напоенной дождем земли был таким густым, что застревал в горле, не достигая легких. Потоки воды обрушивались на землю автоматными очередями – тут же захотелось упасть ничком и закрыть голову руками, прячась от пуль. Но тело не слушалось, стало чужим и неповоротливым, словно плотно загипсованное.

– Тоня! – прикрикнул Яков Ильич. – Зонтик открой, чего мокнешь?

Она и забыла, что ее пальцы сжимают длинный черный зонт-трость, на который можно опереться, да-да, опереться, чтобы не упасть… Увидев, что сама дочка не справится, Яков Ильич вернулся к ней, вынул из онемевших пальцев зонт, раскрыл над их головами и довел Антигону до машины. Когда отец усадил ее внутрь и закрыл двери, ей полегчало: шумный-яркий-быстрый мир вместился в геометрически очерченное пространство и превратился в безопасную картинку.

Антигона потянулась, удобнее устраиваясь на автомобильном сидении. Медленно, неглубоко вдохнула. Запах мокрого асфальта и озона – резкий, сладкий, головокружительный – чувствовался даже в салоне. К нему примешивалась пряная бензиновая вонь. Антигона вбирала воздух понемногу, делая длинные паузы между вдохами, боясь, что снова захлебнется, как только что на крыльце.

Дождь усиливался. Лезвия молний вспарывали брюха жирных туч, из которых выкатывались все новые и новые капли, хлещущие землю. Экзекуции вторили раскаты грома – чеканные, как бой боевых барабанов.

От очередного грохочущего «т-р-ру…» Антигона испуганно вздрогнула и, чтобы успокоиться, переключила внимание на размытый пейзаж за окном. Наверное, таким и видят мир близорукие – вечная растекшаяся акварель перед глазами. Можно было бы спросить у отца, но не стоит отвлекать его от дороги.

Яков Ильич нервничал: он давно не водил и растерял сноровку. Да и погодка подкачала. Хорошо хоть маршрут, построенный GPS-навигатором Тониного смартфона, насчитывал не слишком много поворотов и пролегал по недавно отремонтированной трассе.

– Все хорошо, Тонь? – нарушил он тишину.

– Да, – пискнула дочь.

Как-то не верилось. Яков Ильич видел, каких усилий ей стоило выйти на улицу. Он забарабанил пальцами по рулю, пытаясь прогнать тревогу. Десятки раз за утро он успел пожалеть, что собрался ехать к отцу Серафиму. Слова молодого выскочки-врача о «серьезном лечении» не выходили из головы. Что, если это ошибка? Что, если ему, отчаявшемуся старику, просто хочется переложить ответственность за Тоню на кого-нибудь другого – хоть на Господа?

«На все воля Божья, – решил Яков Ильич, отметая сомнения. – Мы уже выехали и не повернем обратно. А потом – будь, что будет».

Антигону тоже терзали раздумья. Что за «хороший человек, который поможет»? Ей вдруг вспомнилась детская игра, с помощью которой родители учили ее считать. Сколько ей было? Кажется, четыре. Она сидела у мамы на коленях и тыкала в машины за окном, восклицая: «Красная раз, красная два!» и глотая букву «р», а мама смеялась и загибала ее маленькие пальчики…

От этих воспоминаний почему-то заболела голова, и Антигона переключилась на счет.

«Раз машина, два машина.... Три машина, четыре машина…» – Мысленное повторение чисел убаюкивало. Дворники качались, очищая лобовое стекло от потеков воды. Туда-сюда. Будто маятник. Нет, не маятник – метроном, совсем как тот, с которым она играла в первые годы в музыкалке. Узкий и строгий, он возвышался над девочкой, направляя непоседливые пальцы на верный темп. Она часто представляла, что, будь метроном человеком, стал бы строгим учителем, носил костюм с галстуком и бродил по классу, размахивая указкой, идеально отсчитывая доли. Туда-сюда. Тук-тук.

«Пять машина, шесть машина…»

Вот мама водружает метроном на верхнюю полку стеллажа, отходит в сторону и с улыбкой наблюдает за игрой дочери…

Туда-сюда.

Почему снова так больно? Будто кто-то вколачивает гвозди в виски.

«Семь машина, восемь машина…»

Туда-сюда.

Антигона чувствовала себя рыбкой в аквариуме, которая смотрит на мир сквозь стекло. Волны укачивали ее – откуда в аквариуме взяться волнам?

Тук-тук.

«Девять машина…»

А на десятой машине течение унесло ее. Наконец Антигоне стало тепло и спокойно. Она ощущала свет впереди, мягкий и приятный, и тянула к нему пальцы, и тянулась всем своим существом. Оттуда веяло легким волнительным ветерком: вот-вот она достигнет чего-то, вот-вот что-то настигнет ее… Даже бессонная усталость отступила, спугнутая предчувствием открытия, что разлилось в груди топленым молоком.

– Мы приехали, Тоня. – На ее плечо опустилась отцовская рука. Тепло испарилось. Вместо него вернулся холод, пробравшийся под пальто и щекочущий ребра. – Выходим.

Антигона открыла глаза и сквозь акварельную мешанину красок на стекле разглядела, что остановились они у подножья холма, а на его вершине находится какое-то здание, скрытое деревьями.

– Где мы, пап?

Яков Ильич вздохнул и признался:

– Приехали в монастырь. Поговорим с батюшкой…

– Ч-что? – Слезы брызнули у Антигоны из глаз. Дыхание сбилось, будто в горле застрял камень. – Я… Я не хочу! Не пойду никуда, ни к какому батюшке… Не пойду!

– Пожалуйста. Если что-нибудь нам не понравится, мы тут же уйдем. Умоляю…

Не дожидаясь ее реакции, Яков Ильич выбрался из салона, обошел машину и открыл дверь со стороны дочери.

– Тонечка…

Она замотала головой, бормоча:

– Посмотри, как далеко идти, так далеко… Я не смогу. Зачем ты меня сюда привез? Мне было нормально и дома. Там тепло и тихо. Я хочу обратно…

– Тут же всего ничего пройти, немного вверх подняться. Я помогу тебе.

«Папа желает тебе только лучшего. Не огорчай его, – поддакнула Исмена. – Что, если батюшка сможет нам помочь?»

– Ладно. – Антигона покорилась двойному напору. Ласковый голос сестры и воля отца – вот все, что удерживало ее от истерики, собравшейся в груди клубком наэлектризованных проводов. Она шмыгнула носом и вытерла слезы рукавом пальто. – Пап, – заныла Антигона, отдавая себе отчет, что звучит просьба до ужаса жалко. – Возьми меня за руку, мне… мне страшно.

– Конечно, солнышко. – Тон Якова Ильича становился все приторнее. Хоть на хлеб намазывай и ешь, как бутерброд с медом.

Антигона схватилась за его протянутую ладонь и выскользнула наружу. Ливень утих так же быстро, как начался – осталась лишь липкая морось, облепившая их одежду роем мошкары.

Они двигались вверх медленно, не расцепляя рук – со стороны это, наверное, смотрелось трогательно. Да и Антигона на первый взгляд казалась обыкновенной девушкой, разве что очень сосредоточенной, будто проводила сложные математические операции в уме. Утром, собрав в охапку последние крупицы здравого смысла, она вымыла голову и привела себя в порядок. Порезы на коже надежно укрывал свитер, а непослушные волосы она укротила, заплетя в косу. В своем черном пальто с погонами, черных джинсах и черных же ботильонах Антигона выглядела, как присмиревшая готесса, которая решила стать образцовой студенткой, но еще не успела обзавестись новым гардеробом. Одежду она действительно давно не покупала: таскала старое драное шмотье, которым когда-то эпатировала одноклассников.

Рядом с отцом и дочерью шествовала группка старушек-паломниц, похожих на стайку серебристых рыбок. Они переговаривались тихими голосами, негромко, приятно посмеивались и начали креститься уже на подступе к воротам монастыря. Благим было неловко рядом с ними. Яков Ильич считал себя плохим христианином, а Антигона и подавно: она скорее поверила бы в Зевса-Громовержца, чем в Иисуса Христа. В фаталистической древнегреческой религии ей виделось больше смысла, чем в проповедуемой христианством свободе воли, которая, однако, предполагает Божью кару за каждый проступок. Кукольное сердце Антигоны тянулось к тому, чтобы отказаться от необходимости выбирать, решать, бороться. И покориться – фатуму, или причитающей в голове сестрице, или хотя бы отцу, который за руку тащил ее за собой.

Кованные ворота были гостеприимно распахнуты. На территории монастыря располагался парк, отчасти похожий на скотный двор: цветочные клумбы и грязноватый декоративный прудик соседствовали с хлевом, из которого несло навозом. Повсюду торчали торговые палатки, где милые бабушки в платочках продавали иконки и пластиковые бутылки со святой водой. Венчала композицию церковь – стандартное творение православной архитектуры: барокковые завитки и арочные окна, грибные шляпки золоченных куполов, насаженные на бежевые башенки. Один купол, правда, был черный: видать, деньги на позолоту кончились.

Яков Ильич окликнул проходившего мимо монаха и поинтересовался, где можно найти настоятеля монастыря, отца Серафима. Тот провел их в приемную братского корпуса – скучное административное здание справа от церкви – и велел ждать в коридоре перед каким-то кабинетом. На двери висела табличка – Антигона, запинаясь, прочитала вслух:

– Часы приема ежедневно с девяти до… до семнадцати ноль-ноль. В дни б-больших праздников с двенадцати до семнадцати ноль-ноль.

– Как в ЖЭКе, ей-богу… – пробормотал Яков Ильич. Его снова накрыло мерзкое ощущение собственной неправоты. Он опустился на приткнувшуюся у двери длинную скамью, расстегнул пальто и ослабил шарф. Глубоко вздохнул, высвобождая скопившуюся в животе тяжесть. Антигона присела рядом, и Яков Ильич снова взял ее за руку.

Так они и сидели в тишине, подпитываясь скудным теплом прикосновения, пока не подошел отец Серафим. Был он древний, намного старше Якова Ильича и весь какой-то серый, будто припорошенный пылью. Пыль эта лежала даже на его давно не стиранной рясе, от которой исходил кисловатый запах. На голове отец Серафим носил клобук, из-под которого торчали желтовато-седые волосы, а с подбородка тянулась жидкая бороденка – тонкая и длинная, как капля слюны, что свисает со рта уснувшего пьяницы.

– Простите за ожидание. Много дел, много людей, которые хотят обратиться за советом…

Говорил отец Серафим, как и все священники, веско и с выражением, наполняя каждое слово таинственной важностью. Антигона выжидательно молчала, а вот Яков Ильич обрадовался ему, как родному отцу, и бросился целовать руки.

– Благословите, батюшка… Спасибо, что нашли для нас время.

Священник осенил его крестным знамением и поспешно высвободился из хватки. Засуетился, извлекая из складок рясы ключи от кабинета.

– Бог благословит. Входите, присядем, потолкуем. – Он пригласил отца и дочь внутрь и сам вошел следом.

Приемная отца Серафима, если это помещение можно было так назвать, выглядела, как обыкновенный офисный кабинет: рабочий стол с компьютером, стеллаж, уставленный рядами разноцветных папок, два стула для посетителей. Только на стенах висело непривычно много икон и несколько распечатанных листков с молитвами, прибитых кнопками. Антигона пробралась к одному из стульев, глядя только в пол: новая обстановка ее пугала.

– Что не так, родная? – забеспокоился отец, но она помотала головой: все нормально, мол. Отец Серафим устроился по другую сторону стола. За его спиной виднелся православный календарь с панорамным фото монастыря. Красный квадратик на прозрачной ленте, который должен был отмечать сегодняшнюю дату, окаймлял вчерашнюю. Почувствовав укол раздражения, Антигона отвернулась к окну, чтобы эта неправильность не мозолила глаза.

– Что ж, рассказывайте, что привело вас сюда. – Отец Серафим соединил концы пальцев, демонстрируя, что весь во внимании.

– Мы пришли к вам с большим горем, – начал Яков Ильич. – Хотим просить помощи и совета. Батюшка, я должен признаться, мы… Не то, чтобы были добрыми христианами. В церковь ходим редко, на Пасху разве что, но наша ситуация вынуждает нас… обратиться к Богу. Осознать… свои ошибки.

Слова давались Якову Ильичу тяжело. Казались патетичной бессмыслицей. Все, чего ему хотелось, это чтобы священник щелкнул пальцами, вырвал пару волосинок из бороды, как Старик Хоттабыч, и Тоня тотчас выпорхнула из этого кабинета бодрая и радостная. Да только вера в Господа – не пилюля, которую можно принять по надобности, Яков Ильич это понимал. Но в глубине души осознавал, что привело его к отцу Серафиму отнюдь не желание духовно возродиться и воцерковиться.

– Никогда не поздно обратиться к Богу. Продолжайте, – подбодрил его священник.

– Моя дочь Антонина… – Яков Ильич кивнул в ее сторону, но Антигона и бровью не повела. На лужайке, вид на которую открывался из окна, парень с короткой рыжей бородой кормил кур. Даже монашеское одеяние не могло скрыть его атлетического телосложения. И самым странным было не то, как монах молод и как сложен, а то, как он улыбался – сам себе. Улыбался так, словно на дворе солнечный день, а над его головой висит чистейшее голубое небо, а не грозовые тучи. Антигона хотела бы однажды научиться так улыбаться. Или хотя бы, чтоб он улыбнулся ей.

– …переживает трудный период, – продолжал отец. – С тех пор, как ее мать, моя жена, скоропостижно скончалась, с Тоней творится неладное…

Правильно, наверное, было бы сделать по-другому. По канонам романа. Вспомнить все на Светиной могиле, и исповедоваться, и плакать, и молить о прощении, но память не спрашивает, когда вам удобно, чтобы нагрянуть в гости.

Все вышло, как вышло. Слова покатились из него, как бусины из порванного ожерелья.

Да только заговорил Яков Ильич не о Тоне.

А о себе.

О последнем вечере перед тем, как его свет погас навсегда.

…Как она кричала, громыхая кастрюлями в раковине. Вспененное моющее средство взвилось в воздух роем мыльных пузырей, и маленькие копии Светланы Благой, заключенные в прозрачные сферы, разлетелись по кухне, источая десятикратно усиленный гнев.

– Я тебе не мать, Яша! Я твоя женщина, понимаешь? Не сиделка, подтирающая твою взрослую задницу. Я здесь горничной работаю, что ли? Ты весь день на работе, а по вечерам строчишь в своем блокноте и ничего мне не показываешь. Когда мы в последний раз ходили в кафе, в театр, а? Я уже молчу о сексе, ты, видимо, на старости лет импотентом заделался. А дети… Илюша вечно пропадает где-то, я его дома почти не вижу. Тоня ушла в себя, я вообще не знаю, что у нее в голове творится. Может, она совсем умом тронулась с той дрянью, которую слушает и читает… Помнишь, нам давно еще в школе говорили, что она ненормальная. Это все в твою мамашу полоумную, которой мертвый муж мерещился…

– Замолчи! – рявкнул Яков Ильич. – Что ты городишь? Про Тоню, про матушку мою… Уважай ее память!

– Ты только рот мне можешь затыкать! – не унималась Света. – Лучше бы детьми занялся, они совсем от рук отбились. Если знаешь, как жить правильно, разбирайся сам. Я все делаю для тебя и детей, а вам наплевать. Посмотрим, как вы будете без меня!

Когда-то все было по-другому. Он нежно обнимал жену за укутанные шалью плечи – холодно, ей было вечно холодно – и шептал на ухо: «Свет мой». Редкие ссоры прибавляли чувствам остроты и пикантности, как в обожаемых Светой бразильских сериалах, которые вечерами скрашивали мрачную действительность девяностых. Но годы шли, дети росли, а они… просто старели. У многих их ровесников уже появились внуки, которым можно было отдать нерастраченную любовь, а младшая дочь Благих даже не достигла совершеннолетия. Родители теряли детей – и друг друга. Семейный плот распадался на доски.

Чем этот скандал отличался от других, случавшихся чуть ли не каждый день, едва Тоня с Ильей выскальзывали за порог? Яков Ильич знал, чем все закончится: завтра он уйдет на работу, а по возвращении на столе будет ждать горячий ужин. Он чмокнет жену в щеку, скажет: «Прости меня, дурака», и все будет, как прежде. До следующей ссоры.

Но не в этот раз. Чертов сломанный котел.

– …Она готовила на кухне. Все окна закрыты, плита включена, отопление работает – у нас индивидуальное, газовый котел, старый-престарый. И – утечка. Никакого сквозняка. Света… видимо, не успела или сил не хватило, чтобы хоть до окна добраться. Нам никогда уже не узнать. Это Тоня нашла тело, батюшка… Но сама она никогда не рассказывала, что тогда произошло. Я могу только догадываться. Тоня вернулась первой – из школы. Дверь не была заперта – это единственное объяснение, как она вошла в квартиру. Света обычно не запирала щеколду, когда готовила, потому что из-за шипения кастрюль-сковородок могла не услышать звонка в дверь. Дальше со слов соседей. Тоня заорала и упала в обморок. На крик соседи и сбежались. Вытащили ее быстро. К счастью, отравление оказалось легким, но бог знает, что случилось с ее душой. Полтора года уже… В школу не ходит, на улицу выйти боится, ни с кем не общается. Один компьютер. Я не знаю, что делать, батюшка. Вы – наша последняя надежда. – Яков Ильич погладил дочку по плечу. – Тонечка, скажешь что-нибудь?