Текст книги "Паноптикум"

Автор книги: Анна-София Дюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Часть первая. Софокл бы плакал

Разве любое повествование не сводится к истории об Эдипе? Разве рассказывать не значит пытаться узнать о собственном происхождении, поведать о своих распрях с Законом, погрузиться в диалектику нежности и ненависти? Ныне угроза нависла не только над Эдипом, но и над самим повествованием: мы больше ничего не любим, ничего не боимся и ни о чем не рассказываем.

Ролан Барт. Удовольствие от текста

Глава 1

Из распахнутого окна дохнуло промозглой сыростью. Ветер забрался под тонкий кашемировый свитер, щекотно пробежался по волоскам на коже. Вит чувствовал себя кошкой, которую гладят против шерсти. Да и если бы вдоль погладили – ему бы не понравилось. Он вообще не любил, когда его гладят: не терпел ни лишних прикосновений, ни психологических поглаживаний, которыми обмениваются люди, делая вид, что им есть друг до друга дело. Но сейчас… что-то такое не помешало бы. Пакостность на душе соответствовала погоде. В груди саднило, будто там гнездилась запущенная пневмония. Или туберкулез. Судя по тому, сколько Вит курит, вполне вероятно.

Выплеснуть бы эту дрянь – выкашлять с кровью и слизью, выкричать. Но не выйдет. Привычка молчать и слушать намертво вросла в тело. Вит всегда был себе на уме. Своими проблемами не делился, чужих близко к сердцу не принимал, пусть и умел изобразить участливость – профессиональный навык. Саморефлексия заменяла ему психотерапию. Последнее слово кольнуло в левом боку. «Селезенка», – машинально отметил Вит, но развить мысль себе не позволил.

Он уселся на подоконник, поправив примявшуюся полу медицинского халата, и попытался насладиться моментом. Насладиться не получилось: с улицы хлынул неповторимый и невыносимый дух поздней осени в сельской местности, сотканный из ароматов прелых листьев, размокшей грязи и протекшей канализации. Впрочем, проблемы с канализацией, как Виту объяснили по приезде, от времени года не зависели. Но он только усмехался, пока хозяйка живописала ему сомнительные прелести его нового жилья. «Из отопления – только электрический камин, бойлер маленький, и горячая вода может внезапно закончиться, если долго купаться, а еще трубы протекают – следите, чтоб не капало…» Вит рассеянно кивал и размышлял почему-то о философе Диогене. Ему нравился этот древний чудак, живший в бочке и бродивший с фонарем средь бела дня в поисках Человека. Только Вит зарекся что-либо искать – в других или самом себе. А вот требования к жизни давно снизил до минимума.

Поэтому должность участкового терапевта в поселковой больнице казалась ему приемлемым вариантом. Тем более, Вит сознательно отказался от перспектив позаманчивее. «Из-за мелкого атавизма, – шутил он сам с собой, покуривая в больничном дворике после смены, наполненной причитаниями ипохондриков и миазмами полуразложившихся пенсионерок. – Совести. Она должна была отмереть в ходе эволюции за ненадобностью». Из той больницы – просторной и светлой, с натертыми до блеска полами, по которым удобно скользили его белоснежные «кроксы», – Вит тоже сбежал, едва получил диплом о дополнительном образовании. Слишком уж много надежд возлагал его руководитель на понятливого и исполнительного интерна, напоминая о том, чего Вит мог бы достичь, если бы не…

Да к черту все.

Уехать представлялось единственно верным решением. Изобразив высокий уровень гражданской сознательности, Вит заявил, что лавров новоиспеченному доктору Стеблевскому не надобно, а жаждет он послужить общему благу и внести вклад в развитие сельской медицины. Коллеги посмеялись над его миссионерским рвением, да и отпустили с миром, закатив напоследок пышную гулянку.

И вот он здесь, в унылом поселке с крошечной больницей. Пэ-гэ-тэ Серпомолотовск – названия хуже, чем этот уродливый продукт советского словообразования, Вит не слыхивал. Сам поселок был такой же, как его имечко – несуразный, лоскутный, склеенный впопыхах и неумело. Частный сектор обнимал щупальцами стайку хилых пятиэтажек, неведомо как проклюнувшихся среди грязи и бездорожья. Улицы извивались сумасшедшими петлями, поэтому главной звалась единственная более-менее прямая. Носила она, естественно, имя Ленина. Правда, памятник, красовавшийся у здания поселковой администрации, судя по строению черепа и мощной челюсти, больше смахивал на питекантропа, чем на вождя революции. И пальцев у него было шесть – на левой руке точно.

Нет, на самом деле Серп, как ласково называли его местные, был неплох. Здесь легко дышалось. Улицы утопали в зелени. На работу можно было ходить пешком, а не толкаться в общественном транспорте. Тишину нарушали лишь шарканье шагов, шелест листьев да негромкие шепотки – фоновый шум, сливающийся в успокоительное «ш-ш». Вит так привык к этой сонной атмосфере, что гудок электрички, гулко разносящийся по поселку, каждый раз заставлял его вздрогнуть. Два раза в день – ранним утром и поздним вечером – она останавливалась на местной железнодорожной станции, выплевывая горстку пассажиров и слизывая новую порцию, чтобы увезти их в Город. Просто Город. Его название не озвучивали, лишь бросали: «Поехали в Город, а», и никто не переспрашивал.

Всем известно: Город – это центр Вселенной.

Город – земля обетованная.

Все жители Серпомолотовска рвались в Город, а Вит бросил Город и переехал сюда.

И за это ему были благодарны, пусть и не понимали мотивов. У Вита даже образовался фан-клуб, состоящий из дамочек старше него как минимум вдвое. Еще бы: молодой врач приятной наружности, у которого не трясутся руки, а глаза не заплыли от беспробудного пьянства. Вит со смехом вспоминал, как они выстроились к нему в очередь в первый рабочий день – прелестные бабушки в цветастых платках и лучших выходных нарядах, слегка побитых молью. Их морщинистые пальцы жали ему руку, их сухие губы шептали: «Мы так рады, что вы у нас есть, Виталий Анатольевич» («Вит Анатольевич», – исправлял он, но никто и внимания не обращал), и он посылал им свою фирменную улыбку, с которой выглядел загадочным и немного грустным – не настолько, чтобы оттолкнуть, а ровно в той степени, чтобы любая женщина тотчас возжелала эту грусть развеять. Недавно педиатр ушла в декрет, и, за неимением других врачей, к Виту стали захаживать располневшие мамаши с плачущими детьми – те глядели хищно, но несмело, как раненые волчицы, ведь дома их ждали мужья с тяжелыми взглядами и крепкими руками.

Виту нравились эти люди. С ними просто – бесхитростная доброта, неприкрытая злоба. Никаких интерпретаций. Никаких моральных дилемм – их-то он нахлебался. Поэтому ворчал Вит для виду, по привычке критикуя все, что попадется под руку.

Он пошарил по карманам в поисках телефона, но нащупал только мятую пачку сигарет и зажигалку. Новенький пятый айфон с припиской «S», обещающей исправить недостатки предшественника, тускло отсвечивал со стола экраном, в котором отражалось серое небо, но тянуться за ним было лень. Вместо этого, по-злодейски ухмыльнувшись, Вит вытащил из пачки сигарету. Поджег и медленно, смачно затянулся. Было в этом некое извращенное удовольствие – нет, не в том, чтобы курить в кабинете, где через полчаса он будет принимать больных. Хотя… в этом тоже. За многие годы обогащения табачных компаний ценой собственного здоровья у Вита сформировалась целая сигаретная философия. Как и любой медик, он осознавал, сколь тонка грань, что разделяет живых и мертвых. Значит, надо принимать маленькие дозы смерти, чтобы развить от нее иммунитет. Прививка от умирания, так Вит это называл.

Он расслабленно выдохнул и уперся затылком в оконный откос, наблюдая, как сизый дымок сигареты тает на фоне сплошной пелены облаков. Небо было холодное, густое и стылое, как холодец. Черпать бы его и черпать – огромным металлическим половником, каким мама в детстве разливала эту склизкую массу по тарелкам, – пока не выскребешь небесную твердь до дна, до самой кристальной синевы. Выскрести бы и себя. Ампутировать лишнюю деталь организма под названием совесть.

«Обсудим условия нашей сделки? – Ее красные губы изгибаются; левый уголок чуть выше правого – как всегда. Асимметрично. Неправильно. Все это – неправильно. – Если будешь молчать, я дам тебе уйти. Черкну словечко, и сможешь изменить специальность интернатуры. Больше никакой психиатрии, понял? Не суйся в мою вотчину – будешь жить припеваючи. Но, если посмеешь ляпнуть лишнего, я узнаю. И уничтожу тебя. В суде увидят все на большом экране и, поверь, истолкуют так, как нужно мне. Ты хочешь этого? – Страстное, алое, острое «о» ударяет в грудь. – Хо-очешь?»

Вит все еще помнил. Ее яркую помаду и медно-рыжие волосы, пахнущие кокосовым шампунем, ее холеные руки, увитые кольцами; одно из них – на безымянном пальце – подсказывало, что ее интерес к нему не укладывается в рамки традиционной морали. Она целовала и била его, била и трепетно целовала расцветающие на коже синяки. Кандидат медицинских наук, автор научных работ по физиологии высшей нервной деятельности – она знала, как близко находятся в мозге центры боли и удовольствия.

Он хотел бы растворить ее – во вкусе крепкого табака или острого мексиканского перца, в адреналине от скорости или сексе с другими женщинами. Но все эти вещи напоминали о ней – той, что научила Вита снимать профессиональный стресс интенсивными сторонними впечатлениями. И навек привязала к себе, став самым интенсивным сторонним впечатлением, что Вит испытал в жизни.

«Скажи, ты счастлив? Счастлив, что боролся за справедливость? Рыцарь в картонных доспехах с деревянным мечом… Такие персонажи как раз у нас лежат, милый. – Она проводит пальцем по его скуле, но Вит не отстраняется, пусть место прикосновения пылает огнем. – Еще десять минут назад ты мог отступить, и все вернулось бы на круги своя. Учился бы, как раньше, работал, сочинял сонеты о красоте бредовой фабулы при синдроме Котара11
  Синдром Котара, также известен как синдром «ходячего мертвеца», – психическое расстройство, при котором больной убежден в том, что мертв и больше не существует.


[Закрыть] или как ты там проводишь свободное время… Но ты решил взбунтоваться. И каков итог? В жизни, мой глупенький мальчик, побеждают такие, как я. А бескомпромиссные максималисты отправляются на эшафот – несправедливо осужденные, конечно. В этот раз, считай, тебя помиловали. Уходи. Я отпускаю тебя».

Вит ушел. Но она его так и не отпустила.

Слюна стала мерзкой на вкус, пропитавшись табачной горечью. Вит спрыгнул с подоконника и выбросил окурок в зияющий оконный проем. Все, хватит дурью маяться. С минуту на минуту придет Вера, его медсестра, а перед ней в расхлябанном виде показываться не хочется.

Ощутив болезненно-сладкий укол от удачной шалости, Вит закрыл окно. В кабинете остался легкий шлейф канализационного аромата. Вит открыл ящик стола и достал заблаговременно припрятанный мандарин. Почистил его, разломал на дольки и сунул парочку в рот, а ошметками кожуры потер ладони. Безотказный способ избавиться от запаха сигарет, известный еще со школы.

Меланхолично катая в руках кожуру, Вит рассматривал висящий на стене плакат о профилактике гриппа. Смешные человечки демонстрировали симптомы болезни: один морщился, прижимая руку ко лбу, другой кашлял в кулачок, третий сморкался в платок. Когда в кабинет постучали, он встрепенулся и рысью кинулся к мусорному ведру, избавляясь от улик.

В ту же секунду дверь скрипнула, и из-за нее показалась кругленькая мордочка Веры. Два хвостика, выпученные в вечном изумлении глаза, тоненький голос и приоткрытый рот, в котором поблескивали мелкие зубки, – иначе как Верочкой-Белочкой называть медсестру было невозможно. Вит понятия не имел, сколько Вере лет: выглядела она его ровесницей, но молва донесла, что старшей дочери Белочки уже шестнадцать, так что ей самой точно хорошенько за тридцать. Но он быстро бросил попытки расколоть белочкин орешек: миленькой, но безвкусной Вере было нечем его заинтересовать. Зато ее обожали дети, с которыми у Вита не ладилось. Общаться со взрослыми легко – вежливая улыбка, умные вопросы, внимательные кивки, – но дети легко чуют фальшь. Дети просили живого тепла, но у Вита тепла было так мало, что он не мог разбазаривать его на незнакомцев.

Он удивлялся местным: они жили общиной, одним гудящим ульем, а не жались по своим бетонным сотам, как городские пчелы. Вит же чувствовал себя белой вороной в белом халате – со своими итальянскими шмотками и уложенными гелем волосами, со специфическим выражением брезгливости на лице, какое бывает только у людей, привыкших ходить по ровному чистому асфальту, а не месить грязь. Весь облик его кричал, что он выходец из спального района, дитя интеллигентной семьи и продукт хорошего образования, а здесь оказался случайно. И все они тянулись к нему, городской диковинке, стремясь рассмотреть его вблизи и сломать его лед. Особенно женщины. Женщины успели надоесть Виту за те без малого три недели, что он провел в Серпе.

– Доброе утро, Вит. Как дела? Б-р-р, холодно. А чем это таким фруктовым пахнет? Хорошо хоть вонь с улицы перебивает, ты бы подумал, прежде чем окно открывать. Давай я кипятильник включу в сестринской, чайку тебе заварю, чтобы не простудился, не дай бог, а то как мы без тебя…

Вера обладала удивительной для такой миниатюрной женщины способностью: попадая в помещение, она заполняла его полностью. Болтовней, суетливыми жестами и хламом, который таскала с собой, точно запасливая белка. Даже в жизни Вита ее стало слишком много, и Вера, судя по взглядам, что она украдкой на него бросала, мечтала обосноваться там на ПМЖ. Но нет, на такую пошлость, как романчик между врачом и медсестрой, он ни за что не подпишется. Да и сексуальной привлекательностью эта перезрелая нимфетка не отличается. Так что знаки внимания с ее стороны Вит игнорировал.

– Буду очень благодарен, Вера. – Он потянулся за телефоном – узнать, который час. – Большая там очередь?

– Ну, человек пять. Не переживай, еще двадцать минут до начала смены.

– Окей.

Кивнув, Вера ушла, а Вит упал в кресло и уткнулся в экран, бесцельно листая ленту новостей «ВКонтакте». Фотографии грузились медленно, но он с мазохистским упорством разглядывал каждую. Бывшие однокурсники и коллеги посещали симпозиумы, защищали научные работы или просто улыбались, держа на руках детей в ползунках и чепчиках. Вдруг среди пестрой череды аватарок мелькнула копна рыжих волос. Он не удалил ее из друзей? Серьезно? Мимолетное искушение зайти на ее страницу сменилось волной ненависти к себе. Вит заблокировал телефон и перевернул экраном вниз. Надо удалить этот «контакт» к чертям собачьим – только невроз подпитывает.

Вера вернулась, неся в руках две чашки чая с облепихой, сдобренного лесными травами. Поболтав о пустяках, они понимающе переглянулись: время приступать к работе. Медсестра забрала чашки и снова вышла из кабинета. Вит же подошел к умывальнику, ополоснул руки и поплескал холодной водой в лицо. Постоял немного, собираясь с силами, опустил глаза вниз. Под раковиной притаилось мусорное ведро, в глубине которого поблескивали мандариновые корки, напоминая: как бы доктор Стеблевский ни строил из себя серьезного специалиста, в свои двадцать шесть он все еще хулиганистый мальчишка.

Пора. Show must go on. Вит щелкнул пальцами, переключая невидимый рубильник, – еще один психологический трюк, которому его научила она. И когда он вновь опустился в кресло, его больше не беспокоило ничего, кроме симптомов гриппа, гримасничающих на стене.

***

– На этом все. Ко мне на прием в среду, посмотрим, сойдет ли налет на горле. – Вит улыбнулся нервно поджавшей губы матери, которая устроилась на кушетке, пока ее больной ангиной сынишка ерзал на стуле перед «дядей доктором». Ребенок весь извёлся: его измотала очередь и общее ослабление организма, а тут еще чудище в белом халате засунуло ему в рот шпатель, от которого тянуло вырвать.

Виту захотелось его подбодрить.

– Держись, боец. Все будет хорошо. Дай пять. – Он выставил ладонь, и мальчик, озарившись беззубой улыбкой, звонко по ней хлопнул. Вит похвалил себя за то, что совершенствуется в общении с детьми.

Когда за последним пациентом и его матерью закрылась дверь, он откинулся в кресле, подложив сцепленные в замок руки под голову.

– Это негигиенично, – прокомментировала Вера, не отрываясь от заполнения медицинской карты. – Пациент свои пальцы только что облизывал, а ты…

– Зато малой порадовался, – парировал Вит. – К тому же, я сейчас помою руки. И девяносто девять процентов бактерий погибнут в агонии.

Пока журчала вода в кране и скрипела по бумаге Верина ручка, им не приходилось разговаривать. Но момент, когда удобное суетливое молчание сменяется неловкой тишиной, всегда наступает неожиданно. Вера закрыла карту и водрузила на полку стеллажа, к остальным. Вит вытер руки и вернулся к столу. Не зная, как еще избавиться от необходимости поддерживать диалог, схватился за телефон.

Медсестра наблюдала за его сгорбленной фигурой, делая вид, что копается в сумке. Что молодой доктор так пристально изучает на экране? Может, ему строчит смс-ки оставшаяся в Городе девушка? Конечно, девушка – Вера уже представляла ее: идеально очерченные брови, блестящие и шелковистые после кератинового выпрямления волосы, дорогие шмотки, подчеркивающие вылепленную в спортзале фигуру. Она уж точно будет посимпатичнее хвостатой сельской модницы, которая отчаянно молодится после развода…

Вит читал прогноз погоды. Ночью обещали мокрый снег.

Между ними протянулась нить – тонкая нить над пропастью, и Вера боялась ступить на нее. Падение в бездну неминуемо – лучше даже не пытаться. Из неё плохой канатоходец, и полоска белой кожи на безымянном пальце тому доказательство.

– Пока, Вит! До завтра. – Медсестра застегнула змейку на сумке и вылетела из кабинета. Поникшие хвостики колыхнулись траурно спущенными флагами.

– Пока-а… – запоздало откликнулся Вит и тоже засобирался домой.

Минут через десять он уже шагал через больничный двор, сетуя, что впопыхах забыл в кармане халата сигаретную пачку и не сможет скрасить путь дозой никотина. Но вскоре Виту стало не до причитаний. К вечеру облака рассосались, и над головой раскинулось звездное небо – будто хозяйка густо посыпала противень мукой, готовясь раскатать тесто для солнечного пирога, что будет готов к утру. Вит запрокинул голову, всматриваясь в искристую небесную синеву, и онемел от восхищения. В городе звезды не разглядишь, и сейчас он наверстывал упущенное за годы, не отмеченные восторгом прикосновения к Вселенной.

Глазея в небо, он добрел до улицы Ленина. Она была хорошо освещена, и сияние звезд терялось в электрическом свете фонарей. Зато Вит разглядел, что на носы его туфель налипли ошметки грязи. Он поморщился и впредь старался ступать осторожнее.

Улица выглядела нарядной, даже праздничной. Манил светом витрин и кислотной яркостью вывески мини-маркет «Оксана». На детской площадке играли в догонялки слегка чумазые, но счастливые дети, пока их родители распивали на лавочке нечто подозрительно смахивающее на пиво. Сбившиеся в кучку подростки качали головами в такт рэпу, пульсирующему из плохонького телефонного динамика. И все они – положим, не все, но многие – узнавали Вита и бормотали приветствия, озаряясь вполне искренними улыбками. Потому что он лечил их самих и их детей. Потому что он приехал в Серпомолотовск, чтобы назвать его домом, а значит, стал частью улья.

Виту было трудно извлекать из речевого аппарата слово «здрасьте» так часто, но он старался уделить внимание всем. Впереди уже темнел поворот, где можно будет передохнуть. За ним уличного освещения не было, как и асфальта – лишь посыпанная крупным гравием грунтовая дорожка, по осени, конечно, размокшая. Ноги вязли в грязи и цеплялись о камни, и Вит печально констатировал, что туфли придется мыть и заново смазывать кремом.

Наконец вдали показались очертания хозяйского дома, подсвеченные установленными на крыльце фонарями. Домик был добротный, двухэтажный, похожий на кукольный – черепичная крыша, канареечно-желтые стены и резные окна. Рядом приткнулся маленький гостевой флигель, который арендовал Вит. Подойдя к калитке – по местному обычаю, незапертой – он уже ясно видел, что будет дальше. Вот он отпирает дверь, разгоняя застоявшийся воздух, щелкает тумблером обогревателя, идёт на кухню, ставит на газ чайник и варганит обыкновенный холостяцкий ужин – например, яичницу…

И вдруг Вит услышал музыку.

Первая нота выбила из него дух. Дальше мелодия раскручивалась плавно, но стремительно, словно лента, которую фокусник достает из рукава. Вит оглянулся по сторонам, пытаясь найти источник звука. И нашел.

На противоположной стороне переулка стоял кособокий домик с заколоченным чердачным окном. Его давно не белили и не красили, деревянное крыльцо прочерчивала глубокая трещина – в общем, выглядел дом нелюбимым и заброшенным, пусть по вечерам в его окнах и загорался свет, а рядом был припаркован старенький бордовый «запорожец». Когда у Вита выпадали утренние смены, одновременно с ним из домика выходил пожилой мужчина с портфелем, носивший круглые очки в металлической оправе и подбитое мехом пальто советских времен. Лицо его казалось смутно знакомым, и, судя по тому, что на приветствия сосед отвечал лишь сухим кивком, Вит распознал в нем родственную душу – такого же обросшего панцирем городского жителя, которого занесло в глушь. От хозяйки Вит узнал, что это учитель истории в местной школе. «С придурью он, говорят, и справочка имеется», – так его охарактеризовала эта добрейшей души женщина, добавив, что вместе с учителем живет его дочка, «то ли больная, то ли инвалидка, на улицу не выходит почти».

Казалось, дом только притворялся живым – признаки жизни он подавал вполсилы. Зажигался и гас свет в окнах, плотно занавешенных тяжелыми шторами, скрипела сломанная ступенька, когда учитель наступал на нее. И никакого больше движения, никакого звука не рождалось за запертыми дверьми – ни возгласа, ни смеха, ни бормотания телевизора, что обычно наполняют быт людей, живущих под одной крышей. Неужто обитатели его говорят шепотом и ходят на цыпочках, делая вид, что их там нет?

И тут – на тебе! – музыка. «Скрипка», – понял Вит. Ведомый неясным предчувствием, он отнял пальцы от калитки и пошел на звук. А когда заметил, что одно из окон не зашторено, его любопытство стало непреодолимым.

Вит подошел к самому окну. Его взгляду открылась просторная гостиная. Стены и пол ее облепляли вытертые советские ковры с психоделическими узорами. В углу, где почва для размножения ковров оказалась неплодородной, висели иконы в золоченных рамах. А посреди этой мещанской роскоши стояла босая девушка со скрипкой. Из одежды на ней была одна красная мужская футболка, едва прикрывающая бедра, и ее бесформенные очертания только подчеркивали стройность длинных ног скрипачки. Девушка стояла лицом к окну, но смотрела только на инструмент, и Вит мог разглядеть ее во всех подробностях.

Густые черные волосы до поясницы, висящие спутанными космами. Черты лица – резкие и крупные, будто неведомый скульптор вылепил его из совсем уж неподатливой глины. Музыкантша совершенно не сочеталась с интерьером гостиной, словно ее вклеили туда из другого места. Вит бы даже сказал, из другого фрагмента памяти. Он уже видел эту девушку. Только где?

Мелодия все убыстрялась. Пальцы извлекали звук из инструмента умело, но надрывно – скрипачка не играла музыку, а укрощала ее. В чем дело? Зачем она сжимает скрипку за тонкое горло, зачем выдавливает из нее по капле эту беспокойную мелодию? И где Вит видел ее, черт возьми, где?

И тут девушка оторвалась от наблюдения за смычком. Вскинула подбородок и сложила губы трубочкой, сдувая упавшую на глаза прядь. Она посмотрела на Вита. Посмотрела и не увидела. Он понял это по особому выражению ее карих, чуть на выкате глаз, ощутил дремлющим внутри профессиональным чутьем.

И вспомнил.

Переполненный коридор городской больницы. Пожилой мужчина остановил Вита и огорошил вопросом о том, как найти кабинет психиатра. За его плечом мялась худенькая сутулая девушка. Поймав ее взгляд, Вит заметил в нем особый мерцающий отблеск и невольно залюбовался: как прекрасна она была в коконе своего спящего безумия! Он бы многое отдал, чтобы увидеть, как безумие проснется, и девушка из куколки станет бабочкой. Вит бы поймал ее в банку, засушил и посадил на иглу, чтобы изучить каждое пятнышко на ее крылышках.

Тогда лихорадочный блеск ее глаз был лишь слабым свечением, которое должно было исчезнуть, едва начнется лечение. Все, что Вит успел, это посоветовать выбирать иностранные медикаменты. Но лекарствами здесь и не пахло. Он стоял, почти прижавшись носом к стеклу, и ясно видел: юная скрипачка уже была бабочкой. Болезнь цвела в ней пышным садом, не тронутая ядом подавляющих нервную систему препаратов. Сердце Вита забилось быстрее, внутри вспыхнул почти позабытый восторг первооткрывателя. И его одержимость – одержимость, над которой она смеялась, одержимость, которую он так долго держал в узде, – разгорелась с новой силой. Но, не успел Вит придумать тысячу оправданий, чтобы войти в этот дом и заполучить в руки прекрасную бабочку, как в окне мелькнула прямая и неумолимая, как стрела, фигура старика-учителя.

– Налюбовался, извращенец? – гаркнул тот, испепеляя Вита взглядом сквозь стекло, и задернул шторы.

Тому ничего не оставалось, как поплестись в свой флигель – к чаю и яичнице, растерявшим манящую прелесть.