Текст книги "Черное солнце"

Автор книги: Анна Шнейдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Глава 17

– Что… – не дожидаясь, пока за ним закроется входная дверь, начал Харри, но вовремя остановился, заметив любопытный взгляд домработницы, – Ильза, – Кёльнер наклонил голову.

– Герр Кёльнер – потрескавшиеся губы женщины разомкнулись, выталкивая слова в прихожую, – добрый вечер.

Ильза быстрым взглядом осматривала высокую фигуру Кёльнера в ожидании вопросов или распоряжений, но когда он сказал, что она может идти домой, и – что было совсем немыслимо – взять себе два выходных дня (и это посреди рабочей недели!), ее глаза расширились, и в этот момент стали так похожи на бессмысленные выпуклые окуляры рыб, что Харри едва удержался от смеха.

После новости о том, что Харри и Агна Кёльнер на два дня едут в Мюнхен по рабочим вопросам Кёльнера, – и Агна, конечно, его сопровождает, ведь она так давно мечтает увидеть этот знаменитый город, – растерянность домработницы, судя по выражению лица едва не обернувшаяся безумием, сменилась обычной педантичностью. На предложение помочь с дорожными сборами верная осведомительница Геринга получила очень вежливый отказ и, пожелав своим хозяевам приятной поездки в город, так много значащий для их любимого фюрера, ушла.

– Я хочу ее уволить! – сказала Элисон с такой горячностью, которая удивила ее саму.

– Боишься, что она знает больше, чем ей следует? – Эдвард внимательно смотрел на девушку, неотрывно наблюдая за выражением ее лица.

– Что это значит? – отвечая таким же открытым взглядом, Эшби резко повернула голову в сторону своего напарника и слегка прищурила глаза, но это ей не помогло, – Эдвард успел заметить в выражении зеленых глаз испуг, и устало произнес:

– Не знаю, Агна, ты скажи мне. Куда ты уезжаешь по утрам?

Фрау Кёльнер опустила голову вниз, убирая за ухо волнистую прядь волос.

– Так я и думал, – Эдвард так близко подошел к Элисон, что она почувствовала горьковатый запах его одеколона, – будь осторожнее. Они уже открыли один лагерь, и кто знает, на какие зверства они способны еще.

Высокая тень на стене отделилась от маленькой тени, и медленно пошла по лестнице вверх. В спальне шаги Эдварда стихли, часы в гостиной звонко пробили пять часов пополудни, а Элисон по-прежнему стояла на месте, опустив голову. И вдруг, в одно мгновение, маленькая тень тоже сорвалась со своего места на стене и побежала вверх.

– Я хотела… – Элисон забежала в спальню, но в смущении остановилась, поздно заметив, что на Эдварде, который остановился перед зеркалом, нет рубашки.

– Агна, выйди, – не глядя на девушку, Милн подхватил другую сорочку, просунул руки в рукава и принялся поправлять светло-голубой воротничок. Элисон посмотрела на Эдварда и отвела взгляд в сторону. Эдвард снова, как несколько минут назад в гостиной, подошел с ней.

– Ну?

Эл покраснела, и ее взгляд уперся в ту точку на его груди, которая была на уровне ее глаз. Длинный шрам пересекал ключицу и прятался за тканью расстегнутой рубашки.

– Что это? – Элисон осторожно прикоснулась к шраму дрожащими пальцами.

Не услышав ответа, она подняла глаза вверх. Милн с язвительной улыбкой смотрел на нее несколько секунд, но когда Элис отвернула в сторону ворот рубашки, чтобы увидеть, где заканчивается шрам, Эдвард отступил назад, и, отвернувшись, направился к зеркалу. Дверь громко хлопнула, Эдвард остался один.

Он быстро собрал необходимые вещи в дорожную сумку и спустился по лестнице, чтобы удостовериться, что «Мерседес» готов к поездке в Дахау.

Автомобиль был занудно-чистым, в проверке не было никакой необходимости, но Эдвард педантично осмотрел салон, проверил стрелку на датчике топлива, открыл багажник, аккуратно уложил вещи, отметив про себя, что там уже была небольшая сумка, которую Эл часто брала с собой в дорогу. До отъезда оставалось чуть более получаса, и Эдвард решил еще раз просмотреть схему завода по изготовлению боеприпасов, на месте которого теперь располагался концлагерь. В ходе одной из прошлых операций Милн уже бывал там, и это, безусловно, могло помочь ему лучше сориентироваться на территории нового нацистского «учреждения», призванного перевоспитать «неугодных элементов». Из выступления Гиммлера, который в последние дни неустанно звучал по радио, срывая голос до хрипоты, Эдвард знал, что «в среду, 22 марта близ Дахау будет открыт первый концентрационный лагерь. В нём будет размещено 5000 узников. Планируя лагерь такого масштаба, мы не поддадимся влиянию каких-либо мелких возражений, поскольку убеждены, что это успокоит всех, кто уважает нацию, и послужит к их пользе».

Подпись: «Генрих Гиммлер, действующий начальник полиции города Мюнхена». Если совсем коротко, – инициатор создания концентрационных лагерей, среди огромного множества которых Дахау так и останется первым, – «образцом для подражания», площадкой для «стажировки» надзирателей всех остальных центров убийств и смерти, и только у одного лагеря в Дахау будет сто двадцать три филиала, а общее число нацистских лагерей, разбросанных по всему земному шару, – преодолеет отметку шестьдесят, и уйдет на счет седьмого десятка.

* * *

Проходя мимо, Эдвард напомнил Элисон, что они выезжают ровно в 21:00. Потом он поднялся наверх, зашел в кабинет, закрыл дверь, достал из кармана брюк маленький листок с истертыми на сгибах линиями, снова подробно рассмотрел собственный чертеж, – губы его беззвучно шевелились, когда он повторял расположение входов, – и, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза. Он едет в лагерь Дахау с пистолетом «Вальтер Р-38» и кинжалом, которым нацисты награждали «героев» своей кровавой планеты. И если бы они были людьми, девиз, высеченный готическим шрифтом на клинке кинжала – «meine Ehre heißt Treue», что означало «моя честь – это верность», мог действительно что-то значить.

Дорога до городка Дахау, что расположен в семнадцати километрах от Мюнхена, заняла около пяти часов. Говорить было не о чем или, что вероятнее всего, Эл и Эд упорно делали вид, что так оно и есть. Тягостная тишина прервалась лишь однажды, когда Элисон неловко завела разговор о том, для чего она уезжает по утрам из дома.

– …Я все еще надеюсь узнать хоть что-нибудь о Стиве. Ты должен меня понять, тем более, фрау Берхен…

– Фрау Берхен?! – крик Эдварда был таким громким, что Элисон вздрогнула, – Агна, ты сошла с ума?! Ты хотя бы немного представляешь, какая это опасность? Или мне рассказать тебе о том, где разгружают грузовики гестапо и что становится с теми, кого сажают в них как… – Эдвард был в такой ярости, что не смог закончить фразу. Помолчав, он спросил:

– Долго ты хотела молчать и об этом? – Милн посмотрел в зеркало заднего вида в поисках Элисон, забыв о том, что она сидит рядом с ним, и он не сможет увидеть ее в зеркальном прямоугольнике.

– Что?

– Агна, это невыносимо! Ты же молчишь обо всем, уходишь и молчишь!

– Спасибо, что…

– «Спасибо»? Снова?

Голос Милна был полон крайнего изумления. Он помолчал, а потом рассмеялся. Сначала тихо, почти беззвучно, но через несколько секунд грянул такой хохот, от которого у него на глазах едва не выступили слезы. Ему даже пришлось остановить машину, чтобы не съехать с пустынной дороги. Нервный смех прекратился так же внезапно, как и начался. Остаток пути Эл и Эд молчали.

* * *

Оказавшись в Дахау, Эд съехал с дороги, уводя автомобиль в лес, – их ни в коем случае не должны были заметить. Отъехав на достаточное расстояние, Милн включил фонарь, вышел из машины, открыл багажник, затем – свою дорожную сумку. После нескольких минут тишины, он оглянулся, отыскивая в непроглядной темноте Элисон, хотя в этом не было необходимости: девушка стояла напротив Милна и ошеломленно смотрела на него. Китель штандартенфюрера, – полковника плавно облегал его фигуру, делая Эдварда практически неузнаваемым.

Осветив светом фонаря Элисон, он кивнул: темно-серые брюки из грубой шерсти, белая рубашка, туго застегнутая под самым горлом и черный пиджак поразительно изменили Эл. И, если не вглядываться в ее красивое бледное лицо, то она вполне могла сойти за ту, кого ей предстояло изобразить – новую надзирательницу концлагеря Дахау.

Эдварду и Элисон нужно было идти, бежать, вслед за короткой летней ночью. Но они застыли на минуту, обмениваясь пристальным взглядом. Наконец Милн, крепко взяв ладонь Элисон в свою теплую руку, тихо поднялся на дорогу, и, освещая путь фонарем, мягко зашагал вперед. Элисон шла следом, шаг в шаг.

До бетонного забора лагеря они дошли быстро, но гораздо больше времени у них ушло на поиски входа. Благодаря своим источникам в Берлине, Харри знал, что Вэккерле, первый комендант Дахау, был с позором уволен из лагеря, а будущий, – Эйке, пока находился в сумасшедшем доме в качестве пациента, и еще не мог знать, что скоро сам Гиммлер вытащит его оттуда и переведет на должность коменданта Дахау, где его остервенелая преданность и дотошность недавно установленным идеалам впечатлит даже покровителя, а в историю он войдет как один из самых жестоких и беспощадных преступников, от рук и распоряжений которого погибнет множество людей самых разных национальностей, точно сосчитать их число будет не под силу и через десятилетия после падения режима.

Время неумолимо неслось вперед, а они все никак не могли найти способ проникнуть в лагерь. Отдышавшись, они снова пошли вдоль бетонного забора, как вдруг их настиг свирепый собачий лай и окрик охранника, вероятно, совершавшего обход. Прозвучал звук взведенного оружейного курка, дуло уперлось в живот Кёльнера. Агну охранник осветил светом фонаря, слишком яркого, чтобы его можно было выдержать хотя бы непродолжительное время.

Их грубо затащили на территорию лагеря, приказали стоять на месте. В окружающей темноте и бликах фонаря Харри пытался разглядеть фигуру Агны, но ему никак это не удавалось. Вдруг дуло ружья отвели от него, охранник вытянулся по стойке, щелкнул каблуками, воздевая руку вверх под углом в сорок пять градусов. Верный сын нацистов, онемевший при виде самого штандартенфюрера, он безумно пялился на Кёльнера, наверняка ругая себя за столь грубое обращение с высоким чином.

Харри посмотрел в выпуклые глаза охранника, которому было от силы лет двадцать, и зло улыбнулся.

* * *

Охранник с ненавистью уставился на Агну, ослепляя ее слишком ярким светом ручного фонаря с большим внешним стеклом.

На уличных празднествах обновленной Германии огромные прожекторы, бьющие в небо столпами света, были обычным явлением. И подобные световые трюки очень быстро стали одним из первых атрибутов нацистов. Слишком яркий свет слепил, сбивал с толку, делал из человека жертву. Выставляя руку вперед, желая защититься от пронзительного свечения, он уже признавал свою вину. А дальше…дальше оставалось совсем немного, – до того момента, как он, ослепленный, бледный, схваченный ночью, готов был признать все, что делал и все, о чем даже не думал. Излишне говорить, что недостатка в «признаниях», выбитыми нацистами в подвалах и тюрьмах, позже – в бесчисленных лагерях, – не было. По лицу юного нациста расплылась улыбка. Коротко взглянув на женщину еще раз, он замахнулся, чтобы ударить ее прикладом ружья.

– Стоять! – молниеносно перехватив руку мальчишки, Кёльнер выдавил из его онемевших пальцев оружие, – вы сошли с ума, юнкер? Это новый сотрудник лагеря, – голос Харри звучал так вкрадчиво и тихо, что по спине солдата прошла волна озноба.

Блондин отпустил охранника, рывком отбрасывая его в сторону. Солдат пошатнулся, но сумел удержаться на ногах. Штандартенфюрер взглянул на новую сотрудницу лагеря и снова перевел взгляд на незадачливого фашиста.

– Даю вам две минуты на доклад об обстановке в лагере. Я слишком устал по дороге сюда, довольно того, что моя машина заглохла и я приехал в лагерь так поздно. Охранник выпрямился по стойке смирно, желая снова отдать фашистское приветствие, но, запутавшись в своих двух руках, так и не смог решить, какой же из них стоит салютовать. Громко сглотнув, он поправил воротник формы и начал сбивчивый доклад:

– Герр Вэккерле уволен с должности коменданта, господин штандартенфюрер, сейчас лагерь временно перешел под командование его первого заместителя. На сегодняшний день в лагере содержится шесть…нет, с-семь тысяч заключенных, яростных врагов Рейха! Почти каждый день поступают новые, которым необходимо перевоспитание…

– В каких условиях они содержаться?

– Б-ба-бараки, штандартенфюрер. Они живут в бараках. Неплохо живут, исправившихся мы освобождаем, но если выяснится, что они так и не исправились, нанесли Германии новый вред, их снова привозят сюда.

– Кто среди узников?

– Политические, штандартенфюрер, яростные противники фюрера!

– Наказания?

– Д-да… – охранник осмелился поднять глаза на высокого начальника, но так и не смог разглядеть его лица, наполовину скрытого козырьком фуражки, – там.

Солдат ткнул пальцем в сторону и опустил руку.

Резким кивком головы штандартенфюрер дал понять, что он намерен осмотреть место, где наказания приводятся в исполнение. Охранник судорожно дернулся, пробежал небольшое расстояние, затем резко перешел на шаг. Надзирательница лагеря, прибывшая в сопровождении начальника, молча шла за ними.

Позади двух бараков стояла наспех сколоченное подобие виселицы. Она вполне могла пригодиться средневековой испанской инквизиции, но, за неимением таковой, трудную и тяжелую работу по возвращению заблудших в лоно чистого разума приходилось выполнять работникам этого концентрационного лагеря.

Человек, подвешенный за руки, уже вывернутые в суставах, слабо пошевелился.

Штандартенфюрер подошел к нему, внимательно рассматривая его тощую фигуру. Лицо мужчины было в кровоподтеках и ссадинах, и больше походило на кровавое месиво.

– За что осужден? – в ночной тишине голос начальника прозвучал особенно громко.

– Коммунист!

Охранник остановился перед начальником в ожидании указаний.

– Снимите его и отнесите в барак.

С готовностью кивнув, солдат бросился к виселице, торопливо отвязывая тощее тело, которое через несколько минут мешком упало на землю. Он с трудом дотащил буйного коммуниста до деревянных трехъярусных нар барака, и поспешно вернулся к ожидавшему его начальнику.

– Надеюсь, при следующей встрече вы будете вести себя как должно солдату рейха, юнкер. Проводите.

Охранник кивнул, схватился за горло и побежал к главным воротам лагеря, уже украшенных фразой, которую вряд ли когда-нибудь забудут.

«Arbeit macht frei».

«Труд делает свободным».

* * *

Оказавшись за воротами, они шли молча. Но когда зловещая пустынная площадь Дахау осталась далеко позади, Эдвард посмотрел на Элис. Лицо ее было бледным и замкнутым. Как и прежде, Милн взял девушку за руку, желая скорее уйти из этого рукотворного ада.

Солнце неспешно просыпалось ото сна, пробиваясь слабым розовым цветом сквозь густую листву деревьев, когда они вернулись к «Мерседесу. Где-то вдалеке запели первые птицы. Впервые за все время, что длилась их вылазка, Элисон посмотрела на Милна.

– Ты в порядке?

Густые кудряшки упрямо закачались из стороны в сторону, и в следующий миг оказались под длинными пальцами Эдварда, словно багряный шелк, ласкающий кожу. Страстный поцелуй длился целую вечность и еще дольше: время потерялось и стерлось. Эдвард сходил с ума от нежности Элисон, опьяняющей и долгожданной, которой так давно жаждал и перестал ждать. И когда кольцо ее рук разомкнулось, освобождая его, он не дал ей уйти, и, обняв Элис, долго укачивал ее в теплом ветре раннего летнего утра.

Эдвард не помнил, когда улыбался так в последний раз, но Эл, сидя за столиком кафе напротив него, сказала, что он похож на мальчишку, укравшего сладости и далекого от раскаяния. Он рассмеялся. Глаза его лучились таким теплом, что оно было почти осязаемым. Именно из такого чистого света были сотканы настоящие солнечные зайчики.

– Харри? – если бы не Элисон, которая первой обернулась на женский голос, Милн вряд ли бы расслышал свое немецкое имя.

Высокая блондинка подошла ближе, с улыбкой рассматривая Кёльнера. Проследив за взглядом Элис, Эдвард наконец-то перешел в реальность, где его звала по имени статная блондинка.

– Ханна?

Красавица звонко рассмеялась и закружилась перед ним. Пышный подол белого платья, сделав несколько кругов, плавно опустился вниз. Несколько секунд бывшие любовники молча смотрели друг на друга.

– Познакомишь меня? – спросила Ханна, указывая взглядом на Эл.

Милн поднялся из-за стола и представил женщин друг другу.

Новость о том, что Агна – жена Кёльнера, фройляйн Ланг восприняла с улыбкой и удивленно посмотрела сначала на фрау Кёльнер, а потом и на Харри, спрашивая его взглядом, не шутит ли он?

Желая удостовериться в правдивости его слов, Ханна поцеловала Харри в щеку, задерживая губы в поцелуе дольше, чем упоминалось в учебниках по этикету. Взгляд голубых глаз медленно прошелся по его лицу, узкая ладонь легла на грудь и пальцы медленно очертили длинную линию шрама, скрытого светло-голубой рубашкой.

Глава 18

…Шел дождь. Самое начало рассвета. Солнце было алым и темным, его густой цвет, так похожий на глубину раскрытого сердца, окрашивал собою все, что было вокруг – трава, деревья, углы домов: все стало красным. Капли дождя мелкой дробью били по лицу и быстро убегали вниз, скатываясь в густую траву. Вот большая капля зависла на краешке его длинных ресниц и упала. Он так устал, – Элисон это знала. И не могла перестать смотреть на него, – таким невероятным было его лицо в ту минуту. Усталость снесла последние барьеры, и в глазах Эдварда она снова заметила отстраненность, которую много раз видела раньше. Но тогда она быстро пряталась, – за улыбку или взгляд, отведенный в сторону. Теперь же ей ничего не оставалось, как выйти к восходу солнца и дать ему время. На вдох и выдох.

Усталость обнажила лицо, глубокий взгляд ярких глаз не избегал ответного взгляда Элисон. Она только боялась одного, – что каким-то неловким движением спугнет эту крайнюю искренность, острую и пронзительную, увидеть которую дано не всем, но увидев однажды, забыть уже нельзя.

Нахмурившись, Элис тряхнула головой, отгоняя воспоминание. Она влюблялась в Эдварда, и это не нравилось ей, потому что вместе с влюбленностью приходила ревность. Вздохнув, она снова перевела взгляд на журнальную страницу, пытаясь уловить смысл напечатанных слов.

Дверь в библиотеку плавно скользнула в сторону.

– Ты не спишь? – голос прозвучал совсем близко, Эдвард, задержавшись, легко поцеловал ее в щеку и взъерошил волосы.

По утрам Эл с трудом укладывала непослушные пряди в прическу, при этом так смешно надувая щеки, что после слишком долгого дня, проведенного в компании нацистов, посетивших с визитом заводы концерна «ИГ-Фарбиндустри», в состав которого входила компания «Байер», Милн не смог отказать себе в удовольствии немного позлить ее, – тогда от возмущения глаза Элисон становились темнее, напоминая ему малахит.

– Читаю новый номер, – она приподняла журнал «StyL» и улыбнулась.

– Что пишут?

Милн вальяжно устроился в кресле напротив, с удовольствием вытягивая вперед длинные ноги. Элисон быстро пробежала взглядом цитату из речи Геббельса, но вслух прочитала только заголовок статьи:

– «Немкам – немецкую одежду!». Французские фасоны наносят вред как физическому, так нравственному здоровью немецких женщин.

Эдвард усмехнулся, слушая голос Элисон, полный иронии.

– Ты не обязана была соглашаться на предложение Геббельса.

Элисон покачала головой, перебивая его.

– Другого выхода не было, ты знаешь. Я не могла отказаться, – с легким плеском глянцевых страниц, Элисон захлопнула журнал мод и посмотрела прямо перед собой. В памяти все еще мелькали слова из речи министра пропаганды, процитированные в статье:

«Полностью обнаженная спина открыто приглашает к забавам с хлыстом, все это разорванное на куски нечто кое-как удерживается с помощью ленты, глубокое – на самом деле, чересчур глубокое – декольте и узкая юбка с разрезом, которая заканчивается много выше колен».

То же самое он говорил ей во время медленного танца на недавнем вечере, очередном, на который Агну и Харри снова пригласили. И при этих словах он снова осматривал девушку, неуклюже пытаясь обнять ее крепче и притянуть к себе.

Элисон много раз представляла тот момент, когда она снова встретится с Геббельсом лицом к лицу. Как ей следует вести себя? Что сделать и что сказать? Каким будет ее лицо в эту минуту? Сможет ли она скрыть отвращение, которое чувствоала при одной мысли о Геббельсе? Нелепой, вот какой была их новая встреча. Геббельс улыбался, и можно было подумать, что взгляд его черных глаз стал мягче, на самом же деле эти тлевшие угли горели неутоленной похотью, ведь он не получил то, чего хотел. Пока. Она приняла его предложение о работе в неофициальном доме мод, которым руководила Магда Геббельс.

Почему?

Потому что не могла отказаться от такой блестящей вакансии, не вызвав подозрения. Потому что она устала от «бесполезного», – как ей казалось, – времяпрепровождения и она хотела быть занятой делом. И потому, что с помощью этой работы она наверняка узнает то, от чего Баве уже не сможет молча отмахнуться, – как он сделал это при получении нескольких шифровок, отправленных ему агентами после ночной вылазки в лагерь Дахау. Если бы он только не поверил им, это было бы не так страшно. Но Баве фактически проигнорировал все, что они сообщили о лагере! Тысячи пленных, люди, умирающие под пытками, овчарки, натасканные на людей, которых специально морили голодом несколько суток, чтобы при травле узника они сжирали его за считанные минуты…Баве молчал. Только однажды, уже спустя какое-то время после получения серии донесений от Эдварда и Элисон, выдавая им очередное задание, он убежденно заметил, что «…это слишком невероятно, у Германии проанглийская позиция, мы в хороших отношениях с их посольством. Таких лагерей просто не может быть».

Просто не может быть.

Эл со злостью растерла щеки.

На их предположения о том, что Дахау – лишь начало, и в дальнейшем лагерей может стать больше, – слишком удобной для Гитлера и его сторонников была эта «мера воздействия», Баве тоже ничего не сказал.