Текст книги "Черное солнце"

Автор книги: Анна Шнейдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Глава 14

Рид Баве был доволен. В самом деле, отправляя своих агентов в Берлин, он и подумать не мог, что результат окажется столь восхитительным: первый же день в городе принес им неожиданное знакомство с самим Герингом. Конечно, отдавая приказ о приобретении Mercedes Benz-770 для поездки Милна и Эшби, Баве рассчитывал на то, что это произведет эффект. Но такой? Нет, о столь большой удаче генерал и не думал. А может быть, все дело в том, что он давно разучился мечтать.

Баве откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и блаженно улыбнулся. Ставка сделана, логово открыто. Было ли ему страшно? Ничуть. Как и не было иллюзий по поводу того, что происходило сейчас в Берлине. Его даже не удивляла молниеносная скорость, с которой Гитлер и его приспешники разворачивали по всей стране красные лоскуты своих бесчисленных флагов. Им требовалась жертва. Много жертв. А каким числом, сбитым из самых обычных людей, жертва будет принесена на общий алтарь их раненого, изнеженного самолюбия, на деле не способного вынести ни единой капли критики, значения не имело.

Но Баве был доволен: он не ошибся в Милне. Удивительно, как этот парень снова и снова выкручивается из поворотов, которые не пощадили остальных. Да, – с усмешкой подумал генерал, сейчас ему еще сложнее, чем раньше. Ведь теперь он отвечает не только и не столько за себя, сколько за Эшби, которой Баве по умолчанию отвел в этой миссии, не имеющей конца, роль приманки.

И, – в этот момент Рид потер ладони, поздравляя себя с новой победой, – его расчет оказался более, чем верным. Из сообщений агентов Рид знал все: о пожаре в Рейхстаге, судилище над группой «виновных», главой которых так удобно было считать – и по указке власти его именно таким и считали – безумного Ван дер Люббе, «диких тюрьмах» гестапо, которое пока не осмелело настолько, чтобы выставлять свои деяния напоказ, а потому проводило «допросы» в подвалах, и…Дахау.

Для многих и многих людей это слово вплоть до 1945 года будет означать название баварского города, но Баве знал – за почти безгласными намеками и знаками новой германской власти стоит гораздо больше, чем утоление жаждущего, «оскорбленного» в первой войне, самолюбия. Совсем скоро Дахау-город в сознании тысяч людей уступит место Дахау-лагерю-смерти. Одному из первых в веренице подобных. Тому, с которого в дальнейшем коменданты будут брать примеры. Издевательств, зверств, травли, «медицинских» экспериментов и…применения газа в «душевых», на дверях которых – для большего правдоподобия – были приколочены таблички.

«Brausebad».

И обо всем этом разведка Великобритании узнавала напрямую во многом благодаря Элисон Эшби. Баве знал, что нацисты неравнодушны к женской красоте. Более того, для них красота лица была единственным и настоящим достоинством женщины. Если она красива, так чего же еще желать?

Поэтому срочное сообщение Эдварда Милна, полученное всего лишь полчаса назад, где он в кратких, но резких выражениях просил генерала отменить для Эшби миссию в Берлине и вернуть ее в Лондон, еще раз подтвердило то, что ставки в этой страшной игре были сделаны самым лучшим образом.

Агна Кёльнер, несмотря на отсутствие профессионального и жизненного, – по причине своей молодости, – опыта, прекрасно справлялась с заданием. Баве даже хотелось узнать, что именно она сделала для того, чтобы очаровать не только Геринга, но и Геббельса? А впрочем, какие могут быть усилия, если речь идет о красивой молодой девушке, чья неопытность и чистота сами по себе служат великолепной приманкой? Даже для больших и хищных рыб. Нет, поправил себя генерал, – тем более для больших и хищных рыб. Отбивая такт по крышке полированного стола, Баве сбился с ритма. Но улыбка так и осталась на его лице. Он был доволен, очень доволен.

* * *

«…Мне очень страшно. Я ничего не понимаю! Совсем, совсем ничего! Знал бы ты…но как это объяснить? Я вынуждена играть роль, много ролей. Улыбаться, когда улыбаются они, смеяться, когда они шутят. Даже если это «шутки» о том, из какой кожи лучше всего сделать плеть – из кожи гиппопотама, «как у фюрера» или…из человеческой? Поверить не могу, что я пишу это всерьез. Боже. В какой мир мы попали? Знаешь, мне кажется, я – это уже не я. Я кончилась. Иссякла. Даже кукла выглядит живее меня, Стив. А ведь мы здесь только четыре месяца. Иногда мне кажется, что это никогда не закончится, и тьма поглотит меня. Когда я смеюсь над их шутками, я думаю о том, а что если я – как они? Оглядываясь по сторонам, я вижу роскошь и богатство. Уют и негу. Золото затмевает своим блеском все. Даже шприцы для инъекций – из золота. Гер. сидит на наркотиках. Я знаю.

Геб. смотрит на меня так…и они знают, Стив! Они все о нас знают: где мы живем, и что мы едим, и как мы спим. Иногда, по ночам, я просыпаюсь с мыслью о том, что вот сейчас они все зайдут в наш дом, и начнут допрашивать нас, проверяя, насколько хорошо мы знаем друг друга…а я не знаю Эдварда. Мне страшно. Я веду себя с ним так глупо. Я могла бы с ним поговорить, ведь он столько раз спрашивал о тебе, и я помню, как ты говорил, что он – первый после тебя, кому я могу полностью доверять. Но где ты? Сейчас май, Стив. Самое начало месяца, первые числа. Странно видеть, как красиво в Груневальде, и в его лесах, что разделены небольшими речками. Я мало говорю с Эдвардом. Потому что, мне кажется, не знаю о чем. Разве нужно ему знать, как мне страшно? Как вся наша совместная выдуманная жизнь, смущает меня? Я даже не могу долго находиться с ним наедине, потому что все острее чувствую напряжение между нами, которое с каждым днем становится все больше. Я вижу, и, даже, несмотря на то, что у меня в этом нет никакого опыта, знаю, что́ значат его взгляды. Вижу, как чуть-чуть дрожит его рука, когда, в присутствии Ильзы, мы изображаем супругов, и он нежно гладит меня по щеке. И вижу, как неловко ему от этого. Я не хочу, чтобы ему было больно. Но я не могу ему ответить. Никому не могу. Я как будто ничего не чувствую. Так стало в тот день, когда тетя сказала нам с тобой, что папы и мамы больше нет. Сердце как будто застыло.

Но я не могу жаловаться, Стив. Я живу в роскоши. И я – живу. Грузовики гестапо проезжают мимо нас, мы с Эдвардом слишком богаты, чтобы попасть в группу риска. Тем более, мы подходим под описание арийцев. Особенно Эдвард. Я вижу, как женщины смотрят на него. Так же на меня смотрят мужчины. Нас оценивают по цене лошадей, которых при случае можно забить, если мы не научимся искусственным аллюрам. Той самой плетью из кожи гиппопотама.

Но мы научимся, Стив. Обещаю. Пусть иногда мне кажется, что это не закончится, но мы должны сделать все, что возможно. Все, что в наших силах, правда? Я постараюсь быть с Эдвардом мягче, он очень заботиться обо мне, и я хочу, чтобы он знал, что…».

* * *

Когда Харри и Агна Кёльнер пришли на вечер, гостей в доме Геббельса почти не было. Парадная музыка, которую исполнял живой оркестр, звучала приглушенно, отчего одна из мелодий казалась траурной. Вдоль стен большой залы бесшумно скользили официанты в белой парадной форме. Улыбаясь всем без исключения одинаковой улыбкой, они замирали на мгновение возле гостя – если он снимал с серебряного подноса бокал с холодным шампанским, – и так же механически продолжали свой путь после, отчего казалось, будто они могут ходить сквозь белые стены. Не потому ли их форма такая белоснежная? Агна медленно бродила по комнате, разглядывая замысловатую лепнину на потолке и ряд высоких зеркал, в каждом из которых отражалась ее фигура в золотом платье. Она делала вид, что с удовольствием рассматривает свое отражение, на деле же, вычурные зеркала позволяли ей почти непрерывно наблюдать за Харри, с которым вот уже двенадцать минут Геринг вел беседу. О чем? Фрау Кёльнер не знала наверняка, но догадывалась, что это связано с работой мужа. Рейсмаршал, по своей привычке, близко наклонился к собеседнику, хотя – Агна была в этом уверена, – никто бы не решился нарушить их разговор. Не желая привлекать излишнее внимание, девушка вышла из залы и неторопливо пошла вперед, с интересом рассматривая закрытые двери. За одной из них оказался небольшой кабинет, в углу которого был шкаф с редкими книгами. Несколько томов были раздвинуты в стороны, уступая место великому книжному труду фюрера, возложенному на золотую подставку. Для полного сходства с импровизированным алтарем, этому сооружению не доставало свечей. Агна почти коснулась книги, написанной двумя литературными «неграми», из которых только один, – в то время, когда Гитлер зачищал за собой путь, – смог избежать смерти, как за ее спиной раздался тихий голос:

– Вы сияете как золото.

Геббельс подошел к ней так близко, что она почувствовала его дыхание на своей шее. Агна замерла, не зная, что ей делать, а потом резко отдернула руку от золотой подставки с книгой.

– Не нужно так, фрау Кёльнер.

Обнимая девушку со спины, Геббельс взял ее правую ладонь в свою и положил на обложку книги, плотно прижимая руку к названию, высеченному готическими буквами, покрытыми позолотой.

– Это похоже на клятву, не так ли?

С каждым словом его дыхание становилось все горячее и девушке казалось, что его левая рука, которой он с силой держал ее за талию, прожигает шелк платья. Агна сделала глубокий вдох и закрыла глаза. А потом почувствовала, как ее разворачивают в другую сторону.

– Посмотри, посмотри на меня! Посмотри на меня своими глазами!

Нервное дыхание Геббельса обдавало жаром, а влажные поцелуи оставляли на ее коже слюну. Коротышка, не веря собственной удаче и совершенно обезумев, пытался руками, взглядом и губами охватить как можно больше тела Агны, столь желанного для него, что министра трясло, словно в лихорадке. Агна открыла глаза и посмотрела вверх, вытягивая шею. Горячая слеза скатилась по ее щеке и упала вниз. А потом она перевела взгляд на Геббельса и увидела в нем то же, что и прежде – черную пустоту. В приступе страсти карлик сжал ее лицо обеими руками, с силой опуская вниз вздернутый подбородок. И в тот момент, когда Агна подумала, что больше не выдержит, дверь в комнату распахнулась, ударилась о стену, и она услышала:

– Министр?

Вокруг нее появляется воздух, становится легко. Теперь можно дышать и Агна делает жадный глубокий вдох. Смущенный министр без слов выбегает из комнаты, и она впервые так ясно видит перед собой Эдварда. Желтоватый свет настольной лампы освещает его высокую фигуру, и углы высоких скул выделяются особенно резко. Он берет ее за руку, потом под локоть, обнимает и крепко прижимает к себе. Слева, со стороны сердца. Глупый, – а ведь сказал ей, когда она искала в карманах его пальто записку от Баве, – «здесь ничего нет». Обнаженное плечо Агны постепенно согревается, соприкасаясь с тканью его черного фрака. В нагрудном кармане – от твердого шага Харри Кёльнера – неровно пляшет белоснежный платок. Они проходят через всю залу, Агна отдаленно слышит, как Харри прощается с Герингом. У входной двери служанка подает ее накидку, и Харри одевает Агну. В руке откуда-то появляется сумочка. Маленькая, лаковая, очень красивая. Агне она нравится.

Глава 15

Гравий приятно зашуршал под колесами «Мерседеса», и фары выхватили из темноты угол дома в кирпичной кладке. Всю дорогу, что они ехали от дома Геббельса, Элисон не произнесла ни слова. Остановившись на подъездной дорожке, машина плавно качнулась, сообщая пассажирам, что они достигли пункта назначения – Херберштрассе,10. Они вышли из автомобиля, сделали несколько шагов и, зайдя в дом, укрылись за входной дверью. Потом поднялись на второй этаж, в спальню, где в свете уличных фонарей дома напротив легко можно было различить очертания мебели. Эдвард тяжело опустился в кресло и вздохнул. Он слышал, как Элисон включила воду в ванной комнате, а потом затихла.

…На ней был белый шелковый халат. При малейшем движении ткань оживала, обнимая и скрывая ее тело. Сколько прошло времени?

Эдвард не знал. Он отключился сразу же, заснул в нелепой позе, – наклонившись вперед, с лицом, закрытым ладонями. А теперь, очнувшись, видел перед собой Элис. Остановившись в нескольких шагах от него, она молча наблюдала за ним, и, заметив, что он открыл глаза, сделала шаг вперед.

– Агна, что случилось?

Милн все еще сидел в кресле, в том же положении, сонно растирая глаза пальцами.

Шелк закачался, ласково касаясь костяшек его пальцев.

Теперь и для него, – как для Эл несколькими часами ранее, в небольшой комнате фешенебельного дома по Рейсхканцлер-платц, – пространство сузилось. Милн удивленно посмотрел на девушку, но в темноте не смог различить ее взгляд. Тонкие пальцы легли на плечи, белый шелк был совсем близко. Опираясь ладонями на плечи Эдварда, Элисон отклонилась на расстояние вытянутых рук и неотрывно смотрела на Милна, различая в отсветах ярких уличных фонарей, бьющих в окно, блеск его глаз и все тот же изгиб высоких скул. А потом все стало быстрее. И когда Эдвард отстранил ее от себя, Элисон отступила назад только на один маленький шаг, а потом снова приникла к нему. Она видела, как поднявшись из кресла, он старался не смотреть на нее и намеренно отводил взгляд, желая, – как и она в той комнате, – освободиться. Но ей было все равно. Поднявшись на носки, она дотянулась до его губ и поцеловала. Эдвард застыл на месте, а потом с силой разомкнул ее руки.

– Нет.

Элисон не ответила, но, вывернув запястья из его пальцев, снова потянулась к нему, прошептав:

– Покажи мне.

Горячий шепот коснулся шеи, волна возбуждения пробежала по телу, но он прошептал в ответ:

– Я не хочу. Не так, Эл.

На этот раз Элисон услышала его и отшатнулась, произнося с усмешкой:

– А он хотел!

Губы растянулись в широкой улыбке, но вот уголки ее дрогнули, и она начала осыпаться, сломанная в одну жуткую, кривую линию. Белое лицо спряталось за тонкими пальцами, словно луна, испуганная тем, что увидела на земле, когда, выглянув из-за облака, осветила ее. Плечи вздрогнули, застыли и остались вздернутыми, а из груди Эл вырвался стон, полный такого отчаяния и боли, что Эдвард не выдержал.

Он обнимал и целовал ее всю, и, подхватив на руки, понес Элис к широкой кровати. Целуя на ходу, он сбивался с ее губ на нежную кожу шеи, плеч, груди, и снова возвращался к губам. Приникнув к желанному источнику в безумной жажде, он уже не мог остановиться.

Глава 16

Встреча с Герингом снова не состоялась. Но что случилось на этот раз? Прикуривая сигарету, Эдвард подумал, что рейхсмаршал, несмотря на всю свою эксцентричность, вряд ли был из тех, кто пропускает важные переговоры. А в том, что это было важно, у Милна сомнений не было – на вечере в доме Геббельса, узнав, что Харри Кельнер, конечно же, имеет доступ к героину, Геринг выразил желание встретиться с главой филиала «Байер» и подробно обсудить «наши дела».

На первые две встречи Геринг не явился, но через несколько дней, когда Ильза на серебряном подносе подала Кёльнеру только что полученную записку, Харри узнал, что сегодня Геринг будет ждать его в центре Берлина, в тупике рядом со знаменитым «Романским кафе», в котором еще собирались многие интеллектуалы – поэты, актеры, журналисты, декаденты – так называемые «инакомыслящие». Может быть, уютные бархатные интерьеры кафе с позолотой, где было множество затемненных ниш и уголков, создавали у них ощущение безопасности, а может они, как и тысячи остальных берлинцев считали, ничего серьезного не происходит, и даже сожжение книг на площади Опернплац в Берлине – это не более, чем игра или праздник, – с факелами, музыкой, песнями и «огненными речовками», но факт оставался фактом: берлинцы не боялись событий, организованных новой властью, которая, как она уверяла, преследовала только мирные цели, направленные на процветание германского народа, «достойного не поражений, но своей великой судьбы». В чем состояло величие этой судьбы, было продемонстрировано недавно, 10 мая: тысячи книг, сваленные на площади столицы в бесформенные кучи, подожгли. Эрих Кестнер, бывший свидетелем сожжения своих произведений, уже назвал ветер, бушевавший тогда над городом, «похоронным», а Оскар Мария Граф, чьи книги, наоборот, попали в список рекомендованной нацистами «народной» литературы, обратился к власти с письмом, чей заголовок – «Сожгите меня!» – указывал на то, о чем и было сказано в тексте: «Я не заслужил такого бесчестия!.. Всей своей жизнью и всеми своими сочинениями я приобрёл право требовать, чтобы мои книги были преданы чистому пламени костра, а не попали в кровавые руки и испорченные мозги коричневой банды убийц». Банда убийц. Некоторые писатели рисковали говорить больше, чем следовало бы, но многие молчали. Молчали и обычные берлинцы, очевидно, готовясь к выборам в рейхстаг, которые должны были состояться через два месяца.

Серый пепел от сигареты упал на булыжную мостовую. Выбросив окурок, Эдвард твердым широким шагом направился к своему дому. «Герр Кёльнер, я должна сообщить вам, что фрау Кёльнер каждое утро уезжает из дома, и иногда возвращается только к обеду». Вспомнив слова Ильзы, которая неустанно следила за Элисон, Милн криво усмехнулся. Очевидно, их домработница, прекрасно осведомленная об общении Геринга и Кёльнера, хотела выслужить себе еще больше похвалы в глазах «преемника фюрера» и указать ему, Харри, на неподобающее поведение Агны. Все еще размышляя над фантасмагориями последних дней, каким-то невероятным образом втиснутых между крышами берлинских домов, и ставшими их буднями, Эдвард подошел к особняку четы Кёльнер и вдруг заметил Элисон.

Она вышла из своего автомобиля, оглядываясь по сторонам.

– Агна?

При звуке его голоса Элис вздрогнула и, не оборачиваясь, побежала к дому. Эдвард удивленно смотрел, как быстро закрывается за ней тяжелая входная дверь. Замок громко щелкнул, и во дворе перед домом снова воцарилась тишина, которую нарушали только трели ранних птиц. Новый черный Horch, купленный для фрау Кёльнер на автомобильной выставке, сиял на солнце. Власть рейха уверяла, что женщина должна быть полноправной участницей общества, однако большинство машин, как и этот «Хорьх», в управлении были больше «мужскими», чем «женскими». Но Агна была очень довольна покупкой, теперь она могла выезжать в город самостоятельно, без сопровождения Харри, который целыми днями был занят на работе, и это давало ей больше свободы.

Харри просил Агну быть осторожной, и без особой необходимости не выезжать в Берлин. Эта просьба часто становилась причиной их ссор, и некоторые из них случались даже в присутствии Ильзы. В такие моменты она скромно улыбалась, опуская лицо вниз, но Агна видела, как ее сухие губы кривились в улыбке, такой отвратительной, словно она приняла яд. Милн знал, что Элис его не послушает. С того вечера, когда Геббельс попытался ее изнасиловать, она была сама не своя, – она не плакала и не причитала, она…ничего об этом не говорила. На утро после ночи, которую они провели вместе, Эдвард проснулся один, и та сторона кровати, на которой к рассвету уснула Элисон, была холодной. Правда вечером, после ухода Ильзы, она, смущаясь, шепотом поблагодарила его. Ее лицо горело румянцем, но фразы были такими официально-церемонными, что если бы Милн не знал, о чем идет речь, то решил бы, что это разговор об удачно совершенной сделке.

Теперь же он вынужден был выслушивать еще более подробные отчеты домработницы о распорядке дня фрау Кёльнер и сохранять внешнее спокойствие. Ситуация осложнялась тем, что Эдвард был очень занят в «Байер», – его диплом об окончании факультета медицины и нейробиологии в университете Хайдельберга был подлинным, он действительно был главой филиала компании в Берлине, и чем больше указаний от своего руководства он получал, тем более уверялся в том, что в заключении очень выгодной сделки между «Байер» и нацистами заинтересованы обе стороны. Частный интерес Геринга был только одной из сторон масштабного промышленного контракта, причем стороной тайной. Явная же сторона сделки состояла в том, чтобы найти способ применения разработок, совершенных «Байер» в области химии и фармакологии, в отношении того, о чем Генрих Гиммлер позже скажет: «Появился метод, который нашел весьма удачное применение». Частью этого «метода» было ничто иное, как газ, «Циклон-Б».

– Для чего он нужен, Харри? – спросила Агна, когда однажды он ночью рассказывал ей о своих предположениях относительно сделки.

– Для людей…для того, чтобы их не было.

Эдвард замолчал, рассматривая языки маленького огня, пожирающего обрывки листа с очередным заданием Баве, в котором он приказывал узнать больше подробностей о лагере в Дахау. Элисон вскрикнула и зажала рот ладонью. В услышанное было трудно поверить, тем более, когда все вокруг казалось мирным, и няни в полдень гуляли со своими воспитанниками в прекрасных парках, овеянных теплом и светом летнего солнца.

– Как нам попасть туда? – вопрос Эл повторял то же, о чем думал Эдвард.

Лоскуты белого листа, скомканные на блюдце из чайного сервиза с золотой каймой, почернели и съежились, дым тонкими струйками поднимался вверх.

– Геринг выйдет на связь снова, я уверен. Ему нужны наркотики, и он входит в число тех, кто посещает лагерь, хотя идея о его создании принадлежит Гиммлеру.

– Но мы не можем поехать с ними, нас не допустят.

Эд посмотрел на Элисон с печальной улыбкой.

– Мы поедем не с ними, а за ними.

…Это было несколько дней назад, но сейчас, разглядывая металлическую фигурку на блестящем бампере Horch – «птица с заломленным крылом», – так, кажется, сказала о ней Элис, Эдвард подумал о том, что ехать вместе с фрау Кёльнер в Дахау слишком опасно.