Текст книги "132 (СИ)"

Автор книги: Анна Шнайдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

31

– Ну, вроде бы всё, – сказал Алексей Дмитриевич, когда мои щёки стали сухими, а глаза прекратили бесконечно вырабатывать слёзы. – Правда, никаких соринок я не увидел, но наверное, их смыло. Держите ваши очки.

Он вложил очки мне в руку, и я сразу надела их обратно на нос.

Я не знала, что сказать. Я была странно растеряна неожиданностью случившегося – я ведь не успела дойти до нужного двора, села с другой стороны дома, пытаясь успокоиться. Судьба? Да, наверное.

Может быть, кто-то там, наверху, просто устал смотреть на мою нерешительность? Я и сама от неё устала, честно говоря.

– Спасибо, – всё-таки произнесла я, по-прежнему глядя на Алексея Дмитриевича. Несмотря на то, что он уже отдал мне очки, отходить не спешил, продолжая стоять рядом и рассматривать моё лицо с лёгким любопытством. И губы его по-прежнему улыбались…

– Не за что. Это вам спасибо, что поймали Машу. Я на секунду отвлёкся, чтобы дочери написать, а она как рванёт. Хорошо, что не через дорогу побежала, а сюда, вдоль подъезда.

– Маша… – прошептала я, будто пробуя имя на вкус, и посмотрела вниз, на девочку, которая стояла, прижавшись к своему дедушке. – Красиво… Сколько ей?

– Полтора года. У меня таких озорниц четверо. – В голосе Алексея Дмитриевича разливалось целое озеро любви, и я невольно вновь посмотрела на него, встретившись с ним взглядом. Моментально замерла – потому что мне показалось, что он сейчас скажет: «Привет, Вика», но… ничего подобного не произошло. – Старшей, Ольге, четырнадцать. За ней – Оксана, ей десять. Потом Алиса, она в этом году в школу пошла. И вот – главная мелочь Маша. Короче говоря, я многодетный дед.

Он тихо, но заразительно засмеялся – и удержаться от ответной улыбки оказалось невозможно.

– Ну вот, вы наконец улыбаетесь, – продолжил Алексей Дмитриевич, и меня кольнуло то ли страхом, то ли предвкушением. Всё-таки узнал?.. – А то стояли грустная и плакали. Не дело это.

– Я… не специально…

– Понимаю.

Наверное, он хотел сказать что-то ещё, но не успел – Маша не выдержала нашего неспешного диалога.

– Деда, деда, пайк! Па-а-айк! – последнее слово она проговорила, переходя на визг, и я вздрогнула, а Алексей Дмитриевич фыркнул.

– Маша, незачем так вопить! Конечно, мы сейчас пойдём в парк, я же тебе обещал. Пойдёте с нами?

Я не сразу поняла, что он обратился ко мне.

Смотрела в его глаза, по-прежнему тёплые и сердечные, и не могла понять, узнал он меня или нет. А спросить боялась.

– Конечно, пойду…

32

Два часа.

Они показались мне безмерно короткими, и в то же время бесконечно длинными – потому что за эти два часа на моё измученное сердце пролилось множество чудодейственного бальзама.

Счастливых людей всегда видно, и по Алексею Дмитриевичу было заметно, что он – счастливый человек. Он с охотой и удовольствием говорил о своей большой семье, хвалил дочерей и внучек, безмерно гордился женой, с уважением отзывался о зятьях. И я не могла не радоваться за него, наконец осознав, что больше, чем самого разговора с Алексеем Дмитриевичем, я боялась, что найду его опустошённым и одиноким. Мне казалось, что я не выдержу, если встречу его опустившимся и несчастным, что это меня по-настоящему убьёт. И ведь я морально готовилась именно к такому исходу… Потому что думала: человек, отсидевший двенадцать лет в колонии строгого режима, может быть только таким.

Но я ошиблась.

Алексей Дмитриевич, в отличие от меня, всегда обладал внутренней силой. И эта сила тюрьме оказалась не по зубам. Может, если бы его не ждали дома все эти годы, он бы сломался, но его ждали. И жена, и дочь, и даже… Макс.

Да, лабрадор тоже его дождался. Это было почти невероятно. И ещё невероятнее – то, что я не задавала вопросов о Максе, Алексей Дмитриевич заговорил о нём сам. Я лишь спросила, нет ли у него домашних животных.

– Сейчас у нас кот живёт, – ответил мой учитель. – Но раньше была собака. Макс, шоколадный лабрадор. Он почти восемнадцать лет прожил.

Я, помня, что в то время Максу был год, вновь прослезилась от радости. Как же хорошо, что пёс и его хозяин встретились! Я ведь помню, как Алексей Дмитриевич любил свою собаку.

Ещё я выяснила, что в доме, к которому я приехала, живёт его младшая дочь – старшая с мужем и двумя их девочками жила в другом месте. Недалеко, парочка остановок на автобусе, и Алексей Дмитриевич туда тоже регулярно наведывался. Но жил тут, только не вместе с дочерью, а в отдельной квартире, с женой. Она, кстати, оказалась диетологом…

Вот так спустя двадцать лет я выяснила, кто составлял для меня диеты.

– А вы где работаете? – поинтересовалась я, пока Маша в очередной – наверное, уже сотый, – раз скатывалась с горки.

– Сейчас – нигде, – с сожалением ответил Алексей Дмитриевич, бросая раскрошенный хлеб прилетевшим к скамейке голубям. – Мне работу непросто найти. Два года назад я ещё работал, а потом родилась Маша, и Леся, моя младшая, сказала: папа, хватит мучиться, лучше увольняйся и помогай мне с детьми. На том и порешили. Вот пойдёт Маша в детский сад, подумаю, может, опять счастья попытаю.

Это был первый – и наверное, единственный, – момент, когда я почувствовала дикий стыд, находясь рядом с Алексеем Дмитриевичем. Я ведь понимала, что значит «непросто найти работу»… И в этом была виновата я.

Обо мне мы тоже разговаривали, и я чувствовала его искренний интерес. Порой мне думалось, что не может совсем незнакомый человек так себя вести, а значит, Алексей Дмитриевич всё-таки меня узнал – но я отметала эту мысль, как недостоверную. Уверена, если бы он меня узнал, не стал бы смотреть с такой симпатией.

И я трусливо не желала её лишаться, поэтому так в итоге и не сказала: «Алексей Дмитриевич, я Вика Сомова». Назвалась настоящим именем, но больше – ничего.

А он и не настаивал.

– Можно, я завтра с вами опять погуляю? – спросила я, когда Алексей Дмитриевич сообщил, что Машу пора уводить домой – на обед и дневной сон.

– Конечно, можно, – ответил он и улыбнулся мне, как старой знакомой, которую в любой момент рад видеть.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

33

Встреча с Алексеем Дмитриевичем произвела на меня такое же впечатление, как в далёком детстве, когда я из хмурого гадкого утёнка постепенно начала превращаться в обычную девочку, не считающую себя хуже других.

Сейчас, как и тогда, своим непроизвольным расположением, своей искренней добротой, он смог снять с меня всю скорлупу, проникнуть под толстую, как у бегемота, кожу, и заставить почувствовать остроту и радость жизни.

Я возвращалась к себе… И пусть это возвращение было болезненным, на работу я пришла в хорошем настроении. Его омрачало лишь то, что я так и не призналась, но я надеялась найти правильные слова в будущем. Сказать ему не только «Простите меня», а что-то ещё. Что-то, благодаря чему он действительно сможет меня простить.

Понимая, что мне сейчас не до работы, я написала заявление на отпуск за свой счёт, из-за чего удостоилась громкой выволочки от начальника, которому было плевать на все «форс-мажоры». Ну а мне после разговора с Алексеем Дмитриевичем оказалось плевать на угрозы и откровенный шантаж… В любом случае я не любила свою работу.

По правде говоря, я вообще не знала, что люблю. Столько лет я просто плыла по течению, слушаясь маму, веря в тот кошмар, который она мне наговорила про Алексея Дмитриевича, и никак не пытаясь протестовать.

Но ничто не может продолжаться вечно, и сейчас пришло время понять, каким человеком я являюсь на самом деле.

Вспомнить, что я тоже умею улыбаться… И любить всем сердцем, даже если моя любовь никогда не будет нужна никому, кроме меня самой.

На следующий день я заметила своего учителя издалека – и на той самой детской площадке, куда я так и не дошла накануне. Алексей Дмитриевич стоял под конструкцией для лазания, похожей на лестницу, и, поддерживая Машу, чтобы не грохнулась, помогал ей перебираться с одного конца снаряда в другой.

Я не сразу подошла к нему – не хотела мешать. С минуту стояла в стороне, глядя на то, как он держит Машу, улыбаясь, а она сосредоточенно пыхтит, перехватывая руками перекладины.

Алексей Дмитриевич одевался сейчас так же, как и в прошлом, и представлял собой сгусток позитива даже внешне. Оранжевые кроссовки и жилетка в тон, надетая на коричневый свитшот, из-под которого торчала белая футболка, тёмно-зелёные спортивные брюки – со стороны, если не акцентировать внимание на его почти седых волосах, казалось, будто перед тобой молодой парень, очень спортивный и сильный. Совсем несломленный жизнью…

И мне, когда я глядела на него, порой даже не верилось, что он на самом деле был в колонии. И не просто в колонии – они всё-таки бывают разными, – а в колонии строгого режима, в компании с убийцами и настоящими педофилами.

Впрочем, зная, как у нас выносят судебные решения, я давно сомневалась в том, что все люди там действительно заслужили свой срок.

Я бы спросила об этом Алексея Дмитриевича, но это было равносильно признанию, поэтому я молчала.

– Вика, идите сюда! – сказал он, поставив Машу на ворсистую поверхность детской площадки. – Мы с Машей всё равно вас заметили. Поздно прятаться.

– Пятки! – тут же взвизгнула девочка, не дав мне даже поздороваться. – Хачу игать в пятки!

– Пятки так пятки, – пожал плечами Алексей Дмитриевич, смеясь. Я и вовсе едва не расхохоталась – смех душил меня, как накануне слёзы, вызывая в груди ощущение тёплого щекочущего комка. – Тогда вы с Викой прячьтесь, а я буду вас искать.

– Ага! – подпрыгнула Маша и… побежала ко мне. Я оторопела от неожиданности, но ребёнку оказалось безразлично моё смятение – она потащила меня прочь, под горку, где села в угол и прижала палец к губам, тараща глаза. – Т-с-с!

Я послушно села рядом.

А снаружи между тем доносилось весёлое:

– Раз, два, три, четыре, пять… Я иду искать! Кто не спрятался, я не виноват!

Боже, разве я могла представить, что моё желание встретиться с Алексеем Дмитриевичем выльется в совместную игру в прятки? Это было что-то невероятное, что-то по-настоящему счастливое – то, что превращало меня из ледяной глыбы обратно в человека.

Стоит ли удивляться, что с каждой прошедшей секундой я всё меньше желала ему признаваться?

34

Машу хватило минут на пятнадцать – и то, как сказал Алексей Дмитриевич, это ещё много, обычно ей надоедает гораздо быстрее, – а затем пришли её подружки такого же возраста, и она вместе с ними пошла рыться в песочнице, взяв у своего дедушки целый пакет с формочками, совками и ведёрками.

Я проводила её умильным взглядом и слегка вздрогнула, когда Алексей Дмитриевич поинтересовался:

– А у вас есть дети, Вика?

Накануне мы не говорили об этом, да. Впрочем, как и о моём семейном положении, которое сейчас в любом случае было шатким.

– Нет, – ответила я кратко, думая на этом и остановиться, но… почему-то не смогла промолчать. – Я десять лет пыталась завести ребёнка. Так и не вышло.

– Сочувствую, – сказал Алексей Дмитриевич, и я, не выдержав, посмотрела на него – хотела увидеть выражение глаз. Если бы он меня узнал, наверное, злорадствовал бы?

Хотя… нет. Не способен он на злорадство.

Даже по отношению к Вике Сомовой.

– Я могу дать вам контакты хорошего врача, она творит чудеса, – продолжал мой учитель. – Несколько знакомых у неё лечились, очень тепло отзывались. Хотите?

– Не нужно, – я покачала головой и призналась: – Всё равно от меня муж ушёл.

Это был первый раз, когда я сумела его искренне поразить.

– Почему ушёл? – удивлённо спросил Алексей Дмитриевич, но тут же добавил, спохватившись: – Впрочем, это не моё дело, и если тема для вас неприятная…

– Ничего страшного. Неприятная, но… я могу говорить об этом. Он ушёл, потому что я рассказала ему… кое о чём, что когда-то сделала…

Я говорила осторожно, опасаясь, что Алексей Дмитриевич поймёт, о чём речь, узнает меня. Но он не проявлял никаких признаков узнавания – смотрел, как обычно, с теплом, к которому теперь примешивалась тревога.

– Я совершила очень плохой поступок однажды, – призналась я, почти осмелев. – А у Влада… так зовут моего мужа… У него пунктик на этой теме. Вот он и ушёл. Ещё в субботу ушёл. А сейчас среда. До сих пор не позвонил ни разу, значит…

– Нет, это пока ничего не значит, – покачал головой Алексей Дмитриевич. – Вы сами ему звонили?

– Не звонила.

– Почему?

Я задумалась.

Почему я не звонила Владу? Что ж, ответов можно было дать множество, но я выбрала один – самый очевидный.

– Потому что я считаю: он поступил правильно.

И вновь я поразила Алексея Дмитриевича. Настолько, что он даже перешёл на «ты», глядя на меня шокированно, как будто услышал нечто неординарное, а не вполне обычную вещь.

– И почему же ты так считаешь?

– Потому что ничего, кроме проблем, я дать не в состоянии, – усмехнулась я с грустью. – У Влада давно могла быть семья, дети. А он со мной нянькается. Пусть лучше найдёт себе нормальную женщину и будет счастлив.

– Знаешь, я тоже когда-то так думал о своей жене, – неожиданно сказал Алексей Дмитриевич, и я едва не свалилась с лавочки.

35

– Вы? – выдохнула я изумлённо, глядя на него во все глаза. А он… понимающе улыбался, и оттого вновь заставил подозревать, что узнал меня.

– Я, – кивнул Алексей Дмитриевич. – Причём я думал так дважды. Первый раз – довольно долгое время. Видишь ли, мы с Юлей вместе учились в школе. Она была отличницей, а я звёзд с неба не хватал, мягко говоря. Наши семьи дружили, ну и мы тоже много общались. Она мне очень нравилась, но я считал, что Юле нужен кто-нибудь лучше и умнее. А потом такой парень на самом деле появился, – скептически хмыкнул Алексей Дмитриевич, и я невольно расплылась в улыбке, поймав себя на мысли, что совсем не чувствую ревности. – Я понял, что не выдержу, если она выйдет замуж за кого-то другого. Вот такая история.

– А второй раз? – тут же я спросила я, вспомнив его слова про «думал так дважды».

– Второй раз… – Алексей Дмитриевич изменился в лице, помрачнев настолько, что я моментально внутренне сжалась, предчувствуя, о чём пойдёт речь. – Второй раз я подумал так, когда меня арестовали. Я довольно быстро разобрался, что несмотря на адвоката, освобождение мне не светит, и считал, что Юле будет лучше развестись со мной. Строить новую жизнь, тем более, что она в то время была ещё молодой женщиной… пусть и с двумя детьми.

– Но она… – произнесла я негромко, однако продолжить не смогла – в горле было больно, будто у меня внезапно началась ангина.

– Конечно, она не послушалась. Сказала, что будет ждать меня. Хоть десять лет, хоть двадцать, хоть миллион, – вздохнул Алексей Дмитриевич, и его губ вновь коснулась улыбка, а глаза потеплели. Хотя смотрел он в этот момент не на меня, а на Машу. – Понимаешь, Вик, мы все вольны делать выбор. Говорить правду или лгать, решать проблемы или лежать на диване, пока они не решатся сами, отпустить человека, которого любишь, или позволить ему понять, насколько сильно ты его любишь. Лишать кого-то права на выбор – значит, ограничивать его свободу похлеще, чем она ограничена в тюрьме.

Услышав это слово, я закрыла глаза – смотреть на Алексея Дмитриевича внезапно стало мучительно.

Захотелось сказать что-нибудь в своё оправдание… но я по-прежнему боялась.

А он продолжал:

– Юля напомнила мне, что тоже имеет право на выбор – и её выбором стало ожидание. Вполне возможно, твой муж тоже выберет тебя в итоге, несмотря на всё, что ты ему наговорила. В конце концов, дети должны появляться на свет не от случайных партнёров, а от любимого человека.

Алексей Дмитриевич замолчал, и несколько минут мы сидели, не говоря ни слова – просто смотрели на сосредоточенную Машу, которая лепила на бортике песочницы уже пятый куличик.

– Мне кажется, я его не люблю, – прошептала я – как разом в прорубь нырнула.

– Если бы ты его не любила, то не сказала бы сейчас «мне кажется», – тут же ответил Алексей Дмитриевич и наконец посмотрел на меня. Он действительно верил в то, что говорил, а ещё… явно желал донести до меня какую-то свою мысль. Возможно, выстраданную. – Понимаешь, Вика, любовь или нелюбовь – это в сущности очень просто, здесь не может быть никаких «кажется». Как только говоришь «кажется» – значит, всё совсем не так, просто ты не можешь разобраться в себе. Ты запуталась. Запуталась, скорее всего, потому что устала. Устала от лечения, устала чувствовать себя виноватой, что ничего не получается. Ты думаешь, что мучаешь мужа, вот и ограждаешь и его, и себя от чувств. Но это не выход.

– А где выход? – Я болезненно улыбнулась. – Я давно не могу его найти, как ни стараюсь.

– Возможно, потому что ты ищешь его одна? Попробуй открыть своё сердце и поговорить с мужем откровенно. Так, как ты говоришь со мной.

Я понимала, что Алексей Дмитриевич прав – я действительно никогда не открывала Владу своё сердце до конца. Я просто жила рядом с ним, пыталась быть хорошей и верной женой, но не откровенничала. Да и как мне было откровенничать? Я же знала, что он не поймёт и сразу уйдёт, вот и не желала его терять.

А может, Алексей Дмитриевич прав, и любовь к мужу у меня всё-таки есть? Не уверена…

– Честно говоря, Вик, я не верю, что ты бы вышла замуж не по любви, – вдруг рассмеялся Алексей Дмитриевич, удивив меня в который раз за сегодняшний день. – Может, я наивен, но я так чувствую. А ещё, знаешь… Если он тоже любит тебя, то вернётся. Потому что нет на свете того, что было бы невозможно принять в любимом человеке.

И тут я не выдержала.

– Даже если любимый человек сломал чужую жизнь?..

Он спокойно встретил мой ищущий, тревожный взгляд, ответив мне с твёрдой убеждённостью:

– Даже если так.

36

Несмотря на этот разговор с Алексеем Дмитриевичем, я так и не позвонила Владу.

Увы, но в том, что касается чувств, я привыкла прятать голову в песок. Да и не представляла я, что ему говорить. Вернись, я всё прощу? Точно не это.

Можно было бы, наверное, поведать про встречу с Алексеем Дмитриевичем, но Влад обязательно – первым делом, конечно! – поинтересовался бы, извинилась ли я. А я ещё даже не призналась Алексею Дмитриевичу, что являюсь той самой Викой, из-за которой он двенадцать лет провёл в колонии по обвинению в педофилии. И что мне на такое ответит Влад? Ничего хорошего.

Поэтому я решила ещё подождать, зная, что муж в любом случае должен как-то проявиться. И либо вернуться, либо приехать за дополнительными вещами и заявить про развод. Тогда и поговорим.

На следующий день, в четверг, я вновь приехала к Алексею Дмитриевичу, радуясь, что всю неделю стоит хорошая погода, а значит, он точно отправится гулять с внучкой… но вместо него неожиданно увидела на детской площадке незнакомую женщину примерно моего возраста.

Я надеялась, что это какая-нибудь няня, до тех пор, пока она не повернулась ко мне лицом – и я не заметила, что у неё глаза Алексея Дмитриевича. Да и других знакомых черт оказалось достаточно.

– Простите, – сказала я, останавливаясь шагах в десяти от неё, но продолжить не успела – Маша, заметив меня, бросилась вперёд с визгом, подбежала и схватила за руку, потащив за собой настолько стремительно, что я опешила.

– Маша! – укоризненно, но смеясь произнесла дочь Алексея Дмитриевича. Младшая дочь, судя по всему. Олеся. – Не надо навязываться!

– Эта! – ткнула в мою сторону пальцем девочка. – Тётя Вика! Эта! – Теперь тычка удостоилась Олеся. – Мама!

– Вот и познакомились, – хмыкнула женщина, глядя на дочь с умилением. – Погоди-ка, егоза, иди на горку. Вы что-то хотели узнать, да?

Она посмотрела на меня со спокойной симпатией – не возникало никаких сомнений: она не понимает, кто стоит перед ней.

– Да, – я кивнула. – Алексей Дмитриевич… Он же обычно гуляет с Машей…

– Ох, – она тут же помрачнела, и сердце у меня замерло, словно ледяной коркой покрывшись. – Папу пару часов назад на скорой в больницу увезли.

Я покачнулась, и видимо, настолько побледнела, что Олеся даже испугалась.

– Что с вами? – Она тут же подскочила ко мне и аккуратно взяла за плечо. – Вам плохо?

– Всё… – Я сглотнула: комок боли в груди мешал дышать и говорить. – Всё в порядке… Со мной. А что с Алексеем Дмитриевичем?

– У папы больное сердце, – огорчённо объяснила Олеся. – С некоторых пор… Ему по жизни очень досталось ни за что, к сожалению. Мы надеемся, что всё обойдётся, но я, если честно, пока почти ничего не знаю. Мама с ним поехала.

Больше я не стала ничего уточнять – побоялась, что если буду расспрашивать Олесю ещё, то разрыдаюсь прямо тут, на детской площадке.

Скомканно попрощалась и ушла.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍