Текст книги "Красная рябина"

Автор книги: Анна Аксёнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Женщина взглянула на нее и тихо ахнула:

– Надя!

Мать подняла голову, стала всматриваться.

– Это же я… Дора.

– Не может быть, – прошептала мать. – Дора?

Женщина быстро спрыгнула с машины, потянула мать в сторону. Смеясь и плача, они обнимали друг друга, целовались.

– Как же ты? Откуда здесь? – утирая слезы, спросила мать.

– В совхозе работаю, в Копанях.

– А дети? Как Игорь, Олег, Зиночка?

Дора потемнела.

– Не знаешь? Нету детей. Мальчиков в Германию угнали, так и пропали, а Зиночка умерла.

– Я не знала, – растерянно сказала мать. – Я ничего не знала.

– Я писала, да письма вертались обратно.

– Так дом-то наш разбомбило. А там я замуж вышла, уехала.

– Сестры живы?

Они начали рассказывать друг другу, как скитались, как жили во время войны. И все время повторялось одно и то же: Вася, Васечка.

Генка знал, что Вася – это дядя Вася, мамин брат, который погиб в войну. Он видел фотографии красивого молодого летчика. Смутно начал вспоминать, что у дяди Васи было трое детей и мать разыскивала их и никак не могла найти.

– Мама, – позвал он.

– Дора, – воскликнула мать, – это ж мой сын!

– Сын? – всплеснула руками Дора. – Батюшки, у тебя сын?

Она взяла Генку за плечо, подтянула к себе:

– Тебе как раз столько было, когда я тебя последний раз видела, а уже сын…

– Он немножко на Васю похож: глаза, губы. Правда? – спросила мать.

– На Игоря моего немножко…

Шершавой рукой она погладила Генку по щеке, прижала к груди.

– Время-то идет!

– Да, – вздохнула мать. – Я помню, какая ты в молодости была. Целый день пела.

– Помнишь? – обрадовалась Дора.

– Конечно, помню. Помню еще, как вы с Васей все боролись – кто кого. И всегда ты сильнее оказывалась.

– Счастливая я была. Ох и счастливая! – грустно сказала Дора.

– А теперь как? Так одна и живешь?

Тетя Дора неожиданно покраснела.

– Страшно одной было. Ни семьи, ни дома.

– Ну и правильно, – сказала мать. – Что же себя хоронить раньше времени. Прошлого не воротишь. Человек-то хороший хоть?

– Работящий, серьезный. Хороший человек. Дом у нас, сад… И словно спохватилась: – Поедем к нам!

– Куда?

– На Украину, в Копани.

– Да нет, я ведь лечусь, – с сожалением сказала мать.

– Так сынка отпусти. На этой машине и поедем. Чего ему тут делать? За фрукты вон деньги платите, а у нас сады ломятся – собирать не поспеваем.

– За ним смотреть и смотреть надо, – возразила мать. – Он вчера что выкинул – ночью на вокзал пошел.

– Вона! Ты чего ж это? – улыбнулась Генке тетя Дора, и от этой улыбки потянуло к ней.

– Отпусти, мам.

– Отпусти ты его. Погостит и приедет, цел будет, не маленький. И тебе забот меньше.

Неожиданно для Генки мать согласилась:

– Поезжай, только слушайся тетю Дору.

Слезы то и дело набегали на ее глаза.

Кажется, еще никогда Генка не видел мать такой взволнованной.

III

В Копани приехали уже ночью. Долго ехали по пустынным улицам села. Генка поклевывал носом в кабине и очень удивился, когда проснулся вдруг в насквозь пронизанной солнцем комнате.

В открытое окно он увидел во дворе девочку. Она играла с двумя котятами в чепчиках.

– Девочка, – позвал Генка.

Девочка исподлобья уставилась на него, потом вскочила и убежала.

Генка полежал еще немного, встал и вышел.

Зеленели целые джунгли кукурузы.

До самой земли пригнулись под тяжестью ягод ветви низкорослой вишни.

– Выспался?

Тетя Дора, помолодевшая, свежая, стояла перед ним. Из-за нее выглядывала та девочка, что возилась с котятами.

– Я тут рядышком работаю. Томочка за тобой поухаживает, покормит тебя, усадьбу покажет.

Она ушла.

С другой стороны дома стоял вбитый в землю стол. Навес, обвитый виноградом, защищал его от солнца.

Томочка притащила миску вареников в сметане, молока.

Она села рядом и внимательно смотрела, как он ест.

– Чего смотришь? – не вытерпел Генка. – Тоже хочешь?

– Ни-и, – сказала девочка. – Не хочу.

– А котята твои где?

– Мабудь, спят в холодочке. – И неожиданно спросила: – А для чего хвосты котятам?

Генка чуть не поперхнулся молоком.

– Для чего! Ну… для этого самого… мух отгонять.

– Мух? – недоверчиво переспросила девочка. – А для чего мухи?

– Какая ты… Ни для чего, вредные они, уничтожать их надо.

– А для чего?

– Для того, – передразнил ее Генка. – Много будешь знать – скоро состаришься.

– Кто состарится?

– Ты состаришься.

– А ты?

Генка засмеялся. Девчонка начинала ему нравиться.

– А ну, пойдем посмотрим ваш сад.

Томочка прикрыла полотенцем еду на столе, и они пошли, взявшись за руки.

Генка пробовал с каждого дерева по груше, абрикосу или яблоку, с каждого куста по ягоде и скоро почувствовал, что наелся фруктов на целый год.

Понятно, почему Томочка ничего не ест. Ему предлагает, а сама пощипала одной смородины, да и ту не доела, бросила гусятам. Подошли к высокой развесистой груше, на которой висело столько груш, что их хватило бы на целый город.

– Все. Навитаминизировался, – сказал, похлопав себя по животу, Генка.

Томочка, приоткрыв рот, загляделась на него, по переспрашивать не стала. Видимо, не смогла выговорить трудное слово.

Потом вместе купали котят, сушили их на солнце.

В полдень прибежала тетя Дора:

– А ну, Томочка, за работу, мужики сейчас придут. – Она порыла в земле под кустами картошки и вытащила несколько крупных синеватых картофелин. Растопила плиту, стоявшую тут же, во дворе, и захлопотала возле нее.

Генка от нечего делать зашел в дом.

На стене под зеркалом веером были развешаны фотографии. В центре – самая большая. Генка узнал дядю Васю. Он еще раз подивился, какой дядя Вася был молодой. Интересно посмотреть, какой муж у тети Доры теперь.

Он увидел его, когда снова вышел из дома.

Это был бородатый, хотя совсем не старый мужчина. Томочка у плетня поливала ему из кружки. Мужчина крепко тер изрезанную морщинами, словно она у него потрескалась на солнце, шею.

– A-а, тезка, – скупо улыбнулся он, увидев Генку. – Будем знакомы.

Мужчину звали Геннадием Афанасьевичем. Он сел за стол, вытащил из кармана до смешного маленькую газету в один лист и принялся читать ее.

В арбе, запряженной волами, подъехал мальчишка-подросток. Он привязал волов к плетню и прошел мимо Генки, как будто его тут и не было.

– Ты чего ж это волов пригнал? – сурово спросил Геннадий Афанасьевич Миколу.

– Чего даром гонять-то, не близко. Поем и отведу, заодно еще воз отвезу.

– А, ну-ну. Значит, не кончили еще?

– Трошки осталось.

Генке непонятен был весь их разговор, и он до боли чувствовал себя лишним.

Тетя Дора принесла дымящийся котелок.

– Ты чего ж это стоишь? – удивилась она. – А ну садись, ешь.

Генка сел и неловко взял ложку. Суп был какой-то незнакомый и очень вкусный. Тетя Дора заметила, как он разглядывает содержимое тарелки.

– Не нравится? – огорченно спросила она. – А мы, пока помидоры не поспели, с абрикосами варим.

– Нет, что вы, спасибо, очень нравится.

– А нравится, так ешь.

– Даша, а ты селедки-то привезла? – вспомнил Геннадий Афанасьевич.

– А как же, – засуетилась та, – сейчас принесу.

Непривычным было все: и суп с абрикосами, и то, что на второе ели селедку. Селедка была ржавая и сухая. Но все ели с аппетитом, и Генке казалось, что он еще никогда не пробовал такой вкусной.

– Ешь, Геночка, ешь, – уговаривала его тетка, замечая, что он стесняется.

После обеда, повалявшись под грушей, Генка заскучал.

– Мамка-то где работает, знаешь? – спросил он у Томочки.

– Абрикосы обирает.

– Пойдем посмотрим.

Девочка вскочила и, мелькая черными пятками, заспешила, оглядываясь на Генку, вперед.

Деревья были густо усыпаны желтыми абрикосами. Даже земля под ними и та была вся в абрикосах. Томочка сразу, как пришла, стала собирать их в подол.

Тетя Дора стояла на лестнице, прислоненной к дереву.

– Помощники пришли, – увидела она их. – А ну, Гена, отнеси в корзину.

Генка взял из ее рук тяжелое ведро и потащил к корзинам, стоявшим в стороне. Томочка, придерживая подол с абрикосами, пошла за ним.

Кто-то еще позвал Генку, и он таскал ведра от одного до другого дерева…

– Хватит, Геночка, поди, уморился? – спросила тетя Дора.

– Ничего.

Не хотелось сознаваться, что у него уже ноет спина, болят руки, что жарко и хочется пить. Другое дело, если б хоть Томочка не работала, тогда можно было бы сделать вид, что играешь с ней, или повести ее домой.

Одна за другой подъехали машины, забрали корзины.

– По хатам! – весело прокричала какая-то девчонка так, как кричат «по коням!».

Хозяин уже сидел на порожке дома, курил самокрутку.

– Наработались?

– Угу, – ответил Генка. Он подошел к столу, приподнял полотенце, отломил горбушку хлеба.

– Погоди, сейчас вечерять будем, аппетит собьешь, – с улыбкой заметил ему Геннадий Афанасьевич.

На другой день Генка встал вместе со всеми – едва взошло солнце. Он хотел попросить Миколу взять его с собой на работу. Хотелось поездить на арбе – это поинтересней, чем возиться с абрикосами.

Но за Миколой прибежал мальчишка, вихрастый, с маленькими хитрыми глазками:

– Беги по цепочке. Срочный сбор дружины.

Микола побежал. А мальчишка остановился у плетня, рассматривая Генку.

– Дачничать приехал?

Неизвестно отчего Генка обиделся:

– Сам дачничаешь! Думай, чего говоришь.

Мальчишка подумал, почесал ногу об ногу.

– Табачку нема?

– Откуда? Сейчас спрошу у тети Доры.

У мальчишки испуганно округлились глаза.

– Тю, скаженный. – И, показав Генке кулак, он убежал.

Вернулся Микола сияющий, хотя и пытался это скрыть.

– Что это за сбор дружины летом? – полюбопытствовал Генка.

– Да так.

Ну, конечно, станет он рассказывать Генке о своих делах. Кто для него Генка? Так… дачник.

То ли Микола почувствовал, что Генка обиделся, то ли самому хотелось поделиться, стал рассказывать:

– Фрукты горят, не поспевают обирать. Директор совхоза обещал премию: десять ведер соберем – одиннадцатое нам.

– Здорово. А куда вам столько фруктов?

– Продадим и оркестр для школы купим. Я тогда на баяне выучусь. – Микола повел пальцами, словно трогая клавиши.

Значит, не придется на арбе покататься. Что же тогда делать?

– Микол!

– А?

– Можно мне с вами?

– Иди, если хочешь.

Множество ребят суетились в совхозном саду. Собственно, какой там сад – поле, громадное поле, еще вернее, фруктовый лес. Каждый захватил из дому ведро. Ведро было и у Генки. Он поставил его на землю и то и дело бегал к нему – ссыпать собранные в пригоршни абрикосы. Но ведро оказывалось все дальше и дальше. Приходилось таскать его за собой, каждую минуту наклоняться к нему.

Разъедало от пота спину, горели в обуви ноги, но разуться нельзя: тысячи колючек так и норовят впиться в подошвы. Руки со вчерашнего дня ныли и были тяжелыми, непослушными.

Генка сходил напиться раз. Вскоре ему опять захотелось пить.

Возвращаясь в третий или четвертый раз от бочки с водой, он поймал на себе насмешливые взгляды двух девчонок. Девочки что-то лопотали между собой, поглядывая на Генку. Одна из них – босоногая, стриженная наголо – оставила свое дерево и пошла впереди Генки. Она шла медленно, лениво переставляя ноги, явно передразнивая Генку.

Вторая девчонка давилась от смеха.

Вот как! Он старается, помогает им, а над ним еще смеются!

Генка повернулся и пошел прочь от ребят. Ладно, сами работайте, а ему оркестр не надо. И вообще он свободный человек: хочет – работает, хочет – нет.

Проходя мимо какого-то дома, Генка увидел в саду, в гамаке, мордастого мальчишку. Мальчишка лежал, плевался шелухой от семечек. Одна нога у него, толстая, со складками, свесилась к земле, словно у хозяина не было сил втащить свою ногу обратно в гамак.

Генка посмотрел на ату ногу, и ему сразу стало противно. Он брезгливо сморщился.

Мальчишка увидел, тотчас плюнул шелухой в его сторону.

Генка остановился.

– Ты чего?

– А ты чего? Что стоишь?

– Не твое дело, хочу – стою, хочу – иду.

– А ну проходи.

– Никуда не пойду. Твоя, что ли, улица?

– Сейчас встану, покажу чья улица.

– Встань!

– А вот и встану!

– Встань, попробуй!

Мальчишка смерил Генку глазами, с любопытством спросил:

– Нездешний?

– Твое какое дело?

– Я тоже нездешний. – И миролюбиво предложил: – Заходи, поговорим, а то тут со скуки подохнешь.

Мальчишка удивительно напоминал собой безбилетника на катере. Того, что лопал мороженое. «Паразит», сказала про него Тоня. А теперь… теперь такой же вот предлагает Генке «поговорить».

– На кой ты мне сдался, – прошипел Генка, – подыхай сам со скуки, – и пошел прочь.

– Цыган, Цыган, куси его! – истошно заорал мальчишка.

Позади загремела цепь, но Генка даже шагу не прибавил, не обернулся. На душе было муторно, как будто не с человеком поговорил, а ненароком отраву для мух выпил.

Что теперь делать, куда идти? Не возвращаться же к ребятам. Ох, и глупость он сморозил: подумаешь, девчонка посмеялась. Надо было самому тоже засмеяться и снова пойти работать. Другие-то работают, им легче, что ли? И, если по-честному говорить, вовсе он не из-за девчонки ушел…

Дома никого не было, даже Томочки.

Генка послонялся по усадьбе, сел за стол и приуныл. Зачем было сюда ехать? Пошли бы они сейчас с Сашкой купаться или, если он занят, с Тоней поговорили бы, почитать можно было. А здесь и читать нечего: все Миколкины книги на украинском языке. С самим Миколкой теперь не поговоришь – ноль внимания на Генку, фунт презрения.

Если бы он руку, ногу поранил – никто бы ничего, а так… Генка осмотрел свои руки. Как назло, ни одной царапины. Дурак, босиком не ходил, может, ногу занозил бы.

Генка поднял колючку с земли, поколол ладонь – больно. Еще нарывать станет, не обрадуешься. Может, сказать, что голова заболела? А что ответить, если станут спрашивать, где болит, да как болит? Почем он знает, как она болит. Это у взрослых только вечно голова болит…

От всех этих дум Генка так расстроился, что впору завыть. Он встал, не зная, куда деть себя, и вдруг увидел, что у плетня стоит она – та самая, стриженая. Генка застыл, не зная, что делать. А девчонка смотрела на него очень странно – виновато и покорно.

От калитки же шел к Генке Микола.

– Звиняйся, – сказал Микола девчонке, завидя Генку.

– Звиняюсь, – виновато и покорно ответила девчонка из-за плетня.

Генка не сразу сообразил, в чем дело. А когда понял, сердце его подпрыгнуло от радости. Ну конечно же, все считают, что он только из-за нее ушел. Просто думают, что обиделся человек, и все. Обидеться ведь каждый может.

И оттого что все так легко и просто обошлось, Генка засмеялся и, чтобы объяснить причину неожиданного смеха, сказал:

– Я думал, что пацан стоит, платья не видно…

– Це Настька, – ответил Микола и ласково посмотрел на девчонку.

Работа теперь совсем не казалась почему-то такой тяжелой. А когда запели песни, и вовсе стало легко. Генка тоже пел. И хотя многие песни были украинскими, незнакомыми, он все равно подтягивал, потому что невозможно было удержаться, когда даже сдержанный Микола и то пел.

Относя ведро с абрикосами к корзине, Генка не раз сталкивался с Настей. Один раз она улыбнулась ему, показав мелкие, белые как сахар зубы. Генка торопливо улыбнулся ей тоже. Хорошая девчонка. Если б не она, что бы он сейчас делал!

Ужинали уже в потемках, хотя было всего часов девять. Геннадий Афанасьевич зажег керосиновую лампу на столе. И сразу на нее из темноты полетели мотыльки. Они с лихорадочной скоростью кружились вокруг лампы, ударялись об нее, падали и снова кружились, кружились…

– Чего они кружатся, интересно? Ведь горячо, – Генка дотронулся пальцем до лампы и отдернул, обжегшись.

– Я тоже как-то интересовался, – задумчиво откликнулся Геннадий Афанасьевич. – Не знаю, правильно или нет сообразил.

– Расскажите.

– Думаю так: земля-то вокруг солнышка вертится, ну и все живое с ней вокруг солнца вертится. А тут и светит и тепло. Поди объясни им, что это не солнце.

Генка подумал.

– Ну, а мухи, комары чего не летают?

– Комары солнца не любят, а мухам что – днем налетаются, ночью спят. Это вот мотылям всего один день отпущен, спать некогда. – И позвал: – Даша, где ходишь, иди к нам!

– Почему вас Дашей зовут? – спросил Генка после ужина.

– Была Дорой, стала Дашей, – грустно усмехнулась тетя. – Ну как тебе нравится дядя Гена?

– Хороший.

– Золотой человек, – убежденно сказала тетя Даша. – Боялась я за него выходить, думала, после Васечки не привыкну. Да Миколку больно жалко было: ходит сопливый, отец работает, присмотреть некому. А я одна…

– А чего он бороду носит, ведь не старый еще?

– Моложе он меня, вот и прячется, как будто люди не знают.

…Томочка уже спала. Микола в темноте слушал радио. Послушал и Генка, но скоро ему надоела передача на малопонятном языке, и он решил выйти, поискать тетю Дашу.

Тетя Даша сидела рядом с мужем на порожке. Генка услышал ее неторопливый говорок.

– Геша, вот племянник-то говорит, чтоб ты бороду обрил. Молодой, говорит, красивый, а бороду носит.

– И с бородой хорош.

Генка видел в проеме двери, как женщина положила голову на плечо мужчине:

– Васечка все хотел усы отрастить, я не давала. Дура была, молодая.

– А теперь мне хочешь бороду обрить. Тоже потом скажешь… глупая была.

– Так ты-то жив, а он… Так и не посмотрел на себя с усами.

– Полно, Даша, сколько лет прошло, все убиваешься.

– Дети у нас с ним были, – извиняющимся тоном сказала Даша.

– Теперь Кольку, Томочку растить надо.

Мягкие потоки лунного света освещали темные фигуры людей, неподвижно застывшие деревья, дома, дорогу…

– Господи, – простонала женщина, – хоть бы войны больше не было.

Генка любил фильмы и книги про войну. Он всегда жалел, что поздно родился. Интересное было время! Но сейчас, слушая тихий грустный голос тети Даши, он как-то очень отчетливо понял, что означает для нее это короткое, бухающее слово – война.

Война – это погибший дядя Вася, это пропавшие без вести Игорь, Олег. Как бы сейчас все было, если бы не война? Генке представилось, как вошли бы сейчас из-за калитки во двор его двоюродные братья, шумно смеясь, переговариваясь. «А ну, Генка, иди сюда, померяемся, кто из нас выше, каланча ты этакая».

Генка улыбнулся, расправил плечи, но тут же спохватился, что стоит в темных сенях один и никаких братьев нету… И не будет.

Он неслышно повернулся и ушел в комнату.

Работа сдружила Генку с Миколой. Вечерами, принарядившись в белые рубахи, они шли на «базар» – так называлось место, где собиралась молодежь. Там они садились на бревна, наблюдали, как танцуют под гармонь парочки. Или в тесном душном зале высиживали то и дело обрывающийся фильм.

В один из вечеров за ними увязался Митька – так звали вихрастого мальчишку, просившего у Генки табачку.

У каждой хаты Митька останавливался и слушал, как лает собака.

«Гав-гав», – надрывалась собака.

– Гав-гав, – отлаивался Митька.

У одной из хат собаки не было слышно: то ли спала, то ли ее просто не было. Но Митька зачем-то сунул палку в плетень и стал шуровать ею.

– Гав-гав, – вызывал он, а сам потихоньку пятился.

– Смотри, цапнет, – предупредил Микола.

– Не цапнет. Гав-гав!

И вдруг что-то темное бесшумно перемахнуло через плетень и повисло на Митьке.

Над селом понесся густой Митькин вопль…

Ребята с трудом отогнали разъяренную собаку, пошли дальше. Митька, прихрамывая, охал.

– Ну чего тебе от нее надо было? – выспрашивал Генка.

– Ничего. Голос охота послушать.

– Че-его? Собачьего голоса никогда не слыхал?

– Слыхал. У всех слыхал, а у этой проклятущей никак добиться не могу. Бас у нее, наверное, – пасть-то большая.

– Она его который уж раз цапает, – посмеивался Микола. – Изорвет когда-нибудь.

– Не изорвет. Я ей теперь мослы носить буду, приручу.

Чем-то Митька очень напоминал Костьку из родного города. Может, своей непоседливостью, может, тем, что тоже что-то выдумывал, что-то искал. Эх! Знали бы там ребята, чем он занимается здесь, позавидовали бы, наверное! Генка сам теперь удивлялся, почему раньше он считал работу нудным и неприятным делом. Ведь работать хоть и не очень легко, зато здорово как! Вот одна машина ушла, увезла фрукты, вот другая. И каждая повезет по свету капельку твоего труда. А кто-то – может быть, у них же на Севере, может, те же ребята с его двора – будет есть фрукты и похваливать. И в голову им не придет, что это Генка для них старался.

Генку поражало, как много и щедро дарила украинская земля. Хоть бы чуть этого добра к ним на Север.

Идешь по улице села – иди серединой: во все щели плетня протиснулись, пролезли ветки крыжовника, смородины, малины, так и норовят вцепиться в одежду. Кажется, просят, требуют: «Ну остановись, попробуй, смотри, какие сочные, сладкие ягоды у нас».

Но редкие прохожие равнодушно проходят мимо. Разве это продукт? Так, баловство одно детишкам.

Идешь по улице – иди серединой, а то ненароком влепит тебе яблоко по голове или груша перезрелая мазнет по лицу, долго не отмоешься.

На бахчах, прямо на земле, поджаривались на солнышке тыквы, арбузы, дыни. Всего вдоволь. Одно плохо – травы нет. Чуть свернул с золотистого песка дороги – колючки, колючки, хотя с виду и притворяются безобидной мягкой травкой. Ни посидеть, ни полежать. Совсем не то, что у бабушки в деревне – валяйся где хочешь. Удивительно, как коровы жуют эти зеленые иголки. Микола говорил, вывезли как-то отсюда коров на целину – подохли от настоящего сена, есть не могли. Не то что люди, ко всему привыкающие. Как он, например.

И тут Генка почувствовал, что ему сейчас больше всего на свете хочется своего, северного. Рыбы, кислой брусники, мягкой, с неуловимым вкусом морошки… прохладного ветерка.

…Генка, Митька и Микола сидели на песке у дороги: ожидали машину с корзинами.

– Во рту пересохло, – пожаловался Генка.

Митька, усмехаясь, вытащил из кармана три спелых помидора, дал Генке один, другой протянул Миколке.

– Где взял?

– Где взял, там нету.

– Сладкие, – сказал Микола, доев помидор.

– Ешьте, мне не жалко, – Митька вытащил из другого кармана еще два помидора.

Съели и эти.

– Хороши?

– Хороши. Одно плохо – мало.

– Пошли сегодня вечером, – зашептал Митька, – целую фуражку наберем.

– Вон что, – протянул Микола. – Своровал?

– Подумаешь, «своровал»! – огрызнулся Митька. – Две штучки и взял-то…

– А если ребятам сейчас рассказать?

Митька вскочил, злобно уставился:

– Сами сожрали, а на меня теперь валите! – и побежал от них.

– Дурной он какой-то, – сказал Генка.

– Да нет, ничего. Его дома много дерут ни за что ни про что. А так хлопец он ничего. – Микола приподнялся и стал звать Митьку. Но тот был уже далеко.

– Жаль, у вас моря нет или реки хоть какой, выкупаться бы сейчас.

– А у вас есть?

– Еще бы! Часть Ледовитого океана – Белое море. Слыхал?

– Проходили. Холодно небось?

– Летом, что ли? Нормально. Не жарко, конечно. Зато у нас солнце сейчас не заходит.

– Тоже проходили. Только не пойму – оно и ночью, как вот сейчас, светит?

– Нет, ночью над горизонтом плавает.

Микола хмыкнул:

– А как же спите?

– Так и спим. Привыкли. А некоторые окна завешивают.

– Чего только на свете не бывает, – вздохнул Микола. – Скоро вон на Марс полетят, тоже диковинок насмотрятся.

– На Луну сначала, Марс-то дальше.

– А чего на Луне делать? А на Марсе, может, кто есть.

– Там атмосферы нет.

– «Атмосферы»! – хмыкнул Микола. – Вон у вас солнце не заходит, – ничего, привыкли. А там, может, люди… ну не люди, а эти, как их…

– Марсиане, – подсказал Генка.

– Ну да, марсиане. Может, они привыкли без атмосферы, другое что-нибудь себе придумали, другим чем дышат. А может, привыкли и вовсе не дышать.

– А правда, может, и в самом деле так.

Каждый вечер подсчитывали, сколько собрано за день. Ребята шумели, спорили, много или мало, ругали лодырей.

Один раз Генка услышал, как Настя выговаривала Митьке:

– Вон человек с городу управляется, тебе бы вполовину так.

– А знаешь, – сказал Генка Миколе, – если бы вы тогда не пришли с Настей, не знаю, что бы я сейчас делал.

Генке страшно стало: представил себе, как бродит он, точно сонная муха, по селу без дела, без цели.

– Ох, и тошно мне было, что ушел.

– Хиба ж я не знаю, – усмехнулся Микола. – Це Настька придумала звиняться.

Генка оторопел:

– А… откуда ж она узнала?

– Дозналась, як ты с тем кабанчиком лаялся.

– С каким кабанчиком?

– В гамаке который. «Раз, – говорит, – с ним лается, значит, сам не такой».

Генка вспомнил толстую ногу, похожую на окорок. Действительно, кабанчик.

– Там же никого не было, когда мы ругались?

– У нас тут все про всех знают, – серьезно ответил Микола.

– Плохо же так.

– Почему плохо? Плохое делаешь – тогда плохо, а так чего же скрываться?

Что-то очень знакомое сказал Микола. Погоди, погоди… Да ведь эти же самые слова говорил и отец. Надо же! Микола здесь, отец там, а думают совсем одинаково. Что он там сейчас один делает? Скучает, поди, без них. Придет домой, и поговорить не с кем.

– Микол!

– А?

– Я… что-то домой захотел. – Генка отвернулся.

Наверное, правду говорят, что мысли могут передаваться на расстоянии: на другое утро от матери пришла телеграмма.

«Поезд 23 вагон 5 едем домой».

Отец, похудевший и взволнованный, встречал их на вокзале.

– Ну и ну, словно из Африки – черные.

Он хотел взять чемоданы, но Генка не дал, сам поднял. Раньше бы такие чемоданы Генка не осилил: набитые фруктами и банками с вареньем, они были довольно тяжеленьки.

– Спортом занимался? – понимающе спросил отец.

– Работал.

– Господи, что же Дора смотрела? – ахнула мать.

– Я сам, тетя Даша смотрела, чтоб я ел побольше.

Мать засмеялась:

– Это она всегда умела. Меня тоже в детстве пичкала.

Во дворе уже знали, что Генка приехал. Когда, поужинав, он вышел подышать воздухом, ребята кучкой сидели на крыльце.

– Здорово! – весело крикнул Генка.

Никита улыбнулся своей мягкой, доброй улыбкой.

– Выросли твои за лето. Ha-ко вот винограду им дай. – Генка протянул ребятам большой, сделанный из газеты куль.

– Спасибо, а сам что же?

– Хватит с меня. Ешьте, еще принесу.

Ребята загорели за лето, как-то вроде изменились.

У Костьки под мышкой потрепанный футбольный мяч.

– Сыгранем? – спросил Генка.

– Ты, что ли, играть будешь?

– А что? Давай на пару. Никита с Витькой пусть вон судят.

– Интересно… – протянул Костька.

Генка взглянул в прищуренные глаза Костьки. Ну совсем как еж. Чего он, чудак, ерепенится? Генка улыбнулся. Костькины губы дрогнули и тоже медленно поплыли в улыбке.

Гоняли мяч до тех пор, пока чуть не высадили окно в Витькиной квартире.

– Хватит, – взмолился Витька, – лучше завтра на пустырь пойдем, там поиграем.

Потные, раскрасневшиеся, ребята сели на скамью.

– Давайте команду против тридцать третьего дома организуем, – предложил Костька. – Давно пора им всыпать, чтоб не зазнавались.

С азартом принялись обсуждать состав будущей команды. Потом единогласно постановили: Генке быть вратарем, Костьке – нападающим, Витьке и Никите – защитниками.

– Как съездил, рассказал бы, – попросил Витька.

– Съездил… повидал.

– Хорошо?

Перед глазами встали Сима, Саша, Миколка с Митькой, Настя…

– Хорошо.

– А у нас?

– Куда уж нам уж, – ревниво сказал Костька.

Все взгляды уткнулись в Генку.

В это время на юге темно уже, звезды… А здесь… в открытые ворота – прямая как стрела улица. Улица туманно серебрится, строгие топольки на ней словно охраняют покой и прохладу.

Генка глубоко, всей грудью, вдохнул свежего воздуха.

– А что ж, у нас тоже хорошо. Может, даже еще и получше.

Северодвинск