Текст книги "Красная рябина"

Автор книги: Анна Аксёнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

III

Утром, полив грядки, он побежал к Митьке. Но тетка Наталья – мать его – сказала, что он ушел на рыбалку. Она всегда приветливо встречала ребят и тут тоже угостила Вовку пирожком с морковкой, спросила:

– Батяня пишет?

– Ничего нет. Обещал приехать, а сам все не едет.

Он охотно разговаривал с ней: тетка Наталья нравилась ему не только потому, что никогда не ругалась на ребят, охотно пускала в избу. Она расспрашивала про жизнь, про отметки, и видно было, что это ей интересно. А еще она правилась и потому, что, по Вовкиному разумению, она была красивой женщиной. Хотя по сыну вроде немолодая, а как пойдет в кино, в клуб, не отличишь от девчат, такая же стройная, легкая. И глаза у нее, как и у Митьки, удивляющие всех – светлые-пресветлые, а от густой каемочки черных ресниц словно даже и совсем прозрачные.

– С бабушкой-то как, не ссоритесь?

– Всяко бывает, – улыбнулся Вовка.

– Она у тебя хорошая, ты ее не обижай, – тоже улыбнулась Наталья. – А ты, часом, не знаешь, Митька чего со вчерашнего пасмурный такой?

– Не знаю, сам спросить хотел. Вчера из-за Тайки ему попало. Так вы говорите – он на Вороне?

– Там. Сбегай к нему, если хочешь. Пирожков снеси, пока теплые. А мне пора.

Она повязала платок, сразу сделавший ее старше, и вместе вышли.

Вовка знал, где искать друга, и не ошибся. Митька сидел, пригнувшись над удочкой, и вид у него был нахохленный. Рядом сидел и тоже глядел в воду, следил за удочкой Мурец. Оба они враз оглянулись на подошедшего Вовку.

– Ну, чего тебе? – неприветливо спросил Митька.

– Нельзя, что ли? Вот мать пирожков прислала.

Он сел рядом, поинтересовался, как клюет. Заводить разговор про вчерашнее пока не стал, сказал:

– Вот у нас на севере в озерах гольцы водятся, форель, слыхал?

– Слыхал.

– Самая лучшая рыба. Раньше ее царской называли.

– Почему царской? – удивился Митька.

– Наверное, ее только цари ели.

– Ух ты. А чего, интересно, они еще ели, цари те?

– Не знаю. Где-то я читал – языки какие-то птичьи ели.

– Ха! Языки. А молока птичьего не пили? А вот, как думаешь, хлеб, сало, лук они ели?

– Кто его знает. Может, для интересу пробовали.

– Я бы помер без хлеба.

Незаметно разговор перешел на север, на моряков.

– Вырасту, как отец, – морячить буду. Приедешь тогда ко мне?

– Чего делать-то? – небрежно, но с завистью в душе спросил Митька.

– Чего? Вместе плавать будем. Рыбодобытчиками станем. Треску, окуня, селедку в море добывать будем. Знаешь, ее сколько ловят? Тоннами. Закинут трал в море – сеть такую громаднейшую и тащат потом. А на больших траулерах ее и разделывают, и солят, и консервы варят. Фабрика настоящая.

– Прямо в море?

– Ага. Ведь до берега она стухнет. Они знаешь по скольку в море – по четыре, по пять месяцев. Далеко ходят.

– Здорово! – уважительно заметил Митька.

– У нас рыбаков очень уважают. Тяжелая работа. Песен знаешь сколько про них сложено! Передачи по радио для них специальные. Голоса родных передают.

– Как голоса передают? – не понял Митька.

– А так. Приходит на радио мать или жена чья-нибудь и разговаривают: «Дорогой Вася, когда ты приедешь?» Или дитенок какой пищит: «Папочка, здравствуй. Я тебе сейчас прочту стишок». Я и то, когда маленький был, один раз с отцом разговаривал:

– Ну да?

– Честное слово. Я тогда первый раз в школу пошел. Рассказывал. Мне мама подсказывает, а я повторяю.

Митьке стало грустно, что у него никогда ничего такого не было. У Вовки жизнь была как в книгах пишут. А у него все просто, обыкновенно. Как несправедливо все на свете. Вспомнилась ему черноглазая девочка из поезда. Живут же люди!

Он с досадой дернул удочку и вытащил пустой крючок.

– Пока мы тары-бары, рыба и сожрала приманку.

– Ну, подумаешь, одна рыбешка.

Но Митька обозлился.

– Тут тебе тоннами не таскают. Для меня моя рыбина может дороже всех твоих…

Вовка понимал, что если сейчас, обидевшись, ответит резко, то ссора неизбежна. Он промолчал.

И вдруг Мурец упал в воду. То ли он увидел рыбу, то ли просто зазевался. Но он с сильным всплеском шмякнулся и отчаянно забарахтался в воде.

– Утонет! – крикнул Вовка.

Митька протянул руку. Но кот сам выплыл на берег. Мокрый, жалкий, с длинным тонким хвостом, он был похож на огромную крысу.

– Ну и чудище, – сказал Митька и засмеялся. А Мурец стал встряхиваться, обрызгивая ребят холодными противными каплями.

– Давай искупаемся, – предложил Вовка.

– Давай. Раков половим.

Дружная охота за раками, неожиданные находки развеселили ребят. Они хохотали, когда Вовка вытащил невесть откуда здесь взявшийся старый, прогнивший лапоть.

– Это, наверно, рачье гнездо, – догадался Митька.

– А может, карета, в гости ездить.

– Скажешь!

– А что! Одни впрягутся, а другие едут.

– Царица едет, да?

– Может, и царица. Мы же не знаем, как они живут. У пчел ведь есть царица, матка.

– Интересно бы все узнать про них. И вообще про все на свете. Правда?

– Да-а.

Когда они лежа обсыхали на берегу, мирные, немножко уставшие, Вовка все-таки спросил:

– Чего это к тебе Тайка привязалась?

– А что? – сразу насторожился Митька.

– Да я же знаю, что она тебе как смерть нужна, а ты защищать ее стал. Не иначе чего-то вышло у вас.

– Вышло, – неохотно согласился Митька. И рассказал все как было.

– Дела-а. Если она нажалуется, плохо Мурцу придется. Ее отец как пить дать кота изничтожит.

– Чего теперь делать? Ведь она сама не отвяжется.

– Не отвяжется, – согласился Вовка.

Они призадумались.

– А что, если припугнуть ее? Набить? – предложил Митька.

– Девчонку-то?

– А что ж, что девчонку? Это ж змей, а не девчонка.

– А и правда. Давай поймаем, спросим: если молчать не согласится – набьем и еще пообещаем.

– Такой кот! А она ишь чего надумала. Найди такого кота попробуй.

А Мурец словно понимал, о чем разговор, внимательно смотрел на них, слушал.

Тайку они увидели, когда возвращались вдоль речки домой. Она, ни о чем не подозревая, полоскала белье и даже что-то напевала своим скрипучим голосом. Подол платья она засунула в трусы, и видны были ноги, длинные, худые, как у цапли.

– Давай?

– Давай. – Переглянулись ребята.

– Иди-ка сюда, – позвал Вовка.

– Зачем это? – недоверчиво спросила она.

– Выйдешь, поговорим.

Она посмотрела на него, на Митьку.

– Некогда мне.

– Успеешь. А то смотри, мы сами к тебе в воду пойдем, хуже будет.

– А я кричать буду.

Ее птичьи круглые глаза смотрели без страха, скорее даже с вызовом.

– Не услышат, – пообещал Митька.

– Это меня-то?

И завизжала так пронзительно, так громко, что галки сорвались с деревьев и с шумом полетели прочь от опасного места, а Мурец трусливо поджал хвост и скачками понесся наутек.

Ребята зажали уши.

– Это еще что, – перестав визжать, сказала Тайка. – Я еще громче могу. В городе услышат.

– Пока к тебе прибегут, мы тебя отлупим как следует.

– А чего я вам сделала?

– Не знаешь? – Вовка шагнул в воду.

– Это вы из-за Мурца? – сразу догадалась Тайка. – Так я ж никому-никому не скажу. Столько молчала, неужто теперь буду. И пятка давно зажила.

Она вытащила из воды ногу, показала пятку.

– Видите?

– А чего Митьке все время грозишься?

– Я не грожусь.

– А приставать к нему будешь?

– Больно надо.

– Дай честное пионерское, – потребовал Вовка.

– Чего привязались? – И вдруг обрадованно закричала: – Теть Паша!

Мальчики увидели мать Шуры. Она тоже шла сюда, к реке, несла на коромысле мокрое белье.

– Теть Паша, они меня бить хотят! – закричала ей Тайка.

– Стало быть, заслужила, – спокойно ответила тетя Паша и прошагала дальше.

– Что, – съехидничал Митька. – Вот сейчас будет тебе, чтоб не ябедничала.

И он стал закатывать брюки.

Тайка принялась руками и ногами брызгать на них водой. Это словно подхлестнуло ребят, и они бросились к ней. И хоть она отбивалась как могла – брыкалась, кусалась, плевалась, но они все-таки словчились ухватить ее и посадили так, что вода ей стала по горлышко.

– Ну, будешь, будешь?

– Не буду, – заревела Тайка. – Никого мне вас не нужно. Сама проживу-у-у.

Ребята отпустили ее. Молча вышли на берег, молча подобрали удочки, рыбу и пошли. Друг на друга старались не смотреть.

Первый заговорил Митька.

– Так и надо ей! Может быть, научится уму-разуму.

– Нехорошо только, что мы вдвоем…

– Разве один с ней справится?

– Один не справится. Но все равно…

– А зато лезть не будет. И чего ты теперь… Сам говорил – проучить.

– Да я не так думал.

– Не били же, обмакнули только.

– Все равно, – упрямился Вовка.

IV

Отец приехал неожиданно, когда Вовка уже спал.

Не проснулся он ни от громкого на радостях разговора, ни от ярко горевшей под потолком лампы. Даже когда бабка, суетясь, грохнула с лавки пустое ведро и звон пошел по всей избе, он только сладко чмокнул во сне и перевернулся на другой бок.

Зато утром, хорошо выспавшись за ночь, он проснулся раньше всех.

Проснулся и сразу почувствовал: что-то произошло. Он окинул глазами комнату и замер: на полу у стены стоял чемодан.

Вовка вскочил, выбежал на двор, полез на сеновал. Отец, как всегда в отпуске, спал здесь. Раньше бы Вовка сразу бросился целоваться, тормошить отца, теперь же он знал, как важно выспаться человеку, да и не маленький – нежничать.

Он сидел и глядел на отца, с нетерпением ждал, когда отец сам проснется.

И может быть, от пристального Вовкиного взгляда или оттого, что сквозь щели крышки упали на него лучи солнца, отец, как будто он и не спал вовсе, а просто лежал задумавшись, открыл глаза.

– Здорово, сынок.

– Здравствуй. Ты чего это так долго не ехал?

– Так вышло. План выполняли.

– Ну и выполнили?

– Выполнили. Иди поцелуемся.

Вовка стеснительно поцеловался с отцом.

– Может, с утра пораньше махнем на речку? – предложил отец.

– Махнем. С удочками?

– Да нет, дай отдохнуть от рыбы. Вот искупаться – хорошо. Сам знаешь, у нас не накупаешься.

Да, с Баренцевым морем шутки плохи. Если, по несчастью, свалился кто за борт – больше десяти минут не выдерживает: судороги – и ко дну. И никакой Гольфстрим не помогает.

Не заходя в дом, пошли на речку. Еще было прохладно, и потому долго задерживаться в воде не стали.

На обратном пути встретили колхозников. Отец со всеми здоровался, разговаривал, а кое-кого пригласил к себе вечером домой. Позвал он и тетку Наталью, Митькину мать.

Вовке нравилось, как уважительно разговаривают с его отцом. И хотя единственное, что огорчало Вовку – небольшой рост отца, в общем он своим отцом был доволен. Никогда тот без дела не ругал его, не видел его Вовка и пьяным вроде Петькиного или Тайкиного отцов. Да и то, что он был моряком, немалая причина была им гордиться.

После дождя в лесу полезли грибы. Их было так много, что даже весь склон, который вел к лесу, был весь усеян ими. Их топтали коровы, скашивали вместе с травой. Колхозницы, возвращаясь с работы, носили их полными фартуками.

Вооружившись ножами и плетеными корзинками, Вовка с отцом отправились в лес.

По дороге прихватили Митьку. Потом отец позвал еще и Тайку Лысуху, которая обирала смородину в своем огороде.

– Да ну ее, пап, не надо, – сказал Вовка.

Но Тайка живо откликнулась:

– Сейчас, сейчас. Идите, я вас догоню.

И скоро догнала с Юрочкой и большой корзиной в руках. Юрочку навязала мать, и Тайка, злясь на него за это, то и дело подталкивала его в шею.

– Ну чего раззявился? Иди, как люди ходят.

А Юрочке, как нарочно, все было нужно, все было интересно. И какой-нибудь жук с зеленым металлическим отливом, и корешок, изогнутый пистолетом, и серебряный крестик самолета в небе.

Из-за него приходилось отставать, тащиться позади всех.

В лесу быстро разбрелись по сторонам, только изредка перекликались, чтоб не растеряться. Но как ни караулила Тайка братишку, все-таки он где-то да отстал.

Тайка изодрала себе горло, пока кричала его, а когда нашла ничего не слышащего, увлеченного дятлом, сорвала крапиву, чтобы хорошенько отстегать неслуха, но тут появился дядя Никифор, Вовкин отец.

– Не тронь, малый еще.

– Житья мне от него, постылого, нету, только и гляди за ним. Думаете не надоело?

– Ну хочешь, я за ним глядеть буду?

– Кому охота с таким глупым связываться, – проворчала неповерившая Тайка, – за ним глаз да глаз нужен.

– Не беспокойся, мы с ним вместе будем. Вон тут сколько интересного, – повел он кругом головой. – А грибы успеются, наберем. Правда, Юра?

– Правда, – кивнул мальчик.

Тайка, довольная, что избавилась от мороки, убежала.

А когда собрались все вместе, чтоб идти домой, дядя Никифор еще и похвалил ее:

– Вон каких маленьких да крепких набрала. Да и корзина больше всех. Давай понесу, тяжело небось.

Тайка стеснялась, не отдавала корзину, но дядя Никифор отобрал, понес две – свою и ее.

– А ты у Юры возьми.

– Я сам, – не захотел тот.

– Сам так сам. Правильно, по-мужски, – похвалил дядя Никифор.

Вовке не нравилась отцовская забота о Тайке, а Митька и совсем скис: он был уверен, что набрал грибов лучше всех и больше всех, а нахвалили Тайку. Ишь как рассиялась!

И никто из них не заметил – ни Вовка, ни Митька, – что, когда дядя Никифор поскользнулся у ручья и, чтоб не упасть, смешно замахал руками, Тайка не засмеялась, а, наоборот, кинулась, чтоб помочь ему.

Дядя Никифор любил петь. Он то и дело командовал:

– Запевай!

И сам запевал какую-нибудь песню. Ребята петь стеснялись, и только Юрочка подхватывал своим тоненьким слабым голоском. Он знал много песен, которые передавали по радио. Одну песню подхватила и Тайка. Но только потому, что дядя Никифор и Юрочка неправильно запели ее.

– А как правильно? – спросил дядя Никифор.

Тайка негромко запела.

– Верно, молодец.

И Тайка повела песню, чтоб они не сбивались.

Митька с Вовкой, хмурые, топали сзади. Они натужно пытались завести какой-нибудь разговор, чтоб не думали, что им плохо. Но разговор, как нарочно, не клеился.

Дома Вовка сказал отцу, что Тайка вредный человек, что с ней никто не дружит и что он не понимает, чего отец нашел в ней.

Отец внимательно посмотрел на него.

– Человек как человек, никакой вредности в ней не заметил. А вот в тебе, по-моему, малость есть.

Вовка обиделся и не стал больше разговаривать.

А Тайка, словно ей здесь медом намазали, то и дело теперь прибегала к ним. И каждый раз у нее была какая-нибудь забота.

– Бабань, мамка наказала спросить, вам куда завтра велел бригадир?

– Дядя Никифор, я завтра на станцию бегу, вам папиросок не надо?

И не сразу уходила, все чего-то выжидала.

А потом и вовсе осмелела, приходила, спрашивала:

– Дядя Никифор, вы сегодня песни играть не будете?

Отец иногда вечерами вытаскивал старую дедову гармонь, наигрывал, сидя на крыльце. Тайка стояла в сторонке, слушала.

– Садись, – приглашал отец.

И Тайка скромненько садилась на краешек ступеньки, рядом с отцом. Вовка в таких случаях демонстративно уходил в избу или шел к ребятам. Он никак не мог понять, чем приворожила отца Тайка. Вдвоем с Митькой они пытались честно разобраться в этом: искали хорошее в этой ехидне. Поет, что ли, хорошо? Да нет, голос противный, скрипучий. Смирная? Так неужели отец не видит, что она только перед ним такая?

В общем, сумела Тайка непонятным образом влезть в душу к человеку. Хитрая проныра. Как бы от нее беды отцу не было. Ребята отпугивали Тайку, дразнили ее, пробовали на пускать к дяде Никифору. Но Тайка плевала на них, ни стыда, ни совести, и продолжала свое – таскалась за дядей Никифором и в лес, и на рыбалку, да еще не одна – со своим Юрочкой, хотя дяде Никифору и приходилось с ним возиться.

А сам дядя Никифор только сердился на них, когда они говорили про то, какая Тайка есть на самом деле. Не верил ничему, их же еще и стыдил.

– Человек как человек, не хуже вас, а может, в чем и получше.

И тогда Митька предложил:

– Давай разоблачим ее.

– А как? – уныло поинтересовался Вовка.

– Придумаем что-нибудь. На то и голова на плечах, чтоб придумать.

И в один из вечеров «песни и пляски», как прозвал Вовка Тайкины с отцом посиделки, они явились во двор таким образом: Митька деликатно поддерживал Вовку, а тот громко охал, хромал, и вид у него был самый разнесчастный.

По всем правилам Тайка должна была обрадоваться этому. И тогда бы отец сразу увидел, какой вредный человек есть на самом деле эта Тайка. А она и вправду вскочила, подбежала к ним, быстро оглядела Вовку заблестевшими глазами.

– Ногу, что ли, сломал? Где тебя угораздило?

Отец заспешил к ним. Вышла из коровника и бабушка.

Вовку бережно усадили на ступеньку. Бабушка одернула рукава, сняла фартук.

– А ну, дай погляжу. Я в молодости хорошей костоправкой была.

Вовка почуял неладное, когда бабушкины руки стали оглаживать его ногу.

– Здесь болит? Или здесь? Говори, не бойся, не укушу.

– Да вроде бы… и не очень болит.

– Как не болит? – заспешил Митька. – Еще как болит, не слушайте вы его. Прыгнул с сараюшки и – раз – вывихнул, поди, ногу-то.

Сказал и зорко посмотрел на Тайку. А та юлой крутилась вокруг Вовки.

– Больно?

– А тебе-то что? Смотри, папа, какая она: человеку плохо, а ей удовольствие.

Тайка поджала губы, сказала:

– Мне, может, еще больнее было, когда вы меня в речке топить хотели.

– Хватит, – прервала их бабушка. – Скажешь наконец, где болит? Или соврал?

– Конечно, соврал, сам уже и охать забыл, – сунулась опять Тайка.

Отец строго посмотрел на нее.

– Что это с тобой, Тая? Зачем он будет врать, какая в этом корысть?

Вовка с Митькой быстро переглянулись.

– Вот видишь, папа… – начал было Вовка, но бабушка опередила его:

– Стало быть, есть корысть. Ору было, словно все руки-ноги переломал, а у самого, поди, ни одна жилочка с места не стронулась.

– Что я говорила? – подхватила Тайка.

Митька на всякий случай отодвинулся подальше.

Отец нахмурил свои светлые пушистые брови. Вовка молчал.

Отец подождал, потом крепко шлепнул его по затылку:

– Ну?!

Вовка едва сдержал слезы обиды.

– Это мы… пошутить хотели…

– Шутники! – презрительно сказал отец и ушел в избу. Тайка как ни в чем не бывало, похлестывая себя хворостинкой по ногам, направилась к калитке. Вид у нее был независимый и вполне довольный.

– Ничего, – шепотом стал утешать друга Митька. – Мы что-нибудь другое придумаем. А эту смолу все равно отдерем. Прилипла тут…

– Отдерем, как же, – невесело сказал Вовка. – Прежде чем мы ее отдерем, отец меня и в самом деле драть начнет. Видал, как он?

Отец после этого случая долго сердился на него. А Тайка продолжала ходить к ним как ни в чем не бывало. Вовка не знал, как отвадить ее. То он думал насыпать ей за ворот горсть муравьев, то подстелить крапивы, когда она будет садиться. Но мечты оставались мечтами: он знал, что отец не простит ему этого.

– Баушк, – пожаловался он как-то… – чего отец так за Тайку? Кто ему родной – она или я?

Бабушка на его слова непонятно усмехнулась.

– Могла и она родной быть.

Вовка захлопал глазами:

– Как это могла родной быть?

– А так вот.

Но сколько Вовка ни допытывался, объяснять не стала. Они с Митькой чуть не сломали себе головы, пытаясь понять эти ее слова, но так ни до чего и не додумались.

В один из дней за обедом отец объявил:

– Хватит, наотдыхался. Завтра на работу выхожу. Договорился уже.

– И то верно, – подхватила бабка, – что за отдых – бездельно болтаться.

Работу себе отец выбрал в ремонтных мастерских и ходил теперь в спецовке – незнакомый и капельку чужой. И вечерами он уже сидел не с ребятами, теперь его компанией были взрослые. Сидели, степенно покуривали, отец рассказывал про север, про море. Колхозники – о своих делах и заботах. Вспоминали и старые годы, когда отец жил еще здесь.

– Возвращался бы к нам. Хватит тебе по морям. Наплавался уж, поди, вволю, – сказал как-то отцу бригадир.

– Я уж подумывал, да море – оно крепко держит.

– Вот-вот, – подхватил бригадир, – тебя море держит, других завод, третьих наука. Одна земля-матушка только никого удержать не может.

– Не шуми, – сказал отец. – Кончится контракт – подумаю.

Вовка слышал этот разговор и, когда легли с отцом на сеновале спать, сказал:

– Конечно, папа, какой из тебя колхозник. Ты моряк. Они и моря-то никогда не видали, думают, рыбу добывать – все равно что здесь с удочкой сидеть. Ты не слушай никого, пап… ничего они не понимают.

Отец помолчал немного.

– Главное – человеком быть, неважно, колхозник ты или моряк. Вырастешь – поймешь это. А пока спи.

– Но ты же не останешься здесь? – тревожно и настойчиво спросил Вовка.

– Сейчас и не могу: контракт.

Контракт у отца кончался через год. Вовка это знал и успокоился: за год много воды утечет, многое изменится.

Иногда отец, тщательно вымывшись после работы, надевал свежеглаженую рубашку, звал Вовку.

– В кино пойдем, на станцию. Беги, зови дружка своего.

Вовка бежал к Митьке. А тот уже сидел прилизанный, в ботинках, ждал собиравшуюся мать.

– И вы в кино? – удивлялся он. – Вот здорово! Мы с мамкой тоже собрались.

Почему-то каждый раз совпадало так, что, когда Вовка с отцом думали идти в кино, и Митька с матерью шли туда же. Как по уговору. Вовка радовался этому не только из-за Митьки, ему нравилось, что с ними шла тетя Наталья.

С ней было весело: по дороге в кино и обратно она любила пошутить, умела ловко и неожиданно остановить их с Митькой, если спор их после фильма того и гляди готов был перейти в ссору.

– Кто знает, что такое ВМД?

Ребята не сразу догадывались, что это шутка, пытались подсказать ей:

– Военно-морское дело?

– Нет, не то.

– Весенне-майское…

– Мери… Мелиративное…

– Не то, не то. Это значит – Вовка, Митька…

– Дурни? – подхватывали ребята. – Друзья?

– Долгоносые.

– Почему долгоносые?

– А вот потому, догадайтесь.

Ребята, забыв про спор, щупали носы, разглядывали друг друга и никак не могли понять, почему они долгоносые, когда носы у них были обыкновенные, даже скорее курносые. А тетя Наташа уже разговаривала с дядей Никифором о чем-то своем, взрослом, и оба шагали в ногу, оба были одного роста, и оба одинаково улыбались, когда смотрели друг на друга.

– А правда, папа, тетя Наталья красивая? – немножко стесняясь, сказал однажды Вовка.

– Правда, – серьезно ответил отец.

И Вовка был рад, что отец не засмеялся, согласился с ним.