Текст книги "Роман в лесу"
Автор книги: Анна Рэдклиф
Жанры:
Классическая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)
Том второй
Глава VIIIКогда Аделина вышла к завтраку, мадам Ла Мотт была поражена ее утомленным, измученным видом и спросила, не больна ли она. Аделина, заставив себя улыбнуться, сказала, что дурно спала, так как ее терзали кошмары. Она уже готова была пересказать их, но какой-то сильный непроизвольный импульс помешал ей. К тому же Ла Мотт так безжалостно высмеял ее беспокойство, что она почувствовала себя пристыженной, вообще заговорив об этом, и постаралась изгнать самое память о том, что было его причиной. После завтрака она надеялась отвлечься от своих мыслей, беседуя с мадам Ла Мотт, но ничего не могла поделать с собой: события последних двух дней, разные эпизоды из сновидений и попытки догадаться о том, что же все-таки хотел сообщить ей Теодор, не давали ей покоя. Некоторое время женщины сидели вдвоем, как вдруг у портала аббатства послышались голоса, и Аделина, подойдя к оконной нише, увидела на поляне внизу маркиза и его спутников. Некоторых из них, скрытых от нее порталом, она видеть не могла – возможно, среди них был и Теодор. С великой тревогой она ждала его появления, пока маркиз и кое-кто из его свиты не вступили в зал, сопровождаемые Ла Моттом; мадам Ла Мотт вышла им навстречу, Аделина же поднялась к себе.
Вскоре, однако, Ла Мотт прислал к ней сказать, чтобы она присоединилась к обществу, но тщетно надеялась она увидеть среди гостей Теодора. Когда она вошла, маркиз встал и сделал ей несколько обычных комплиментов, после чего потекла оживленная беседа. Аделина, почувствовав, что неспособна изображать оживление, в то время как ее сердце сжимается от тревоги и разочарования, почти не принимала в ней участия: имя Теодора не было упомянуто ни разу! Она спросила бы о нем сама, если бы могла сделать это, не нарушая приличий, а потому была вынуждена довольствоваться надеждой на то, что он, возможно, появится к обеду или хотя бы перед отъездом маркиза.
Так в бесплодных ожиданиях прошел этот день. Уже близился вечер, а она все еще осуждена была сидеть перед маркизом, делая вид, что внимает беседе, которую, сказать по правде, едва ли слышала, а тем временем ускользал, быть может, случай, от которого зависела ее судьба. Неожиданно она была избавлена от этой пытки, но предана другой, возможно, еще более мучительной.
Маркиз спросил о Луи и, узнав о его отъезде, сообщил, что и Теодор Пейру нынешним утром отправился в свой полк, стоявший весьма далеко от этих мест. Он посетовал на то, что будет лишен его общества, и обронил несколько лестных фраз о его талантах. Это известие было для Аделины ударом, который сломил ее давно мучимую тревогой душу: кровь бросилась ей в лицо, сознание внезапно затуманилось, и лишь усилием воли она сумела опомниться настолько, чтобы скрыть свои чувства и избежать нового приступа дурноты.
Она ушла в свою комнату и там, облегчая угнетенное сердце, дала волю слезам. Мысли с такой скоростью сменяли одна другую, что прошло немало времени, прежде чем она смогла логически рассуждать. Она попыталась найти объяснение внезапному отъезду Теодора. «Возможно ли, – говорила она себе, – чтобы он, будучи действительно заинтересован в моем благополучии, все-таки оставил меня во власти той беды, которую сам предрекал? Или я должна поверить, что он забавлялся моим расположением к нему из пустой шалости и теперь покинул меня мучиться беспокойством, им же самим внушенным? Невероятно! Его лицо, столь благородное, все его поведение, столь доброжелательное, не могут скрывать сердце, способное измыслить такой презренный план. Нет!.. Что бы ни было мне уготовано, я не хочу отказаться от удовольствия верить, что он достоин моего уважения».
От этих мыслей ее пробудил раскат грома, и она поняла, что вечерняя тьма так густа из-за приближавшейся грозы; гроза катилась к аббатству, вскоре засверкали молнии, всполохами освещая комнату. Аделина была выше того, чтобы изображать испуг, и вообще не склонна была предаваться страху, но сейчас ей показалось неприятно оставаться одной, и, надеясь, что маркиз уже покинул аббатство, она спустилась в гостиную. Однако угрюмые тучи его задержали, теперь же, когда разразилась гроза, он был рад, что не покинул надежный кров. Гроза между тем не утихала, наступала ночь. Ла Мотт уговаривал своего гостя переночевать в аббатстве, и маркиз наконец согласился, что привело в некоторое замешательство мадам Ла Мотт, озабоченную тем, как устроить его. Но вскоре она все уладила и была совершенно удовлетворена, предоставив маркизу свою комнату, а комнату Луи – двум главным его приближенным; Аделина, как решено было чуть позже, уступала свою комнату мсье и мадам Ла Мотт, сама же перебралась в смежное помещение, где для нее поставили узенькую кровать, на которой обычно спала Аннет.
За ужином маркиз был не столь весел, как всегда; он часто обращался к Аделине, всем своим видом и манерами выражая ласковое внимание к ней, усиленное ее недомоганием, так как она все еще выглядела бледной и томной. Аделина, как обычно, старалась отставить свои тревоги и казаться веселой; однако вуаль искусственного оживления была слишком тонкой, чтобы скрыть лик печали, и слабая улыбка лишь придавала ее облику особенную мягкость. Маркиз беседовал с нею на самые разные темы и проявил изысканный ум. Замечания Аделины, которые она, отвечая на вопросы, высказывала со сдержанной скромностью, в словах, одновременно простых и убедительных, по-видимому, еще усиливали его восхищение, которое он выражал иногда невольным восклицанием.
Аделина рано ушла в свою комнату, которая с одной стороны примыкала к той, где на эту ночь расположилась мадам Ла Мотт, а с другой – к кабинету, упоминавшемуся ранее. Она была просторная, с высоким потолком, а то немногое, что сохранилось в ней из мебели, пришло в полный упадок; впрочем, возможно, что унылый дух, царивший в этом помещении, придавало ему не столько убранство, сколько душевное состояние самой Аделины. Она не захотела лечь в постель из страха, что вернутся сновидения, преследовавшие ее накануне, и решила бодрствовать сидя, до тех пор, пока не станут слипаться глаза, – тогда, может быть, ей удастся крепко уснуть. Она поставила на столик свечу и, взяв книгу, читала более часа, пока мозг не отказался отвлекаться и далее от волновавших его забот; некоторое время она сидела у столика, задумчиво склонив голову на руку.
Ветер был сильный, и всякий раз, как он со свистом проносился по заброшенному помещению и бился о хлипкие двери, она вздрагивала, а иногда ей казалось даже, что в промежутках между порывами слышатся вздохи; однако она гнала от себя эти фантазии, внушенные поздним часом и печальным расположением духа. Погруженная в свои мысли, она сидела так, уставясь взглядом в стену напротив, как вдруг обратила внимание на то, что один из гобеленов, которыми были завешены стены, колышется взад-вперед; понаблюдав несколько секунд, она встала, чтобы посмотреть, в чем там дело. Гобелен колыхался от ветра, и она покраснела при мысли, что на миг поддалась испугу; однако же она заметила, что в одном месте обивка раскачивается сильнее, чем повсюду, и звуки, доносившиеся оттуда, были какие-то иные, чем шум ветра. Дряхлый помост для кровати, обнаруженный однажды Ла Моттом, отодвинули, когда устраивали ночлег для Аделины, и именно там, где прежде стояло возвышение, ветер за стеною свистел с особенной силой. Любопытство побудило Аделину продолжить обследование; она провела по обивке ладонью и, обнаружив, что стена под нажимом подается, подняла гобелен и увидела узкую дверь, ослабевшие петли которой пропускали ветер, создавая тот шум, на который она обратила внимание прежде.
Дверь держалась только на засове; отодвинув его и взяв свечу, она спустилась на несколько ступенек и оказалась в другой комнате. Ей тотчас вспомнились ее сны. Комната не слишком походила на ту, в которой она видела умиравшего дворянина, а затем гроб, однако смутно напомнила одну из комнат, через которые она проходила. Подняв свечу повыше, чтобы лучше рассмотреть помещение, она по конструкции его поняла, что находится оно в старинной части здания. Высоко расположенное разбитое окно было, судя по всему, единственным источником света. В противоположной стене комнаты она увидела другую дверь и, немного поколебавшись, набралась мужества и решила продолжить исследование. «В этих комнатах как будто витает тайна, – сказала она себе, – и может статься, мне выпадет жребий раскрыть ее…посмотрю, по крайней мере, куда ведет эта дверь».
Подойдя к двери, она отворила ее, нетвердой поступью прошла по длинной анфиладе апартаментов, по стилю и состоянию похожих на первую комнату, и в конце анфилады обнаружила точно такую комнату, в какой видела во сне умиравшего мужчину. Аделина была так потрясена, что едва не потеряла сознание; она огляделась, почти готовая увидеть призрак из ее сна.
Не в силах покинуть это страшное место, она присела на старый сундук, чтобы немного прийти в себя, а между тем ее душу охватил суеверный ужас, какого она никогда не испытывала прежде. Она никак не могла сообразить, в какой части здания находятся эти помещения и отчего их до сих пор не обнаружили. Правда, все окна здесь были под самым потолком, так что в них нельзя было заглянуть снаружи. Наконец она собралась с мыслями и поняла, что это – внутренняя часть наиболее старой постройки.
Пока все эти мысли кружились у нее в голове, лунный луч высветил за окном какой-то силуэт. Успокоившись теперь настолько, чтобы пожелать продолжить осмотр и в надежде на то, что силуэт этот подскажет, где же все-таки расположены комнаты, она поборола последние страхи и, чтобы видеть яснее, отнесла свечу в смежное помещение; однако, не успела она вернуться к окну, как тяжелая туча закрыла лик луны и все снаружи погрузилось во тьму. Осторожно ступая, она пошла назад за свечой, и тут обо что-то споткнулась; она нагнулась посмотреть, что там такое, но в этот миг опять вышла луна и Аделина увидела в окне очертания восточной башни аббатства. Это открытие подтвердило ее догадку, что комнаты расположены во внутренней части здания. Темнота помешала ей разглядеть предмет, о который она споткнулась, но, взяв опять свечу, она увидела на полу старый кинжал. Дрожащей рукой она подняла его и, рассмотрев вблизи, обнаружила, что кинжал покрыт пятнами и изъеден ржавчиной.
Потрясенная и недоумевающая, она огляделась, надеясь найти в комнате что-нибудь такое, что подтвердило бы либо опровергло ужасное подозрение, промелькнувшее у нее в мозгу, но увидела только большое кресло со сломанными подлокотниками, стоявшее в углу, и стол в столь же плачевном состоянии; помимо этого в другом конце комнаты были навалены грудой какие-то вещи, по всей видимости, ненужное старье. Она подошла ближе и разглядела сломанный остов кровати, на нем – обломки развалившейся мебели, покрытые пылью и паутиной, – все это, вероятно, оставалось нетронутым много лет. Желая, однако же, рассмотреть все получше, она попыталась приподнять то, что когда-то, очевидно, было частью ложа, но упустила его, и предмет, соскользнув на пол, поволок за собою немалую толику хлама. Аделина отскочила в сторону, спасаясь от рухнувшей груды, и, едва грохот утих, услышала слабый шорох; она уже устремилась к двери, как вдруг увидела, как что-то тихо падает посреди кучи хлама.
То был маленький свиток бумаги, перевязанный шнурком и покрытый пылью. Аделина подняла его и, развернув, увидела, что это какая-то рукопись. Она попробовала читать, но часть манускрипта, что была перед ее глазами, оказалась слишком потертой и прочтению поддавалась с трудом; однако те несколько слов, которые ей удалось разобрать, ужаснули и заинтересовали ее, поэтому, взяв свиток, она поспешила вернуться к себе.
Войдя в свою комнату, она заперла за собой потайную дверь и спустила поднятый гобелен, так что дверь опять оказалась им скрыта. Была уже полночь. Тишина этого часа, лишь время от времени нарушаемая глухими вздохами ветра, еще усиливала торжественную печаль Аделины. Она хотела быть одна и, прежде чем опять заглянуть в манускрипт, прислушалась, по-прежнему ли мадам Ла Мотт находится в ее комнате. Оттуда не доносилось ни звука, и она осторожно отворила дверь. Глубокая тишина почти убедила ее, что в комнате никого нет, но на всякий случай она принесла свечу и теперь окончательно уверилась, что комната пуста. Аделина удивилась, что мадам Ла Мотт все еще не легла, несмотря на столь поздний час, и вышла на площадку башенной лестницы послушать, бодрствует ли еще кто-нибудь.
Снизу слышались голоса; она различила голос Ла Мотта, говорившего в своем обычном тоне. Успокоенная сознанием, что все в порядке, Аделина повернулась, чтобы уйти к себе, как вдруг уловила собственное имя, произнесенное маркизом с необычайной страстью. Она замерла.
– Я ее обожаю, – продолжал маркиз, – и, ради всего святого…
– Милорд, вспомните о своем обещании…
– Я помню, – ответил маркиз, – и я его исполню. Однако мы теряем попусту время. Завтра я объяснюсь, и тогда станет ясно, на что надеяться и как действовать.
Аделину била дрожь, она едва держалась на ногах. Ей хотелось вернуться в свою комнату, но слова, ею услышанные, слишком близко касались ее, чтобы она не пожелала понять их до конца. Внизу некоторое время молчали, затем заговорили тише. Аделина вспомнила намеки Теодора и решила, если это возможно, избавиться от ужасного подозрения. Она неслышно прокралась на несколько ступенек вниз, чтобы лучше слышать беседовавших, однако они говорили так тихо, что ей лишь изредка удавалось разобрать отдельные слова.
– Говорите, отец ее? – спросил маркиз.
– Да, милорд, ее отец. Я знаю это совершенно точно.
При упоминании отца Аделина вздрогнула, охваченная новыми страхами, и стала вслушиваться еще напряженнее, но некоторое время никак не могла разобрать их речи.
– Времени терять нельзя, – произнес вдруг маркиз, – так что – завтра. Аделина услышала, как Ла Мотт подымается, и, полагая, что он выходит, взбежала по ступенькам и, добравшись до своей комнаты, почти бездыханная, упала в кресло.
Все ее мысли были только об отце. Она не сомневалась, что, как ни противоречило это с виду его прежнему поведению, когда он бросил ее на чужих людей, он ее разыскивал и нашел ее убежище, но страх подсказал ей, что все это может окончиться какой-нибудь новой жестокостью. Она не колеблясь сочла именно это той опасностью, о какой предупреждал ее Теодор, но никак не могла догадаться, каким образом он узнал об этом и откуда ему стала известна так подробно ее история, если не от Ла Мотта, ее друга и покровителя [50]50
С. 106 …Ла Momma, ее друга и покровителя… – Метаморфоза поведения Ла Мотта по отношению к Аделине характерна для «готического романа», где очень часто умудренный опытом и летами герой, выступающий в «отеческом» амплуа, внезапно, иногда вопреки собственной воле, превращается в преследователя опекаемой им героини.
[Закрыть], которого она тем самым, хотя и не желая того, заподозрила в предательстве. Зачем, в самом деле, было Ла Мотту скрывать именно от нее то, что было известно ему о намерениях ее отца, если он не принял решение отдать ее в его руки? И все же прошло немало времени, прежде чем она освоилась с мыслью, что такой вывод возможен. Обнаружить порочность тех, кого мы любим, – одна из самых изощренных пыток для добродетельной души, и приговор не единожды бывает отвергнут, прежде чем выносится окончательно.
Слова Теодора, опасавшегося, что ее обманывают, подтверждались, помимо мучительных сомнений в Ла Мотте, еще и другим, более ужасным подозрением, что мадам Ла Мотт также участвует в заговоре против нее. Эта мысль временно притушила страх Аделины, оставив в душе ее только горе; девушка безутешно плакала. «Такова, значит, человеческая натура! – рыдала она. – Ужели я осуждена видеть обманщика в каждом?»
Неожиданно обнаружившаяся порочность тех, кого мы обожали, склоняет нас переносить наше осуждение с индивидуума на весь род человеческий; с этого момента мы уже не доверяем внешним впечатлениям и слишком быстро приходим к выводу, что верить нельзя никому.
Аделина решила утром броситься к ногам Ла Мотта и молить его о сострадании и покровительстве. Ее душа была слишком возбуждена собственными горестями, чтобы заняться манускриптом, и она, задумавшись, сидела в своем кресле, пока не услышала шаги мадам Ла Мотт, собиравшейся лечь в постель. Вскоре поднялся в комнату и Ла Мотт, и Аделина, кроткая, преследуемая Аделина, проведшая два дня в мучительной тревоге и ночь – в кошмарных сновидениях, попыталась взять себя в руки, чтобы уснуть. Но в теперешнем своем состоянии она мгновенно поддавалась страхам и едва успела погрузиться в сон, как тут же вскочила, услышав громкий шум и суету. Прислушавшись, она поняла, что шумели в нижних покоях, но не прошло и нескольких минут, как в дверь мадам Ла Мотт торопливо постучали.
Ла Мотта, только что уснувшего, разбудить было нелегко, однако в дверь заколотили так неистово, что Аделина, вне себя от страха, встала с постели и подошла к двери, что вела из ее комнаты, решив окликнуть его. Однако голос маркиза заставил ее остановиться – она отчетливо его услышала, стоя у двери. Маркиз требовал, чтобы Ла Мотт встал немедленно, и мадам Ла Мотт уже сама старалась разбудить мужа; наконец он проснулся в страшной тревоге и вскоре, выйдя к маркизу, вместе с ним спустился вниз. Теперь и Аделина поспешила одеться, хотя руки ее не слушались, и побежала в смежную комнату, где застала мадам Ла Мотт, потрясенную и испуганную.
Тем временем маркиз, до крайности возбужденный, объявил Ла Мотту, что назначил на раннее утро аудиенцию нескольким особам по делу чрезвычайной важности, но только сейчас вспомнил об этом, а посему должен незамедлительно возвратиться на свою виллу, и попросил послать за его слугами. Ла Мотт не мог не заметить, что маркиз был смертельно бледен, и с некоторым беспокойством осведомился, не болен ли он. Маркиз заверил его, что чувствует себя превосходно, однако желает немедленно выехать. Питера послали звать слуг, и маркиз, отказавшись что-нибудь перекусить, поспешно попрощался с Ла Моттом; как только его люди были готовы, он покинул аббатство.
Ла Мотт вернулся в комнату, размышляя о внезапном отъезде гостя, чье волнение было слишком сильно, чтобы приписать его обозначенной причине. Он успокоил встревоженную мадам Ла Мотт и в то же время удивил ее, назвав повод для столь поздней суматохи. Аделина, удалившаяся к себе, как только услышала шаги Ла Мотта, выглянула из окна на стук лошадиных копыт. То был маркиз и его люди, как раз в эту минуту проскакавшие под окном. Разглядеть, кто это, Аделина не могла и потому при виде всадников, так поздно объявившихся под стенами аббатства, испугалась; она тут же постучалась к Ла Моттам, чтобы рассказать им об этом. Ла Мотт объяснил ей, что произошло.
Наконец она улеглась в постель, и в эту ночь ее сон не тревожили никакие кошмары.
На следующее утро, встав ото сна, она увидела внизу Ла Мотта, в одиночестве прогуливавшегося по дорожке, и поспешила воспользоваться случаем – подступиться к нему со своею мольбой. Она приблизилась нерешительным шагом; бледность и робкое выражение лица ее выдавали сильное душевное смятение. Без предисловий и каких-либо объяснений она взмолилась о сострадании. Ла Мотт остановился и, пристально глядя ей в лицо, спросил, что в его отношении к ней допускает подозрение, явствующее из ее просьбы. Аделина вспыхнула оттого, что усомнилась в его искренности, но тут же вспомнила подслушанные ночью слова.
– Ваше отношение ко мне, сэр, всегда было гораздо более добрым и благородным, чем я была вправе рассчитывать, но… – И она умолкла, не зная, как сказать о том, чему совестилась верить.
Ла Мотт молча, выжидательно смотрел на нее и наконец попросил объяснить, что она имела в виду. И тогда Аделина обратилась к нему с мольбой защитить ее от отца. Ла Мотт выглядел удивленным и сконфуженным.
– Вашего отца! – повторил он.
– Да, сэр, – ответила она. – Я ведь знаю, что он обнаружил, где я укрылась. У меня есть все основания бояться родителя, который обошелся со мной так жестоко – и вы тому свидетель; и я вновь умоляю вас спасти меня от него.
Ла Мотт стоял неподвижно, словно в раздумье, а Аделина все взывала к его состраданию.
– Почему вы полагаете, или, вернее, как вы узнали, что ваш отец преследует вас?
Вопрос этот смутил Аделину, ей неловко было признаться, что она подслушала его разговор с маркизом, но измыслить ложь, врать было ниже ее достоинства. В конце концов она сказала правду. Лицо Ла Мотта мгновенно исказилось дикой злобой, и, резко выговорив ей за проступок, на который ее толкнула скорее случайность, нежели обдуманное намерение, он спросил, что такого особенного она подслушала, из-за чего так обеспокоилась. Она точно повторила смысл отдельных фраз, достигших ее ушей. Пока она говорила, он смотрел на нее с напряженным вниманием.
– И это все, что вы слышали? Из-за этих-то нескольких слов вы пришли к столь определенному заключению? Разберите их, и вы убедитесь, что они не позволяют сделать такой вывод.
Сейчас она поняла то, что лихорадочный страх не позволил ей увидеть раньше: отдельные фразы, как она их слышала, мало что значили, это ее воображение заполнило бреши так, чтобы показалось – беда очевидна. Ее страх несколько ослабел.
– Не сомневаюсь, что ваши опасения теперь рассеялись, – продолжал Ла Мотт, – но, чтобы доказать вам мою искренность, в которой вы усомнились, я скажу вам, что для них имеются основания. Вы встревожены, и не без причины. Ваш отец обнаружил, где вы находитесь, и уже затребовал вас к себе. Это правда, что из сострадания к вам я отказался вас выдать, но у меня нет ни права вас удерживать, ни средств, чтобы вас защитить. Когда он явится, чтобы потребовать выполнения его притязаний, вы в этом убедитесь. Так что приготовьтесь к беде, которая, как вы видите, неизбежна.
Некоторое время Аделина могла лишь плакать. Наконец сила духа, пробужденная отчаянием, возобладала.
– Предаю себя воле Всевышнего! – сказала она.
Ла Мотт молча смотрел на нее, и на его лице выразилось сильное волнение. Но он не стал продолжать разговор и ушел в аббатство, оставив Аделину на дорожке, погруженную в глубокую печаль.
Гонг, позвавший к завтраку, заставил ее поторопиться в гостиную, где она провела Она поспешно отступила назад и, забыв о просьбе Ла Мотта, быстрым шагом стала подниматься в свою комнату; однако маркиз, уже входивший в залу и видевший, что она уходила, с вопросительным видом повернулся к Ла Мотту. Ла Мотт окликнул Аделину и, многозначительно нахмурившись, тем напомнил ей о ее обещании. Аделина призвала на помощь все свое мужество и все-таки подошла, очевидно взволнованная; маркиз отнесся к ней с обычной своей непринужденностью в манерах; выглядел он веселым.
???
…непринужденностью и, попросив прощения за то, что нарушил покой минувшей ночью, повторил объяснение, данное прежде Ла Мотту.
Воспоминание о подслушанном разговоре поначалу несколько смущало Аделину и уводило ее мысли от несчастий, какие грозили ей от ее отца. Маркиз, как всегда, внимательный к Аделине, был, по-видимому, обескуражен ее очевидной подавленностью и выразил тревогу по поводу ее печали, которую, невзирая на все усилия, выдавал ее вид. Когда мадам Ла Мотт поднялась, Аделина хотела последовать за ней, однако маркиз попросил ее уделить ему несколько минут и отвел назад к ее месту. Ла Мотт тотчас исчез.
Аделина слишком хорошо знала, каково будет содержание его речи, и скоро слова его усилили смятение, еще прежде внушенное страхом. Маркиз заговорил о силе его страсти в таких выражениях, которые слишком часто позволяют горячность принимать за искренность, Аделина же, для которой объяснение это, если вызывалось честными намерениями, было мучительным, если же бесчестными, то оскорбительным, прервала его и, поблагодарив за честь, скромно, но твердо ответила отказом. Она встала, собираясь уйти.
– Останьтесь, восхитительная Аделина, – воскликнул он, – и если сострадание к моим мукам не расположит вас в мою пользу, позвольте сделать это соображениям об угрожающей вам опасности. Мсье Ла Мотт осведомил меня о ваших несчастьях и о той беде, что сейчас нависла над вами; примите же от меня покровительство, какого он не может вам предоставить.
Аделина уже шла к двери, как вдруг маркиз бросился к ее ногам и, схватив руку, стал осыпать ее поцелуями. Она изо всех сил пыталась высвободиться.
– Выслушайте меня, очаровательная Аделина, выслушайте меня! – вскричал маркиз. – Я живу только вами. Прислушайтесь к моим мольбам, и все мое состояние будет вашим. Не повергайте меня в отчаяние незаслуженной суровостью или из-за того только…
– Милорд, – прервала его Аделина с непередаваемым достоинством, все еще полагая, что намерения его честны, – я ценю благородство ваших помыслов и польщена честью, какой вы меня удостаиваете. Поэтому я скажу несколько больше того, что необходимо для простого отказа, которым по-прежнему вынуждена вам ответить. Я не могу отдать вам мое сердце, вы не можете получить ничего большего, чем мое уважение, которому ничто не может содействовать в такой степени, как ваш отказ от подобных предложений в будущем.
Она опять сделала попытку уйти, но маркиз помешал ей и, поколебавшись немного, вновь повторил свое предложение, но на сей раз в словах, которые невозможно было истолковать превратно. Глаза Аделины заволоклись слезами, однако она их сдержала и, бросив на него взгляд, в котором горечь и негодование, казалось, боролись за первенство, сказала:
– Милорд, это не заслуживает ответа… позвольте мне пройти.
На минуту его покорило достоинство, с каким она держалась, и он бросился к ее ногам, умоляя простить его. Но она молча повела рукой и быстро вышла. Взбежав к себе, она заперла дверь и, бросившись в кресло, отдалась скорби, отягощавшей ее сердце. И не последней причиной этой скорби было подозрение, что Ла Мотт оказался недостойным ее доверия, ибо трудно было представить, чтобы ему неизвестны были подлинные притязания маркиза. Но при этом она верила, что мадам Ла Мотт обманули, представив дело так, будто намерения маркиза честны; это, по крайней мере, избавило Аделину от мучительных сомнений в ее порядочности.
С трепетом окинула она мысленным взором свое положение. По одну сторону был отец, чья жестокость проявила себя уже слишком явно [51]51
С. 110. По одну сторону был отец, чья жестокость проявила себя уже слишком явно, по другую же – маркиз, преследовавший ее своей оскорбительной, греховной страстью. – Подобные квазибезвыходные положения, пребывание героя «между Сциллой и Харибдой», весьма характерны для «готического романа».
[Закрыть], по другую же – маркиз, преследовавший ее своей оскорбительной, греховной страстью. Она решила передать мадам Ла Мотт суть последнего разговора с маркизом и, в надежде на ее покровительство и доброжелательность, осушила слезы; она уже собралась выйти, как вдруг к ней вошла сама мадам Ла Мотт. Слушая Аделину, она плакала и, по-видимому, испытывала сильное волнение. Она постаралась утешить юную подругу и обещала употребить все свое влияние, чтобы Ла Мотт потребовал от маркиза прекратить домогательства.
– Вам известно, моя дорогая, – продолжала она, – что наши нынешние обстоятельства заставляют нас поддерживать отношения с маркизом, и потому вам следует в поведении своем как можно меньше выказывать негодование; держитесь в его присутствии с вашей обычной непринужденностью, и я не сомневаюсь, что эта история на том и закончится.
– Ах, мадам, – воскликнула Аделина, – как тяжела задача, которую вы на меня возлагаете! Умоляю, позвольте мне никогда больше не подвергать себя унижению находиться в его присутствии, позвольте мне, когда он навещает аббатство, оставаться в моей комнате.
– Я с радостью согласилась бы, – сказала мадам Ла Мотт, – если бы в нашем положении это было возможно. Но вы прекрасно знаете, что наше пребывание в аббатстве зависит от доброй воли маркиза, и мы не можем позволить себе потерять это пристанище; то же, что предлагаете вы, поставит все под угрозу. Так что прибегнем к более мягким методам, и мы сохраним его дружбу, не подвергая вас серьезным неприятностям. Выходите же приветливая, как всегда; задача не столь трудна, как вы воображаете.
Аделина вздохнула.
– Я вам повинуюсь, мадам, – сказала она, – это мой долг; но вы извините меня, если я признаюсь, что повинуюсь крайне неохотно.
Мадам Ла Мотт обещала немедленно пойти к мужу, и Аделина рассталась с ней, хотя и не убежденная в своей безопасности, но все же с более легким сердцем.
Вскоре она увидела, что маркиз уехал, и, поскольку ничто, казалось бы, не мешало мадам Ла Мотт вернуться, стала ожидать ее в великом нетерпении. Так она прождала в своей комнате около часа, когда же наконец ее позвали в гостиную, она обнаружила, что Ла Мотт был там один. Он встал при ее появлении и несколько минут молча ходил по комнате. Затем он сел и обратился к ней.
– То, о чем вы рассказали мадам Ла Мотт, – заговорил он, – очень меня обеспокоило бы, если бы я смотрел на поведение маркиза так же серьезно, как она. Знаю, молодые леди склонны толковать неправильно пустую любезность нынешних модников, и вы, Аделина, никогда не можете быть уверены в том, что верно отличаете легкомыслие этого толка от серьезного ухаживания.
Аделина была изумлена и оскорблена тем, что Ла Мотт способен так неуважительно судить о ее умственных способностях и характере, как свидетельствовали слова его.
– Возможно ли, сэр, – сказала она, – что вы одобряете поведение маркиза?
– Вполне возможно и вполне определенно, – сказал Ла Мотт весьма сурово, – как вполне возможно и то, что мое суждение об этой истории может оказаться не столь извращено предрассудками, как ваше. Впрочем, обсуждать это я не намерен. Я буду лишь просить, поскольку вам известна неопределенность моего положения, чтобы вы сообразовались с этим, а не превращали маркиза вашими неуместными обидами в моего врага. Сейчас он мой друг, и для безопасности моей необходимо, чтобы он таковым и оставался; если же я допущу, что кто-либо из моих домочадцев проявит в отношении маркиза грубость, то вполне могу ожидать, что он станет врагом мне. Право же, вы можете держаться с ним любезно.
Аделина сочла слово «грубость», как употребил его Ла Мотт, чрезмерно сильным, но воздержалась от изъявления обиды.
– Я могла желать, сэр, – сказала она, – привилегии удаляться, когда бы ни приехал маркиз, но, коль скоро вы полагаете, что такое поведение может затронуть ваши интересы, я должна покориться [52]52
С. 111 …я должна покориться – Добровольное подчинение детей родителям, жены мужу, слуги хозяину – весьма характерная ситуация для литературы XVIII в.; со стороны подчиняющегося это всегда акт силы, а не слабости. Причем жертва нередко даже убеждена, что она не вправе осуждать тирана. Один из предельных случаев такого подчинения – готовность Ипполиты, жены узурпатора Манфреда из «Замка Отранто» X. Уолпола, обречь себя на затворничество в монастыре, чтобы ее муж смог жениться на молодой девушке, способной родить ему наследника. Примечательно, что в английской литературе подобное следование «долгу» всегда решается в рамках семейно-бытового конфликта; подчинение личности государственным интересам или требованиям церкви – нехарактерная тема.
[Закрыть].
– Подобная искренность и добрая воля восхищают меня, – сказал Ла Мотт, – и, так как вы желаете быть мне полезной, знайте, что верней всего вам это удастся, если вы будете обращаться с маркизом, как с другом.
Слово друг, употребленное по отношению к маркизу, неприятно поразило слух Аделины; она заколебалась и посмотрела на Ла Мотта.
– Как с вашим другом, сэр, – сказала она. – Я постараюсь… «Постараюсь обращаться с ним, как с моим другом» – должна была она сказать, но поняла, что так окончить фразу не может. Она попросила Ла Мотта защитить ее от отца.
