Текст книги "Любовь принцессы"

Автор книги: Анна Пастернак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Позднее, когда игроки отдыхали на лужайке рядом с полем, Уильям захотел повидать Джеймса, и Диана последовала за ним. Пока Уильям играл с разрезвившимся Джестером, Джеймс и Диана сумели тайком, почти незаметно, перекинуться несколькими фразами. Она сказала, что он был великолепен, что она гордится им. Они оба признали, как мучительно находиться так близко друг к другу и не сметь даже прикоснуться. Необходимость изображать внешнюю бесстрастность только усиливает внутреннюю страсть и жажду интимной встречи. Диана удалилась, а Джеймс провел остаток дня со своей матерью и сестрами в местном пабе. Он смотрел на их довольные лица и думал, что его счастье заразительно.

В глубине души Джеймс сознавал, что их с Дианой любовь слишком фантастическое явление и, словно яркая вспышка, не может длиться долго. В ней было что-то от волшебной сказки, и в сравнении с протяженностью всей его жизни она могла составить лишь краткий миг. А поскольку она покоилась на столь неправдоподобной, невероятной основе, на им одним известном секрете, она не могла иметь никакого реального воплощения. Дело не в том, что их чувства были нереальны, совсем напротив: никогда еще Джеймс не испытывал такой остроты чувств. Но именно его страсть, требовавшая более практического выражения, определяла в конце концов ход развития их отношений.

Когда он оставался один, его терзали ужасные сомнения. Внутренний голос предостерегал его, что так не может длиться долго. Он забрел в мир сновидений, мир тревожный, таинственный и колдовской, где рядом с высочайшими, дух захватывающими вершинами зияют глубочайшие, мрачные пропасти. И после пробуждения его может ожидать только горькое разочарование и перспектива остаток дней влачить жизнь убогую и серую.

Из любви к Диане он ни за что не хотел омрачать ее радость или лишать надежды, и потому скрывал от нее свое беспокойство. Он знал, в каком напряжении ей приходится жить, и не хотел усугублять его. Тем не менее он отдавал себе отчет в том, что у них нет будущего. Их любовь не выдержит яркого света, ибо взросла вдали от людских глаз, как влажный мох, находящий защиту в густой тени других растений.

Для Дианы Джеймс был единственной реальностью, и больше ее ничто не интересовало. Верит она в свои грезы или нет, она и сама точно не знала, но отказаться от них не могла. И когда они были одни, она снова и снова твердила ему, что мечтает увидеть его своим мужем, родить от него ребенка.

Джеймса не на шутку пугали эти разговоры о разводе с принцем Чарльзом. Он не понимал ее: как она, столь ревностно прочившая принца Уильяма на августейшую роль и считавшая его достойнейшим ее исполнителем, одновременно собирается официально расстаться с Чарльзом. Он пытался убедить ее, что если английское законодательство и способно предоставить ей развод, то традиции королевских дворов никогда этого не допустят. Это совершенно невозможно.

А оставаясь один, он испытывал страх – страх за свое будущее. Что ему делать? Он все больше тяготился такой жизнью. Он вдруг затосковал по нормальному существованию – насколько это было бы проще! Ему хотелось отношений, при которых можно вместе проводить отпуск, вместе встречать Рождество, Новый год – все вместе. Ему не хотелось в такие дни оставаться в одиночестве. У него возникла потребность заложить основу обычной, нормальной человеческой жизни.

Но он попал в западню. Он даже не мог помыслить о расставании с женщиной, которую так любил. Никогда еще он не испытывал – и едва ли когда– нибудь испытает – такого слияния душ. Он боялся ранить ее. И должен был признать, что, как это ни печально, у него нет сил, чтобы оставить ее, даже ради спасения самого себя. И теперь он отчетливо понимал, что, даруя жизнь ей, он губит свою жизнь.

Гордость мешала ему поделиться своими сомнениями с кем бы то ни было, и он слишком ушел в себя, чтобы обратиться к отцу. Печальный и одинокий, он замкнулся в своей тесной квартире в Виндзорских казармах, с крошечной гостиной и ванной, лежа на железной койке и стараясь отогнать непрошеные мысли о своих отношениях с Дианой. Но хуже всего бывало, когда ему начинало казаться, что он сделал свое дело и уже не нужен. Он знал, что Диана любит его, но порой не мог избавиться от коварной мысли, всплывающей из глубин сознания: а что, если, с его помощью вновь почувствовав себя женщиной, она легко найдет ему замену? Как только ему на ум приходило нечто подобное, он старался убедить себя в том, что это совершенно невозможно – их отношения слишком подлинные и глубокие, чтобы кто-нибудь другой мог его заменить.

А Диана словно услышала отголоски его мыслей. Во всяком случае, она понимала, что он начинает чувствовать себя скованным, и старалась успокоить его, планируя совместный отдых. Они раздразнили себя, строя планы о совместной поездке на юг Франции к его старинному и верному другу Фрэнсису Шауэрингу. Фрэнсис не был знаком с Дианой, но Джеймс всецело доверял ему и страстно мечтал провести с Дианой неделю на прекрасной вилле Шауэрингов. В конце концов они все-таки решили, что не могут так рисковать, и он поехал один.

Оставшись один, он почувствовал облегчение. Не то чтобы он не тосковал по Диане, просто отпала необходимость вечно притворяться. Он устал нести на сердце груз их тайны. Здесь он был среди настоящих друзей и мог расслабиться. Мог быть самим собой. Еще со времен обучения в Миллфилдской школе у Фрэнсиса и Джеймса установилась дружба, овеянная романтикой в стиле журнала для мальчиков, и теперь, во Франции, верные этой дружбе, они взбирались по меловым кручам на мотоциклах и уходили на веслах в лодке Фрэнсиса далеко в море.

Диана почувствовала на расстоянии его настроение и потеряла покой. Она писала ему, что ужасно по нему тоскует, что если она потеряет его сейчас, то просто умрет. Да и где ей взять силы продолжать жить? Она писала Джеймсу, что не спит по ночам и только благодарит Бога за то, что он даровал ей его. Ей даже трудно оценить, какую перемену внес он в ее жизнь, какую жертву он принес ей – жертву, которую она никогда не сможет оплатить по достоинству. Она писала, что знает, как мучительна для него эта жертва, как трудно ему быть прикованным к ней, понимает, сколько ему приходится преодолевать ради нее. Понимает ли он, что она чувствует его страдания, потому что, когда страдает он, страдает и она?

Догадывается ли он, спрашивала она, какой счастливой он ее сделал и как счастлива она, что встретила его? Догадывается ли он, как он ей дорог? Каждую минуту, когда они в разлуке, она думает только о нем; она не спит по ночам, мечтая о той минуте, когда окажется в его объятиях, о том времени, когда они смогут быть вместе. Всегда вместе. Потому что так тому и следует быть. Не в силах сдержать слезы, она писала, что даже не предполагала, что можно полюбить так, как она полюбила его. Все ее существование, вся ее жизнь – в нем одном.

Читая это письмо, Джеймс тоже не мог удержаться от слез.

Позднее, в том же 1989 году, Джеймс получил назначение в Германию, где ему предстояло провести два года. Он долго не решался сообщить эту новость Диане. Однажды, после тихого ужина в Кенсингтонском дворце, он наконец собрался с духом. Реакция Дианы была именно такой, какую он и предвидел: она рассердилась и обиделась. Она не хотела, чтобы он уезжал, чтобы он покидал ее.

Терпеливо Джеймс пытался объяснить ей, что при всей его любви к ней, при том, что мысль о долгой разлуке ему так же невыносима, как и ей, она ведь должна понимать, как много значит для него военная служба. Он выполняет свой долг и должен ехать. Он перестанет уважать себя, если не сделает этого, а тогда и она потеряет к нему уважение. Он должен быть там, где его сослуживцы. И она-то должна лучше других понимать, что значит долг и ответственность. Она – так серьезно относящаяся к своей работе, никогда не изменяющая своему слову. Ему поручено возглавить командование танковым соединением, и он намерен выполнить задание.

Возможно, именно потому, что ему предстояла разлука с Дианой, и потому, что в их отношениях наметилась трещинка, Джеймс стал постепенно замыкаться, уклоняться, не представляя себе жизнь без нее.

А Диана, почувствовав его отчуждение, решила, что он отверг ее. Самые худшие ее опасения снова сбывались: человек, которого она любила, на которого полагалась, оставляет ее, несмотря на все свои клятвы.

Видно, ей на роду написана такая участь, и вот она снова совсем одна. Ей нельзя быть такой чувствительной, нельзя придавать такого значения каждому слову. Ей следует стать более жесткой, говорила она себе, иначе она утратит волю к жизни.

И вот, чтобы унять свою боль, избавить себя от дальнейших мучений, она решила сама отдалиться от Джеймса, убедить себя, будто ей безразлично, что они расстаются на целых два года. Если она некоторое время не будет встречаться с Джеймсом, ей потом будет не так тоскливо, не так страшно.

Джеймс не понимал, почему она не отвечает на его звонки. Не понимал неожиданной прохлады в ее голосе, когда ему все же удавалось дозвониться. Перемена пронзила его, как нож в сердце. Удар был ужасным, он не находил себе места, однако не мог понять причины. Он узнал только, что она очень занята и не может с ним встречаться. Раньше она нашла бы лазейку в самом плотном расписании, но теперь, похоже, ей не очень даже хочется, теперь он утратил прежнее значение – может и подождать.

Что ж, он ждал. Хотя и понимал, что в их отношениях происходит что-то очень серьезное, но не заговаривал об этом с Дианой. Если она сама не собирается ему ничего говорить, то и он не будет ни о чем ее расспрашивать. Ее внезапное охлаждение лишило его присутствия духа, лишило прежней уверенности.

Сидя в своей небольшой, опрятной конторе в Виндзоре, глядел он уныло на голый плац за окном. Этот ландшафт как нельзя лучше отвечал его настроению. С каждым днем на душе становилось все тяжелее, им овладевала апатия.

Он не думал требовать от Дианы разъяснений. Он готов был принять все, что ему уготовано. Он надеялся справиться с любым поворотом судьбы. Сейчас он был слишком слаб и жалок, чтобы добиваться ее внимания, слишком подавлен, чтобы заставить ее образумиться. Старомодное воспитание не позволяло ему потребовать объяснений и излить свою душу. Он никогда первым не заговорит о своих страданиях. Это ему казалось совершенно неприемлемым. Он так долго и верно служил женщинам, так долго потворствовал их прихотям, что потерял собственный голос.

Итак, он держал все в себе, он подавлял свои эмоции, как подавляют приступ тошноты. Он не решался дать им выход, зная, что не справится с ними.

И он оставил Диану в покое. Он уже не спрашивал, когда сможет увидеть ее. Он предоставил решать ей. Накануне отъезда в Падерборн в Германии, он полагал, что все кончено. Он не знал почему. Он знал лишь, что будет вечно, до конца дней своих, оплакивать потерю и их любовь. Пожалуй, лишь там, за гробовой чертой, он сможет избыть свою тревогу.

Оказавшись в Германии, он ухватился за возможность устремить все свои силы и помыслы на службу и заботу о подчиненных, чтобы отвлечься от собственных переживаний. Он был профессиональным военным и остро ощущал свою ответственность за вверенных ему людей. С огромным облегчением он отодвинул в сторону свои несчастья, которые обступали его вновь лишь наедине с собой. Он мог благодарить Бога за свою службу, которая придавала ему силы и окружала утешительной атмосферой мужской солидарности.

Теперь ему более чем когда-либо нужно было осознание цели своего существования. В душе он ощущал только бессилие. Он не решался заглядывать в будущее дальше, чем на день вперед, – слишком устрашающие перспективы рисовались ему. Беспокоило лишь одно – чтобы его волнения не отражались на отношениях с солдатами: командир должен излучать только спокойствие и уверенность. Он так увлекся обустройством их быта, словно его собственная жизнь зависела от этого. Ежедневные заботы о своих подчиненных, которые раньше ему представлялись нудными обязанностями, приобретали теперь новый смысл. Словно он приник к чаше с целебным бальзамом, излечивавшим его от приступов самоедства, и он с благодарностью принимал все, что избавляло его от необходимости задумываться.

Готовя своих солдат к танковым маневрам, он мог гордиться усвоенным еще в детстве умением отвлекаться от своих болезненных переживаний; это умение, в котором иные, в особенности женщины, видели его слабость, очень ему пригодилось теперь. Разлуку с Дианой он воспринял как заболевание, вроде злокачественной опухоли: в хорошие дни она почти не беспокоит, но иногда дает о себе знать с первых минут пробуждения и до самого сна.

За занятиями военной подготовкой и отработкой приемов ведения танковой атаки Джеймс не позволял Диане владеть его мыслями. Но ночью – он был бессилен. Сколько бы он ни пытался утопить в алкоголе непрошеные образы, едва наступала ночь – они были тут как тут. Как он ненавидел эти ночи! Ненавидел неотступные видения, четкие до мельчайших подробностей, почти осязаемые, он даже мог слышать ее голос, казалось, будто она зовет его по имени. Тоска иссушала его.

Даже в спорте он не находил утешения, хотя и старался все свое свободное время посвящать поло или охоте. И вот, в попытке воспрять духом, в раздражении на самого себя, он решил отправиться в путешествие. Это могло бы послужить ему на пользу. Он совсем не знал Германии, да и вообще этой части Европы, и теперь мог бы ее изучить. Можно ли надеяться, что вид новых мест возродит в нем интерес к жизни?

Он уже достаточно времени провел один на один со своей печалью в Падерборне, неподалеку от военного лагеря Зенне. Этот город, расположенный в глубине северной Германии, там, где начинается Тевтобургский Лес, носил отпечаток трагедии, что действовало на него одновременно и утешительно, и пугающе. Много сумрачных вечеров провел он в кафедральном соборе, словно только это величественное старинное здание могло помочь ему, и он уходил, чувствуя себя успокоенным и ободренным.

В попытке то ли найти самого себя, то ли убежать от себя – точнее он и сам не мог бы определить, – он посетил столько стран и городов, что потерял им счет. Он передвигался поездом, на машине и даже пешком. И всегда один – в его взвинченном состоянии ему было тяжело делить чье бы то ни было общество.

Антверпен, Амстердам, Мюнхен, Зальцбург, Франкфурт, Баден-Баден, Вена, Берлин – он посмотрел все. Он ходил на лыжах в Альпах, проводил летние дни на озерах, часами сидел в соборах и молился о том, чтобы горечь потери рассосалась и он снова мог чувствовать себя свободным. Он молился о том, чтобы ему не пришлось остаток дней влачить в таком жалком, полуживом состоянии, в котором невозможно воспринимать жизнь во всем ее великолепии.

Время от времени Диана звонила ему, но от этого ему становилось только хуже. Этот натянутый, сухой тон, пропасть, разделившая их, только усугубляли его тоску. Ему было трудно поверить, что они могли дойти до этого.

В качестве последнего бесплодного средства вырвать ее из своего сердца и вычеркнуть из памяти он завел новый роман. Сможет ли он, сосредоточив свои помыслы на другой женщине, вытеснить Диану? Ведь раньше он именно так и поступал. Его уже так давно не волновала, не привлекала ни одна женщина, что он даже стал беспокоиться. И поэтому, когда на танцевальном вечере в Мюнхене он оказался рядом с очаровательной немкой и почувствовал, что она нравится ему, то обрадовался. Баронесса Софи фон Реден была длинноногой, движениями немного напоминающей цаплю, интригующей и жизнерадостной брюнеткой. Неуклюже и робко начал он флиртовать и был удивлен, с какой легкостью ожили в памяти привычные приемы и фразы, которые казались ему давно забытыми.

Джеймс изо всех сил старался убедить себя, что Софи сможет вытеснить Диану. Он хотел верить в это. Ведь насколько ему будет проще, если это произойдет. Однако он скоро понял, что всего лишь дразнит себя, что в конце концов будет только хуже.

Упрямый голос здравого смысла подсказывал ему, что пора остепениться, что решение проблемы в том, чтобы найти симпатичную девушку, которая стала бы ему хорошей женой. Но сейчас он был, как никогда, далек от брака. Где он сможет встретить девушку, которая могла бы сравниться с Дианой? Нет, он был уверен, что никогда не найдет человека, с которым бы мог разделить свою жизнь. И он остановил свой выбор на Софи, разведенной женщине с маленьким сыном. Когда они встретились, она только что ушла от мужа – момент для Джеймса был самый подходящий. Она нуждалась в поддержке и была польщена его вниманием; ей тоже нужен был красивый и легкий роман. Ни он, ни она даже не помышляли о том, что их отношения могут привести к чему-нибудь более прочному и долговременному.

Восемнадцать месяцев спустя Джеймс вернулся в Англию, чтобы провести дома некоторое время накануне Рождества. Это был 1990 год, и ему очень хотелось повидать родных. В Персидском заливе вот– вот могла разразиться война, и он прекрасно понимал, что его место на фронте.

Диана тоже понимала это и попросила его приехать в Хайгроув. И, разумеется, он согласился, поскольку никогда и ни в чем не мог ей отказать, но по пути его стали одолевать страшные сомнения. Уже зарубцевавшиеся душевные раны стали вновь кровоточить, и он не хотел бередить их. Что, если прежние чувства, пробудившиеся вновь при виде ее, не найдут взаимности? Что, если она будет говорить с ним с той прохладной сдержанностью, которую он слышал по телефону? Он боялся, что не вынесет этого, и хотел бы, ради разнообразия, иметь возможность поступать так, как ему нравится, а не так, как она или кто бы то ни было хотят от него. Почему он не отказался приехать? Почему не сказал, например, что очень занят? Он мог бы избавить себя от новых мук.

Но эти первые, поверхностные соображения захлестывало нарастающее волнение: невероятным казалось, что он скоро снова увидит ее, что она позвала его. Не может быть, чтобы это ничего не значило. Надо полагать, это означает, что не все еще забыто.

Со слегка дрожащими коленями, чувствуя себя скованным от напряжения, вышел он из машины и направился в гостиную. Одного взгляда было достаточно. Достаточно было увидеть блеск в ее глазах, чтобы понять, как она рада его видеть. Ее глазам было так же трудно обмануть его, как и ему скрыть свой восторг при виде ее. Он нашел ее еще прекрасней, чем всегда, и как будто повзрослевшей, словно она наконец нашла себя и обрела покой и силу духа, к которым так стремилась.

Они пили чай и обменивались новостями, стараясь ничем не выдавать своей интимной близости. Они ощущали несообразность этой благовоспитанной сдержанности, но отбросить ее еще не решались. Положение был нелепым: они были слишком близки, чтобы говорить друг с другом на посторонние темы, но слишком долго пребывали в разлуке и утратили уверенность друг в друге, чтобы перейти на язык возлюбленных. И им ничего не оставалось делать, как продолжать этот глупый разговор – им нужно было время.

Через некоторое время Диана встала и пристроилась в ногах у Джеймса. Боясь взглянуть ему прямо в глаза, она села к нему спиной, но набралась храбрости сделать красноречивый жест, выражающий прощение. Она откинулась назад и положила голову к нему на колени. Непроизвольно Джеймс стал гладить ее по голове и по щекам, не прерывая беседы.

Так им было много проще. Им было проще преодолеть неловкость, не глядя друг на друга.

Когда напряжение стало слишком сильным, когда отпала необходимость искать обходных путей, Диана обернулась к Джеймсу, который принял ее в свои объятия. Их страсть, так долго остававшаяся невостребованной, стала еще сильнее. Разлука не смогла погасить прежних чувств, а их пыл мог служить подтверждением того, что в разлуке только усиливалось влечение.

Лежа, обнявшись, на кровати Дианы под защитой высокого полога, они говорили в один голос, какими они были глупцами. Отчего они хотели лишить себя этой любви? Какая в том была необходимость? Сколько боли они себе причинили. Почему они пытались убедить себя в том, что их любви не существует? Что она умерла, когда она жива и стала еще сильней?

Но времени для сожалений не было. Они жаждали насладиться моментом, отпраздновать свое возвращение. Прижимая Диану к себе, Джеймс ощущал, что все его мольбы к небу услышаны, что ему вовеки не забыть этого дня. Даже не верилось, что все, о чем он мечтал долгие восемнадцать месяцев, вдруг сбывается, что ему не придется, проснувшись, увидеть вокруг себя неприглядную реальность. Сейчас его сны сбывались, и он оживал. И если ему нужно было подтверждение – вот оно. И никто никогда не заменит Диану в его сердце.

В его отсутствие Диана так же, как и Джеймс, пыталась избавиться от старой любви, заводя новые знакомства. Ей требовалось подтверждение своей привлекательности, она нуждалась во внимании к себе и, ощущая некоторую уверенность в себе, жаждала радости. Она полагала, что заслужила этого, и стала искать развлечений.

Все мужчины, с которыми ей было легко общаться, казались милыми и симпатичными. Безупречно вышколенные в том надежном, традиционном британском «бриджи-с-запонками» стиле, они автоматически подавали правильные сигналы. Они владели тем легко узнаваемым кодом, который усваивают члены одного клана: неторопливая, самоуверенная походка, тягучая речь и беззаботность, с которой они проплывают сквозь любую социальную ситуацию. Их манеры были ее манерами, и с ними она могла расслабиться, чувствуя себя надежно и безопасно.

Но как бы она ни старалась, даже если бы захотела завести роман с кем-нибудь из своего эскорта – скажем, с Джеймсом Джилби или майором Дэвидом Уотерхаусом – в надежде избавиться от Джеймса Хьюитта, она видела, что ей не достичь тех же высот. Джеймса никто не мог ей заменить. Ибо то, чего недоставало в Джилби и Уотерхаусе, было именно тем, чего ей больше всего хотелось. Бессознательно в Джеймсе Хьюитте она разглядела человека, наиболее похожего на принца Чарльза – не столько манерами, сколько эмоциями. Ибо, когда дело касалось женщин, Джеймс, как и Чарльз, оказывался перед ними бессилен.

Диану очаровывали в Джеймсе именно узнаваемые черты, позволявшие вновь разыгрывать уже известную схему отношений, схему, способную воспроизводиться до бесконечности, пока не будет сознательно разорван замкнутый круг. Физически и эмоционально Джеймс мог дать Диане все то, чего не мог дать принц Чарльз, и все же она ощущала себя в знакомой и привычной обстановке. Она разглядела его сразу, не отдавая себе отчета, что в действительности ее влечет к человеку, напоминающему ей мужа.

Мы сами заключаем себя в замкнутый круг отношений. Силой инстинкта мы возвращаемся вновь и вновь к одной и той же ситуации, к тем же людям, и наши впечатления, вынесенные из детства, и пример родителей играют большую роль в формировании наших симпатий. И пока мы не становимся достаточно самостоятельными во взглядах и смелыми, чтобы разрушить привычную схему, предначертанную нам с рождения, нам суждено повторять ошибки наших родителей и родителей наших родителей.

Девочкой Диана заметила, что не все ладно в отношениях ее родителей, и ее мучили вопросы, на которые она не находила ответа. И вот, сама того не ведая, она выбрала себе человека, который точно так же вскоре бросил ее, а их отношения грозят поселить в душах ее детей такое же смятение, какое в ее душе оставили отношения родителей.

Джеймсу тоже суждено было повторить путь, пройденный его родителями. В детстве он чувствовал, что мать, которую он так любит, страдает, и с тех пор его всегда привлекали женщины несчастливые. Это получалось так же неосознанно и естественно, как дыхание. Он почувствовал озабоченность Дианы прежде, чем она заговорила об этом, ощущал ее глубоко скрытую боль прежде, чем дотронулся до ее руки. Как в свое время он стал утешением и опорой для своей матери, впервые обретя в этом ощущение своей небесполезности и представление о том, что значит быть настоящим мужчиной, так теперь он относился к Диане. Иначе он и не представлял себе их отношений. Это было ему предназначено судьбой, в которую, впрочем, он не верил. Точно так же, как он ни за что не сознался бы в том, что до самозабвения любит мать, так он бы не сознался и в своей любви к Диане.

Для человека, которого пугает перспектива брака, который боится стать заложником дурной наследственности и невольно причинить боль сродни той, которую его отец причинил матери, Джеймс не мог сделать более удачного выбора. Влюбившись в принцессу Уэльскую, жену будущего короля, он мог быть уверен, что их отношения не получат развития. И Джеймс мог клясться в любви самыми страшными клятвами и хранить верность их тайной близости, прекрасно зная, что их отношения никогда не перерастут в настоящий союз, который мог существовать лишь в области сновидений, никогда не воплощаясь в реальности.

Однако трагедия Джеймса заключалась в том, что он обманывал себя. Поверив в безопасность отношений с Дианой, он позволил себе влюбиться в нее. Он не убоялся этого, уверенный, что здесь его не может ждать западня. И вот он дал волю своим чувствам и загнал себя в угол. Он клялся Диане в вечной любви, даже не подозревая, как это верно. Но судьба провела его. Ему никогда не освободиться от нее, не перестать любить ее. Он попался в ловушку, которую сам себе расставил.

9

Джеймс с восторгом встретил известие о том, что ему предстоит участвовать в войне в Заливе. Словно Бог снова услышал его молитвы. На войну он рвался не только для того, чтобы испытать на практике свои накопившиеся за шестнадцать лет теоретические познания, но и в надежде встретить смерть.

В смерти нет бесчестья, особенно в смерти на поле боя. Он долго думал об этом и пришел к убеждению, что это будет самым лучшим и честным выходом из тупика, в котором он оказался.

Джеймс вернулся в Германию к своим солдатам и офицерам к Сочельнику. Накануне вылета в Залив с небольшим авангардом он хотел провести с ними вместе Рождество.

Бессонной рождественской ночью, лежа на своей жесткой армейской кровати в лагере Зенне, испытывая одновременно и счастье и печаль, он обдумывал всю свою жизнь. Конечно, она была богата событиями. Ему посчастливилось родиться в такой любящей и дружной семье. И, конечно, он ощущал свою избранность, понимал, что роль, которую ему выпало играть в романе с Дианой, исключительна. Судьба, решил он, до сей поры оберегала его от серости и посредственности существования. Но теперь он почувствовал, что не может больше жить с тайной мукой в груди. Последняя встреча с Дианой вновь вознесла его на вершину счастья, но он знал, что это не может продлиться долго. По-прежнему впереди зияла пустота. Вся его жизнь, как она ему представлялась сейчас, пришла к своему логическому завершению.

Ведь рано или поздно их тайна непременно раскроется, и они предстанут на всеобщее обозрение. Яд публичного осуждения отравит их отношения. Чистота их союза будет осквернена, ибо едва ли посторонний грубый взгляд сможет уловить ее волшебный оттенок. И не померкнет ли этот оттенок в ярком свете? Кроме того, возникала опасность и для его армейской карьеры. Ему было страшно подумать, что придется, возможно, расстаться со своим полком. Он опасался, что эта потеря станет последней каплей.

Мысль о бесконечной и пустой жизни, которая предстоит ему без Дианы, была невыносима. Он не желал обрекать себя на вечное одиночество, но иного выхода не видел. Он всей душой хотел поверить ее словам о том, что они смогут вести собственную жизнь вдвоем, жаждал, чтобы эти слова оказались правдой, но знал, что это невозможно. И не стоит понапрасну распалять воображение.

Если бы ему посчастливилось погибнуть в бою, было бы прекрасно. Если бы ему выпало умереть сейчас, пока еще так живо в памяти их примирение, ему бы не пришлось уносить с собой в могилу леденящее одиночество. Конечно, Диана будет в отчаянии, но сможет, по крайней мере, гордиться им и не разочаруется в нем. Им никогда не придется испить всю горечь от неизбежного разрыва их отношений. Они будут избавлены от лицезрения этой жестокой реальности.

Он пойдет на все, чтобы не пришлось пережить снова такие страдания, какие он перенес за последние восемнадцать месяцев. Он не хочет больше так мучиться; он хочет сохранить лишь незамутненный образ последних чистых дней, проведенных вместе.

Смерть представлялась ему великой честью. Речь, разумеется, не может идти о самоубийстве – об этом он никогда даже не помышлял, считая постыдной, недостойной слабостью. Это была бы последняя пощечина тем, кого он любит, а Джеймс не хотел доставлять им неприятности, позорить их имя. Нет, это даже не приходило ему в голову. Но окончить жизнь так же достойно, как следовало ее прожить, казалось ему славным и мужественным.

Он боялся жить гораздо больше, чем умереть. Жизнь представлялась много труднее смерти. Какая роскошь, какое блаженство – вдруг все сбросить, мгновенно освободиться от бремени ответственности. Собираясь к отправке из Германии, он заметил, что, как это ни странно, его ничуть не пугают война и предстоящие тяготы. Он был уверен, что отлично подготовлен к войне. Под его началом состояло сто двадцать человек команды и двадцать пять единиц бронетехники, в том числе четырнадцать танков, и он мог гордиться своими подчиненными. Он приучал их к мысли о возможной войне. Он подготовил их к любой неожиданности, и теперь наступал час великой проверки. Он всегда ждал подобного испытания, готов был с радостью выполнить любое задание, и выполнить хорошо – в этом он был уверен.

Нет, его не пугала перспектива провести долгие месяцы в Персидском заливе, не пугали боевые действия или волнение, не отпускающее все двадцать четыре часа в сутки. Его не страшили физические тяготы, груз обязанностей командира, бесконечная череда неотличимых друг от друга дней и ночей, протекающих в вечном напряжении. Все это, в конце концов, признаки того, что вы еще живы, что вы еще дышите и боретесь за выживание. Что у вас еще осталось за что бороться.

Пугало его далекое будущее, та крошечная точка на горизонте, к которой сходилась вся его жизнь, а вернее – жалкое существование, ожидающее его после окончания войны. В отличие от большинства его подчиненных у него не было ни жены, ни детей, к которым он мог бы вернуться, ни даже собственной жизни. Он не заложил никакого фундамента. Не было в его жизни ничего, что бы он счел достойным сохранения; лишь память о Диане, сохранить которую в неприкосновенности поможет смерть.