Текст книги "Любовь принцессы"

Автор книги: Анна Пастернак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Иногда в эти уик-энды к ним в Хайгроув приезжали Кэролайн и Уильям Бартоломью. Кэролайн, с которой Диана дружила со времени учебы в Вест-Хете и делила одну квартиру, была ее самой старой и самой близкой подругой и свидетельницей начала романа Дианы с принцем Чарльзом, а спустя несколько лет тяжело переживала крушение их брака.

Она как истинный, заботливый друг говорила Диане не то, что та хотела услышать, а то, что, считала, ей следует знать. Сдержанная, бескорыстная, великодушная и уверенная в себе, она любила Диану настолько, чтобы быть с ней предельно откровенной. Когда Диана рассказала ей о своей болезни, уже давно терзавшей ее, Кэролайн настояла на том, чтобы Диана обратилась к врачу, и не успокоилась, пока не нашла доктора Липседжа.

Счастливая в браке с Уильямом Бартоломью, наследником пивоваренного магната и распорядителем на приемах, Кэролайн от всей души хотела помочь Диане обрести счастье. Их связывала редкая для наших дней дружба, основанная не на стремлении к лидерству и мелочном соперничестве, а на искренней привязанности.

И Кэролайн, и Уильям были глубоко опечалены, когда узнали, сколь несчастлива Диана в личной жизни, тем более что они любили принца Чарльза и дружили с ним. Однако больше всего им хотелось, чтобы их подруга снова стала прежней веселой и беззаботной Дианой. Кэролайн удручал бледный, унылый вид подруги, когда та приходила к ней в Фулхэме и в рыданиях изливала душу.

Поэтому ее радовало то, что к Диане вернулась ее прежняя жизнерадостность. Оба они – и Кэролайн, и Уильям – всей душой одобряли выбор Дианы. Это вовсе не значило, что они легко относились к супружеской измене, однако, зная, со слов Дианы, об отношениях ее супруга с Камиллой Паркер-Боулз, всерьез тревожились за душевное здоровье Дианы.

Сейчас, глядя на Диану рядом с Джеймсом, они словно возвращались в те дни, когда она была веселой, беззаботной девушкой. Джеймса они оба полюбили и скоро и легко сдружились с ним. Словно обеспокоенные родители, испытывали облегчение, видя, как благотворно подействовала на Диану встреча с Джеймсом, как к ней возвращается чувство собственного достоинства, как мягко и внимательно он относится к ней. В минуты легкомысленной откровенности Диана посвящала Кэролайн в некоторые интимные подробности и говорила о том, какое сильное влечение испытывает к Джеймсу.

Все вместе они представляли собой удивительно дружную и веселую компанию, создавшую в доме атмосферу радости и веселья. Никакого жеманства и претензий – просто четверо приятелей, наслаждающихся обществом друг друга и простыми дачными развлечениями. Они совершали долгие прогулки, после которых уютно устраивались за чаем, играли в теннис, хохотали и сплетничали ночи напролет или до утра смотрели видео. Все они были поклонниками оперы – Кэролайн недавно окончила курс вокала в Королевском музыкальном колледже – и часто слушали записи опер и концертов.

То, что Хайгроув оживал, а она чувствовала себя здесь хорошо, как никогда прежде, Диана ощущала особенно остро, потому что она начинала уже тихо ненавидеть это место, зная, что именно здесь Чарльз и Камилла проводили свое счастливейшее время. Она с горечью думала о том, что в ее отсутствие Камилла была здесь хозяйкой, что слуги невольно становились соучастниками этой комедии. И поэтому для Дианы дом этот ассоциировался только с ненавистным образом Камиллы. На что бы ни падал взгляд, она всюду видела следы прикосновений Камиллы. Ясно представляя себе обычный распорядок дня своего супруга, она не могла избавиться от наваждения: повсюду ей мерещился Чарльз, а рядом с ним Камилла.

И если ей хотелось растормошить спящих демонов, причинить себе боль и убедиться в собственной ничтожности, Диана сосредоточивалась на своей ревности. Ненависть к Камилле доводила ее до исступления – это было мгновенно возникающее, удушающее отвращение к женщине, в которой она видела корень всякого зла. Ее терзала мысль, что эта женщина лишила ее самого дорогого в жизни, украла у нее то, что по праву принадлежало Диане. Ибо больше всего на свете она дорожила любовью мужа.

А его любовь принадлежала Камилле. Она представляла себе их вместе, и была уверена, что, когда Камилла входила в кабинет Чарльза, тот не встречал ее скучающей гримасой и его любящий взор выражал радостное удивление и восхищение.

Если Джеймс был рядом, то Диане удавалось подавить гнев, охватывающий ее всякий раз, когда, приезжая в Хайгроув, она находила там незначительные перемены в обстановке: цветы, расставленные не так, как она это делает, какие-нибудь распоряжения прислуге, которых она не отдавала. Но если она оказывалась одна, ожидая приезда Чарльза и мальчиков, то впадала в неукротимую ярость от того, что эта женщина хозяйничает в ее доме. Хуже того, ее, Дианы, собственный муж дал Камилле такое право. Она могла принимать его гостей – вернее, их гостей, давать распоряжения дворецкому, развлекать дам после обеда, любезно интересуясь, не нужно ли им чего-нибудь в ее, Дианы, доме, может быть, даже в ее, Дианы, ванной комнате. И уже на грани истерики она звонила Джеймсу.

Джеймс старался успокоить ее, объяснить, что он понимает, как тяжело ей это переживать. Он пытался внушить ей, что нужно быть сильной и не показывать Чарльзу, как ее задевает эта ситуация. Он говорил, что если она найдет в себе силы, то сможет взять верх над обстоятельствами, и что ревность дурное, губительное чувство, на которое не стоит тратить время и силы. Ему это было особенно близко и понятно, потому что в последнее время он и сам хотел бы научиться справляться с этим проклятым чувством.

Джеймс не одобрял ревности, давно уже убедив себя, что это чувство постыдное, что мужчина всегда должен быть достаточно уверен в себе, чтобы побороть мелкие сомнения, лежащие в его основе. Но вот ему самому пришлось столкнуться с этим иррациональным чувством, и он растерялся.

При мысли об этом, ему на память всегда приходил тот случай, когда он, затаив дыхание, следил за телерепортажем об официальном визите Дианы с принцем Чарльзом в Австралию. И когда на экране появилась Диана в кремовом с синими цветами платье из шифона, с оголенными плечами и в ожерелье из бриллиантов и сапфиров, служащем ей чем-то вроде повязки для волос, а принц Чарльз закружил свою ослепительную, неотразимую супругу в танце, Джеймс почувствовал, как душу его заливает свинцовое уныние и разочарование.

Он так много дал Диане и готов был отдать все до последнего вздоха, чтобы вернуть ее к полноценной жизни, и вот она так самозабвенно и преданно кружится в танце с человеком, про которого говорила, что он не любит ее, что он разбил ее сердце и она ненавидит его до умопомрачения.

Разумеется, не в характере Джеймса было выражать обиду, поэтому, когда на следующий день Диана ему позвонила, он просто поинтересовался, как проходит ее путешествие, и не стал говорить об этом эпизоде, который склоняла на все лады пресса. Диана, тотчас же почувствовав, что он что-то недоговаривает и явно расстроен, спросила о причине.

В конце концов ей удалось вытянуть из него правду: ему больно было видеть на экране телевизора, каким влюбленным взглядом смотрела она на своего партнера по танцу.

Уверяя в неизменности своих чувств, она умоляла его поверить, понять, что она любит его даже сильнее, чем ей казалось раньше. Он-то лучше других знает, что в действительности происходит, знает, что ее брак с Чарльзом погряз во лжи. И он не может не понимать, какой мукой оборачиваются для нее эти путешествия, но это ее долг, своего рода обязанность – казаться веселой и счастливой. Чарльз ожидает от нее соблюдения на людях видимости полного благополучия, но едва лишь они остаются вдвоем, как он теряет к ней всякий интерес. Она говорила Джеймсу, что чувствует себя потерянной вдали от него, что считает дни до их встречи и не спит по ночам, пытаясь представить его рядом.

Джеймс подозревал, что принц Чарльз знает об их любви, но если и так, то виду не подает. Они изредка виделись на матчах по конному поло, и принц Чарльз был неизменно вежлив и расположен вполне дружелюбно.

Однажды, после матча в «Смит-Лаун», Джеймс, с бокалом в руке, оживленно беседовал с группой юных болельщиц, когда к нему подошла Диана, видимо, слегка встревоженная этим обстоятельством. Диана никогда на людях – сколько это позволяли приличия – не скрывала своей радости при встрече с Джеймсом. Внезапно Джеймс с ужасом увидел, что к ним приближается принц Чарльз, однако сумел сохранить невозмутимость и спокойствие. Он совершенно не представлял себе, что собирается сказать принц Чарльз, как на это будет реагировать

Диана и как он сам должен себя вести. К счастью, принц Чарльз всего лишь дружески поприветствовал его и спросил, как идет обучение Дианы верховой езде. Джеймс ответил, что обучение продвигается хорошо и что Ее королевское высочество делает большие успехи. Принц заметил, что очень этому рад.

Странное беспокойство охватило Джеймса при виде Дианы, стоящей рядом со своим мужем и веселым смехом отвечающей на похвалу Джеймса. Он, конечно, заметил некоторую скованность в их общении, но и это его не успокоило. Он ничего не мог с собой поделать – ревность вновь прокралась в душу. Как бы сильна ни была их любовь друг к другу, но когда Диана стояла рядом с Чарльзом, они являли собой настоящую супружескую пару и это был союз, который он не смог бы разрушить, даже если бы пожелал. Лицезрение этого союза подчеркивало деликатность его положения и беспомощность. Почему они не могут всегда быть вместе, почему лишь украдкой могут выражать свою любовь, должны окутывать свои чувства плотной пеленой тайны? Конечно, он все прекрасно понимал, но были минуты, когда ему трудно было одолеть сомнения.

Тогда он испытывал желание вырваться из пут своей тайны, сбросить с себя необходимость постоянно контролировать свои эмоции, ему хотелось открыться перед всем миром. Почему, в конце концов, он должен оставаться вечным праведником, почему он должен вечно пребывать в таком двусмысленном положении, почему он не может забраться на самую высокую вершину и что есть силы прокричать оттуда о своей тайне на весь мир?

Прощаясь с принцем и Дианой и глядя на их удаляющиеся фигуры, он подумал, что, возможно, принц Чарльз благодарен ему за то, что он дал Диане почувствовать себя счастливой. И коль скоро статус– кво не нарушался, Чарльз наверняка должен быть рад за нее. В конце концов, Чарльз явно рассчитывал на то, что в этих сферах они должны вести каждый свою жизнь, и как будто не мог взять в толк, почему она не способна понять правила игры и подчиниться им.

Вообще говоря, Джеймс мог гордиться тем, что не дал Диане пасть духом. Диана не уставала повторять ему, насколько лучше она себя чувствует, какой счастливой он ее сделал и что она воспринимает его как вознаграждение за все прежние муки. В эти счастливые уик-энды в Хайгроуве Джеймс с радостью замечал, как тает страх и сомнение в ее глазах. Временами, однако, Джеймса потрясало и пугало, насколько зыбким оказывалось достигнутое равновесие. Часто по воскресеньям, к вечеру, когда Джеймс уже мысленно готовился к отъезду, Диана начинала нервничать и заметно сдавала. Она знала, что ему скоро уезжать, что ему нужно возвращаться в казармы, и теряла самообладание. Она не могла сосредоточиться ни на чем ином, кроме мыслей об одиноких ночах в Кенсингтонском дворце, и впадала в отчаяние и подавленность сродни тем, которые испытывает ребенок, когда после каникул, проведенных в домашнем тепле и заботе, ему предстоит вернуться в школу, где придется считаться с чужими желаниями и волей и подчиняться им.

Она боялась этой разлуки, а потом ненавидела себя за то, что превращала ее в муку для него. И все же каждое новое расставание, хотя и понимая, что оно неизбежно, она воспринимала как разлуку навеки. То, что у него не было иного выбора, как вернуться к служебным обязанностям, не избавляло ее от чувства одиночества и страха, и при виде его исчезающей за поворотом машины, она ощущала, что вместе с ним ее покидают силы и присутствие духа. Грядущая неделя казалась ей бесконечностью. Она не могла избавиться от сосущего страха, что не вынесет боли разлуки.

Когда Джеймс начинал собираться, она подходила к нему и, оказавшись в его объятиях, часто плакала, как ребенок, боящийся остаться один. Она льнула к нему, и он крепко прижимал ее к себе, пытаясь утешить и напитать своей силой. Часто Диане требовалось подтверждение его чувств, последнее впечатление, которое она могла бы беречь в душе и лелеять. Однажды, когда она возилась в ванной, Джеймс вошел попрощаться; он сказал, что ему уже пора ехать, и благодарил за божественные часы, которые провел здесь. Диана бросилась к нему и, осыпая поцелуями, зашептала, что желает близости, желает сейчас и здесь.

Подчас ее страсть пугала его. Выслушивая ее долгие душевные излияния по телефону, он чувствовал, что пока не окажется рядом с ней, он бессилен, и боялся, что она может что-нибудь с собой сотворить. Он не переставал удивляться ее резким эмоциональным перепадам. Стоило ему порадовать себя мыслью, что она стала гораздо уравновешеннее и счастливее, только она начинала заверять его, что, теперь уже не позволит обстоятельствам взять верх над собой, как ее решимость таяла и она впадала в дикое отчаяние.

Сила этих приступов потрясала его, но он не умел ей помочь. Он знал, как она нуждается в его любви и энергии, но не был уверен, что сможет дать столько, сколько ей нужно. И тогда его самого охватывали отчаяние и досада на самого себя за то, что он никак не может убедить ее в том, что она прекрасна и несравненна и обладает достаточной силой сама, если только поверит в себя.

В это время Диана стала все глубже погружаться в благотворительную деятельность, которая за многие годы приобрела самые разнообразные формы. Но наибольшее удовлетворение ей приносила работа с больными СПИДом. Она воспринимала свою работу крайне серьезно, и не только потому, что была искренне заинтересована в тех акциях милосердия, за которые поручалась своим именем, но и потому, что ей требовалось постоянное подтверждение своей полезности, значимости. Ей нужно было ощущать важность своей миссии, отличным исполнением которой она продемонстрирует мужу и его семье свои способности. И они не смогут отмахнуться от нее, как от взбалмошной, легкомысленной любительницы красивых жестов, если, будучи, к примеру, патронессой Британского общества глухих, она изучит – что она и сделала – язык глухонемых.

За пределами узкого и надежного круга друзей детства ее ожидали знакомства, обернувшиеся прочными и долгими дружескими связями, как, например, с Адрианом Уорлд-Джексоном, председателем Общества по борьбе со СПИДом.

Адриан оказал на нее сильное влияние. Человек, живущий богатой духовной жизнью, знающий с середины 80-х годов, что он неизлечимо болен СПИДом, нес в себе необыкновенную веру в жизнь. Это именно благодаря ему она поняла, что даже в ее страшных несчастьях, возможно, есть свой смысл; что, если бы ей самой не приходилось страдать, она бы никогда не повзрослела; если бы она оставалась наивной, изнеженной девочкой, витающей в мире детских грез, то не смогла бы проявить к другим искреннего сочувствия; что, быть может, это потрясение, эта измена были ей необходимы, чтобы она трезво оценила окружающую реальность.

Она не смогла бы помогать людям, если бы не видела ясно горькой правды жизни. Ибо только если самому приходилось страдать от отчаяния, можно понять людей, оказавшихся в таком же плачевном положении, и воспринять их боль сердцем и душой. Если вы никогда не оказывались на вершине скалы, то вы не можете знать, какое непреодолимое желание прыгнуть вниз вас охватывает.

Визиты к бездомным, больным и умирающим наполняли смыслом ее существование. Ее ободряла мысль об оправданности ее прежних страданий, которые дали ей способность чувствовать чужую боль. И чем отчаяннее она нуждалась в любви и внимании, в признании и одобрении, тем более убеждалась в том, сколь это необходимо каждому. Этот опыт помог ей вернуться к реальности: это было трезвое напоминание о том, что за роскошными нарядами, драгоценностями и титулами она обычный человек из плоти и крови. Ее нужды были их нуждами, и наоборот.

Выслушивать печальные исповеди, утешать людей своим вниманием было ей важно не только потому, что она испытывала облегчение от сознания, что она не одна в своих несчастьях, но и потому, что она обнаружила, как, проникаясь чужой болью, забываешь на время о своей.

7

И Джеймс и Диана стремились делиться друг с другом всеми подробностями своего существования. Их отношения развивались, и все это время, с лета 1987 года – когда пресса страшно взволновалась по поводу того, что Диана и Чарльз провели 39 дней врозь, – вплоть до первых месяцев 1988 года, Джеймса грызла неприятная мысль, что Диана до сих пор не встречалась с его матерью. И то, что Диана познакомилась с отцом, тогда как мать не имела представления об их отношениях, мешало ему наслаждаться своим счастьем. Это было нехорошо.

К тому же после стольких уик-эндов, проведенных в радушном комфорте Хайгроува и многочисленных веселых и щедрых обедов в Кенсингтонском дворце, Джеймсу хотелось отплатить Диане тем же. Он мечтал пригласить ее к себе в девонширский дом, где он мог бы окружить ее заботой на своей территории.

Ширли Хьюитт привыкла к тому, что Джеймс приводил подружек в дом. Она даже гордилась тем, что он не стесняется приглашать девушек на уик-энд, прекрасно зная, что с ее стороны не последует никаких нетактичных вопросов и они будут предоставлены самим себе. Она считала его взрослым и обращалась с ним соответствующим образом, считая себя не вправе выражать неодобрение его поступкам.

Поэтому, когда Джеймс как бы невзначай спросил мать, может ли он пригласить подругу на уикэнд, она ответила, что, разумеется, может, и только деликатно поинтересовалась, знакома ли она с ней.

Джеймс сказал ей прямо, что речь идет о принцессе Уэльской, и она не моргнув глазом только спросила, в какой спальне ее разместить. Джеймс сказал – в его. Только и всего, просто и ясно. Теперь она знала все. И восприняла это известие с удивительным хладнокровием, на которое способны только англичане и в котором нет места драматизму, никаким нескромным, любопытным вопросам.

Первый раз Диана приехала в Девоншир с детективом Кеном Уорфом, а за ее зеленым «ягуаром» неотступно следовал автомобиль с четырьмя полицейскими. Охрана разместилась за углом в ближайшем отеле, тогда как Кен Уорф ночевал в свободной спальне Хьюиттов. Джеймс полагал, что четверо полицейских, пожалуй, излишняя мера предосторожности, которая может только привлечь ненужное внимание в таком тихом местечке. Впрочем, с тех пор как она стала женой принца Уэльского, это было непременным условием.

Она приехала ранним вечером в пятницу, и Джеймс, в блаженном предвкушении, ожидал ее в своем кабинете, выходящем окнами на дорогу. Завидев машину, он открыл настежь дверь, служившую запасным входом, и шагнул ей навстречу.

Диана тоже с волнением ждала встречи. Она сказала Джеймсу, что доехала хорошо, и он знал, что за рулем, когда она как бы своими руками может воздействовать на происходящее, она чувствует себя несколько свободнее. Она, впрочем, не сказала ему, что всю дорогу пыталась представить себе, как выглядит дом, куда она едет, как выглядит мать Джеймса и как она ее примет. Столь приятно прошедшая встреча с отцом Джеймса и его сестрами не оставила никаких сомнений, однако с матерями все иначе – они могут быть крайне пристрастны, чтобы не сказать одержимы любовью к своим сыновьям. Она вспомнила, как королева могла буквально уничтожить ее одним недоверчивым и подозрительным взглядом, словно Диана здесь совершенно посторонняя, и это отчуждение только усиливалось по мере узнавания друг друга.

Диана знала, что Джеймс нежно любит свою мать, он часто говорил о ней с неизменным уважением, и надеялась понравиться его матери и добиться ее расположения. По рассказам Джеймса, она знала, что миссис Хьюитт тяжело пережила разрыв с мужем, и надеялась, что общие переживания станут основой взаимной симпатии и даже дружбы.

Все сомнения Дианы были напрасны. Едва лишь Джеймс провел ее через свой кабинет с низким потолком, подпираемым темными дубовыми балками, в гостиную, где их ожидала мать, Диана поняла, что все будет хорошо. Увидев Ширли Хьюитт, ее доброе лицо и умные глаза, она сразу же инстинктивно почувствовала, что перед ней друг, женщина, которая, страдая скрытно, по-своему, не станет строго судить ее или чего-то требовать. Диана могла быть уверена в том, что, хотя Ширли Хьюитт все видит и все понимает, она не считает возможным высказывать осуждение.

Диана с радостью отметила, что мать Джеймса была прямой противоположностью всем тем, с кем ей приходилось встречаться в королевских кругах. Слава Богу, у матери Джеймса не было и тени высокомерия или внушающей трепет строгости. Скорее, между ними сразу установилось что-то вроде молчаливого понимания, даже признания.

Оглядевшись в доме, Диана увидела, что тут не было ничего показного, никакой демонстрации роскоши, которую ей так часто приходилось встречать в других домах. Небольшой и теплый, обставленный просто и только самым необходимым, это, скорее, был дом семьи военного, но гостеприимством напоминал дома дипломатов.

Ей нравился этот старый невысокий дом, так уютно примостившийся в излучине дороги, он не пугал ее зияющей пустотой зал, только усугубляющей чувство одиночества. Напротив, низкие потолки как будто склонялись над вами с материнской заботой, небольшие размеры комнат создавали уютную атмосферу.

Дом Хьюиттов чем-то напоминал Диане Парк-Хаус, в котором она жила в детстве, с его несколько старомодным духом. Словно время, сделав большую петлю, вернуло ее в детство, и на нее это подействовало умиротворяюще.

Джеймсу было странно видеть, как его мать ухаживает за женщиной, с которой он так близок, но он испытал облегчение и радость, видя, что они так непринужденно держатся друг с другом. Пока миссис Хьюитт провожала Кена Уорфа в его комнату, Джеймс повел Диану по винтовой лестнице наверх в свою спальню. Увидев его комнату с двумя узкими кроватями с изголовьями из орехового дерева, Диана замерла: ей потребовалось время, чтобы переварить впечатление от увиденного, так много говорившего о любимом человеке. И поняв, что в нем до сих пор еще живет мальчишка-школьник, она еще больше полюбила его. Она почувствовала прилив нежности, глядя на развешенные повсюду групповые фото спортивных команд и снимки, запечатлевшие мгновения его спортивных побед. В этот сокровенный, сугубо мужской мир не было доступа женщинам, которые прошли через его жизнь, и она должным образом оценила честь быть в него принятой.

Джеймс и Диана сошли вниз, миссис Хьюитт накрывала стол к чаю, и они оба были поражены удивительной естественностью этой сцены. Сидя в покойном кресле вблизи огня, Диана чувствовала себя так безмятежно, как ей уже давно не доводилось. Вот он – достойный семейный быт: миссис Хьюитт, доброжелательная, дружелюбная, разливала чай, стараясь всем угодить. Вот такого именно уюта, такой домашней атмосферы, где нет пустых условностей, где не нужно искать чьего-то одобрения, где можно быть уверенной в том, что тебя любят, – так давно жаждала Диана.

Хотя главы семьи с ними здесь не было, однако в доме по-прежнему ощущался дух семейной солидарности. Стоило только послушать непринужденную беседу матери с сыном, чтобы понять, что за внешней почтительностью скрыта истинная любовь – любовь тем более глубокая, что не требует постоянных признаний и напоминаний.

Диана и Джеймс оставили Кена Уорфа в обществе миссис Хьюитт и ускользнули наверх, чтобы побыть наедине. Диана жаждала оказаться в объятиях Джеймса, жаждала избавиться от чувства опустошенности, которое ее охватывало вдали от него. И хотя она убеждала себя, что старается изо всех сил решать свои проблемы самостоятельно, она все же не могла обойтись без Джеймса, без его тепла, чтобы успокоить издерганные нервы.

У Дианы и Джеймса впереди было еще много таких уик-эндов. Часто, пока Диана плескалась в ванной, где все было так удобно устроено, Джеймс приглашал Кена Уорфа в местный паб на кружку – другую пива. Порой он оставлял открытым у нее на виду какой-нибудь томик стихов: Теннисона, или Вордсворда, или сонеты Шекспира. И Диана, лежа в ванне, читала и наслаждалась трогательным посланием. Ей нравилось, когда он читал ей низким, ясным голосом, мягко выделяя нужные слова. Он часто прибегал к цитатам из своих любимых поэтов в качестве способа выражения чувств, которые затруднялся выразить своими словами; ему было много легче воспользоваться чужим, более красочным описанием страсти. Хотя Джеймс ни за что не хотел признавать своих романтических наклонностей и, когда она пыталась уличить его в этом, отшучивался, изображая благородное негодование, Диану трогала его сокровенная сентиментальность.

Джеймсу очень нравился Кен Уорф, и он был рад, что это чувство взаимно. Ведь и Кен полюбил Джеймса и был очень высокого о нем мнения. Более того, он явно одобрял ситуацию, видя, как благотворно Джеймс влияет на Диану, как он умеет успокаивать ее, как она преображается при нем и как она с ним счастлива. В каком-то смысле Джеймс снял долю забот с Кена. Этому доброму, преданному детективу приходилось нести основную тяжесть Дианиных несчастий, и когда на сцену выступил Джеймс, он смог спокойно отойти на второй план.

Кен отличался тем, что в нем прекрасно сочетались качества внимательного, вызывающего доверие собеседника со строгими манерами официального телохранителя. Держась дружелюбно, он никогда не переходил границу фамильярности, и все это при его остроумии обеспечило ему теплый прием в доме Хьюиттов.

Диане еще ни разу не приходилось видеть Джеймса таким веселым и беззаботным, как вечерами в этом девонширском доме. Ей нравилось наблюдать его в роли хозяина, нравилась его предупредительность. Они сопровождали миссис Хьюитт в столовую, словно были одной семьей, легко и непринужденно, без излишних церемоний. В уютной столовой, за длинным полированным обеденным столом, уставленным в строгом порядке серебряными приборами – высокими подсвечниками и серебряными фазанами, повернутыми хвостами к центру стола, – устанавливалось молчаливое понимание и родство душ.

Когда сестры Джеймса обедали с ними, то они брали сторону Дианы и вместе поддразнивали его. А тот, стоя поодаль, мог слышать их серебристый смех и был доволен тем, что их шутки в его адрес всегда носили такой безобидный характер. Единственное, о чем Диана хотела говорить, – это о своем возлюбленном. Она обожала слушать истории из его детства, задавала миссис Хьюитт бесчисленные вопросы и в восторге заливалась смехом, когда слышала, как мать подшучивает над его крайней серьезностью и педантизмом.

Часто просиживали они у камина до раннего утра, женщины болтали и смаковали какой-нибудь сладенький экзотический ликер, а Джеймс и Кен потягивали виски. Наконец Джеймс и Диана возвращались в свою тихую гавань наверху. Они сдвигали вплотную кровати и блаженствовали, осознавая, что в этом доме они могут проводить ночи, как всякая другая влюбленная пара.

Когда они были вместе, они забывали обо всем вокруг – долге, ответственности. Словно в эти дни время прекращало свой бег. Только настоящее имело значение, а будущее отходило в какую-то туманную даль. Им приходилось заботиться о том, чтобы Диану не узнали, и поэтому они редко выходили из дому. А тот факт, что они не тяготились пребыванием в замкнутом пространстве, подтверждал прочность их союза.

Джеймс разбудил дремавшую в Диане страсть невиданной силы, и поскольку на их долю выпадало так мало полноценных ночей, они подолгу не могли разомкнуть объятий. А по утрам в блаженной усталости они подолгу нежились в постели, сплетясь телами. Живя в вечном напряжении от необходимости скрывать свои отношения, они, оказываясь наедине, позволяли себе роскошь быть утомленными и заспанными. Эти часы в полудреме и глубокой расслабленности обновляли их и придавали им новые силы.

Они не испытывали и тени смущения, спускаясь по воскресеньям к завтраку, вернее, уже к ленчу – и это благодаря лояльному отношению миссис Хьюитт. Впрочем, то, что могло показаться странным другим, им, смотрящим на все сквозь призму любви, представлялось вполне естественным и уместным.

Диана нравилась миссис Хьюитт. Мать Джеймса находила ее очаровательной, хрупкой красавицей, вполне заслуживающей того преклонения и пыла, с которым ее сын относился к Диане. Она гордилась и была глубоко тронута тем, что стала свидетельницей такого чистого и трогательного чувства.

В марте 1988 года Диана должна была вместе с принцем Чарльзом и его компанией отправиться на ежегодную лыжную прогулку в Клостерс. Как всегда, она чувствовала себя чужой и одинокой среди его родственников и друзей. В компании с ними поехали принц Эндрю с беременной Сарой; друзья Чарльза Палмер-Томкинсоны и майор Хью Линдсей. Майор Линдсей, бывший конюший королевы, не взял с собой свою жену Сару, подругу Дианы, работавшую в пресс-бюро Букингемского дворца, потому что она была беременна и предпочла остаться дома.

Диана большую часть времени проводила в шале, чувствуя себя больной и глубоко несчастной. Возобновились приступы булимии, и вдобавок она простудилась. Однако ощущение того, что она заперта в четырех стенах, не оставлявшее ее ни вечерами у камина, ни ночью в постели, казалось ей мучительней, чем ее обычная меланхолия. Она заметила, что сейчас ощущает себя особенно беззащитной, словно интуитивно готовилась к новому потрясению. Она беспрерывно звонила Джеймсу и говорила ему, что не может совладать с чувством потерянности, брошенности. Она нуждалась в нем сейчас более чем когда-либо.

И тут случилось несчастье. Пресс-секретарь принца Чарльза принес дурное известие, что в горах сошла лавина и один человек погиб. Когда выяснилось, что погибший – майор Линдсей, Диана не стала замыкаться в себе. Быстро и решительно, словно исполняя чьи-то точные указания, взяла она на себя практические хлопоты. Она сама не понимала, откуда у нее вдруг взялись силы в такой ситуации. Как мать, способная в критическую минуту приподнять автомобиль, чтобы высвободить из-под него своего ребенка, Диана сумела вывести всех из шока и увлечь за собой. Они должны немедленно вернуться назад с телом несчастного. Они должны поехать к жене Хью, убеждала она. Сейчас это самое главное.