Текст книги "Любовь принцессы"

Автор книги: Анна Пастернак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Если бы только рука мужа поддерживала ее, а его мудрость и верная любовь направляли ее, то она была уверена, что постепенно нашла бы верный путь. Ее бы не охватывало отчаяние, часто сбивавшее ее с пути, подводя к опасной грани.

Оглядываясь назад, Диана видела, что с самого начала должна была понять, что ее супруг по-настоящему любит другую. Конечно, до поры до времени она не могла уловить истинного смысла происходящего. Да и как бы она могла? Она была молода, увлечена и исполнена заблуждений юности.

Горечь развода родителей не смогла заглушить ее бурного романтического воображения. В действительности их развод только подогрел ее стремление к идеальному браку. Она не допускала мысли, что может выйти замуж не по любви и не на всю жизнь.

К несчастью, человек, который выбрал ее себе в жены, который уготовил ей роль будущей королевы, который, благодаря ее чистому облику и скромному, безупречному воспитанию, счел ее подходящим помощником в своей миссии, имел другой взгляд на брак.

Сам он оказался в незавидном положении человека, влюбленного в замужнюю женщину. Поначалу это казалось ему вполне разумным и безопасным: у него было достаточно времени для своих занятий и государственных дел. Но когда он понял, что эта женщина, которую он так безумно любил, которая так его понимала, вдохновляла и никогда не стремилась затмить, – стала ему душевным другом, его собственный брак показался ему клеткой. Он знал, что ему не выпутаться, что он не может не жениться, но никогда не думал, никогда не мог себе даже представить, к каким трагедиям это приведет.

Пока Диана была невестой, она видела, какое влияние на ее будущего супруга имеет Камилла Паркер-Боулз, но была уверена, что сможет с этим справиться. Она отметала свои сомнения, уговаривая себя, что Чарльз любит только ее одну, и не хотела верить, что его любовь может быть обусловлена какими-то внешними обстоятельствами. Одним словом, она решилась заслужить и завоевать его безраздельную любовь.

До свадьбы Диане приходилось идти на существенные уступки, поскольку все мысли Чарльза занимала Камилла Паркер-Боулз. Не зная тогда еще ни о глубине их отношений, ни о крепости их уз, она наивно предполагала, что все будет хорошо, как только она станет женой Чарльза. Слишком юная и неопытная, чтобы понимать, какие сложные силы могут связывать людей, она не сомневалась, что ее нежность и красота, молодость, стройная, изящная фигура и всепоглощающая любовь к супругу быстро вытеснят со сцены миссис Паркер-Боулз.

Если бы только кто-нибудь помудрее и поопытнее взял на себя труд поговорить с ней... Быть может, ее мечты были бы разбиты, но она хотя бы была подготовлена к грубой реальности своего брака и ей не пришлось бы в течение пяти лет привыкать к этому.

Любовь совсем не то, что ты воображаешь, – могли бы они сказать ей. Любят не за совершенства, не за непогрешимость. Любят не только за красоту, но и за недостатки. Любят за морщины и тени под глазами, говорящие о страданиях. Любят не за умение владеть собой, а за слабости и за хрупкость плоти, не отвращающую, как нечто неуместное и неподобающее, но притягательную, как неотъемлемая часть того, кого любят.

Но ей никогда этого не говорили; она была один на один с жизнью. Все с замиранием ожидали ее выхода на сцену. Родные и друзья, которые могли окружить ее защитным кольцом своей заботы, тоже безучастно наблюдали, зная, что от уготованной ей роли, роли в стране и в мире, она отказаться была не вправе.

Охваченная всеобщей эйфорией, ощущением величия творящихся сегодня событий, она ни на одно мгновение не могла себе представить, что, оставшись наедине со своим мужем, она не обретет покоя в его объятиях, не найдет в его любви долгожданной безопасной гавани. Наступила минута, к которой она готовила себя, о которой грезила по ночам еще в школьные годы в Вест-Хете.

Потрясение, ожидавшее ее во время медового месяца, было слишком сильным. У нее никогда не возникало и тени опасения, что она не сможет удовлетворить своего супруга физически.

Он был ее первым любовником, и она все еще была в плену романтических образов. Брак представлялся слиянием двух душ и тел. Она верила, что с каждым днем любовь их будет все расти и вместе с ней будет укрепляться их союз, раздвигая границы их чувственных открытий.

Если бы тогда она знала правду, то поняла бы, что ничего такого не будет, что это невозможно, что в одной постели бок о бок со своим мужем она будет лежать в отчаянии и одиночестве, словно рядом никого нет.

Ибо свою страсть он удовлетворял с другой женщиной, и ему тоже пришлось признать горькую правду, понять, что его супружеская жизнь не будет полноценной, как бы он ни старался.

Разочарование медового месяца, который они провели в круизе по идиллической, зеркальной глади Средиземного моря, раскаленным гвоздем засело в мозгу. Она просто не могла представить, не могла ощутить силу физической неприязни, и, убеждая себя, что, когда они узнают друг друга лучше, все сгладится, она подготавливала собственную гибель.

Она была безумно влюблена в своего супруга и очарована им. Ее безмерно восхищала его преданность стране, продуманность и отточенность его манер, физическая мощь. При ее невинности не было ничего такого, на что бы она не решилась, чтобы ему понравиться.

В эти первые, неумелые годы супружества она испробовала все. Забота о внешнем виде подогревалась твердой убежденностью, что так она вернее сможет завоевать его любовь. Это лишь вопрос времени. А то, что все журналы в мире мечтали заполучить ее фотографию на обложку, что ее красота и стиль восхищали всех, – не значило ничего. Даже ухудшало ее положение. Ведь если простые обыватели, которые никогда не встречались с ней, обожали ее, то человек, которого она любила, который должен был быть рядом с ней физически и душевно, казалось, брезговал дотронуться до нее – это разрывало ей сердце.

Не в силах осознать всю глубину своего несчастья, она продолжала бороться, не ведая, что стремление к физическому совершенству губит ее тело и разум. Потеряв ощущение реальности, она перестала понимать и себя, понимать, кто она есть на самом деле. Не сама она, а ее образ в глазах других приобретал для нее значение, важно было только то, что она ведет себя и выглядит именно так, как этого, по ее мнению, ждут от нее другие.

К несчастью, чем великолепнее она выглядела, тем менее уверенно себя чувствовала. Ибо чем громче мир приветствовал ее, чем больше людей протягивали руки, чтобы прикоснуться к ней, тем более ее супруг отдалялся от нее.

Он привык быть в центре внимания, и его пугало и раздражало, что юная прекрасная супруга, женщина, ценность которой он не сумел разглядеть, невольно затмевает его.

Ему самому, с детства испытывавшему неуверенность в себе, нуждавшемуся в постоянных похвалах и одобрении, трудно было заставить себя гордиться и восхищаться своей женой. Если бы он был способен заглушить ревность, то понял бы, что она вовсе не желает повергнуть весь мир к своим ногам; все, чего она хотела, – был он. За всеми ее стараниями произвести впечатление на публику и вечным паническим страхом не понравиться стояло только одно желание: чтобы он ее похвалил, чтобы он ее любил.

Ей не нужно было обожания, ей не нужно было восхищения. Ей достаточно было бы, чтобы он увидел ее такой, какая она есть: робкая юная девушка, истосковавшаяся по его объятиям, его ласкам и заботам, чтобы он сказал ей, как она хороша, как он ее любит.

Она попыталась заглушить свою боль работой. Если она не может заслужить его близости, то своими успехами на общественном поприще может заслужить хотя бы его одобрение. Она знала, какое значение он придает работе.

Однако за что бы она ни бралась, все было некстати. Словно летя вниз в свободном падении и ожидая, когда же раскроется парашют, вдруг с ужасом понимаешь, что он, судя по всему, никогда не раскроется.

Она чувствовала себя очень одинокой в душном кругу его семьи, общение с которой, при всех ее стараниях, никак не налаживалось. Хуже того, она не могла общаться со своим мужем, как будто замкнувшимся и отдалившимся. И мысль о том, что в его душе есть области, совершенно для нее недоступные, приводила ее в безумное отчаяние.

Миру были видны лишь их счастливые улыбки, но наедине их общение сводилось к яростным вспышкам, в которых находили выражение ее боль и обида. По временам она была как раненая, обезумевшая от боли кошка, бросающаяся на окружающих.

Яростные взрывы только опустошали и обессиливали ее. Он к ним оставался совершенно глух. Если что и отталкивало его, вызывая гримасу отвращения, то именно такие неприличные проявления эмоций. Ему никогда не приходилось быть непосредственным свидетелем столь бурных чувств – они пугали его и заставляли наглухо отгородиться.

Диана отзывалась о своем муже, как о человеке, которого мучают внутренние проблемы, затруднения, скрытые так глубоко, что разглядеть их удается очень немногим. Поначалу в стремлении помочь ему она напрягала все силы, чтобы докопаться до причины его отчуждения, надеясь, что в процессе извлечения ее на свет они, по крайней мере, сблизятся, так как ей казалось – им суждено сблизиться.

Трагедия состояла в том, что чем больше она пыталась привлечь его внимание, тем сильнее отталкивала его от себя в объятия Камиллы. Ибо Диана никак не могла допустить, что часть его проблем заключается в ней самой, что ее муж влюблен в другую и что чем теснее она придвигалась к нему, тем сильнее он желал, чтобы ее поглотила земля.

Этим летом, после пяти лет борьбы, она почувствовала себя вконец изнуренной. Все было испробовано, силы исчерпаны, и это ее пугало.

Однажды во время матча произошел ужасный эпизод, когда ей показалось, что их секрет открылся.

Это был один из тех долгих, томительных дней, когда начинает казаться, что ему уже не будет конца, и лицо каменеет от вежливых натянутых улыбок. И вот на прощание она позволила себе поцеловаться с майором Рональдом Фергюсоном. Принц Чарльз, не одобрявший публичных проявлений чувств и испытывавший при этом неловкость, стал ее журить и приговаривать, шутливо похлопывая по голове: «Пойдем, пойдем, довольно».

Она вдруг почувствовала прилив неудержимой ярости. Как смеет он полагать, что имеет право подшучивать и заигрывать с нею? Это уж слишком, что за мерзкое притворство, ведь они оба прекрасно знают, что все свои милые шутки и нежные глупости он приберегает только для той, другой, – для Камиллы.

И то, что он не прикасался к ней так долго, а сейчас в приливе благодушия изображает, что все в порядке, унижало ее. Сейчас она ему покажет, как это уже не раз случалось. Как раненый зверь, она умела огрызаться.

Прошлый раз она заставила его побледнеть, когда после проигранного матча он поцеловал ее на виду у прессы и она, со скорбным видом отвернувшись, тыльной стороной ладони стерла с лица отвратительный, лицемерный поцелуй.

На сей раз она отпихнула его, как озлобленный ребенок. Пораженный и онемевший, он вспыхнул и толкнул ее к машине, а когда она юркнула внутрь, отвесил ей подзатыльник. Впоследствии, когда злость улеглась, она упрекала себя лишь за то, что, заметив, как на них смотрят люди, они, поспешно натянув на лицо улыбки, попытались выдать это за естественное продолжение милой, любовной игры.

Что их брак трещит по швам не на шутку, им обоим было хорошо известно. В это лето, когда они отдыхали всей семьей на Майорке, Чарльз счел нужным вернуться в Англию раньше, чем немало удивил короля Хуана Карлоса, которого Диана очень любила и с которым ощущала родство душ. Как обычно, ей пришлось утешать мальчиков, убеждая их, что все в порядке, что папу домой заставили вернуться дела, что он их безумно любит и они отлично проведут время. И даже столь благотворно действовавшие на нее солнце и вода не могли вернуть ей душевного покоя.

Обессиленная и безутешная, исполненная отвращения к себе самой, лежала она во дворце Хуана Карлоса Маривент. Видимо, что-то с ней не так, пришла она к умозаключению, если он каждый раз оставляет ее ради другой женщины. Конечно, она по возможности соблюдала видимость благополучия, но ничто не могло ее утешить. Даже волнующие прогулки по бирюзовым водам в лодке Хуана Карлоса потеряли свое очарование. И чем прекраснее была местность, чем романтичней обстановка, тем сильнее была ее тоска.

Она знала, что только раздражает своего мужа, а с этим ничего уже поделать нельзя. Как будто бы ее выставили обнаженной на всеобщее обозрение, и, не зная, куда подевалась ее одежда, она вынуждена продолжать стоять, бессильно прикрываясь руками, сгорая от стыда и замерзая насмерть.

Она знала, что Чарльз предпочитает проводить время в своем прежнем дружеском кругу, где он чувствует себя так уютно, где он может быть самим собой в компании неуемной леди Дейл Трион, Пэтти Палмер-Томкинсон, маркизы Доуро, Сьюзен Хасси, герцогини Вестминстерской и грациозной красавицы леди Пенни Ромзи. Теплая компания, казавшаяся такой дружной, такой изысканной, такой преданной принцу, что Диана чувствовала себя чужой среди них.

Она подозревала, что они считают ее глупой, избалованной и испорченной. Откуда было им знать, что она в каком-то смысле завидует им, завидует их способности вызвать улыбку на губах ее супруга, завидует тому явному удовольствию, которое он испытывает в их кругу, тому, как ему с ними легко и приятно. Как они могли знать, что творится в ее душе, если она сама этого не знала? Откуда им было знать, что за невозмутимым обликом из недр души рвется подавленный крик – мольба о любви и внимании к себе, надежда, что ее немой призыв будет услышан.

Словно никто и никогда и не прислушивался к ее голосу, никто не удосужился понять, что она в действительности чувствует и что хочет сказать.

До тех пор, пока она не встретила Джеймса Хьюитта.

3

Диана испытывала непреодолимое желание общаться с Джеймсом не только во время их формальных встреч на уроках верховой езды. Ей нужно было повидаться с ним наедине, чтобы проверить свои впечатления.

И вот она пригласила его на обед в Кенсингтонский дворец.

Джеймс пришел в восторг от приглашения. И в назначенный день он с утра пребывал в особенном, приподнятом настроении, словно витая в тумане сладостного предвкушения. Утро он провел с большой пользой, посвятив его педантичной разборке бумаг. Затем с особой тщательностью занялся своим излюбленным делом: наводил порядок в конюшнях, отдавал распоряжения и наставлял новых конюхов.

В этот день прогулка верхом его особенно радовала, потому что давала возможность остудить свои эмоции и собраться с мыслями. Верховая езда всегда его успокаивала. Жизнь, похоже, принимала неожиданный оборот. Слишком увлеченный, чтобы сопротивляться чувствам, и не привыкший задумываться над ходом событий, он охотно отдался во власть судьбы.

Ему уже давно – быть может, вообще еще никогда – не приходилось испытывать такого ощущения полноты жизни, такой остроты и четкости восприятия. Он любил и ценил природу, восхищался великолепием осеннего тумана, легкой вуалью витающего над Дартмуром, пылающими желтыми нарциссами весной в поле перед его окном. Но никогда еще мир не казался таким ярким во всем своем многообразии.

Для Дианы день этот тянулся необычайно медленно. Каждый раз, когда она взглядывала на часы, ей казалось, что вожделенный миг встречи с Джеймсом никогда не наступит. Она не могла припомнить, чтобы день тянулся так долго. Наконец, заглянув на кухню, чтобы убедиться, что там все в порядке – она хотела, чтобы сегодняшний ужин был особенно хорош, – она отправилась к себе готовиться к вечерней встрече.

Лежа в ванне, она думала о Джеймсе, восхищалась его крепкой атлетического сложения фигурой, его внушительным ростом и широким разворотом плеч, демонстрировавшим силу и ловкость; она вспоминала его густые каштановые волосы, зачесанные вверх со лба и назад, его выразительное лицо... Но больше всего ее привлекали его глаза. Они часто бывали задумчивыми и далекими, но всегда смотрели на нее твердым, понимающим взглядом. Она не могла скрыть от него ничего, словно он видел ее насквозь, знал все ее тайны и страдания.

Сегодня, решила она твердо, не нужно отягчать его своими горестями. Сегодня ей не хотелось разрушать романтический флер. Она хотела очаровать, обольстить этого мужчину, который умел заставить женщину почувствовать себя неотразимой. В легкости и непринужденности, с какой Джеймс проявлял свою мужскую привлекательность, было нечто столь заразительное, что вызывало у Дианы ответное желание блеснуть собой.

Однако она была слишком неуверена в себе. Она знала, что где-то глубоко внутри нее таится робкое и подавленное, но нестерпимое желание почувствовать себя свободной женщиной, не встретившее ни поощрения, ни нежного понимания, ни страстной заинтересованности. Все эти пять лет брака оно оставалось невостребованным.

Она одевалась с повышенной тщательностью и накладывала макияж так тонко, чтобы создать впечатление, что она не пользуется косметикой. Ей хотелось подчеркнуть свою естественную привлекательность, а не демонстрировать красивую маску.

Джеймс, как всегда, был одет безупречно. Он придавал большое значение своему внешнему виду и не выносил неряшливости в одежде. Он начинал нервничать, если у него не было в запасе дюжины свежих глаженых рубашек от «Турнбулл и Ассер» с накрахмаленными манжетами, и ничто его так не раздражало, как плохо начищенная обувь. В его представлении малейшая небрежность была проявлением невоспитанности по отношению к себе и хозяевам дома.

Чувствуя себя в высшей степени уверенно, он свернул на боковую дорожку, ведущую вдоль Кенсингтонского парка ко внутренним строениям дворца. Он был одет в серый фланелевый костюм и совершенно умопомрачительный галстук от Гермеса, украшенный орнаментом из крошечных прыгающих зверьков. Он знал, что Диане это понравится, что она одобрит его вкус.

У полицейского поста он остановился, назвал свое имя и сказал, что ему назначена встреча с принцессой Дианой. Его голубой «рено» пропустили без лишних вопросов. Все это время его не покидало ощущение естественности происходящего.

Услышав шелест колес по гравию дорожки, она выглянула в окно и, убедившись, что это он, побежала вниз навстречу ему. Отливающая нежным загаром кожа, длинная свободная юбка, придавшая ей особое изящество, – Джеймс был покорен с первого взгляда.

Они не могли скрыть волнения, не сводя глаз друг с друга и нервно улыбаясь.

Диана провела его внутрь дворца по длинному коридору, увешанному великолепными картинами, через внутренний холл и вверх по лестнице в гостиную. Это была комната деловой женщины, отражающая двойственность среды обитания.

Те, кому выпало, как Диане, провести юные годы в роскоши вельможных дворцов, не чувствуют стеснения от помпезности просторных залов. Но им приходится сознавать, что они лишь хранители всего этого великолепия, что они представляют собой лишь одно из многих поколений, прошедших через эти овеянные исторической славой залы, по этим гулким коридорам и дорожкам векового парка. И они отдают предпочтение, как и Диана в Олторпе, нортхемптонширском родовом гнезде, куда ее семья перебралась, когда ей было четырнадцать, не хрупкой позолоте парадных комнат, а уютному беспорядку детской.

Дети, чья жизнь подчинялась светским обязанностям, могли вздохнуть свободно и расслабиться не на изящных стульях Людовика XV, опасливо держа на коленях чашку дорогого старинного фарфора, а удобно развалясь на старом кресле радушной, незамысловатой обстановки детской с ее потертыми ситцевыми диванчиками и разномастной мебелью.

Гостиная Дианы в Кенсингтонском дворце была прямым продолжением ее детской. Желтоголубые оборки на голубых занавесках гармонировали с желто-голубым цветочным рисунком обоев, но в остальном обстановка была простой, скорее уютной, чему как нельзя лучше способствовали два больших полосатых дивана с разбросанными по ним декоративными подушками, на которых были вышиты шутливые надписи вроде «Если ты думаешь, что любовь не продается, то просто не знаешь, где ее купить», говорившие о своеобразном чувстве юмора Дианы, и ореховые столики, на которых размещалась ее коллекция эмалевых шкатулочек с указанием повода и даты их появления.

Несколько женственный характер комнаты Дианы, пропитанной густым ароматом роз и увешанной акварелями, изображающими балерин в изящных позах, не помешал Джеймсу сразу почувствовать себя здесь как дома. Да и мог ли он испытывать иное чувство в этом помещении, так много говорящем о ней, где во всем царил ее дух? Это было ее убежище, где она могла себе позволить расслабиться, где ощущала себя в безопасности.

Объяснив, что обычно она не пьет, но по этому особому случаю готова выпить немного шампанского, она протянула ему бутылку и наблюдала, как он твердой рукой наполнил два высоких бокала.

Она подошла, села рядом с ним на диван, и они заговорили ни о чем. Они оба понимали, что слова не имеют никакого значения. Их общение совершалось на ином уровне. Их на первый взгляд бессвязные и временами саморазоблачительные реплики имели смысл только в свете их личного, но общего для них двоих желания проникнуть в тайны друг друга. Они оба понимали, что их влечет друг к другу, но прежде, как непременный ритуал на данной стадии их отношений, должен состояться этот ужин.

Она весело и легко рассказывала о своих делах, обращая повседневные заботы в шутку, со смехом знакомя его с мелкими подробностями своей жизни. Они обсуждали показанный этой осенью по телевизору двухсерийный документальный фильм «Личности и личная жизнь. Принц Чарльз и принцесса Уэльская», и Диана смеялась над собой и с тревогой поинтересовалась, как она ему понравилась.

Она рассказала ему, что во время посещения Морского музея в Гринвиче внезапный порыв ветра захлопнул дверь машины, чуть не придавив ей пальцы, и если бы ее телохранитель Грэхем Смит не успел вмешаться, Бог знает, чем бы это кончилось. К счастью, она была одета в плотно облегающий бордовый костюм, иначе, как она объясняла, предательская английская погода могла сыграть с ней злую шутку.

А затем они перешли к подробному обсуждению ее недавнего визита на Ближний Восток. Глядя, с каким удовольствием он пьет шампанское, она пошутила, что в Омане ему пришлось бы туго, поскольку там царит «сухой закон» и ничего крепче апельсинового сока не подают. Она в юмористических тонах рассказала ему о банкете, который эмир Катара дал в честь тридцативосьмилетия принца Чарльза, объясняя, что обычно женщины на такие мероприятия не допускаются, но ей и ее фрейлине Энн Бекуит-Смит посчастливилось присутствовать вместе с сотней арабских вельмож в белых одеждах во дворце Райиан в Дохе.

Джеймс припомнил, что с интересом рассматривал фотографии этого приема, где она была в голубом шелково-атласном вечернем платье, сужающемся книзу и доходящем ей до колен.

Она рассказала, что обрадовалась, когда цензура оманского телевидения вырезала кадр, в котором Чарльз поцеловал ее после матча по конному поло, устроенного близ Маската. Однако пока она не стала посвящать его в мрачные стороны того путешествия. Она решила, что еще рано рассказывать ему о напряжении, не оставлявшем ее всю дорогу, о слезах отчаяния, душивших ее наедине с собой, но вместо того весело смеялась, вспоминая, что ей еще ни разу до того не предлагали на обед барашка, приготовленного, как принято, целиком, с выпученными глазами.

Слушая, Джеймс нежно поглаживал ее руку и глядел ей прямо в глаза. У нее были прекрасные глаза, теплые и голубые, но взгляд их показался ему трагическим.

Он взглянул на ее нежные, покрытые легким загаром руки, и вид обкусанных ногтей огорчил его. Ему было достаточно знать о ее переживаниях, достаточно того, что он мог чувствовать происходящую внутри борьбу, которую она старалась скрыть, но видеть столь грубое и откровенное их проявление ему не хотелось.

Диана игриво отдернула руку и, смеясь, призналась, что никак не может избавиться от этой дурной привычки. С наигранной суровостью она отчитала его за то, что он так строг, но в глубине души ликовала, ему не безразлично!

Они были на той опасной грани, когда слов уже недостаточно, когда нужны прикосновения. Теперь они могли себе позволить лишь немногое: погладить ладонь, прикоснуться локтем и прочие целомудренные проявления нежности. Когда они сидели рядышком на диване, символическое расстояние, их разделявшее, казалось им бескрайним пространством, но они прекрасно ощущали, насколько они близки в действительности.

Их тела, словно наэлектризованные, влекло друг к другу в жажде объятий, но трепет предвкушения был еще прекрасней. Словно они оба сознавали, что миг перед поцелуем, когда он уже почти неизбежен, но еще остается место для сомнений, – миг наивысшего неповторимого наслаждения, которое хочется продлить сколько возможно.

Вошел лакей и негромко объявил, что кушать подано.

Диана провела Джеймса через комнату с большим роялем, уставленным фотографиями в серебряных рамках, в столовую. Слегка склонив голову набок, в священном трепете он рассматривал шедевры, украшавшие стены. Ему понравились большие батальные сцены, а неистовые, яркие полотна Тернера могли соперничать с Галереей Тейт.

Когда Диана усадила его за круглый стол, за которым могло бы разместиться двенадцать персон, он отметил про себя изысканную простоту сервировки: тусклый блеск серебряных подсвечников, отражающихся в полированной поверхности стола, сияние хрустальных бокалов, жестко накрахмаленные салфетки и запах его любимых лилий, стоявших в высокой вазе на буфете.

Диана сказала, что больше не будет пить, разве что воду, потому что у нее и так уже слегка кружится голова, а он пусть выпьет вина. Она отпустила прислугу и сама подавала ему с жаровни, стоявшей рядом на буфете. Она с нескрываемым удовольствием накладывала ему на тарелку тончайшие ломтики превосходного ростбифа, молодую картошку и морковь и, ставя блюдо перед ним, нежно погладила по плечу.

Джеймс ел и пил с видимым удовольствием. Он умел оценить хорошую пищу и вино, не ограничивая себя диетическими соображениями. И он не стыдился есть много и с аппетитом. Ему не приходило в голову подсчитывать калории – эта новомодная проблема, символ чуждой ему эпохи, не могла помешать ему любить мясо, картофель и овощи. Салаты он признавал, только если они были обильно заправлены майонезом, а яблочный пудинг заливал кремом и съедал сразу две порции. Ему ничего не стоило осушить бутылку хорошего кларета, а через некоторое время, после нескольких рюмок портвейна, он мог всерьез приняться за виски.

Диана, терзаемая страхом перед пищей, с которой у нее были слишком сложные отношения, поражалась его способности самозабвенно предаваться еде и питью и наслаждаться жизнью. Ее восхищало, как он, не опасаясь последствий, с аппетитом ел и, встав из-за стола сытый и довольный, вскоре за кофе без зазрения совести отправлял в рот несколько кусочков шоколада.

Быть может, хотя она даже не отдавала себе в этом отчета, ее восхищала в нем больше всего его нормальность, его свободное от призрачных наваждений жизнелюбие, его душевное здоровье. Ему не приходилось, как Диане, постоянно стыдливо думать о том, сколько, чего и когда съесть. Он вспоминал о пище, только когда естественное чувство голода заставляло его взглянуть на часы, чтобы узнать, долго ли ждать, скажем, ленча.

Диана получала какое-то странное удовольствие, отрезая ему большой кусок яблочного пирога, а себе уделяя крошечный ломтик, и испытывала облегчение, когда он щедро поливал свою порцию кремом, потому что это означало, что на ее долю останется немного. Как будто если кто-то уничтожал обильные порции, то тем самым избавлял ее от этой обязанности. Он словно принимал на себя запретные калории, а она оставалась невинной и свободной.

Разумеется, Джеймс ничего не подозревал о том, зловещем смысле, которые приобрела для нее всякая еда. Он мог заметить, что она мало ест, однако этим она не отличалась от большинства женщин. Ведь, в конце концов, за такую великолепную фигуру приходится расплачиваться. И к тому же ему не нравилось, когда женщины распускаются, не следят за собой. Это глупость и безрассудство.

Он и не догадывался, какого напряжения воли требует от нее сохранение невозмутимого вида. Он был очарован ее лицом и красотой. Она была восхитительна, неотразима. Сегодня никакие горести не омрачали ее чела. Диана была обворожительна и по– женски притягательна.

А Диана упивалась эффектом, который она произвела на Джеймса, и посылала ему многозначительные, манящие взгляды из-под ресниц и, словно задумываясь над его словами, откидывала голову, мягко, чувственно поглаживая обнаженную изящную шею. Джеймс глядел, завороженный ее царственным величием и доступностью.

Под действием паров кларета ему показалось, что все вокруг залито призрачным светом. И если он не всегда мог понять смысл ее слов, то ясно чувствовал мощное притяжение, с неземной силой сближающее их. Уверенный в своей привлекательности в ее глазах, он смотрел на нее прямо и неотрывно, улыбаясь той открытой, беззаботной улыбкой, которая, как он знал, ей очень нравилась.

Но рассудок не дремал и бил тревогу. Он знал, что она желает близости с ним, что она поощряет его, но как он может приблизиться к ней? Как ему преодолеть последний шаг? Переход от нежной дружбы к любовным отношениям труден в любых обстоятельствах, а тут перед ним была Диана! Замужняя женщина! Диана – принцесса Уэльская!

Он спустился на землю. «Не будь смешным, – звучал в нем голос разума, – ишь, размечтался, глупец! Кто ты и кто Диана! Остынь! Забудь! Об этом не может быть и речи. Вы друзья – вот и все: хорошие, нежные, верные друзья! Вот суть и единственно допустимая форма ваших отношений». Отчетливо осознав это, он почувствовал некоторое облегчение. Быть может, и некоторое разочарование, но в первую очередь бесспорно – облегчение.

Диана повела его назад в гостиную выпить чашку кофе. Джеймс расположился в углу дивана, поближе к камину, и наблюдал, как Диана, сидевшая напротив, разливает кофе. Когда она протянула ему чашку, их пальцы на какой-то миг переплелись, и сладостный трепет, как удар током, пронзил его. А Диана, взволнованная произведенным эффектом, испытывала волнение и гордость.

Ее тоже очаровывала и пленяла его спокойная, уверенная мужественность. Она знала лишь, что жаждет оказаться в его объятиях, где может ощутить себя в безопасности под его защитой. Она понимала, что он не станет открыто заявлять свои права на нее, но при этом с той самой минуты, когда он оказывается рядом с ней, беря на себя всю ответственность, он становится хозяином положения.